Очерк А.М. Филиппова (с 22 рисунками А.А. Борисова и 2 картами)
опубликован в журнале "Нива", 1900 г., № 22
Далеко-далеко на крайнем севере нашей родины раскинулась обширная тундра. Мы все почему-то привыкли представлять ее себе в виде низменной, болотистой равнины, летом покрытой торфом и мхом, а зимою засыпанной ровным снеговым покровом. Но кто хоть раз побывал на севере и видел тундру собственными глазами, тот знает, что такое представление далеко не отвечает действительности.
Подобно нашим южным степям, и тундра повсюду перерезана оврагами, холмами и даже невысокими хребтами; местами есть болотца, озерки, но часто вы можете пройти по тундре несколько верст, не замочив сапога. А как хороша тундра в тихий, теплый и ясный летний день! Какой-то покой нисходит на душу, когда вы смотрите на ее желтовато-зеленый ковер, покрытый там и сям целыми цветниками морошки, арктического желтого мака или голубых незабудок, между которыми, плотно прилегая к земле, ползет полярная ива; под ногами у вас снуют проворные пеструшки (род короткохвостых полевых мышей), в воздухе раздается веселое щебетанье множества птичек; вы чувствуете, как близки вы стали к природе, а мир, с его суетой и волнениями, завистью и злобой людскою остался где-то там, позади, точно на другой планете. С восторгом пьете вы живительный воздух тундры, с которым по чистоте не может сравниться даже аромат наших полей и лесов, и вы жалеете лишь о том, что вы одни, что не с кем вам поделиться тем чувством радости, которое переполняет душу.
Но как угрюма и страшна тундра зимою, когда завоет ветер, подымая целые столбы снежной пыли и, не давая вам видеть ничего впереди, принуждает остановиться и выжидать прекращения метели среди леденящего мороза. Как утомительно и однообразно тянутся в тундре тихие зимние дни, когда вы ничего не видите вокруг себя, кроме бесконечного снегового покрова; белая равнина эта на горизонте часто сливается с небом, и вы чувствуете себя брошенным в какое-то неведомое, беспредельное пространство. Вам от души становится жаль бедного самоеда, который всю жизнь свою кочует со стадом оленей по этой безбрежной пустыне.
Зато как хороши бывают порою то же небо и та же тундра, когда вернется солнце! Нигде, на самом роскошном юге, не найдете вы такого богатого, почти фантастического сочетания тонов и красок, как на бедной родине самоеда. Вот где неисчерпаемый источник вдохновения для художника. К сожалению, не всякому доступен этот богатый материал. Художник, отправляющийся за ним в самоедскую тундру, должен, кроме таланта, обладать еще многим.
Он должен любить пустыню, не бояться долговременного отчуждения от общества цивилизованных людей, не бояться неудобств и лишений кочевой жизни, во время которой приходится спать под открытым небом, питаться сырым мясом и т.п. Только такой человек, чувствующий себя притом и физически достаточно крепким, может смело пуститься в тундру изучать ее художественные красоты.
Этими качествами вполне обладает наш молодой художник А.А. Борисов. Родившийся и выросший на деревенском приволье Вологодской губернии, он в пору своей ранней юности попал на два года в Соловки. Здесь в суровой монастырской обстановке, живя жизнью простого рыбака, он страстно полюбил северное море с его свинцовыми волнами и грозными льдами. Отсюда воображение неудержимо влекло его дальше, в самую глубь Ледовитого океана, посреди которого лежат мало знакомые нам острова и земли, выгружающие в море свои гигантские глетчеры. Его мечтой стало исследование Новой Земли.
Сделавшись художником и переселившись в столицу, он не покинул этой мечты; напротив, она принимала всю более реальную форму. Под серым петербургским небом художник чувствовал себя подавленным и рвался на родной Север искать материала для кисти. В 1896 году он прожил три весенних месяца на Мурмане, а летом - три месяца на Новой Земле. Плодом этих поездок явилась целая серия этюдов, приобретенная покойным П. М. Третьяковым для его знаменитой галереи, в которой устроен для них особый северный отдел. Посещение Новой Земли еще более укрепило давнишнюю мечту Борисова изучить в художественном отношении природу этого интересного полярного двойного острова. Встретив живое сочувствие своим планам в покойном М. И. Кази, он затем нашел влиятельную поддержку в лице министра финансов С.Ю. Витте.
План Борисова заключался в кратких словах в следующем. Летом нынешнего года он строит из привезенного с собою леса зимний дом у западного устья Маточкина Шара (один из видов Маточкина Шара на рис. 1 – см. в оригинале очерка), разделяющего, как известно, Новую Землю на два острова, и на своей небольшой парусной яхте развозит часть провианта по восточному берегу Новой Земли, обращенному к Карскому морю.
Перезимовав, он ранней весной будущего года двинется по "припайкам" (неподвижному льду возле берегов) вдоль восточного берега Новой Земли на север с самоедами и целым караваном "нарт" (саней), запряженных собаками и частью оленями. На санях будет сложен остальной провиант и все необходимое снаряжение экспедиции. Подвигаться будут неспеша, так как главной целью экспедиции Борисова является собирание художественного материала в виде этюдов масляными красками, для чего, разумеется, необходимы будут частые и довольно продолжительные остановки. Художник постарается организовать дело так, чтобы с возможно большей пользой утилизировать эти остановки в других отношениях: самоеды будут охотиться на зверя, капитан - определять астрономические пункты и производить съемку берега, который в этих местах на самых подробных картах Новой Земли обозначен пока еще только пунктиром. Сам художник в свободное время будет собирать, по мере сил и уменья, коллекции геологические, зоологические и др. Таким-то образом Борисов постарается добраться до самой северной оконечности Новой Земли, лежащего под 77 град. северной широты мыса Желания (так назвал его в 1594 году "отец полярных исследований" голландец Вильям Баренц). Мыс Желания в старину у наших промышленников назывался "доходом", так как это был крайний пункт, до которого "доходили" они вдоль западных берегов Новой Земли; огибать этот мыс и входить в Карское море никто из них не осмеливался, если не считать Саввы Ложкина, который, по смутному преданию средины прошлого века, объехал всю Новую Землю в три лета и две зимы. Наши морские офицеры (Пахтусов и Циволька), производившие съемку берегов Новой Земли в 30-х годах нынешнего столетия и шедшие по восточному ее берегу с юга на север, в свою очередь доходили только до 75 град. северной широты, т.е. до мыса Дальнего. Понятно поэтому, что пространства между мысом Дальним и мысом Желания, не видевшие еще ни одного русского исследователя и положенные на карту исключительно с описей норвежских моржебоев, особенно интересуют Борисова. Достигнув мыса Желания, он к концу лета вернется обратно в свой дом, а оттуда, на собственном судне - в Архангельск, если время года не будет слишком поздним для этого перехода; в противном случае он перезимует еще раз и прибудет в Архангельск только летом следующего (1902) года. По возвращении в Санкт-Петербург, художник думает года на два, на три засесть в мастерскую и, написав целую серию картин со своих этюдов, устроить особую выставку для наглядного ознакомления нашей публики с красотами природы дальнего Севера. В прошлом году он приступил к выполнению этого плана, отвез в Маточкин Шар и сложил там материал для своего дома и провел на Новой Земле большую часть лета, изучая в художественном отношении глетчер. По возвращении он написал две картины, воспроизведенные здесь и превосходно передающие то гнетущее впечатление, которое производят на человека гигантские полярные ледники: одна из этих картин фигурировала в нынешнем году на весенней выставке в академии художеств, другая отослана на Парижскую всемирную выставку (Картины "Гигантские полярные ледники" - см. в оригинале очеркана стр. 436 и 437).Летом нынешнего года Борисов окончательно отправляется в свое добровольное двухлетнее заточение, чтобы собрать новый художественный материал и пополнить впечатления.
Для успешного выполнения своей полярной экспедиции, Борисову надо было к ней хорошо подготовиться. Чтобы руководить ею, недостаточно быть физически крепким и выносливым; необходимо знать в точности все условия и обстановку предстоящей кочевой жизни, все препятствия, с какими приходится бороться. Борисов хорошо это понял и потому, прежде чем отправиться на Новую Землю, решил побывать в тундре, пожить там жизнью самоеда, ознакомиться со способом езды на оленях по морскому берегу, по "припайкам", наконец, проверить свою способность к собиранию художественного материала среди неблагоприятных условий жизни полярного кочевника. С такими целями он совершил в течение весны и лета 1898 года путешествие по Большеземельской тундре и острову Вайгачу, которое и составит предмет нашей статьи. При составлении ее мы пользовались дневниками Борисова, любезно им предоставленными в наше распоряжение.
Карта Большеземельской тундры с указанием пути, пройденного художником А.А. Борисовым. По чертежу Е. Хвоста - см. в оригинале очерка.
В декабре 1897 года Борисов выехал из Петербурга в Архангельск и оттуда лошадьми отправился на Печору. Путь все время шел огромною "тайболою". Вековые сосны и ели, мелькавшие по сторонам дороги, представляли чудное, невиданное зрелище. Засыпанные снегом, когда-то сыпучим, а в феврале месяце совершенно оледеневшим, они казались не деревьями, а какими-то фантастическими мраморными изваяниями. Но тщетно пытался художник закрепить на полотне эту причудливую картину: тридцати пяти градусный мороз превращал краски в какое-то густое тесто, которое не бралось кистью, не размазывалось на полотно; даже скипидар, - единственное средство, которое могло бы сделать краски более жидкими, - не помогал, потому что сам начинал кристаллизоваться на этом адском холоде. Самая низкая температура, при какой возможна еще была работа художника, равнялась 20-23 градусам по Реомюру. Но при этом кисть приходилось держать в кулаке, прикрываемом рукавом "малицы" (самоедская шуба в виде рубахи с длинными рукавами), и изо всей силы прижимать ее к полотну, намазывая на него краски. Кисть трещит, а иногда ломается, а коченеющие руки часто отказываются служить. Однако работа все-таки идет, а ведь это все, что требуется.
Рис. 2. Селение Усть-Цыльма, административный центр Печорского края.
Первое селение, к которому пришел Борисов на Печоре, была Усть-Цыльма (рис. 2), административный центр Печорского края. Оно расположено на монотонном склоне правого берега р. Печоры, насупротив впадения в нее р. Цыльмы, и населено главным образом раскольниками. Местный врач г. Солнцев любезно снабдил здесь нашего путешественника небольшой походной аптечкой, а помощник исправника г. Сметанин сделал массу ценных указаний и дал рекомендации для дальнейшего пути.
Рис. 3. Пустозерск. Один из домов в городе
Спустившись вниз, - частью по льду, частью по берегу р. Печоры, Борисов прибыл в Пустозерск, конечный оседлый пункт у порога Большеземельской тундры. Десяток полузасыпанных снегом домиков (рис. 3), из которых меньшая половина новых (рис. 4), остальные же крайне ветхи, да возвышающаяся над ними колокольня церкви (рис. 5) недавней постройки, таков общий вид этого унылого места. Здешние жители, во главе со священником о. Николаем, встретили Борисова очень сердечно. Городок этот полон исторических преданий; до сих пор еще в окрестностях его указывают место, где происходила последняя битва русских завоевателей с древнейшими аборигенами края, таинственною Чудью, а старики еще хорошо помнят имена многочисленных когда-то здесь ссыльных; между прочим указывают на место, где когда-то был живым сожжен протопоп Аввакум с его учениками.
В настоящее время Пустозерск является местопребыванием нескольких предприимчивых русских торговцев, которые поддерживают сношения с далеким Югорским Шаром. Этот пролив, отделяющий от материка о. Вайгач и получивший свое название от племени Югры (предков нынешних Угров и Венгров), некогда обитавшего на его берегах, имеет огромное промысловое значение. На острове Вайгач с давних пор ежегодно зимуют самоеды, бьют нерпу, моржа, белого медведя и продукт промыслов (клыки, ворвань, шкуры) сбывают пустозерам, получая от них за это муку, сахар, чай, домашнюю утварь и проч.
Рис. 4. Пустозерск. Новые дома в городе.
При этой торговле не обходится, конечно, без злоупотреблений, ибо всем известно, что самоед, как всякий дикарь, страшно падок на водку и за нее готов отдать что угодно. Некоторые из пустозеров пользуются этой способностью бедных сынов тундры в очень широких размахах.
Рис. 5. Церковь в Пустозерске
Оригинальное зрелище представляют пустозерские торговые караваны, двигающиеся ранней весной по необозримому простору Большеземельской тундры. В начале апреля, когда слабеет сила мороза, когда многочисленные становятся "вареи" (оголенные от снега места), на которых олени отыскивают себе корм, но тундра еще покрыта крепким "настом" (обледенелым снегом), легко выдерживающим тяжесть нагруженных возов, пустозеры отправляют в Югорский Шар своих приказчиков или работников-самоедов. Товары везут на "нартах" (санях), запряженных каждые парой оленей. Несколько нарт, идущих гуськом друг за другом, составляют особый небольшой поезд, называемый "аргышом": на задке каждых нарт имеются длинные веревки "пугены", к которым привязываются олени следующих нарт. Такой аргыш, состоящий из 8-10 нарт, гонит обыкновенно один только самоед. Каждый аргышили по крайней мере аргыши каждого хозяина идут отдельно, в значительном расстоянии от других, отчасти для того, чтоб во время стоянок олени разных хозяев не смешивались, отчасти для того, чтоб не скоплялось в одном месте столько оленей, что могло бы не хватить корму на всех. Все товары везут не в кулях и не в мешках, а в бочках, потому что к концу пути, который продолжается месяца полтора и больше, снег становится рыхлым, реки вскрываются, и потому нарты часто попадают в воду. На каждой бочке написано, какой товар и сколько он содержит; но насколько верны эти надписи можно судить по тому, что Борисов не раз слышал подозрительное бульканье в бочке с "мукой" или "сахаром" и что не было ни одной бочки с "водкой"! Сами хозяева отправляются из Пустозерска месяцем позже, налегке. Борисову предлагали ехать в Югорский Шар с ними, но художник, имея в виду цели своей поездки, предпочел более долгий и трудный путь с товарным обозом.
Аргыши вышли из селения еще 31-го марта, но гостеприимные пустозеры ни за что не хотели отпустить художника перед светлым праздником. Только на второй день Пасхи, 6-го апреля, к вечеру ему удалось выехать из Пустозерска вдогонку за самоедами, успевшими отойти верст 70.
Рис. 6. Два самоедских чума в Большеземельской тундре.
Сделав сначала 40 верст на лошадях, потом пересев на оленей, Борисов на другой день к вечеру прибыл к двум самоедским чумам (рис. 6), с одним из которых ему предстояло совершить сорокадневный переход по снежной пустыне. Один чум принадлежал самоеду Данилу Сядэю, который со своими двумя женами и мальчиком-сыном отправлялся на Вайгач с тем, чтобы, соединившись там со своим зятем, ехать вместе с ним жить на Новую Землю. Второй чум принадлежал работникам пустозера Семена Кожевина, двум самоедам: Павлу и Никите. Возле чума художника встретила высокая, стройная самоедка Арина, жена Павла. Смуглая, с длинными и черными, как вороново крыло, волосами, она своим правильным овалом лица и статной фигурой напоминала собой скорее индианку, чем самоедку. Арина радушно пригласила внутрь своего убогого чума. Ну, не очень-то заботятся русские торговцы о том, чтобы дать своим работникам сносное житье на их долгий путь! "Нюки" (оленьи шкуры, служащие для покрышки чума) были страшно истрепаны и представляли местами сплошные дыры, вследствие чего ветер разгуливал в чуму на просторе, и мороз был в нем нисколько не меньше, чем снаружи. Посредине чума на железном листе разведен был огонь. Возле самого огня с обеих сторон лежало по две доски, так называемые "латы", а дальше самоедские постели. Над огнем, на высоте аршин 2-х от земли, укрепленные на двух шестах, помещались горизонтальные полки. К ним на железном крюке подвешивался котелок, а на них в это время клали мерзлое мясо и рыбу, чтобы оттаять, или вешали разные части одежды для просушки. Как только художник вошел в чум и поместился в указанном ему по левую сторону от огня месте, которое он занимал потом в течение всего пути, гостеприимная хозяйка принялась готовить ужин. Вскоре был подан чай, отзывавшийся чем-то далеко не аппетитным, и сырое оленье мясо, и нашего путешественника пригласили "обырдать" (т.е. есть сырьем). Возлежать во время этого оригинального ужина приходилось на грязных оленьих шкурах, подперев слегка голову рукою, чтоб не задохнуться от стлавшегося по полу удушливого дыма[*].
Плотно поужинав, утомленный путешественник крепко заснул, несмотря на неистовый рев двухгодовалого мальчугана, сына Арины. Впоследствии, однако, этот непрерывный, пронзительный плач, в соединении со смрадом, грязью и насекомыми чума, заставил Борисова предпочесть самоедскому помещению свой уютный спальный мешок из оленьей шкуры, в котором он спал на чистом воздухе.
II.
Когда с места встречи Борисова с самоедами "аргыши" тронулись в путь, перед глазами художника тундра впервые представилась во всей своей безотрадной наготе. Встречавшиеся до сих пор островки заполярной сосны и ели, даже жалкие кустики ивы - исчезли; то холмистая, то совершенно ровная местность была покрыта снежной пеленой, на которой лишь изредка, точно дыры на скатерти, чернели вареи, да хребты песчаных холмов, вылезавшие местами из-под снега, рисовались на нем причудливыми, змееобразными линиями. Вот и весь угрюмый ландшафт тундры. Среди этой томительно-однообразной пустыни томительно-однообразно тянутся дни, и лишь бесконечные переливы света и красок, вызывающие в душе непрерывную смену впечатлений, да мелкие путевые приключения нарушают эту монотонность существования.
То на небе прорезывается кровавая полоса зари и придает всей тундре какое-то величавое, волшебное настроение. То золотистая сетка лучей заливает весь горизонт и напоминает вам о теплом, летнем вечере юга. Снег тундры, отражая лазурь неба, принимает часто такой голубой оттенок, что если бы написать такой голубой снег на полотне, никто бы не поверил, - все бы сказали, что это неестественно.
Рис. 7. Отдых оленей в Большеземельской тундре.
Поход начали при тихой и ясной погоде. Впереди длинной вереницей тянулись аргыши, которые вели Павел с Никитой, Ирина и одна из жен Данилы Сядэя (другая была больна и ехала на отдельных нартах); художник же с самим Сядэем ехали сзади, подгоняя стадо свободных запасных оленей. Понемногу стал задувать небольшой ветерок, на северной стороне горизонта появились темно-синие тучи, и скоро закурилась метель. Бедные олени, которым приходилось идти против ветра, стали уставать ("опристать", как говорят самоеды); поминутно приходилось останавливаться, выпрягать наиболее слабых и заменять их свежими. Олени шли очень неохотно и все норовили повернуть по ветру. Наконец, пришлось остановиться. Установили чум, поели сырой оленины, напились чаю, а один из аргышей, тот, который вел Никита, все еще не приходил. О нем уже стали беспокоиться, как он вдруг появился. Оказалось, что олени в этом аргыше настолько были утомлены, что несколько раз приходилось останавливаться среди тундры и давать им отдых (рис. 7); наконец, двое оленей так ослабели, что не пошли даже тогда, когда после одной из таких их выпрягли. Чтоб не бросать их среди тундры, самоеды должны были положить их на сани, а сами идти пешком. Потому и отстали. Когда добрались до чума, усталых оленей отвязали и сбросили с саней. Долго лежали они неподвижно и ни за что не хотели вставать и идти в стадо. Пришлось прибегнуть к жестокому, но единственному в таких случаях средству: натравить собак. Только когда целая свора яростных псов стала рвать оленей за бока, бедняжки собрали последние силы и поплелись к своим товарищам на вареи кормиться.
Было бы скучно шаг за шагом следить за однообразным маршрутом Борисова. Потому дальше мы будем останавливаться лишь на эпизодах, наиболее характерных для тундры и ее обитателей. Вот, например, что записано в дневнике художника под 13-м апреля: "Только что мы тронулись в путь, как один из оленей сломал себе ногу, его пришлось зарезать. Павел долго пинал оленя ногой, старался поднять его с места, но тот не трогался. Натравили собак, и это не помогло. Тогда Павел вынул из ножен огромный самоедский нож и пронзил им сначала у головы оленя спинную артерию, а потом сердце, и, не дав уснуть оленю, тут же распорол шкуру по всему брюху и принялся сдирать ее. Бедное животное корчилось в страшных судорогах. Потом вывалили все внутренности: желудок освободили от содержимого и наполнили его горячей кровью, которой много скопилось в полости живота и в грудной клетке, так как животное лежало на спине и кровь не могла выливаться. Кровавую чашу эту осторожно поставили в сторону в снег, а туловище животного разрубили на части и начали "обырдать", обмакивая куски свежего мяса в горячую кровь. Мне предложили принять участие в трапезе. Я вырезал с позвоночного хребта солидный кусок и присоединился к общему кровавому пиршеству. И несмотря на то, что сегодня мне в первый раз приходилось есть теплое сырое мясо (до сих пор я едал только мерзлое), я не чувствовал к нему никакого отвращения; напротив, оно мне показалось очень вкусным. Под конец этой оригинальной трапезы подали, как высший десерт, сырые почки. Одну из них самоеды поделили между собой, а другую, всю целиком, подали мне, как почетному гостю. Это блюдо вследствие какого-то своеобразного привкуса, оказалось омерзительным; однако, не желая обижать любезных самоедов, я не подал вида и съел всю почку дочиста.
По мере движения по тундре, бедные олени выбивались из сил. К концу апреля они так сильно ослабели, что явилось опасение, удастся ли дойти до Югорского Шара ранее наступления весенней распутицы: не пришлось бы до лета "весновать" (пережидать весны) где-нибудь среди тундры. Поэтому, не доходя немного до Хайпутырской губы, которая, глубоко вдаваясь в Большеземельскую тундру, пересекает прямой путь от Пустозерска к Югорскому Шару, художник решил непременно разыскать какого-нибудь богатого самоеда и купить у него для себя штук 10 хороших оленей. Путники наши находились тогда в центральной части Большеземельской тундры, в так называемых "Варандеях". На севере ее, отделенный от материка узким, мелководным проливом, лежит остров Варандей, такой же важный промысловый пункт северного побережья, как Югорский Шар. Вообще эта местность - богатейшая во всей тундре, и была известна нашим предкам уже очень давно. На древнейшей карте России, составленной в 1613 г. долго жившим в Москве голландцем, Исааком Массой, на основании распросных сведений уже обозначены главнейшие залив и речки этой части тундры; есть даже указания, что прекрасной гавани, находящейся неподалеку от мыса Мединской Заворот, было в XVII столетии нечто вроде порта, куда приставали торговые суда, например, датская экспедиция 1653 г., описанная случайным ее участником, французом Де-Ламартиньером. В "Варандеях" живет много богатых самоедов, владеющих стадами оленей в 2-3000 голов. "Когда въедешь в такое стадо, кажется и конца ему не будет, - пишет Борисов, - так оно велико". Вот к таким самоедам и поехал теперь Борисов. Эта поездка продолжалась четверо суток и была очень утомительна. Раз, во время ее, путников застигла такая жестокая метель, что кругом дальше хвостов оленей, на которых едешь, ничего не было видно. Пришлось выпрячь оленей и, привязав их головами к нартам, залезть под эти последние и, втянув головы и руки в "совики" (род малицы, но с капюшоном и шерстью наружу), выжидать перемены погоды. Долго лежали они так, поминутно разгребая снег, чтобы не быть схороненными заживо. И только решившись на последнее средство - снова запрячь оленей и пустить их идти куда хотят, они добрались, благодаря необычайному чутью этих животных, до чума. Другой раз изъездили несколько десятков верст при страшном 30-ти градусном морозе, разыскивая указанного другими самоедами богатея Хаатиса, у которого и купили нужных оленей. "Чум богатого самоеда, - пишет Борисов, - поражает вас прежде всего своими размерами: в нем можно, пожалуй, даже прогуливаться. Стенки чума - из новых великолепных шкур в два ряда, и ветер сюда никогда не заглядывает. "Пообырдав" и напившись чаю, я улегся спать. Во время моего сна самоедка всех собак до единой приказала отвести на почтенное расстояние от чума, чтоб они своим лаем не беспокоили меня. Пятилетнего своего ребенка, чтобы то не лез ко мне, она привязала на веревку на противоположной стороне чума, а меня накрыла очень внимательно белыми чистыми оленьими шкурами, прикрыв сверху своей "паничей" (та же малица, только с разрезом спереди, и носится женщинами)".
Рис. 8. Жилье одного самоеда (под лодкой) в Большеземельской тундре.
На другой день художник сговорился с Хаатисом относительно оленей и, забрав их, отправился обратно. Наряду с картинами довольства и зажиточности самоедов, Борисову, однако, приходилось наблюдать в тундре и случаи крайней бедности. Так, например, впоследствии он встречал самоедов, которые были настолько бедны, что не имели даже чума и со всем своим семейством жили под лодкой (рис. 8). Несмотря, однако, на такую нужду, бедняк никогда не решится посягнуть на чужую собственность и скорее умрет с голода, чем украдет что-нибудь. Понятие о неприкосновенности чужого добра так развито у самоедов, что самыми безопасными кладовыми у них считаются сани, стоящие посреди тундры без всякого присмотра (рис. 9 - см. в оригиналеочерка). Сложит самоед с наступлением лета в сани свои зимние одежды, а сам уйдет с кочевьем за сотни верст. И по возвращении, быть может только к зиме, все находит в целости.
(Окончание будет)