В целом парламентская модель в наименьшей степени способна генерировать персоналистский режим; она предоставляет наилучшие условия для развития политической конкуренции. Особенно эффективно эта модель проявляет себя в условиях конституционной монархии[106]. Однако, если мы применим обрисованный выше «антиутопический подход», то увидим, что в современных условиях переход к конституционной монархии в России, к сожалению, вряд ли возможен, а переход к парламентской модели в её республиканской форме способен сгенерировать как раз отрицательные последствия.
Во-первых, нашему обществу и самим партиям в силу исторической инерции сначала предстоит привыкнуть к политической конкуренции вообще, к колебаниям политического маятника, а следовательно к нормальной борьбе за власть и цивилизованному восприятию «победы» на парламентских выборах. Не имея же привычки к соблюдению демократических процедур, наши политики, находящиеся ещё в плену архаических представлений о политической борьбе и о власти в целом, которая якобы держится на принципе «победителю достается всё», не понимая, что такое и зачем нужны «права меньшинства»[107], – так вот, наши политики, лишившиеся «надзорной» инстанции, от которой может исходить властный «окрик», скорее всего ещё в большей степени антагонистически разделят общество и посеют в нём хаос.
Во-вторых, у нас пока нет партий, сознающих, что такое политическая ответственность. Другое дело, что они не сформировались не из-за недостатка времени, а в силу отсутствия политической конкуренции: без неё та или иная партия не могла проводить собственный курс, сотрудничая с оппозицией, а оппозиция не могла выступать как политическая сила, в любой момент готовая принять на себя ответственность, причём не разворачивая курс страны на 180°. Поэтому радикальный переход к парламентской модели вполне может вызвать политическую дестабилизацию, которую опять-таки некому будет погасить.
В-третьих, при нынешней фрагментации политического пространства, которая стала менее явной в условиях «зачистки этого пространства», но которая все же сохраняется, переход к парламентской форме правления создаст неимоверные трудности при формировании правительства. О том, что это не наши фантазии, читатель сможет судить по следующему параграфу, где за основу политического моделирования берутся реальные результаты парламентских выборов, состоявшихся после принятия Конституции 1993 года, и анализируются возможности создания межфракционных коалиций. Этот анализ показывает, что не только из-за отсутствия договорной культуры (культуры компромиссов), но и из-за слишком резких мировоззренческих, ценностных различий не только проблематично формирование правительства парламентского большинства, поскольку до последнего времени оно могло быть создано лишь на коалиционной основе, но и сам процесс построения коалиций может оказаться фактором, дезорганизующим и деморализующим всю общественную жизнь.
Все эти трудности, однако, были свойственны политической жизни страны до парламентских выборов 2003 года. Теперь же «партия власти» имеет такое большинство («супербольшинство») в Думе, что ей не требуется входить в альянс с другими политическими силами. Наверняка в 2007 году депутатский корпус в Думе будет, что называется, заранее «спроектирован». Напрашивается поэтому парадоксальное соображение: антидемократическое творчество политической бюрократии, заглушившее былые ростки политической конкуренции, объективно способствует наиболее безболезненному переходу к парламентской демократии… В конце концов, можно было бы пренебречь тем обстоятельством, что политическую конкуренцию в рамках парламентской формы правления породит не осознанная обществом насущная потребность в такой политической модели, а доведенный до предела «административный ресурс», основанный на политическом монополизме. Однако это – только теоретическое допущение. С одной стороны, нынешнее искусственное думское большинство не является политически самостоятельным, и само не сможет, если бы даже захотело, изменить форму правления. Это возможно только при доброй воле самого Президента РФ. Но для этого должен появиться глава государства, убежденный в необходимости парламентской модели и поддержанный в этом стремлении обществом. А как раз это пока малореалистично. С другой стороны, как мы уже говорили и более подробно скажем ниже, при нынешнем уровне политической культуры почти невозможно сформировать Правительство на коалиционной основе, которая потребуется ввиду огромной фрагментарности нашего нынешнего политического пространства (при честных выборах ни одна партия не сможет завоевать полного большинства в Думе). Тем самым появляется опасность безвластия.
В-четвертых, модель парламентской республики не предполагает (по крайней мере, с точки зрения, классической теории) должность президента, избираемого населением посредством прямых выборов, и наделенного крупными полномочиями. Президент в рамках парламентской республики – как правило, символическая, представительная фигура, олицетворяющая и подразумевающая общность, единство основных политических сил (и регионов) в отношении некоторого набора ценностей, принципов. Но как быть, если такого единства нет или оно только формируется – медленно и тяжело? И если политико-культурные противоречия внутри политического сообщества усугубляются различиями между регионами? В таком случае целесообразной представляется должность главы государства, избираемого непосредственно населением и наделенного реальными властными полномочиями. Именно такая фигура президента должна обеспечить определенный уровень целостности политического сообщества и федерации.
Короче говоря, мы выражаем опасения по поводу того, что фигура слабого президента в рамках парламентской республики может оказаться неадекватной реалиям российского межпартийного разнобоя и традициям произвола региональных властей. Эти опасения – давно уже общее место многих исследований российской политической системы.