Отчёт
По учебно-технологической практике
Орындаған топ оқушы:
Выполнил обучающийся группы СПД-14-2:
Баймагамбетов Руслан
Тексерген:
Проверила:
Жамиля Амановна
Алматы 2016 ж
СОДЕРЖАНИЕ
ГЛАВА I. РАБОТА С ТЕКСТАМИ.
Текст на английском языке
Глоссарий к тексту.
Перевод текста на русском языке.
ГЛАВА II. ПЕРЕВОД ГРАММАТИЧЕСКИХ УПРАЖНЕНИЙ
Список использованной литературы
1. Англо-русский словарь В. К. Мюллера
2. Краткий словарь трудностей английского языка В.С. Модестова
3. «ABBYY Lingvo» – онлайн-словарь
4. Справочник по грамматике английского языка в таблицах, Т. В. Митрошкина
5. Грамматика английского языка Беляева М. А.
Глава I. Работа с текстами
Text 1
Margaret Dauncey lived in an art studio near the Boulevard Montparnasse with Susie Boyd. That afternoon Arthur was coming to see them. The young women were expecting him. Susie was looking forward to the meeting with interest. She had heard a great deal about the young man, and knew about his romance with Margaret. For years Susie had led the monotonous life of a teacher in a school for young ladies, and when Margaret, who had been her pupil, told her of her intention to spend a couple of years in Paris to study art, Susie willingly agreed to accompany her. She had a great affection for Margaret and with almost maternal pride watched how each year added new charm to her extraordinary beauty. She was proud to think that she would hand over to Arthur Burdon a woman whose character she had helped to form.
Susie knew, partly from fragments of letters which Margaret read to her, partly from her conversations, how passionately he adored his bride, and she saw that Margaret loved him too. The story of their love was very romantic. Margaret was the daughter of a lawyer with whom Arthur had been friendly, and when he died, many years after his wife, Arthur became the girl's guardian. He tried to give her everything she could possibly want, and when at 17 she told him of her wish to go to Paris and learn drawing, he agreed at once. The preparations for the journey were made when Margaret discovered by chance that her father had died penniless and she had lived ever since at Arthur's expense. When she went to see him with tears in her eyes and told him what she knew, Arthur was very embarrassed.
"But why did you do it?" she asked him. "Why didn't you tell me?"
"I didn't want you to feel any obligation to me, and I wanted you to feel quite free."
She cried. She couldn't stop her tears.
"Don't be silly," he laughed. "You owe me nothing. I've done very little for you, and what I have done gave me a great deal of pleasure,"
"I don't know how I can ever repay you."
"Oh, don't say that," he cried out. "It makes it much more difficult for me to say what I want to."
She looked at him quickly and reddened.
"I would do anything in the world for you," she said.
"I don't want you to be grateful to me, because I hoped...I'd be able to ask you to marry me some day..."
Margaret laughed as she held out her hands.
"You must know that I've been wanting you to say that since I was ten."
She was quite willing to give up her idea of Paris and be married immediately, but Arthur had made up his mind they could not marry till she was nineteen. He asked her not to change her plans and to go to Paris, but suggested that she should not live along; because of that she went to live with Susie.
Susie Boyd was thirty, but she looked older. She was not pretty, but her face was so kind, her sense of humour so attractive, that no one after ten minutes thought of her ugliness. Her taste was good, her talent for dressing so remarkable, that she was able to make the most of herself. It was due to her influence that Margaret was dressed always in the latest fashion.
There was a knock at the door, and Arthur came in.
"This is the fairy place," said Margaret, leading him to her friend.
"I'm glad to see you to thank you for all you've done for Margaret," he smiled, taking Susie's hand.
While Margaret was preparing tea, his eyes followed her movements with a touching doglike devotion. Margaret felt that he was looking at her and turned round. Their eyes met and they stood some time gazing at each other silently.
"Don't be a pair of perfect idiots," exclaimed Susie gaily. "I'm dying for my tea."
Глоссарий
I'm dying for my tea – я хочу пить чай
Monotonous life – монотонная жизнь
Character – (здесь) характер
Penniless – бедный, без гроша
Текст 1
Маргарет Донси жила в студии неподалеку от Бульвара Монпарнас вместе с Сьюзи Бойд. Этим днём Артур должен был зайти чтобы увидеться с ними. Молодые женщины ждали его. Сьюзи ждала с нетерпением. Она многое слышала о молодом мужчине, и знала об их романе с Маргарет. Годами Сьюзи вела монотонную жизнь учителя в школе для юных леди, и когда Маргарет, которая была её учениц, сказала ей о её желании провести пару лет в Париже чтобы научиться рисовать, Сьюзи любезно согласилась поехать с ней. У неё была сильная привязанность к Маргарет и с материнским инстинктом смотрела как года добавляли ей шарма к её невероятной красоте. Она была горда тем что помогла Артуру Бёрдону сформировать характер его возлюбленной.
Сьюзи знала, частично из фрагментов писем которые Маргарет читала ей, частично из разговоров, как сильно он любил свою невесту, и видела как Маргарет любит и его тоже. История их любви была очень романтичной. Маргарет была дочерью адвоката с которым дружил Артур, и когда он умер, через много лет после его жены, Артур стал защитником девушки. Он пытался дать ей всё что она пожелает, и когда в 17 лет она сказала ему о своём желании поехать в Париж чтобы научиться рисовать, он согласился сразу же. Приготовления к поездке были уже завершены, как вдруг Маргарет случайно узнала что её отец отец умер без гроша и она жила за счёт Артура. Когда она подошла к нему со слезами на глазах и сказала что она всё узнала, Артур сильно смутился.
«Но почему ты так делаешь?» спросила она. «Почему ты мне не сказал?»
«Я не хотел чтобы тебя мучало чувство долга передо мной, и хотел чтобы ты чувствовала себя свободно.»
Она плакала. Она не могла сдерживать слёз.
«Не будь глупой,» смеялся он. «Ты мне ничего не должна. Я сделал очень мало для тебя, и то что я сделал, я делал с удовольствием,»
«Я не знаю когда смогу вернуть тебе долг.»
«Ой, не говори так,» крикнул он. «Это мешает мне сказать то, что я хочу тебе сказать.»
Она быстро взглянула на него и покраснела.
«Я сделаю всё что угодно для тебя,» сказала она.
«Я не хочу быть неблагодарной, потому что надеялась, что ты когда нибудь попросишь моей руки….»
Маргарет улыбнулась когда он взял её за руки.
«Ты должен знать что я жду чтобы ты сказал это с десяти лет.»
Она была готова отказаться от идеи ехать в Париж и немедленно сыграть свадьбу, но Артур сказал что не женится на ней, пока ей не исполнится девятнадцать. Он просил её не менять свои планы поехать в Париж и она не будет жить одна; она будет жить вместе с Сьюзи.
Сьюзи Бойд было тридцать, но она выглядела постарше. Она не была красивой, её лицо было разным, её чувство юмора настолько привлекательным, что спустя десять минут уже никто и не думал о её некрасивой внешности. У неё был хороший вкус, её талант подбирать одежду был невероятным. Именно под её влиянием Маргарет всегда одевалась по последней моде.
Простучал стук в дверь и вошёл Артур.
«Это очень хорошее место,» сказала Маргарет, подводя его к своей подруге.»
«Я хочу поблагодарить вас за всё что вы сделали для Маргарет,» улыбнулся он, взяв Сьюзи за руку.
Когда Маргарет готовила чай, его глаза следили за ней с собачей преданностью. Маргарет почувствовала что он смотрит на неё и повернулась. Их глаза встретились и они некоторое время смотрели друг на друга в тишине.
«Не будьте парой двух идиотов,» радостно воскликнула Сьюзи. «Я очень сильно хочу чай.»
Text 2
It was almost daylight. Hearne looked at the watch, and took the kit. Everything was ready. Under his flying suit in the inside pocket of the jacket were the letters and photograph and the identification papers.
The twenty-two-minute journey was almost over: only one more minute to go. The engine was suddenly silent and the pilot waved his hand.
"That is when you get ready," he had told Hearne in the morning over their last cup of hot chocolate. "Second time I wave is good-bye and good luck."
Hearne stood as he had learned during the past three weeks. His eyes hadn't left the pilot. How long did it take to glide from twenty thousand feet to six? He was answered by the movement of the pilot's arm. Good-bye and good luck. Well, here it was at last.
"Good luck, yourselves!" Hearne said. And then he was diving through air. He started to count. "Not too soon, not too late," he said to himself. "Don't think about what happens if the parachute does not work." He restrained himself from pulling the rip cord. Он сдерживал себя, чтобы не потянуть шнур. Not yet: the longer he fell, the quicker, the safer. He pulled the cord. It was not going to work. It was not going to - Then the feeling of being pulled backward in the sky again, then slow floating... He looked down at the fields. He could see a wood to the south. He pulled on the ropes. And then the ground seemed to rise up to meet him. As he landed, his right arm grasped the control rope, and the clip on his belt automatically released the parachute as it pulled him forward. That was all.
Hearne rose to his feet. He must reach the trees before the light. He could not leave the parachute here. He pulled and pulled. Then holding the bundle in front of him he half-ran towards the wood.
He finished the last twenty yards in a spurt... The trees closed in around and he fell on his parachute. At last he could breathe normally again. Then he began to work with his clasp knife, cutting the turf into squares. It took time, but in the end he had packed the parachute into the hole, then the flying suit and the helmet, and over them he put the turf and some stones.
He looked at the watch. Three hours ago he had spoken with the pilot over a last cup of hot chocolate. Three hour ago he had stood on English earth. Three hours ago he had been Martin Hearne with twenty seven years of his own life behind him. Now he was Bertrand Corlay, with twenty-six years of another man's life. He looked down at the uniform which had been Corlay's, felt once more for the papers in the inside pocket. From now on he wouldn't only have to speak, but think, in French.
He had some time now after he had got rid of the parachute and flying suit.
It was cold and damp. He thought of Bertrand Corlay in his white hospital bed in England. If Matthew had not been examining French and Belgian wounded, if he had not seen Corlay, believed he was Hearne, and then notified Military Intelligence that one of their men had just got back among the prisoners of war, then the scheme would never have been born in Matthew's
head. Two days after he had seen Corlay, he had not only the idea, but also the
go-ahead signal from his department. A week before the French-German
armistice he sent for Hearne.
"How would you like to spend a summer in France?" he asked.
"But I have just come back from there."
"Brittany, this time. That should interest you, Hearne."
It did, in spite of the fact that for the last month he had not slept in a clean bed, or seen a bathroom.
"When do I go?" he asked. Brittany... well that was something.
"In about two or three weeks. If there is an armistice, then we shall use you. Every Frenchman who can get back to his home will go there. You are to be one of the Frenchmen who get back to France, and stay there."
Глоссарий
Over their last cup of hot chocolate – за последней кружкой горячего шоколада
Journey – путешествие
Slow floating – медленное падение
He started to count – он начал считать
Текст 2.
Был день. Хёрн посмотрел на часы и взял снаряжение. Всё было готово. Под его лётным костюмом во внутреннем кармане рубашки были записки и фотографии и идентификационные карточки.
Двадцати двух минутное путешествие было почти завершено; оставалась ещё одна минута полёта. Двигатель внезапно затих и пилот взмахнул рукой.
«Когда будешь готов,» сказал Хёрн утром за чашкой горячего шоколада.
«Когда я взмахну второй раз это значит до свидания и удачи.»
Хёрн вспомнил всё что он учил за последние три недели. Его взгляд не отводился от пилота. Как много времени займёт планирование на двести футов на шесть часов? Он ответил движением руки пилоту. До свидания и Удачи. Это единственное что оставалось.
«Берегите себя!» сказал Хёрн. И он начал пикировать. Он начал считать. «Не слишком рано, не слишком поздно,» сказал он самому себе. «Не думай о том что случится если парашют не распустится.» Он сдерживал себя чтоб не дернуть за кольцо. Ещё нет: он падал дольше, быстрее, безопаснее. Он дернул кольцо. Ничего не произошло. Это не может быть – Тогда его дёрнуло назад и он начал медленно опускаться…. Он посмотрел на поля. Он увидел деревья на юге. Он потянул верёвки. И земля начала приближаться. Когда он приземлился, правой рукой он ухватился за тросик и защёлка на его поясе раскрылась и он упал. Это всё.
Хёрн поднялся на ноги. Ему нужно было добраться до деревьев засветло. Он не мог оставить парашют здесь. Он тянул и тянул. Затем собрал его и побежал к деревьям.
Он пробежал последние двадцать ярдов в рывке… Деревья стали ближе и он упал на свой парашют. Его дыхание восстановилось. Он начал прорубать себе путь сквозь деревья. Это заняло время, но в конце собрал парашют и лётный костюм и шлем, и положил торф и немного камней.
Он взглянул на часы. Три часа назад он говорил с пилотом за чашкой горячего шоколада. Три часа назад он стоял на Английской земле. Три часа назад он был Мартином Хёрном с двадцати семью людьми позади него. Теперь он был Бертрандом Корлеем с двадцати шестью жизнями другого человека. Он посмотрел на униформу которая была формой Корлея, проверил ещё раз карточки в кармане. Теперь он не только должен разговаривать, но и думать по Французски.
У него было немного времени после того как он избавился от парашюта и лётного костюма.
Было холодно и сыро. Он думал что Бертранд Корлей в своей больничной кровати в Англии. Если Мэтью не знал Французского и Бельгийского, если он не видел Корлея, поверил ли он что это был Хёрн, и уведомил Военную Разведку о том что один из его людей был среди военных пленников, такая идея никогда бы не возникла у Мэтью в голове. Два дня спустя он увидел Корлея, но у него не было идей был ли это сигнал к старту от Командования. За неделю до Французско-Немецкого перемирия он послал за Хёрном.
«Как насчёт провести лето во Франции?» спросил он.
«Но я только что оттуда»
«Бретань в этот раз, это может быть интересно для тебя, Хёрн.»
Он согласился несмотря на то, что последний месяц он не спал в чистой кровати, и не принимал ванну.
«Когда я отправляюсь?» спросил он. Бретань… это хоть что-то.
«В течении двух или трёх недель. Когда наступить перемирие мы сможем тебя использовать. Каждый Француз, который захочет вернуться на родину придёт сюда. Ты будешь одним из Французов, который вернётся во Францию, но останется здесь.»
Text 3
He was an extremely clever young man, though he had no real appreciation of the visible arts, and whatever little sense of the beauty of poetry he possessed he had gained entirely from Dorian. His dominant intellectual passion was for science. At Cambridge he had spent a great deal of his time working in the Laboratory, and had taken a good class in the Natural Science Tripos of his year.
Indeed, he was steel devoted to the study of chemistry, and had a
laboratory of his own, in which he used to shut himself up all day long, greatly to the annoyance of his mother, who had set her heart on his standing for Parliament, and had a vague idea that a chemist was a person who made up prescriptions. He was an excellent musician, however as well, and played both the violin and the piano better than most amateurs. In fact, it was music that had brought him and Dorian Gray together - music and that indefinable attraction that Dorian seemed to be able to exercise whenever he wished, and indeed exercised often without being conscious of it. They had met at Lady Berkshire's the night that Rubinstein played there, and after that used to be always seen together at the Opera, and wherever good music was going on. For eighteen months their intimacy lasted. Campbell was always either at Selby Royal or in Grosvenor Square. To him, as to many others, Dorian Gray was the type of everything that is wonderful and fascinating in life. Whether or not a quarrel had taken place between them no one ever knew.
But suddenly people remarked that they scarcely spoke when they met, and that Campbell seemed always to go away early from any party at which Dorian Gray was present. He had changed, too - was strangely melancholy at times, appeared almost to dislike hearing music, and would never himself play, giving as his excuse, when he was called upon, that he was so absorbed in science that he had no time left in which to practise. And this was certainly true. Every day he seemed to become more interested in biology, and his name appeared once or twice in some of the scientific reviews, in connection with certain curious experiments.
This was the man Dorian Gray was waiting for. Every second he kept glancing at the clock. As the minutes went by he became horribly agitated. At last he got up, and began to pace up and down the room, looking like a beautiful caged thing. He took long stealthy strides. His hands were curiously cold.
The suspense became unbearable. Time seemed to him to be crawling with feet of lead, while he by monstrous winds was being swept towards the jagged edge of some black cleft of precipice. He knew what was waiting for him there; saw it indeed, and, shuddering, crushed with dank hands his burning lids as though he would have robbed the very brain of sight, and driven the eyeballs back into their cave. It was useless. The brain had its own food on which it battened, and the imagination, made grotesque by terror, twisted and distorted as a living thing by pain, danced like some foul puppet on a stand, and grinned through moving masks. Than, suddenly, Time stopped for him. Yes: that blind, slow-breathing thing crawled no more, and horrible thoughts, Time being dead, raced nimbly on in front, and dragged a hideous future from its grave, and showed it to him. He stared at it. Its very horror made him stone.
Глоссарий
Extremely clever young man – очень умный молодой человек
The Natural Science Tripos – специальный экзамен в области естественных наук
Violin – скрипка
Текст 3
Он был очень умным молодым человеком, хотя у него не было реального понимания искусства, и он мало понимал красоту поэзии, эту малость он получил от Дориана. Его доминантой интеллектуальная страсть проявлялась только к науке. В Кембридже он провел большую часть своего времени, работая в лаборатории, и с отличием окончил курс естественных наук.
В самом деле, он посвятил себя изучению химии, и имел собственную лабораторию, в которой он проводил весь день, к неудовольствию своей матери, которая хотела, чтоб её сын работал в парламенте, и имела смутное представление о том, что химик это человек, который составляет рецепты. Также он был прекрасным музыкантом, и играл на скрипке и на фортепиано лучше, чем большинство любителей. На самом деле, это была музыка, которая свела его и Дориана Грея вместе - музыка и необъяснимая красота, которую Дориан умел пускать в ход, когда хотел, а часто даже бессознательно. Они встретились у леди Беркшир ночью, когда Рубинштейн там играл, и после этого всегда встречались в опере, и везде, где играла хорошая музыка. Полтора года длилась их дружба. Кэмпбелл всегда был либо в Селби Роял либо в Гросвенор-сквер. К нему, как и ко многим другим, Дориан Грей был образом всего замечательного и увлекательного в жизни. Так или иначе, о ссоре которая произошла между ними никто и не знал.
Но люди вдруг заметили, что они почти не разговаривали друг с другом, Кемпбелл всегда уходил с мест где присутствовал Дориан. Он тоже изменился - был странным временами грустным, ему стала не нравиться музыка играющая там, когда его приглашали сыграть что-нибудь он отказывался оправдываясь тем, что он поглощен наукой, что у него не было времени. И это, безусловно было правдой. Каждый день он, казалось, стал более заинтересован в биологии, и его имя появлялось один или два раза в некоторых из научных обзоров, в связи с некоторыми любопытными экспериментами.
Этим человеком был Дориан Грей и он ждал. Каждую секунду он поглядывал на часы. Каждую минуту он все больше становился взволнованным. Наконец он встал, и начал ходить взад и вперед по комнате и выглядел как красивая, запертая в клетке вещь. Он ходил длинными тихими шагами. Его руки были удивительно холодны.
Ожидание становилось невыносимым. Время не шло, а ползло, как будто у него были свинцовые ноги, а Дориан чувствовал себя, как человек, которого бешенный вихрь мчит на край черной бездны. Он знал, что его там ждёт, он это ясно видел и, содрогаясь, зажимал холодными и влажными руками пылающие веки, словно хотел вдавить глаза в череп и лишить зрения даже и мозг. Но тщетно. Мозг питался своими запасами и работал усиленно, фантазия, изощренная страхом, корчилась и металась, как живое существо от сильной боли, плясала подобно уродливой марионетке на подмостках, скалила зубы из-под меняющейся маски. Затем время внезапно остановилось. Да, это слепое медлительно существо уже перестало ползти. И как только замерло время, страшные мысли стремительно побежали вперед, вытащили жуткое будущее из его могилы и показали Дориану. А он смотрел, смотрел во все глаза, окаменев от ужаса.
Text 4
The King's son was going to be married, so were general rejoicing. He had waited a whole year for his bride, and at last she had arrived. She was a Russian Princess, and had driven all the way from Finland in a sledge drawn by six reindeers. The sledge was shaped like a great golden swan, and between the swan's wings lay the little Princess herself. Her long ermine cloak reached right down to her feet, on her head was a tiny cap of silver tissue, and she was pale as the Snow Palace in which she had always lived. So pale was she that as she drove through the streets all the people wondered. "She is like a white rose!" they cried, and they threw down flowers on her from the balconies.
At the gate of the Castle the Prince was waiting to receive her. He had dreamy violet eyes, and his hair was like fine gold. When he saw her he sank upon one knee, and kissed her hand.
"Your picture was beautiful," he murmured, "but you are more beautiful than your picture," and the little Princess blushed.
"She was like a white rose before," said a young page to his neighbour, "but she is like a red rose now;" and the whole Court was delighted.
For the next three days everybody went about saying, "White rose, Red rose, Red rose, White rose," and the King gave orders that the Page's salary was to be doubled. As he received no salary at all this was not of much use to him, but it was considered a great honour, and was duly published in the Court Gazette.
When the three days were over the marriage was celebrated. It was a magnificent ceremony, and the bride and bridegroom walked hand in hand under a canopy of purple velvet embroidered with little pearls. Then there was a State Banquet, which lasted for five hours. The Prince and Princess sat at the top of the Great Hall and drank out of a cup of clear crystal. Only true lovers could drink out of this cup, for if false lips touched it, it grew grey and dull and cloudy.
"It is quite clear that they love each other," said the little Page, "as clear as crystal!" and the King doubled his salary a second time.
"What an honour!" cried all the courtiers.
After the banquet there was to be a Ball. The bride and bridegroom were to dance the Rose- dance together, and the King had promised to play the flute. He played very badly, but no one had ever dared to tell him so, because he was the King. Indeed, he knew only two airs, and was never quite certain which one he was playing; but it made no matter, for, whatever he did, everybody cried out, "Charming! charming!"
The last item on the programme was a grand display of fireworks, to be let off exactly at midnight. The little Princess had never seen a firework in her life, so the King had given orders that the Royal Pyrotechnist should be in attendance on the day of her marriage.
"What are Fireworks like?" she had asked the Prince, one morning, as she was walking on the terrace.
"They are like the Aurora Borealis," said the King, who always answered questions that were addressed to other people, "only much more natural. I prefer them to stars myself, as you always know when they are going to appear, and they are as delightful as my own flute-playing. You must certainly see
them."
So at the end of the King's garden a great stand had been set up, and as soon as the Royal Pyrotechnist had put everything in its proper place, the fireworks began to talk to each other.
"The world is certainly very beautiful," cried a little Squib. "Just look at those yellow tulips. Why! If they were real crackers they could not be lovelier. I am very glad I have travelled. Travel improves the mind wonderfully, and does away with all one's prejudices."
"The King's garden is not the world, you foolish Squib," said a big Roman Candle; "the world is an enormous place, and it would take you three days to see it thoroughly."
Глоссарий
Neighbour – сосед
Page – Паж
Honour – честь
Banquet – банкет
Текст 4
Принц должен был пожениться, и было всеобщее ликование. Он ждал целый год свою невесту, и наконец она приехала. Она была Русской Принцессой, и она приехала из Финляндии на санях запряженных шестью оленями. Сани были в форме лебедя и между крыльями лебедя лежала Принцесса. Её длинная шуба из горностая была длиной до пола, на её голове была маленький колпак из серебряной ткани, и она бледная как снежный дворец в котором она жила. Она была настолько бледной что когда она проезжала через улицы люди удивлялись. «Она как белая роза!» кричали они, и они кидали цветы ей с балконов.
Перед воротами Замка Принц ждал её, у него были фиолетовые глаза и волосы были похожи на золото. И когда он увидел её он опустился на одно колено, и поцеловал её руку.
«На фотографии ты прекрасна,» прошептал он, «но в жизни ты красивее чем на фотографии,» и маленькая Принцесса покраснела.
«Она была как белая роза,» сказал молодой паж своему соседу, «но теперь она как красная роза» и весь королевский двор был восхищён.
Следующие три все говорили о этом, «Белая Роза, Красная Роза, Красная Роза, Белая Роза,» и Король дал приказ удвоить зарплату пажу. И он не получил зарплату. Так как он не получал зарплату и это не сильно ему было нужно, но это всё равно было огромной честью, и было опубликовано в местной газете.
Следующие три дня после свадьбы были праздником. Это была великолепная церемония, и невестка и жених шли рука об руку по фиолетовой ковровой дорожкой вышитой маленькими жемчужинами. И тогда настало время Государственного Банкета, который длился пять часов. Принц и Принцесса сидели во главе Большого зала и пили из кристально чистых бокалов. Только истинные влюбленные могли пить из этих бокалов, если ложные губы косались их, они становились серыми и раздувались.
«Совершенно ясно, что они любят друг друга,» сказал маленький Паж, «ясно как кристалл!» и король удвоил его зарплату во второй раз.
«Что за честь!» кричали подданые.
После банкета начался бал. Невеста и Жених танцевали Танец Роз и Король пообещал сыграть на флейте. Он играл очень плохо, но никто не упрекал его в этом, потому что был Королём. Он знал только две арии, но не знал какую из них он играл; но это не имело значения, потому что все кричали, «Прелестно! Прелестно!»
Гвоздем программы был торжественный фейерверк, который запускали только ночью. Маленькая Принцесса никогда не видела фейерверк и Король приказал Королевскому Пиротехнику быть в день свадьбы.
«Как выглядят Фейерверки?» спросила она однажды у Принца во время прогулки по террасе.
«Они выглядят как Северное Сияние,» ответил Король, который всегда отвечал на вопросы адресованные другим людям, «Только они более настоящие. Я предпочитаю их чем звёзды, и хочу заметить, что они такие же прекрасные как и моя игра на флейте. Вам нужно это видеть.»
Все было готово для запуска, и как только Королевский Пиротехник расставил всё по местам, фейерверк запустился.
«Мир действительно очень красив,» воскликнула маленькая петарда. «Вы только взгляните на эти жёлтые тюльпаны! Ох! Я рада что я путешествую. Поездки заставляют меня думать о прекрасном, и избавляют от предрассудков.»
«Сад Короля это не весь мир, глупая петарда,» сказала большая Римская Свеча; «Мир это огромное место, и не хватит три дня, чтоб увидеть его полностью.»
Text 5
I had known her for some considerable time before I came to know him.
Most of their acquaintance were in the same case; for to know him was among the less noticeable and the less immediate results of knowing her. You might go to the house three or four times and not happen upon him. He was there always, but he did not attract attention. You joined Mrs Clinton's circle, or, if she were in a confidential mood, you sat with her on the sofa. Her daughter, Muriel, would talk to you about "Mamma's books", while Mrs. Clinton declared that, do what she would, she could not prevent the darling from reading them. Perhaps, when you had paid balf-a-dozen visits, Mr. Clinton would cross your path. He was very polite, active for your comfort, ready to carry out his wife's directions, determined to be useful. Mrs Clinton recognised his virtues. She called him an "old dear", with a fond pitying smile on her lips, and would tell you, with an arch glance and the slightest of shrugs, that "he wrote too".
If you asked what he wrote, she said that it was "something musty", but it kept him happy, and that he never minded being interrupted, or even having nowhere to write, because Muriel's dancing lesson occupied the dining-room, "and I really couldn't have him in my study. One must be alone to work, mustn't one?" She couldn't be blamed for holding her work above his, there was nothing at all to show for his; whereas hers not only brought her a measure of fame, as fame is counted, but also doubled the moderate private income on which they had started housekeeping - and writing-thirteen or fourteen years before.
Mr. Clinton accepted his inferiority with an acquiescence that almost eagerness. He threw himself into the task of helping his wife, not of course in the writing, but by relieving her of family and social cares. He walked with Muriel, and was sent to parties when his wife was too busy to come.
I liked Clinton and I do not mean by that that I disliked Mrs. Clinton. Indeed I admired her very much, and her husband's position in the household seemed just as natural to me as it did to himself and to everybody else. Young Gregory Dulcet, who is a poet and a handsome impudent young dog, was felt by us all to have put the matter in a shape that was at once true to regard to our
host, and pretty in regard to our hostess, when he referred, apparently in a casual way, to Mr. Clinton as "the Prince Consort". Mrs. Clinton laughed and blushed; Muriel clapped her hands and ran off to tell her father. She came back saying that he was very pleased with the name, and I believe that very possibly he really was. Anyhow, young Dulcet was immensely pleased with it; he repeated it, and it "caught on". I heard Mrs. Clinton herself, with a half-daring, half-modest air, use it more than once. Thus Mrs. Clinton was led to believe herself great.
Thus Mr. Clinton passed the days of an obscure useful life, helping his wife, using the dining-room when dancing lessons did not interfere, and enjoying the luxury of the study in the small hours of the morning. And Mrs. Clinton grew more and more pitiful to him; and Muriel more and more patronising; and the world more and more and more forgetful. And then, one fine morning, as I was going to my office, the Prince Consort overtook me. He was walking fast, and he carried a large, untidy, brown-paper parcel. I quickened my pace to keep up with his.
Глоссарий
Circle – круг
Sofa – диван
Paid half-a-dozen visits – нанести визит
Текст 5.
Я знал её значительно раньше, прежде чем узнал его.
Большая часть их знакомства была такой; он был менее заметным и имел меньшие результаты узнать её. Вы могли придти три или четыре раза и случайно на него наткнуться. Он был здесь всегда, но не привлекал внимания. Войдя в круг Миссис Клинтон, если она была в настроении, вы могли сесть с ней на диван. Её дочь, Мюриел, могла бы поговорить с вами о «Маминых Книгах», в то время как Миссис Клинтон заявила, что делает всё, чтобы любимый это не читал. Наверно, когда вы нанесёте пол дюжины визитов, Мистер Клинтон может попасться вам на глаза. Он был очень дружелюбным, заботился о вашем комфорте, готовым выполнить указания жены и полон решимости помочь. Миссис Клинтон признавала его достоинства. Она называла его «Старый Дорогой», с нежной жалобной улыбкой на её губах, и пожимая плечами скажет что «он тоже писал».
Если вы спросите что он писал, она ответит «что-то тухлое», но это радовало его, и он никогда не прерывался даже если негде было писать, даже если уроки танцев Мюриел занимали всю столовую, «Я не могла пустить его в свой кабинет. Один должен работать, а другой нет?» Её нельзя обвинять в том, что она ставит работу выше него; он не только помог ей стать знаменитой, но и удвоил домашний доход когда они начали хозяйничать по дому и печатать тринадцать или четырнадцать лет назад. Мистер Клинтон принял свою неполноценность с молчаливым согласием, даже с рвением. Он бросился помогать своей жене, конечно не в писательстве, но освободив её от семейных и домашних забот. Он гулял с Мюриел, и часто ходил по делам, когда его жена была слишком занята.
Мне нравился Клинтон и я не имею в виду что мне не нравится Миссис Клинтон. На самом деле я очень восхищался ею, и положение её мужа в домашнем хозяйстве было для меня вполне естественным как и для многих других. Молодой Грегори Далсет, который являлся поэтом и вёл себя как собака, назвал Мистера Клинтона «Принцем-Супругом». Миссис Клинтон рассмеялась и покраснела; Мюриел хлопнула в ладоши и побежала рассказать это своему отцу. Она пришла сказав что её отцу очень понравилось это прозвище, и я верю что он им являлся. Так или иначе, молодой Далсет был рад этому; он повторил это ещё раз, и это «прижилось». Я слышал как Миссис Клинтон сама использовала это прозвище несколько раз. Это помогало ей чувствовать себя более уверенно.
Так у Мистера Клинтона начался период «Полезного использования», в котором он помогал жене, пользовался столовой когда она не была занята и пользовался кабинетом пока все спали. И Миссис Клинтон было всё больше и больше жаль его; Мюриел вела себя все более снисходительно. И в одно прекрасное утро, когда я направлялся в офис Мистер Клинтон опередил меня. Он нёс что-то большое, завернутое в грязную коричневую бумагу. Я прибавил шаг чтобы догнать его.
Text 6
Cruelty! Had he been cruel? It was the girl's fault, not his. He had dreamed of her as a great artist, had given his love lo her because he had thought her great. Than she had disappointed him. She had been shallow and unworthy. And, yet, a feeling of infinite regret came over him, as he thought of her lying at his feet sobbing like a little child. He remembered with what callousness he had watched her. Why had he been made like that? Why had such a soul been given to him? But he had suffered also. During the three terrible hours that the play had lasted, he had lived centuries of pain, aeon upon aeon of torture. His life was well worth hers. She had marred him for a moment, if he had wounded her for an age. Besides, women were better suited to bear sorrow than men. They lived on their emotions. They only thought of their emotions. When they took lovers, it was merely to have some one with whom they could have scenes. Lord Henry had told him that, and Lord Henry knew what women were. Why should he trouble about Sibyl Vane? She was nothing to him now.
But the picture? What was he to say of that? It held the secret of his life, and told his story. It had taught him to love his own beauty. Would it teach him to loathe his own soul? Would he ever look at it again?
No: it was merely an illusion wrought on the troubled senses. The horrible night that he had passed had left phantoms behind it. Suddenly there had been fallen upon his brain that tiny scarlet speck that makes men mad. The picture had not changed. It was folly to think so.
Yet it was watching him, with its beautiful marred face and its cruel smile. Its bright hair gleamed in the early sunlight. Its blue eyes met his own. A sense of infinite pity, not for himself, but for the painted image of himself, came over him. It had altered already, and would alter more. Its gold would wither into grey. Its red and white roses would die. For every sin that he committed a stain would fleck and wreck its fairness. But he would not sin. The picture, changed or unchanged, would be to him the visible emblem of conscience. He would resist temptation. He would not see Lord Henry any more - would not, at any rate, listen to those subtle poisonous theories that in Basil Hallward's garden had first stirred within him the passion for impossible things.
He would go back to Sibyl Vane, make her amends, marry her, try to love her again. Yes, it was his duty to do so. She must have suffered more than he had. Poor child! He had been selfish and cruel to her. The fascination that she had exercised over him would return. They would be happy together. His life with her would be beautiful and pure.
He got up from his chair, and drew a large screen right in front of the portrait, shuddering as he glanced at it. "How horrible!” he murmured to him self, and he walked across to the window and opened it. When he stepped out on to the grass, he drew a deep breath. The fresh morning air seemed to drive away all his sombre passions. He thought only of Sibyl! A faint echo of his love came back to him. He repeated her name over and over again. The birds that were singing in the dew-drenched garden seemed to be telling the flowers about her.
Глоссарий
Cruelty – жестокость
Fault – вина
Lying – лжет
Текст 6
Жестокость? Разве он поступил жестоко? Виноват во всем не он, это все её вина. Он воображал ее великой артисткой и за это полюбил. А она его разочаровала. Она оказалась ничтожеством, недостойным его любви. Однако сейчас он с безграничной жалостью вспомнил ту минуту, когда она лежала у его ног и плакала, как ребенок, вспомнил, с каким черствым равнодушием смотрел тогда на нее. Зачем он так создан, зачем ему дана такая душа?.. Однако разве и он не страдал? За те ужасные три часа, пока шел спектакль, он пережил столетия терзаний, вечность мук. Его жизнь, уж во всяком случае, равноценна ее жизни. Пусть он ранил её навек — но и она на время омрачила его жизнь. Притом женщины переносят горе легче, чем мужчины. Они живут одними чувствами, только ими и заняты. Они и любовников заводят лишь для того, чтобы было кому устраивать сцены. Так говорит лорд Генри, а лорд Генри знает женщин. К чему же тревожить себя мыслями о Сибиле Вэйп? Ведь она больше для него не существует.
Ну а портрет? Как тут быть? Портрет хранит тайну его жизни и может всем ее поведать. Портрет научил его любить собственную красоту, — неужели тот же портрет заставит его возненавидеть собственную душу? Как ему и смотреть теперь на это полотно?
Нет, нет, все это только обман чувств, вызванный душевным смятением. Он пережил ужасную ночь — вот ему и мерещится что-то. В мозгу его появилось то багровое пятнышко, которое делает человека безумным. Портрет ничуть не изменился, и воображать это — просто сумасшествие. Но человек на портрете смотрел на него с жестокой усмешкой, портившей прекрасное лицо. Золотистые волосы сияли в лучах утреннего солнца, голубые глаза встречались с глазами живого Дориана. Чувство беспредельной жалости проснулось в сердце Дориана — жалости не к себе, а к своему портрету. Человек на полотне уже изменился и будет меняться все больше! Потускнеет золото кудрей и сменится сединой. Увянут белые и алые розы юного лица. Каждый грех, совершенный им, Дорианом, будет ложиться пятном на портрет, портя его красоту… Он не станет больше грешить! Будет ли портрет меняться или нет, — все равно этот портрет станет как бы его совестью. Надо отныне бороться с искушениями. И больше не встречаться с лордом Генри — или, по крайней мере, не слушать его опасных, как тонкий яд, речей, которые когда-то в саду Бэзила Холлуорда впервые пробудили в нем, Дориане, жажду невозможного.
И он решил вернуться к Сибиле Вэйн, загладить свою вину, женится на ней и постарается снова полюбить ее. Да, это его долг. Она, наверное, сильно страдала, больше, чем он. Бедняжка! Он поступил с ней, как бессердечный эгоист. Любовь вернется, они будут счастливы. Их жизнь будет чиста и прекрасна.
Он встал с кресла и, с содроганием взглянув последний раз на портрет, заслонил его высоким экраном. — Какой ужас! — пробормотал он про себя и, подойдя к окну, распахнул его. Он вышел в сад, на лужайку, и глубоко вдохнул всей грудью свежий утренний воздух. Казалось, ясное утро рассеяло все темные страсти. Но он думал теперь только о Сибиле. Слабое эхо его любви вернулось к нему. Он без конца твердил имя возлюбленной. И птицы, заливавшиеся в росистом саду, как будто рассказывали о ней цветам.
Text 7
When I came to the house on Madison Avenue it looked so big and brown and forbidding that I didn't dare go in, so I walked around the block to get up my courage, but I needn't have a bit afraid; your butler is such a nice, fatherly old man that he made me feel at home at once. He told me to wait in the drawing room. I sat down on the edge of a big upholstered chair and kept saying to myself, "I'm going to see Daddy-Long-Legs! I'm going to see Daddy-Long-Legs!”
Than presently the man came back and asked me please to step up to the library. I was so excited that really and truly my feet would hardly take me up. Outside the door he turned and whispered, "He's been very ill, Miss. This is the first day he's allowed to sit up. You'll not stay long enough to excite him?” I knew from the way he said it that he loved you - and I think he's an old dear!
Then he knocked and said, "Miss Abbott", and I went in and the door closed behind me.
It was so dim coming in from the brightly lighted hall that for a moment. I could scarcely make out anything; then I saw a big easy chair before the fire and a shining tea table with a smaller chair beside it. And realised that a man was sitting in the big chair propped up by pillows with a rug over his knees. Before I could stop him he rose — sort of shakily — and steadied himself by the back of the chair and just looked at me without a word. And then — and then – I saw it was you!
Then you laughed and held out your hand and said, "Dear Little Judy, could you guess that I was Daddy-Long-Legs?"
In an instant it flashed over me. Oh, but I have been stupid! A hundred little things might have told me, if I had had any wits. I wouldn't make a very good detective, would I, Daddy? - Jervie? What must I call you? Just plain Jervie sounds disrespectful and I can't be disrespectful to you!
It was a very sweet half an hour before your doctor came and sent me away. I was so dazed when I got to the station that I almost took a train for St. Louis. And you were pretty dazed, too. You forgot to give me any tea. But we're both very, very happy, aren't we? I drove back to Lock Willow in the dark - but oh, how the stars were shining! And this morning I've been out with Colin visiting all the places that you and I went to together and remembering what you said and how you looked. I am missing you dreadfully, Jervie dear, but it's a happy kind of missing: we'll be together soon. We belong to each other now really and truly, no make- believe! Doesn't it seem queer for me lo belong to some one at last? It seems very, very sweet.
And I shall never let you be sorry for a single instant.
Yours, forever and ever,
Judy.
PS. This is the first love letter I ever wrote. Isn't it funny that I know how?
Глоссарий
No make-believe - по настоящему, без притворства
Fatherly – по отцовски
Rose – поднялся, встал
Текст 7.
Когда я подошла к дому на Мэдисон-авеню он выглядел таким большим тёмным и неприветливым что я не осмеливалась зайти, поэтому я прошлась пешком вокруг квартала чтобы набраться мужества, но мне не следовало опасаться; ваш дворецкий такой милый, по отечески добрый старик что я почувствовала себя как дома сразу же. Он велел мне подождать в гостиной. Я села на краю роскошного кресла и продолжала твердить про себя, «Я увижу Длинноногого Папочку! Я увижу Длинноногого Папочку!»
Через минуту дворецкий вернулся и попросил меня подняться по лестнице в библиотеку. Я была