— С двумястами кораблей он сможет сам стать владыкой морей, — сказал Дарий. — Разумеется, от моего имени.
На этот раз Дарий явно улыбнулся (чем всех очаровал).
— Клянусь, он будет тебе верен, как был я — и остаюсь, Великий Царь!
Гистиэй сказал чистую правду, как опять же показали дальнейшие события.
— Не сомневаюсь в этом. — Затем Дарий приказал: — На верфях наших ионийских городов нужно построить еще сто новых триер. Они должны быть готовы к весеннему равноденствию. Затем они отправятся в Милет, где присоединятся к ста кораблям нашего самосского флота. Наш брат сатрап Лидии проследит за выполнением этого плана.
— Все будет исполнено в точности, Великий Царь! — в соответствии с протоколом ответил Артафрен.
Он старался скрыть свою радость. Гистиэй же просто сгорал от восторга. Только афиняне выглядели мрачновато: от Наксоса до Афин путь неблизкий.
— Мы отдаем флот под командование нашего вернейшего флотоводца…
Грубое лицо Гистиэя расплылось в улыбке.
— …и двоюродного брата Мегабета. — Дарий не удержался, чтобы не взглянуть, как рот Гистиэя захлопнулся. — Его заместителем будет Аристагор. — Дарий встал, и все мы согнулись в поклоне. — Такова воля Великого Царя.
— Такова воля Великого Царя! — в соответствии с обычаем повторили мы.
Греческие войны надвигались с неизбежностью.
Гистасп и я остались в охотничьем домике еще на два дня. Каждый день Дарий устраивал нам грандиозный пир. Хотя сам Великий Царь обедал один или с Ксерксом, он присоединялся к нам, чтобы выпить вина. Все горцы гордятся тем, сколько могут выпить, и поэтому я не удивился, заметив, что возлияния становятся все обильнее, что в гельбонское вино Великого Царя добавляется все меньше воды из реки Хоаспа. Но, как и все представители его клана, Дарий имел крепкую голову. Сколько бы ни выпил, разума он не терял. Но мог внезапно уснуть. Когда это случилось, виночерпий и возница отнесли его в постель. Горцы перепили всех равнинных греков, кроме Гиппия, который только больше и больше грустнел, понимая, что на этот раз его миссия закончилась провалом.
Я очень плохо помню этот знаменательный совет. Помню только, что Ксеркс предвкушал поход на Наксос, но его участие было еще не очевидно.
— Я наследник, — говорил он мне солнечным холодным утром на верховой прогулке. — Все уже решено. Но считается, что никто не знает — пока.
— В гареме знает каждый, — сказал я. — Там только об этом и говорят.
Так оно и было.
— И все равно, пока Великий Царь сам не объявил, это только слухи, а он не объявит до отбытия на войну.
По персидским законам перед отъездом на войну Великий Царь должен назвать своего преемника. Иначе в случае его гибели возможны беспорядки, как это случилось после внезапной смерти Камбиза.
Мы скакали верхом, и холодный зимний воздух прояснил наши головы от выпитого накануне. Я не мог знать, что мы переживаем апогей Персидской державы. По иронии судьбы, в дни своей юности, на пике золотого века Персии, я постоянно страдал от головных болей и тяжести в желудке — результат бесконечных пиров и попоек. Спустя несколько лет я просто объявил, что, как внук пророка, могу пить, лишь выполняя ритуал. Это мудрое решение и помогло мне так долго прожить. Но поскольку долгая жизнь есть наказание, теперь я понял, что нужно было больше пить гельбонского вина.
Летом следующего года Мардоний и я уехали из Вавилона в Сарды. Четыре сотни конницы и восемь рот пехоты сопровождали нас. Когда мы проезжали ворота Иштар, дамы из гарема махали нам с крыши Нового дворца, — впрочем, то же делали евнухи.
Мы, младшие офицеры, питали глубокое почтение к дюжине или около того старых — для нас удручающе старых — воинов, прошедших с Дарием от одного края мира до другого. Я даже встретил старшего офицера, знавшего моего отца. К сожалению, он не мог вспомнить о нем ничего интересного. Командовал нашим небольшим войском брат Дария Артан — темная личность, он потом заразился проказой и вынужден был жить один в глуши. Говорят, прокаженные обладают огромной силой духа. К счастью, я не был с ним достаточно близок, чтобы убедиться в этом.
Я никогда так не наслаждался, как во время тех недель путешествия из Вавилона в Сарды. Мардоний был чудесным попутчиком. И ему, и мне не хватало Ксеркса, и большая часть чувств к отсутствующему товарищу изливалась друг на друга.
Каждую ночь мы разбивали свои шатры по соседству с какой-нибудь почтовой станцией, что установлены через каждые пятнадцать миль вдоль полуторатысячемильной дороги из Суз в Сарды. Затем мы закатывали пир. Я даже пристрастился к пальмовому вину — крепкому напитку, очень популярному в Вавилонии.
Мне вспоминается один вечер, когда мы с Мардонием и несколько девушек, путешествующих с грузовым караваном, решили проверить, сколько пальмового вина можем выпить. Мы сидели наверху так называемой Мидийской стены, когда-то давно сооруженной из кирпича и асфальта, а теперь постепенно превращающейся в пыль. До сих пор помню слепящую глаза полную золотую луну, когда я лежал на бархане у подножия стены. Ночью я свалился, и только мягкий песок спас мне жизнь. Мардония это очень позабавило. Несколько дней меня тошнило от пальмового вина.
Оставив Евфрат справа, мы двигались на север, к морю. Как никогда ранее, меня поразили протяженность и разнородность нашей империи. Мы проехали от знойных, обильно орошаемых полей Вавилонии через пустыни Месопотамии к высокогорным лесам Фригии и Карий. Через каждые несколько миль ландшафт менялся. И люди тоже. Равнинные жители, живущие у рек, низкорослые, быстрые, большеголовые. В горах люди высокие, бледные, медлительные, с маленькими головами. В греческих же прибрежных городах невообразимое смешение рас. Хотя преобладают ионийские и дорийские греки, они смешиваются с белокурыми фракийцами, смуглыми финикийцами, египтянами, чья кожа напоминает папирус. Физическое разнообразие людей так же поразительно, как низменность человеческого характера.
По непонятным причинам мы не свернули по царской дороге в Милет, а направились в Гиликарнас, самый южный из подвластных Великому Царю греческих городов. В Галикарнасе живут греки-дорийцы, традиционно лояльные к Персии.
Царь Лидагм принял нас чрезвычайно любезно и поселил в своем приморском дворце — возвышающейся над побережьем сырой казарме из серого камня. Мы с Мардонием заняли комнату с видом на высокий зеленый остров Кос вдали. Я не отходил от окна. Впервые в жизни я увидел море. Должно быть, в моих жилах течет кровь моряка, — от ионийских предков Лаис? — потому что я не мог оторвать глаз от фиолетовой неспокойной глади. Гонимые осенним ветром, тяжелые волны с таким грохотом разбивались об основание приморского дворца, что я всю ночь не мог уснуть. Между ударами волн, если прислушаться — а я напрягал слух изо всех сил, — было слышно, как под окном шипит кипящая морская пена.
Мою очарованность морем Мардоний назвал ерундой.
— Подожди немного, пока отплывешь. Тебе наверняка оно быстро надоест. Магов всегда тошнит.
С юных лет Мардоний любил называть меня магом. Но он был добродушным пареньком, и я никогда особенно не обижался на такое обращение.
В те дни я знал Мардония так хорошо, что, по сути, не знал его совсем. Я никогда не изучал его характер, как это случается по отношению к новым знакомым или тем важным персонам, на которых приходится взирать издали.
Поскольку Мардония ждала мировая слава, я, пожалуй, должен постараться восстановить в памяти, что он представлял собой в юности и — что особенно важно — каков он был в Галикарнасе. Я уже тогда начал сознавать, что это не просто один из родовитых юношей, чьи достоинства заключаются в знатности его семьи и особой роли как сотрапезника Ксеркса. Я всегда замечал умение Мардония быстро обернуть в свою пользу создавшуюся ситуацию. Он был также очень скрытен в своих поступках, не говоря уже об их мотивах. Редко кто имел представление о его ближайших намерениях. Он неохотно открывал душу. Но в Галикарнасе я узнал многое о его натуре. Будь я повнимательнее, я бы смог даже начать понимать его. А пойми я его… Да что толку рассуждать о том, что могло бы быть?
Вот что случилось в действительности.
Два десятка из нас развлекались в гостях у царя Лидагма. Сам Лидагм, невзрачный пятидесятилетний старик, возлежал на подушках в дальнем конце зала, справа от него расположился брат Великого Царя Артан, слева — Мардоний, после Артана знатнейший из присутствовавших персов. Остальные устроились полукругом перед тремя благородными. Рабы принесли каждому по треножнику, нагруженному всевозможными дарами моря. В тот вечер я впервые попробовал устриц и увидел, как едят кальмара, отваренного в собственных чернилах.
Пиршественный зал представлял собой длинное помещение, бесцветное и словно какое-то недоделанное — на меня всегда производит такое впечатление дорический стиль. По сырому от морской воды полу был разбросан плесневелый тростник. Неудивительно, что правители Галикарнаса склонны к болезням суставов.
За спиной у Лидагма стояло кресло, на котором сидела царевна Артемизия. Это была стройная белокурая девушка. Поскольку муж ее постоянно болел, она обедала в обществе отца, заменяя собой его зятя. Говорили, что у нее есть слабоумный брат. И по дорийским законам получалось, что наследница царя — она. Как и все, я не отрывал от нее глаз — ведь впервые я обедал в присутствии женщины, если не считать Лаис. Мои товарищи-персы тоже были загипнотизированы.
Хотя Артемизия ничего не говорила, если к ней не обращался отец, она внимательно слушала разговоры и держалась очень скромно. Я сидел слишком далеко, чтобы слышать ее, но исподволь наблюдал, как ее пальцы выщипывают нежное мясо морского ежа, начиная от центра и дальше к колючей шкуре. Так я научился есть морских ежей. Для слепых они опасны. Возможно, поэтому я так много лет и не вспоминал об Артемизии.
На пирушке много пили, по дорийскому обычаю, который близок к фракийскому. По кругу пускают полный рог вина, каждый изрядно отпивает и передает дальше. Последние капли обычно выплескивают на соседа — считается, что этот неопрятный жест приносит удачу.
Отправившись спать, я не обнаружил в комнате Мардония, но на рассвете, когда я проснулся, он уже храпел рядом. Я разбудил его и предложил сходить в порт.
Наверное, в мире нет места прекраснее малоазийского побережья. Берег здесь крутой и испещрен причудливыми бухтами. Холмы густо поросли лесом, а прибрежные равнины влажны и плодородны. Голубые горы выглядят так, словно это огненные храмы, воздвигнутые во славу Мудрого Господа, хотя в то время в этой духовно обездоленной части мира Мудрого Господа еще никто не знал.
Порт заполняли всевозможные суда, и в воздухе пахло смолой от проконопаченных бортов и палуб. Когда подходили рыбачьи лодки, рыбаки выбрасывали на берег сети с бьющейся сверкающей рыбой, и торговцы начинали на берегу торг. В оглушительном шуме слышалось что-то радостное. Я люблю морские порты.
Около полудня, в самый разгар базара — впервые я услышал это греческое выражение в Галикарнасе, — к нам подошел высокий моряк. Он торжественно приветствовал Мардония, и тот представил меня. Этого человека звали Сцилакс. Мардоний считал само собой разумеющимся, что я его знаю, но мне пришлось со стыдом признаться, что впервые слышу имя лучшего в мире навигатора. Сцилакс был греком откуда-то из Карий, и Дарий часто отправлял его в экспедиции. Это он составил карту южного океана, омывающего Индию, и также почти всего западного Средиземноморья. Это он убедил Дария прорыть канал между Средиземным и Аравийским морями. Когда Ксеркс стал Великим Царем, то хотел послать Сцилакса вокруг Африки. К сожалению, кариец был уже слишком стар для такого путешествия.
— Готовится война? — спросил Мардоний.
— Вам лучше знать, господин.
Сцилакс отвел взгляд. Как у всех моряков, глаза его были всегда полуприкрыты, словно он насмотрелся на солнце, а лицо хоть и почернело от зноя и ветра, как у нубийца, но шея оставалась белой, как морская пена.
— Но ты же грек! — Когда Мардоний пытался хоть недолго говорить с кем-то ниже себя как с равным, у него всегда это выходило неестественно. — Чем занят Аристагор?
— Его здесь нет. Говорят, он на севере. Сомневаюсь, что он заедет так далеко на юг. Мы же дорийцы. У нас свой царь. Здесь нет тиранов.
— У него большой флот?
Сцилакс улыбнулся:
— Какой бы ни был, Аристагор весь потопит.
— Разве он не владыка морей?
— Нет, не владыка. — Сцилакс нахмурился. — Но будь в Милете Гистиэй, уж тот-то бы был владыкой!
— Неужели?
Как все молодые царедворцы, Мардоний считал само собой разумеющимся, что старшие по возрасту придворные неизбежно уступают нам по всем статьям. Молодость склонна к самодовольной глупости.
— Я хорошо его знаю. И Великий Царь тоже. Дарий правильно делает, что не отпускает его от себя. Гистиэй может быть очень опасным.
— Я запомню это.
Сцилакс, извинившись, покинул нас, а мы с Мардонием поднялись по крутой узкой улочке от пропахшего рыбой многолюдного порта к приморскому дворцу Лидагма.
Мы говорили о грядущей войне. Поскольку мы ничего не знали, то вроде школьников, каковыми и были еще недавно, обсуждали великие дела, ждущие нас в будущем, когда вырастем. К счастью, будущее было — и всегда будет — скрыто от нас.
— Здесь кое-кто хочет поговорить с тобой, — обратился ко мне Мардоний в приморском дворце. — Кое-кто очень интересуется Мудрым Господом.
Хотя Мардоний не смел открыто шутить над религией Ахеменидов, он имел схожий с Атоссиным дар к тонким насмешкам, когда дело касалось зороастризма.
— Я следую Истине, — сказал я сурово, как всегда, когда во мне хотят увидеть проявление мудрости Мудрого Господа.
К моему удивлению, в апартаменты Артемизии нас отвели две старухи. В те дни при дорийских дворах евнухи были неизвестны. Когда мы вошли в маленькую комнату, Артемизия поднялась нам навстречу. Подойдя ближе, я заметил, что у нее что-то на уме, но что, я не понял. Артемизия жестом отослала старух.
— Садитесь, — произнесла она. — Примите приветствия моего отца. Он хочет принять вас, и того и другого, но сейчас не совсем хорошо себя чувствует. Он в соседней комнате.
Артемизия указала на резную деревянную дверь, грубо прилаженную к голой каменной стене. Из искусств дорийцам знакомы лишь война и воровство.
Затем я выслушал несколько поверхностных вопросов о Мудром Господе. Дав с дюжину таких же поверхностных ответов, я вдруг понял, что накануне ночью Мардоний спал с Артемизией, а теперь использует меня как предлог для благопристойного визита при свете дня. В самом деле, что может быть естественнее: царская дочь обсуждает религиозные вопросы с внуком пророка.
Раздосадованный, я прекратил объяснения. Она и не заметила, продолжая смотреть на Мардония, словно хотела тут же проглотить его, как ловко проделывала это с колючими морскими ежами накануне.
Увидев, что от меня толку нет, Мардоний сам начал рассуждать о религии. Артемизия внимала с важным видом. Он знал о Мудром Господе не больше, чем я о его любимом Митре.
Кончилось тем, что мы просто сидели и молчали. Влюбленные смотрели друг на дружку, а я притворился поглощенным видением мира после окончания долгого владычества. У меня это хорошо получается, даже лучше, чем у моего двоюродного брата, нынешнего наследника Зороастра. У него всегда такой вид, будто он собирается всучить тебе партию ковров.
Вошел царь Лидагм, без всякой помпы — и это очень мягко сказано. Он прямо-таки прокрался в комнату. Смущенные, мы вскочили на ноги. Если Лидагм и знал, чем Артемизия занималась с Мардонием в этой самой комнате накануне ночью, то никак этого не выдал. Напротив, он обращался с нами со всей торжественностью, приличествующей хозяину, понимающему, как подобает принимать сотрапезников — или сотрапезника — Великого Царя. Это Мардоний обедал с Дарием, мне не случалось. Потом, конечно, я был сотрапезником Ксеркса до самой его смерти. Это великая честь, поскольку я не принадлежал ни к царской фамилии, ни к Шести.
— Кир Спитама, внук Зороастра, — представила меня Артемизия.
Она ни капли не смутилась. Видно, Мардоний был не первым, кто развлекал ее.
— Знаю, знаю, — слащаво пропел Лидагм. — Мне сказали, что ты принимаешь этих двух молодых принцев. Очевидно, они так тебя очаровали, что ты забыла — мы собирались на верховую прогулку.
Артемизия вдруг начала извиняться:
— Я совсем забыла! Извини, пожалуйста. Они поедут с нами?
— Конечно. Если захотят.
— Куда? — спросил Мардоний.
— Мы собираемся загнать оленя, — сказала Артемизия. — Вы присоединитесь к нам?
Так и закончился этот любопытный день: Мардоний и я гонялись за невидимым оленем вместе с Лидагмом и Артемизией. Девушка несколько картинно скакала впереди нас, в развевающейся накидке, с копьем наперевес.
— Похожа на богиню Артемиду, правда? — Лидагм гордился своей дочерью-амазонкой.
— Еще прекраснее, еще ловчее, — сказал Мардоний, не глядя на меня.
Поскольку Артемида относится к главным демонам, я жестом отогнал злых духов, и это подействовало: Артемизия, зацепившись за низкий сук, свалилась с коня. Я был к ней ближе всех и слышал ругательства, более подходящие дорийскому коннику. Но когда приблизился Мардоний, она начала тихонько стонать, и он нежно усадил ее снова на лошадь.
По дороге из Галикарнаса в Сарды мы немного поговорили об Артемизии. Мардоний признался, что соблазнил ее.
— То есть совсем наоборот, — поправился он. — Она очень волевая женщина. Что, все дорийки такие?
— Не знаю. Лаис ионийка.
Бок о бок мы проехали через лесистое ущелье. Ночью в горах подморозило, и под копытами потрескивали заиндевевшие ветки и листья. Впереди и сзади нас по крутой лесной дороге колонной по два ехали всадники.
Мы с Мардонием всегда держались в центре, сразу за нашим командиром Артаном. В случае сражения он возглавит атаку из центра, передняя колонна станет правым флангом, арьергард — левым. Естественно, я говорю об открытой местности. В этом высокогорном ущелье нападающие перебили бы нас всех. Но наши умы не занимала опасность — военная опасность.
Мардоний вдруг сказал:
— Я хочу жениться на ней.
— Дама замужем, — счел нужным напомнить я.
— Он скоро умрет, ее муж. Это вопрос нескольких недель, может быть месяцев, как она говорит.
— Уж не собирается ли она… ускорить ход событий?
Мардоний кивнул, сохраняя, однако, полную серьезность:
— Как только я скажу, что готов жениться, она станет вдовой.
— Мне бы такая жена только портила нервы.
Мардоний рассмеялся:
— Выйдя за меня, она отправится в гарем и не выйдет оттуда. Мои жены не будут принимать мужчин, как она принимала меня. Или охотиться на оленей.
— Зачем она тебе нужна?
Мардоний с улыбкой взглянул на меня, и я оценил мужественную красоту его строгого лица с тяжелой квадратной челюстью.
— Затем, что я получу Галикарнас, Кос, Нисирос и Калимну. Когда отец Артемизии умрет, она станет полноправной царицей этих мест. Ее мать тоже дорийка, с Крита. Артемизия говорит, что может также претендовать и на Крит. И будет претендовать, если ее муж окажется достаточно силен.
— И ты станешь владыкой морей.
— И я стану владыкой морей.
Мардоний отвернулся, улыбка сошла с его лица.
— Великий Царь не разрешит этот брак, — вернулся я к теме. — Взгляни на Гистиэя. Как только он завладел этими серебряными рудниками во Фракии, так сразу оказался в Сузах.
— Но он грек. А я перс. И я племянник Дария. И сын Гобрия.
— Да. Именно поэтому этот брак невозможен.
Мардоний ничего не ответил. Конечно, он понимал, что я прав, и не посмел заговорить с Дарием о своем браке. Но через несколько лет, когда Артемизия сама стала царицей, Мардоний испросил позволения у Ксеркса жениться на ней. Ксеркса это очень позабавило, он посмеялся над Мардонием. А с трона им было произнесено:
— Горцы никогда не смешивают кровь с представителями низших рас.
Несмотря на всю непочтительность Мардония, Ксеркс знал, что он не осмелится напомнить ему о крови Ахеменидов, которую сам Ксеркс так весело и порой столь противозаконно смешивал с иноземными женщинами. Любопытно заметить, что из всех отпрысков Ксеркса ничего путного не вышло. Но если не лукавить, то у них и не было возможности проявить себя. Большинство казнили в следующее царствие.
В Сарды мы прибыли ранней осенью.
Всю жизнь я слышал об этом легендарном городе, построенном или перестроенном Крезом, богатейшим человеком на земле. О победе Кира над Крезом сложены тысячи баллад, пьес, легенд. В Милете также рассказывают истории о царящем там разврате и чрезмерной роскоши.
Теперь уже не могу припомнить, что же я ожидал увидеть, — наверное, дома из чистого золота. Вместо этого передо мной предстал заурядный городишко с населением в тысяч пятьдесят жителей, глинобитные, крытые соломой домишки, теснящиеся один к другому. А в запутанных улочках заблудиться было еще легче, чем в таких же неприглядных Афинах или в Сузах.
Мы с Мардонием помогли отряду разбить лагерь к югу от города и верхом отправились в Сарды, где очень быстро и заблудились. Вдобавок местные жители не говорили ни по-персидски, ни по-гречески, а по-лидийски не говорит никто на земле, кроме самих лидийцев.
Казалось, мы блуждаем уже несколько часов. Нависающие балконы и верхние этажи так и грозили обвалиться — особенно увешанные мокрым бельем. Но жители показались нам необычайно красивыми. Мужчины заплетали волосы в длинные косы и гордились своей белой, гладкой кожей. Ни один уважающий себя лидиец не рискнет выйти на солнцепек. И тем не менее лидийская конница лучшая в мире и составляет костяк персидского войска.
В конце концов мы спешились и повели коней в поводу вдоль реки, протекающей не только через центр города, но и через огромный базар. Когда сомневаешься, иди вдоль реки — так, по преданию, сказал некогда Кир Великий.
Базар в Сардах еще больше, чем в Сузах. В окруженных кирпичной стеной шатрах, под тысячью навесов предлагается на продажу все, что только существует на земле. Разинув рот, как двое карийских крестьян, мы глазели на это зрелище, и никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Персидские офицеры в Сардах не редкость.
Купцы со всех уголков света предлагали свои товары. Из Афин привозили кувшины и амфоры, из сатрапии Индия — хлопковые ткани и рубины, с персидских гор — ковры. Вдоль грязной речки росли пальмы, к ним привязывали строптивых верблюдов. С одних снимали их экзотическую ношу, других нагружали лидийскими красными фигами, двенадцатиструнными арфами, золотом… Да, Сарды — действительно золотой город, поскольку грязная речка изобилует золотым песком. Отец Креза стал первым мыть золото и превращать его в украшения, он также первый отчеканил золотую монету.
На холмах за Сардами находятся рудники, где добывают редчайший в мире металл — серебро. Когда-то у меня была лидийская серебряная монета якобы возрастом больше ста лет. Если это так, то ее отчеканил дед Креза. Ведь, как известно, чеканить монеты начали в Лидии, это исконное занятие лидийцев. На той монете был выбит лев, стертый до такой степени, что стал еле различим. Я утратил ее, когда меня ограбили в Китае.
— Как они богаты! — воскликнул Мардоний. Казалось, он готов один разграбить весь базар.
— Это потому, что не тратятся на строительство. — Я все еще испытывал разочарование от невзрачности этого славного города.
— Похоже, у них на первом месте удовольствия.
Мардоний поздоровался с мидийским купцом, и тот согласился стать нашим гидом. Мы не спеша пересекли рыночную площадь, и я был совершенно ошеломлен разнообразием ярких красок и пряных запахов, непонятным говором на десятках языков.
Сразу за рыночной стеной находился небольшой парк с тенистыми деревьями, в дальнем конце которого раскинулся древний дворец Креза — двухэтажное здание из необожженного кирпича и бревен. Это резиденция персидского сатрапа в Лидии.
Вслед за распорядителем двора мы проследовали по пыльному коридору в тронный зал Креза, и Мардоний покачал головой:
— Будь я богатейшим человеком в мире, уж я бы построил себе не такой дворец!
Артафрен сидел рядом с троном, который всегда пустовал, если не приезжал сам Великий Царь. Меня удивило, что трон оказался точной копией трона со львом, только был безвкусно сделан из сплава золота с серебром.
Артафрен принимал группу лидийцев, но, увидев Мардония, встал и поцеловал его в губы. Я поцеловал сатрапа в щеку.
— Добро пожаловать в Сарды! — Артафрен в тот день был просто вылитый Гистасп. — Вы поселитесь здесь.
Затем он представил нам лидийцев. Один, глубокий старик, оказался Ардом, сыном Креза. Потом я ближе познакомился с этим восхитительным «памятником» старины.
В последующие дни мы часто виделись с Артафреном и с греками. Кажется, нет в Греции авантюриста, который бы не приехал в Сарды. Излишне говорить, самый последний из них предлагает свои услуги, и Артафрен брал греков на службу: они не только прекрасные солдаты и моряки, но очень умны и столь же вероломны.
Демокрит слишком вежлив, чтобы возразить мне. Но я видел греков с той стороны, которой они обычно не поворачиваются друг к другу. Я видел их при персидском дворе. Я слышал, как они молили Великого Царя напасть на их родные города, потому что грек не выносит успеха другого грека. Не будь при персидском дворе греков все эти годы, и Греческих войн бы не было, Ксеркс распространил бы нашу империю на всю Индию, Гималаи, а возможно, и дальше. Но мало ли что могло бы быть…
На первом же собрании совета в Сардах я увидел Гиппия. С ним были Фессал и мой школьный товарищ Милон.
Гиппий вспомнил нашу зимнюю встречу в охотничьем домике:
— С тех пор я прочел немало трудов о вашем деде.
— Рад, что вы следуете Истине, тиран.
Из вежливости я промолчал — к тому времени о деде и его учении было написано еще очень мало. Сейчас, конечно, тысячи воловьих шкур исписаны молитвами, гимнами и диалогами, и все приписываются Зороастру.
На самом первом совете, где я присутствовал, Гиппий предложил персидскому войску решительно атаковать Милет. Старый тиран говорил со своей обычной торжественностью:
— Мы знаем, что Аристагор с флотом все еще на Кипре. Мы знаем, что афиняне послали ему двадцать кораблей. Сейчас эти корабли уже подплывают к острову. Прежде чем два флота соединятся, мы должны захватить Милет.
— Город хорошо укреплен.
Артафрен никогда не спешил принимать ту или иную стратегию, — без сомнения, на том основании, что искусство управления состоит в знании, когда не нужно ничего делать.
— Милет начал свою историю как афинская колония, — сказал Гиппий, — и до сих пор многие милетцы смотрят на мою семью с любовью.
Это был совершенный вымысел. Если Милет и был некогда колонией Афин, то к Писистратидам это отношения не имеет. И в любом случае в Милете мало кто питал нежные чувства к тиранам, что стало ясно, когда Аристагор потребовал независимости. Высшие классы отказались восставать против Персии, если Аристагор не допустит в Милете демократии на афинский лад. И этому авантюристу пришлось уступить им. Вскоре мы смогли убедиться, что эпоху тиранов Великий Царь продлил искусственно — своей политикой в отношении к греческим городам, находившимся под его покровительством. Очевидно, правящие классы одинаково не выносили ни тиранов, ни своих союзников-простолюдинов. И сейчас в греческих городах царит демократия по названию и олигархия по существу. Демокрит считает, что нынешняя форма власти в Афинах сложнее. Я в этом не уверен.
Мардоний поддержал предложение Гиппия. Он увидел возможность отличиться в бою.
— Это позволит мне проявить себя, — заявил он мне как-то ночью, когда мы перебрали сладкого лидийского вина. — Если мне позволят вести войско на Милет, следующим летом мы будем дома.
Мардоний оказался прав, говоря, что война позволит ему проявить себя. Но дома он следующим летом не был. Война с ионийскими повстанцами продлилась шесть лет.
Через неделю споров Артафрен дал согласие: половина персидского войска и половина лидийской конницы должны были напасть на Милет. Мардоний был назначен заместителем командующего, а командование поручалось Артобазану, старшему сыну Дария и сопернику Ксеркса. Я остался в свите сатрапа в Сардах.
Первая плохая весть пришла во время церемонии в храме Кибелы. Мне она показалась кстати. В конце концов, почему я должен участвовать в обряде поклонения демонам? Но Артафрен требовал, чтобы все придворные ходили вместе с ним в храм.
— Мы должны приноравливаться к лидийцам. Как и все мы, они рабы Великого Царя. Как все мы, верные рабы.
Я с отвращением смотрел, как жрицы танцуют с евнухами. С первого взгляда было и не различить, где жрица, а где евнух, — на всех были женские одежды. Вообще-то, евнухи одевались лучше жриц. Никогда не понимал почтения невежественных народов к Анахите, Кибеле или Артемиде — какое бы имя ни носило это ненасытное божество.
В Сардах в день богини молодые люди, желающие служить ей, отсекают себе половые органы и бегут по улицам, держа в руке то, что отрезали. Менее ревностные поклонники богини почитают за благо быть обрызганными кровью новоиспеченных евнухов. Это нетрудно, крови хватает. В конце концов обессиленные самодеятельные евнухи бросают свои отрезанные органы в открытые двери какого-нибудь дома, и его владелец обязан впустить бросившего и выходить самозванца.
Я не раз видел эту церемонию и в Вавилоне, и в Сардах. Поскольку молодые люди выглядят совершенно невменяемыми, думаю, они предварительно напиваются хаомы или какого-то иного помутняющего рассудок напитка, колхидского меда например, который вызывает галлюцинации. Иначе я не могу себе представить, как человек в здравом уме может таким образом служить какому бы то ни было демону.