Герберт Уэллс. Пища богов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РОЖДЕНИЕ ПИЩИ
ОТКРЫТИЕ ПИЩИ
В середине девятнадцатого века в нашем странном мире стало невиданнорасти и множиться число людей той особой категории, по большей частинемолодых, которых называют учеными - и очень правильно называют, хоть имэто совсем не нравится. Настолько не нравится, что со страниц "Природы" -органа, который с самого начала служит им вечным и неизменным рупором, -слово это тщательно изгоняют как некую непристойность. Но госпожа публикаи ее пресса другого мнения, она-то их именует только так, а не иначе, иесли кто-либо из них привлечет к себе хоть капельку внимания, мы величаемего "выдающийся ученый", "маститый ученый", "прославленный ученый", а то иеще пышнее. Безусловно, и мистер Бенсингтон и профессор Редвуд вполне заслужили всеэти титулы задолго до своего поразительного открытия, о котором расскажетэта книга. Мистер Бенсингтон был членом Королевского общества, а в прошломтакже и президентом Химического общества, профессор же Редвуд читал курсфизиологии на Бонд-стрит, в колледже Лондонского университета, и не разподвергался яростным нападкам антививисекционистов. Оба с юных лет всецелопосвятили себя науке. Разумеется, как и все истинные ученые, с виду оба они были ничем непримечательны. В осанке и манерах любого самого скромного актера кудабольше достоинства, чем у всех членов Королевского общества, вместевзятых. Мистер Бенсингтон был невысок, сутуловат и чрезвычайно лыс, носилочки в золотой оправе и суконные башмаки, разрезанные во многих местахиз-за бесчисленных мозолей. Наружность профессора Редвуда также была самаязаурядная. Пока им не довелось открыть Пищу богов (на этом названии явынужден настаивать), их жизнь протекала в достойных и безвестных ученыхзанятиях, и рассказать о ней читателю решительно нечего. Мистер Бенсингтон завоевал рыцарские шпоры (если можно сказать так оджентльмене, обутом в суконные башмаки с разрезами) своими блестящимиисследованиями по части наиболее ядовитых алкалоидов, а профессор Редвудобессмертил себя... право, не помню, чем именно. Знаю только, что чем-тоон себя обессмертил. А слава обычно чем дальше, тем громче. Кажется, славуему принес обширный труд о мышечных рефлексах, оснащенный множествомтаблиц, сфигмографических кривых (если я путаю, пусть меня поправят) иновой превосходной терминологией. Широкая публика имела об этих джентльменах довольно смутноепредставление. Изредка в Королевском обществе, в Обществе содействияремеслам и тому подобных учреждениях ей представлялся случай поглядеть намистера Бенсингтона или по крайней мере на его румяную лысину, краешекворотничка или сюртука и послушать обрывки лекции или статьи, которую, какему казалось, он читал вполне внятно; помню, однажды, целую вечность томуназад, когда Британская ассоциация заседала в Дувре, я забрел в какую-тоиз ее секций - то ли В, то ли С; - расположившуюся в трактире; из чистоголюбопытства я вслед за двумя серьезными дамами с бумажными свертками подмышкой прошел в дверь с надписью "Бильярдная" и очутился в совершеннонеприличной темноте, разрываемой лишь лучом волшебного фонаря, при помощикоторого Редвуд показывал свои таблицы. Я смотрел диапозитив за диапозитивом и слушал голос, принадлежавший повсей вероятности профессору Редвуду - уж не помню, о чем он говорил; крометого, в темноте слышалось жужжание волшебного фонаря и еще какие-тостранные звуки - я никак не мог понять, что это такое, и любопытство недавало мне уйти. А потом неожиданно вспыхнул свет, и тут я понял, чтонепонятные звуки исходили от жующих ртов, ибо члены научного обществасобрались здесь, у волшебного фонаря, чтобы под покровом тьмы жеватьсдобные булочки, сандвичи и прочую снедь. Помню, все время, пока горел свет, Редвуд продолжал что-то говорить итыкать указкой в то место на экране, где полагалось быть таблице и где мывновь ее увидели, когда наконец опять стало темно. Помню, он показался мнетогда самой заурядной личностью: смуглая кожа, немного беспокойныедвижения, вид такой, словно он поглощен какими-то своими мыслями, а докладсейчас читает просто из чувства долга. Слышал я однажды в те давно прошедшие времена и Бенсингтона; было это вБлумсбери на конференции учителей. Как большинство выдающихся химиков иботаников, мистер Бенсингтон весьма авторитетно высказывался по вопросампреподавания, хотя я уверен, что самый обыкновенный класс любой закрытойшколы в первые же полчаса запугал бы его до полусмерти; насколько помню,он предлагал усовершенствовать эвристический метод профессора Армстронга,посредством коего, пользуясь приборами и инструментами ценою в триста, ато и четыреста фунтов, совершенно забросив все прочие науки, прибезраздельном внимании и помощи на редкость одаренного преподавателя,средний ученик за десять - двенадцать лет более или менее основательноусвоил бы почти столько же знаний по химии, сколько можно было почерпнутьиз очень распространенных в ту пору достойных презрения учебников, которымкрасная цена - шиллинг. Как видите, во всем, что не касается науки, и Редвуд и Бенсингтон былилюдьми самыми заурядными. Вот только, пожалуй, сверх меры непрактичными.Но ведь таковы все ученые на свете. Тем, что в них есть подлинно великого,они лишь колют глаза ученым собратьям, для широкой публики оно остаетсякнигой за семью печатями; зато слабости их замечает каждый. Слабости ученых бесспорны, как ничьи другие, не заметить их невозможно.Живут эти люди замкнуто, в своем узком мирке; научные изыскания требуют отних крайней сосредоточенности и чуть ли не монашеского уединения, а большеих почти ни на что не хватает. Поглядишь, как иной седеющий неуклюжийчудак, маленький человечек, совершивший великие открытия и курам на смехукрашенный широченной орденской лентой, робея и важничая, принимаетпоздравления своих собратьев; почитаешь в "Природе" сетования по поводу"пренебрежения к науке", когда какого-нибудь члена Королевского общества вдень юбилея обойдут наградой; послушаешь, как иной неутомимыйисследователь мхов и лишайников разбирает по косточкам солидный трудсвоего столь же неутомимого коллеги, - и поневоле поймешь, до чего мелки иничтожны люди. А между тем двое скромных маленьких ученых создали и продолжаютсоздавать нечто изумительное, необычайное, что сулит человечеству вгрядущем невообразимое величие и мощь! Они как будто и сами не знают ценытому, что делают. Давным-давно, когда мистер Бенсингтон, выбирая профессию, решилпосвятить свою жизнь алкалоидам и тому подобным веществам, наверно, иперед его внутренним взором мелькнуло видение и его хоть на миг озарило.Ведь если бы не предчувствие, не надежда на славу и положение, какихудостаиваются одни лишь ученые, едва ли хоть кто-нибудь с юности посвятилбы всю свою жизнь подобной работе. Нет, их, конечно, озарило предчувствиеславы - и видение это, наверно, оказалось столь ярким, что ослепило их.Блеск ослепил их, на их счастье, чтоб до конца жизни они могли спокойнодержать светоч знаний для нас! Быть может, кое-какие странности Редвуда, который был как бы не от мирасего, объясняются тем, что он (в этом теперь уже нет сомнений) несколькоотличался от своих собратьев, он был иным, потому что перед глазами егоеще не угасло то давнее ослепительное видение. "Пища богов" - так называю я субстанцию, которую создали мистерБенсингтон и профессор Редвуд; и, принимая во внимание плоды, которые онауже принесла и, безусловно, принесет в будущем, название это вполнезаслуженно. А потому я и впредь буду так ее называть. Но мистер Бенсингтонв здравом уме и твердой памяти не способен был на столь громкие слова -это было бы все равно, что выйти из дома на Слоун-стрит облаченным вцарственный пурпур и с лавровым венком на челе. Слова эти вырвались у негов первую минуту просто от изумления. Он назвал свое детище Пищей богов,обуреваемый восторгом, и длилось это не более часа. А потом он решил, чтоведет себя нелепо. Вначале, думая об их общем открытии, он словно воочиюувидел необъятные возможности, поистине необъятные, зрелище это изумило иослепило его, но, как подобает добросовестному ученому, он тотчасзажмурился, чтобы не видеть. После этого название "Пища богов" ужеказалось ему крикливым, почти неприличным. Он сам себе удивлялся: как этоу него сорвалось с языка подобное выражение! И, однако, это мимолетное прозрение не прошло бесследно, а вновь ивновь напоминало о себе. - Право же, - говорил он, потирая руки и нервически посмеиваясь, - этопредставляет не только теоретический интерес. К примеру, - он доверительнонаклонился к профессору Редвуду и понизил голос, - если умело за этовзяться, вероятно, ее можно будет даже продавать... продавать именно какпродукт питания, - продолжал он, отходя в другой конец комнаты. - Или покрайней мере как элемент питания. При условии, разумеется, что она будетсъедобна. А этого мы не знаем, пока не изготовили ее. Бенсингтон вернулся к камину и остановился на коврике, старательноразглядывая аккуратные разрезы на своих суконных башмаках. - Как ее назвать? - переспросил он и поднял голову. - Я лично предпочелбы что-нибудь классическое, со значением. Это... это больше подходитнаучному открытию. Придает, знаете, такое старомодное достоинство. И мнеподумалось... Не знаю, может быть, вам это покажется смешно и нелепо... Новедь иной раз и пофантазировать не грех... Не назвать ли ееГераклеофорбия? Пища будущих геркулесов? Быть может, и в самом деле...Конечно, если, по-вашему, это не так... Редвуд задумчиво глядел в огонь и молчал. - По-вашему, такое название годится? Редвуд важно кивнул. - Можно еще назвать Титанофорбия. Пища титанов... Как вам большенравится? - А вы уверены, что это не чересчур... - Уверен. - Ну вот и прекрасно. Итак, во время дальнейших исследований они называли свое открытиеГераклеофорбией, так оно именовалось и в их докладе - в докладе, которыйне был опубликован из-за непредвиденных событий, перевернувших все ихпланы. Были изготовлены три варианта пищи, и только на четвертый разудалось создать в точности то, что предсказывали теоретические расчеты;соответственно Бенсингтон и Редвуд говорили о Гераклеофорбии номер один,номер два и номер три. А Пищей богов я буду называть в этой книгеГераклеофорбию номер четыре, ибо решительно настаиваю на том названии,которое сначала дал ей Бенсингтон. Идея Пищи принадлежала мистеру Бенсингтону. Но подсказала ему эту идеюодна из статей профессора Редвуда в "Философских трудах", а потому, преждечем развивать ее дальше, он посоветовался с автором статьи - и правильносделал. Притом предстоящие исследования относились не только к химии, но втакой же степени и к физиологии. Профессор Редвуд принадлежал к числу тех ученых мужей, что жить немогут без кривых и диаграмм. Если вы - читатель того сорта, какой мне подуше, вам, конечно, знакомы научные статьи того сорта, о которых я говорю.Когда их читаешь, ничего понять нельзя, а в конце приложены штук шестьогромных диаграмм; развернешь их - и перед тобою какие-то удивительныезигзаги невиданных молний или непостижимые извивы так называемых "кривых",вырастающих из абсцисс и стремящихся к ординатам, и прочее в том же роде.Подолгу ломаешь себе голову, тщетно пытаясь понять, что же все этоозначает, а потом начинаешь подозревать, что этого не понимает и самавтор. Но в действительности многие ученые прекрасно понимают смысл своихписаний, да только не умеют выразить свои мысли языком, понятным и длянас, простых смертных. Мне кажется, профессор Редвуд мыслил именно диаграммами и кривыми.Закончив монументальный труд о мышечных рефлексах (пусть читатель, далекийот науки, потерпит еще немного - и все станет ясно как день), Редвудпринялся выводить кривые и сфигмограммы, относящиеся к росту, и как разодна из его статей о росте натолкнула мистера Бенсингтона на новую идею. Редвуд измерял все, что растет: котят, щенят, подсолнухи, грибы,фасоль, и горох, и (пока жена не воспротивилась) собственного сынишку, - идоказал, что рост совершается не равномерно и непрерывно, а скачками. Ничто не растет постоянно и равномерно, и, насколько он мог установить,постоянный и равномерный рост вообще невозможен: по-видимому, для того,чтобы расти, все живое должно сперва накопить силы; потом оно растетбуйно, но недолго, а затем снова наступает перерыв. Туманным, пересыпаннымспециальными терминами, поистине "научным" языком Редвуд осторожновысказывался в том смысле, что для роста, вероятно, требуется довольномного некоего вещества в крови, а образуется оно очень медленно - и, когдазапас его в процессе роста истощается, организм вынужден ждать, чтобы онвозобновился. Редвуд сравнил это неизвестное вещество со смазкой в машине.Растущее животное, по его словам, подобно локомотиву, который, пройдянекоторое расстояние, уже не может двигаться дальше без смазки. ("Нопочему бы не смазать машину извне?" - заметил, прочитав это рассуждение,мистер Бенсингтон.) Весьма вероятно, прибавлял Редвуд с восхитительнойнепоследовательностью, свойственной всем его беспокойным собратьям, чтовсе это поможет нам пролить свет на не разгаданное доныне значениенекоторых желез внутренней секреции. А при чем тут, спрашивается, этижелезы? В следующем своем докладе Редвуд пошел еще дальше. Он устроил целуюогромную выставку диаграмм, сильно смахивающих на траекторию летящейракеты; смысл их - если таковой существовал - сводился к тому, что кровьщенят и котят (а также сок грибов и растений) в так называемые "периодыинтенсивного роста" и в периоды роста замедленного различны по своемусоставу. Повертев диаграммы и так, и сяк, и даже вверх ногами, мистер Бенсингтонуглядел наконец, в чем заключается эта разница, и изумился. Оказалось,понимаете ли, что разница эта, по всей вероятности, обусловленаприсутствием того самого вещества, которое он в последнее время пыталсявыделить, исследуя алкалоиды, особенно благотворно воздействующие нанервную систему. Тут мистер Бенсингтон положил брошюру Редвуда на пюпитр,пристроенный самым неудобным образом к его креслу, снял очки в золотойоправе, подышал на стекла и старательно их протер. - Вот так штука! - сказал он. Потом вновь надел очки и повернулся к пюпитру, но едва коснулся еголоктем, как тот кокетливо взвизгнул, наклонился - и брошюра со всемидиаграммами полетела на пол. - Вот так штука! - повторил мистер Бенсингтон, с усилием перегнулсячерез ручку кресла (он уже привык терпеливо сносить капризы этогоновомодного приспособления), убедился, что до рассыпанных диаграмм ему всеравно не дотянуться, - и, опустившись на четвереньки, принялся ихподбирать. Вот тут-то, на полу, его и осенила мысль назвать свое детищеПищей богов... Ведь если и он и Редвуд правы, то, впрыскивая или подбавляя в пищуоткрытое им вещество, можно покончить с перерывами и передышками, и вместотого, чтобы совершаться скачками, процесс роста (надеюсь, вы улавливаетемою мысль) пойдет непрерывно. В ночь после разговора с Редвудом мистер Бенсингтон никак не могуснуть. Лишь раз он ненадолго задремал, и тут ему привиделось, будто онвыкопал в земле глубокую яму и тонну за тонной сыплет туда Пищу богов - ишар земной разбухает, раздувается, границы государств лопаются, и всечлены Королевского географического общества, точно труженики огромнойпортновской мастерской, поспешно распарывают экватор... Сон, конечно, нелепый, но он куда яснее, чем все слова и поступкимистера Бенсингтона в трезвые часы бодрствования, показывает, скольвзволнован был сей джентльмен и какое значение придавал он своемуоткрытию. Иначе я не стал бы об этом упоминать, ведь, как правило, чужиесны никого не интересуют. По странному совпадению в ту ночь Редвуду тоже приснился сон. Емупривиделась диаграмма, начертанная огнем на бесконечном свитке вселенскихпросторов. А он, Редвуд, стоит на некоей планете перед каким-то чернымпомостом и читает лекцию о новых, открывающихся ныне возможностях роста, ислушает его Сверхкоролевское общество изначальных сил - тех самых, подвоздействием которых до сих пор рост всего сущего (вплоть до народов,империй, небесных тел и планетных систем) шел неровными скачками, а в иныхслучаях даже и с регрессом. И он, Редвуд, наглядно и убедительно объясняет им, что эти медлительныеспособы роста, подчас приводящие даже к спаду и угасанию, очень скоровыйдут из моды по милости его открытия. Сон, конечно, нелепый! Но и он также показывает... Я вовсе не хочу сказать, будто эти сны следует считать в какой-либомере пророческими, или приписывать им какое-то значение, помимо того, окотором я уже упомянул и на котором решительно настаиваю.
ОПЫТНАЯ ФЕРМА
Сначала мистер Бенсингтон предложил, как только удастся изготовитьпервую порцию Пищи, испробовать ее на головастиках. Научные опыты всегдапроделываются над головастиками, ведь головастики для того и существуют насвете. Уговорились, что опыты будет проводить именно Бенсингтон, так каклабораторию Редвуда загромождали в то время баллистический аппарат иподопытные телята, на которых Редвуд изучал частоту бодательных движенийтеленка и ее суточные колебания; результаты исследований выражались всамых фантастических и неожиданных кривых; пока не закончился этот опыт,присутствие в лаборатории хрупких стеклянных сосудов с головастиками былобы крайне нежелательно. Но когда мистер Бенсингтон частично посвятил в свои планы кузину Джейн,она тотчас наложила на них вето, заявив, что не позволит плодить в домеголовастиков и прочую подопытную тварь. Она не против, пусть он в дальнейкаморке занимается своей химией (хоть это - занятие пустое и никчемное),лишь бы там ничего не взрывалось; она даже позволила ему поставить тамгазовую печь, раковину и герметически закрывающийся шкаф - убежище от бурьеженедельной уборки, которую она отменять не собиралась. Пусть уж онстарается отличиться в своих ученых делах, ведь есть на свете грехи кудаболее тяжкие: к примеру, мало ли мужчин, одержимых страстью к выпивке! Ночтобы он развел тут всякую ползучую живность или резал ее и портил воздух- нет, этого она не допустит. Это вредно для здоровья, а он, как известно,здоровьем слаб, и пускай не спорит, она эти глупости и слушать не станет.Бенсингтон пытался объяснить ей, сколь огромно его открытие и какую пользуоно может принести, но безуспешно. Все это прекрасно, отвечала кузинаДжейн, но нечего устраивать в доме грязь и беспорядок - ведь без этого необойдется, а тогда он сам же первый будет недоволен. Позабыв о своих мозолях, мистер Бенсингтон шагал из угла в угол ирешительно, даже гневно внушал кузине Джейн, что она неправа, но все былонапрасно. Ничто не должно становиться на пути Науки, говорил он, а кузинаДжейн отвечала, что наука наукой, а головастикам в доме не место. ВГермании, говорил он, человеку, сделавшему такое открытие, тотчаспредоставили бы просторную, на двадцать тысяч кубических футов, идеальнооборудованную лабораторию. А она отвечала: "Я, слава тебе господи, ненемка". Эти опыты принесут ему неувядаемую славу, говорил он, а онаотвечала, что если их и без того тесная квартирка будет полнаголовастиков, так он последнее свое здоровье погубит. "В конце концов яхозяин в своем доме", - заявил Бенсингтон, а она отвечала, что лучшепойдет экономкой в какой-нибудь школьный пансионат, но с головастикаминянчиться не станет; потом он попробовал воззвать к благоразумию кузины, аона попросила его самого быть благоразумным и отказаться от дурацкой затеис головастиками; должна же она уважать его идеи, сказал Бенсингтон, но онавозразила, что не станет уважать идеи, от которых пойдет вонь по всемудому; тут Бенсингтон не стерпел и (наперекор известным высказываниямХаксли по этому поводу) выбранился. Не то чтобы уж очень грубо, но все жевыбранился. Разумеется, кузина Джейн была чрезвычайно оскорблена, и ему пришлосьизвиняться, и всякая надежда испробовать открытие на головастиках - покрайней мере у себя дома - развеялась как дым. Итак, надо было искать другой выход, ведь как только удастся изготовитьПищу, нужно будет кого-то ею кормить, чтобы продемонстрировать еедействие. Несколько дней Бенсингтон раздумывал, не отдать ли головастиковна попечение какому-нибудь надежному человеку, а потом случайная заметка вгазете навела его на мысль об опытной ферме. И о цыплятах. С первой же минуты он решил разводить на ферме цыплят.Ему вдруг представились цыплята, вырастающие до сказочных размеров.Мысленно он уже видел курятники и загоны - огромные курятники и птичьидворы, которые день ото дня становятся все больше. Цыплята так доступны,их куда легче кормить и наблюдать, с ними легче управляться при измеренияхи исследованиях, они сухие, не надо мочить руки... по сравнению с нимиголовастики - существа дикие и неподатливые, совсем не подходящие для егоопытов! Непостижимо, как это он с самого начала не подумал о цыплятах!Помимо всего прочего, тогда не пришлось бы ссориться с кузиной Джейн. Онподелился своими соображениями с Редвудом, и тот вполне с ним согласился. Очень неправильно поступают физиологи, проделывая свои опыты надслишком мелкими животными, сказал Редвуд. Это все равно, что ставитьхимические опыты с недостаточным количеством вещества: получаетсянепомерно много ошибок, неточностей и просчетов. Сейчас ученым весьмаважно отстоять свое право проводить опыты на крупном материале. Вот почемуи он у себя в колледже ставит опыты на телятах, невзирая на то, что онипорой ведут себя легкомысленно и при встрече в коридорах несколькостесняют студентов и преподавателей других предметов. Зато кривыеполучаются необычайно интересные, и, когда они будут опубликованы, всеубедятся, что его выбор правилен. Нет, если бы не скудость средств,ассигнуемых в Англии на нужды науки, он, Редвуд, не стал бы размениватьсяна мелочи и пользовался бы для своих исследований одними китами. Но, ксожалению, в настоящее время, по крайней мере у нас в Англии, нетнастолько крупных общественных вивариев, чтобы получить необходимыйматериал, это несбыточная мечта. Вот в Германии - другое дело... и такдалее в том же духе. Поскольку телята требовали от Редвуда неусыпного внимания, заботы овыборе и устройстве опытной фермы легли на Бенсингтона. Условились, что ивсе расходы он возьмет на себя - по крайней мере до тех пор, пока неудастся получить государственную субсидию. И вот, урывая время от трудов всвоей домашней лаборатории, он разъезжает по южным пригородам Лондона впоисках подходящей фермы, и его внимательные глаза за стеклами очков,простодушная лысина и изрезанные башмаки пробуждают напрасные надежды вмногочисленных владельцах дрянных и запущенных ферм. Кроме того, онпоместил в "Природе" и нескольких ежедневных газетах объявление о том, чтотребуется достойная доверия супружеская чета, добросовестная и энергичная,для управления опытной фермой размером в три акра. Место, показавшееся ему подходящим, нашлось в Хиклибрау (графствоКент), неподалеку от Аршота. Это был странный глухой уголок в лощине,которую со всех сторон обступали старые сосны, мрачные и неприветливые ввечерних сумерках. Горбатый холм отгораживал лощину с запада, заслоняясолнечный свет; жилой домишко казался еще меньше оттого, что рядом торчалнесуразный колодец под покосившимся навесом. Домишко был гол, непринаряжен хотя бы веточкой плюща или жимолости; половина окон выбита; всарае средь бела дня было темно, хоть глаз выколи. Стояла ферма на отшибе,в полутора милях от деревни Хиклибрау, и тишину здесь нарушало разветолько многоголосое эхо, но от этого лишь острее чувствовалось запустениеи одиночество. Бенсингтон вообразил, что все это необыкновенно легко и удобноприспособить для научных изысканий. Он обошел участок, взмахами рукинамечая, где именно разместятся курятники и где загоны, а кухня, по егомнению, почти без переделки могла вместить достаточно инкубаторов ибрудеров. И он тут же купил участок; на обратном пути он заехал в ДантонГрин, договорился с подходящей четой, отозвавшейся на его объявление, и втот же вечер ему удалось изготовить такую порцию Гераклеофорбии, что онавполне оправдывала все его решительные действия. Подходящая чета, которой суждено было под руководством мистераБенсингтона впервые на Земле кормить алчущих Пищей богов, оказалась нетолько весьма пожилой, но и на редкость неряшливой. Этого последнегообстоятельства мистер Бенсингтон не заметил, ибо ничто не сказывается такпагубно на житейской наблюдательности, как жизнь, посвященная научнымопытам. Фамилия избранной четы была Скилетт; Бенсингтон посетил мистера имиссис Скилетт в их тесной комнатушке, где окна были закупорены наглухо,над камином висело пятнистое зеркало, а на подоконниках торчали горшки счахлой кальцеолярией. Миссис Скилетт оказалась крохотной высохшей старушенцией; чепца она неносила, седые, давным-давно не мытые волосы скручивала узелком на затылке;самой выдающейся частью ее лица всегда был нос, теперь же, когда зубы унее выпали, рот ввалился, а щеки увяли и сморщились, от всего лица толькоодин нос и остался. На ней было темно-серое платье (если вообще можноопределить цвет этого платья), на котором выделялась заплата из краснойфланели. Миссис Скилетт впустила гостя в дом и сказала, что мистер Скилеттсейчас выйдет, только приведет себя в порядок; на вопросы она отвечалаодносложно, опасливо косясь на Бенсингтона маленькими глазками из-заогромного носа. Единственный уцелевший зуб не слишком способствовалвнятности ее речей; она беспокойно сжимала на коленях длинные морщинистыеруки. Она сказала мистеру Бенсингтону, что долгие годы ходила за домашнейптицей и отлично разбирается в инкубаторах; у них с мужем одно время быладаже своя ферма, только под конец им не повезло, потому что мало осталосьмолодняка. "Выгода-то вся от молодняка", - пояснила она. Потом появился и мистер Скилетт; он сильно шамкал и косил так, что одинего глаз устремлялся куда-то поверх головы собеседника; домашние туфли егобыли разрезаны во многих местах, что сразу вызвало сочувствие мистераБенсингтона, а в одежде явно не хватало пуговиц. Рубаха и курткаразъезжались на груди, и мистер Скилетт придерживал их одной рукой, ауказательным пальцем другой обводил золотые узоры на черной вышитойскатерти; глаз же, не занятый скатертью, печально и отрешенно следил занеким дамокловым мечом над головою мистера Бенсингтона. - Штало быть, ферма вам нужна не для выгоды, шэр. Так, так, шэр. Этонам вше едино. Опыты. Понимаю, шэр. Он сказал, что переехать они с женой могут немедленно. В Дантон Гринеон ничем особенно не занят, так, портняжит помаленьку. - Я-то думал, тут можно заработать, шэр, а это шамое наштоящеезахолуштье. Так что, ежели вам угодно, мы шразу и переберемшя... Через неделю мистер и миссис Скилетт уже расположились на новой ферме,и плотник, нанятый в Хиклибрау, мастерил курятники и разгораживал участкипод загоны, а попутно перемывались косточки мистера Бенсингтона. - Я покуда мало имел ш ним дела, - говорил мистер Скилетт, - а только,шдаетшя мне, он дурак набитый. - А по-моему, просто у него не все дома, - возразил плотник. - Воображает шебя куриным знатоком, - сказал мистер Скилетт. - Егопошлушать, так выходит, кроме него, никто в птице ничего не шмышлит. - Он сам на курицу смахивает, - сказал плотник. - Как поглядит сбокучерез очки - ну чистая курица. Мистер Скилетт придвинулся поближе, печальным оком своим он уставилсявдаль, на деревню Хиклибрау, а в другом глазу зажегся недобрый огонек. - Велит каждый божий день их измерять, - таинственно шепнул онплотнику. - Каждый день измерять каждого цыпленка - где это шлыхано? Надо,говорит, шледить, как они раштут. Каждый божий день измерять - шлыхали вытакое? Мистер Скилетт деликатно прикрыл рот ладонью и захохотал, так исогнулся в три погибели от смеха, только одно его скорбное око неучаствовало в этом приступе веселья. Потом, не вполне уверенный, чтоплотник до конца понял, в чем тут соль, повторил свистящим шепотом: - Из-ме-рять! - Да, этот, видно, еще почуднее нашего прежнего хозяина, - сказалплотник из Хиклибрау. - Вот лопни мои глаза! Научные опыты - самое скучное и утомительное занятие на свете (если несчитать отчетов о них в "Философских трудах"), и мистеру Бенсингтонуказалось, что прошла целая вечность, пока его первые мечты о грандиозныхоткрывающихся возможностях сменились первыми крупицами осязаемыхдостижений. Опытную ферму он завел в октябре, но проблески успеха стализаметны только в мае. Сначала были испробованы Гераклеофорбия номер один,номер два и номер три - и все неудачно. На опытной ферме приходилосьпостоянно воевать с крысами, воевать приходилось и со Скилеттами. Былтолько один способ добиться, чтоб Скилетт делал то, что ему ведено:уволить его. Услыхав, что ему дают расчет, Скилетт тер ладонью небритыйподбородок (странным образом, хоть он вечно был небрит, у него никак неотрастала настоящая борода) и, уставясь одним глазом на мистераБенсингтона, а другим поверх его головы, изрекал: - Шлушаю, шэр. Конечно, раз вы это шерьезно... Но наконец забрезжил успех. Вестником его явилось письмо от Скилетта -листок, исписанный дрожащими кривыми буквами. "Есть новый выводок, - писал Скилетт. - Что-то вид этих цыплят мне ненравится. Больно они долговязые, совсем не как прежние, которые были доваших последних распоряжений. Те были ладные, упитанные, покуда их кошкане сожрала, а эти растут, что твой бурьян. Сроду таких не видал. И шибкоклюются, достают выше башмаков, толком не дают измерять, как вы велели.Настоящие великаны и едят бог знает сколько. Никакого зерна не хватает, ужбольно они прожорливые. Они уже покрупнее взрослых бентамов. Если дальшетак пойдет, можно их и на выставку послать, хоть они и долговязые.Плимутроков в них не узнать. Вчера ночью я напугался, думал, на них напалакошка: поглядел в окно - и вот, лопни мои глаза, она нырнула к ним подпроволоку. Выхожу, а цыплята все проснулись и что-то клюют да так жадно, акошки никакой не видать. Подбросил им зерна и запер покрепче. Какие будутваши распоряжения, надо ли корм давать прежним манером? Который вы тогдасмешали, уже, почитай, весь вышел, а самому мне смешивать неохота, потомукак тогда получилась неприятность с пудингом. Мы с женой желаем вамдоброго здоровья и надеемся на вашу неизменную милость. С уважением - Элфред Ньютон Скилетт". В заключительных строках Скилетт намекал на происшествие с молочнымпудингом, в который попало немного Гераклеофорбии номер два, что весьмаболезненно отозвалось на Скилеттах и едва не привело к самым роковымпоследствиям. Но мистер Бенсингтон, читая между строк, понял по описаниюнеобыкновенного роста цыплят, что заветная цель близка. На другое же утроон сошел с поезда на станции Аршот, неся в саквояже в трех запечатанныхжестянках запас Пищи богов, которого хватило бы на всех цыплят графстваКент. Стоял конец мая, утро было ясное, солнечное, даже мозоли почти недавали себя знать - и мистер Бенсингтон решил пройтись пешком черезХиклибрау. Всего до фермы было три с половиной мили - парком, потомдеревней, а потом зелеными просеками Хиклибрауского заповедника. Поздняявесна сплошь осыпала деревья зелеными блестками, весело цвели кусты живыхизгородей и целые чащи голубых гиацинтов и лиловых орхидей; и ни на минутуне смолкал разноголосый птичий гомон: заливались черные и певчие дрозды,малиновки, зяблики и всякие другие птахи, а в одном уголке парка, напригреве, уже разворачивал свои завитки папоротник и весело прыгали лани. От всего этого в душе мистера Бенсингтона встрепенулось давно позабытоеощущение - радость бытия; будущее его великолепного открытия представало всамом радужном свете, и вообще казалось, что настал счастливейший день егожизни. А потом он увидел залитую солнцем полянку возле песчаной насыпи,осененной ветвями сосен, увидел цыплят, вскормленных приготовленной имсмесью, - огромных, нескладных, ростом уже перегнавших любую почтеннуюсемейную курицу и, однако, все еще растущих, еще покрытых младенческимжелтым пухом (только на спине виднелись первые коричневые перышки), - ипонял, что этот его счастливейший день и вправду настал. Мистер Скилетт затащил его в загон, но цыплята тут же больно клюнулиего раза два сквозь разрезы в башмаках, и он поспешно отступил и сталразглядывать чудо-птенцов сквозь проволочную сетку. Он близоруко припал кней лицом и смотрел за каждым их движением так, словно отродясь не видывалживого цыпленка. - Ума не приложу, какие нее они выраштут, - сказал мистер Скилетт. - С лошадь, - сказал мистер Бенсингтон. - Да, видно, вроде того, - отозвался мистер Скилетт. - Одним крылышком смогут пообедать несколько человек, - сказал мистерБенсингтон. - Их придется рубить на части, как говядину. - Ну, они же шкоро перештанут рашти, - сказал мистер Скилетт. - Разве? - Яшно, - сказал мистер Скилетт. - Знаю я эту породу. Шперва тянутшя,как дурная трава, а потом перештают. Яшное дело. Оба помолчали. - Вот что значит хороший уход, - скромно заметил мистер Скилетт. Мистер Бенсингтон сверкнул на него очками. - Мы ш моей хозяйкой и раньше таких выращивали, - продолжал мистерСкилетт, несколько увлекшись, и, словно призывая небеса в свидетели,закатил здоровый глаз. - Разве, может, шамую капельку поменьше. Мистер Бенсингтон, по обыкновению, обошел всю ферму, но нигде незадерживался и поспешил вернуться к новому выводку. По правде говоря, он инадеяться не смел на подобный успех. Наука развивается так медленно, ипути ее так извилисты; вот выношена блестящая идея, но, пока онавоплотится в жизнь, почти всегда тратишь долгие годы труда иизобретательности, а тут... тут не ушло и года на испытания - и вот онасоздана, настоящая Пища богов! Замечательно, даже не верится! Ему большене надо питаться одними лишь смутными надеждами - неизменной опоройученого воображения! По крайней мере так казалось Бенсингтону в тот час.Он вернулся к проволочной сетке и снова и снова во все глаза глядел насвое поразительное создание - на цыплят-великанов. - Дайте-ка сообразить, - сказал он. - Им десять дней. А ведь они, еслине ошибаюсь, раз в шесть-семь больше обыкновенных цыплят... - Шамое время нам прошить прибавки, - сказал жене мистер Скилетт. -Видишь, он рад до шмерти! Больно мы ему угодили тем выводком, что вдальнем загоне. Он наклонился к самому уху миссис Скилетт, заслоняя рот ладонью. - Думает, это они от его дурацкого порошка так вырошли. И мистер Скилетт хмыкнул, подавляя смешок. Поистине, в этот день мистер Бенсингтон чувствовал себя именинником. Иему вовсе не хотелось придираться к мелочам. Правда, при свете этогосолнечного дня, как никогда, бросалось в глаза, что Скилетты - неряхи ихозяйничают спустя рукава. Но он ни разу не повысил голос. В изгородяхзагонов кое-где оказались дыры и прорехи, но он удовольствовалсяобъяснением Скилетта, что тут виноваты "лиша или шобака, а может, ещекакой зверь". Потом мистер Бенсингтон заметил, что инкубатор давно нечищен. - Ваша правда, сэр, - со смиренной улыбочкой, скрестив руки на груди,ответила миссис Скилетт. - Только когда ж нам их чистить? Поверите, за всевремя минутки свободной не было... Скилетт жаловался, что их одолевают крысы, надо ставить капканы, имистер Бенсингтон поднялся на чердак; норы и впрямь оказались громадные, ивокруг - грязь и мерзость запустения, а ведь здесь хранили и смешивали смукой и отрубями Пищу богов! Скилетты принадлежали к той породе людей, чтоникак не могут расстаться с битой посудой, со старыми пустыми коробками,банками и склянками, - весь чердак был завален этим хламом. В углумедленно гнила сваленная Скилеттом на хранение куча яблок; с гвоздя,вбитого в скошенный потолок, свисало несколько кроличьих шкурок, накоторых Скилетт собирался испробовать свои скорняжные таланты ("по чаштимехов я первый знаток", - сообщил он). Глядя на этот хаос, мистер Бенсингтон неодобрительно морщился, но шумподнимать не стал и даже при виде осы, которая лакомилась из аптечнойфарфоровой баночки Гераклеофорбией номер четыре, только заметил кротко,что не следует держать этот порошок открытым, не то он отсыреет. А потом, забыв обо всех этих досадных мелочах, он сказал Скилетту то,что все время было у него на уме: - Знаете, Скилетт... надо бы зарезать одного из тех цыплят... какобразец. Давайте сегодня же и зарежем, и я его захвачу с собой в Лондон. Он притворился, будто разглядывает что-то в другой аптечной баночке,потом снял очки и тщательно протер. - Мне бы хотелось, - продолжал он, - очень бы хоте