Начнем с того, что конфликты присущи не только невротику. Время от времени наши желания, интересы, убеждения обязательно сталкиваются с интересами, желаниями и убеждениями других людей. И так же, как такие столкновения между нами и окружением повсеместны, точно так же и конфликты внутри нас являются неотъемлемой частью человеческой жизни.
Действия животного определяются главным образом инстинктом. Его спаривание, забота о своем потомстве, поиск пищи, способы защиты от опасности более или менее предопределены и не нуждаются в отдельном решении. Напротив, как исключительной привилегией, так и тягостной обязанностью человеческих существ является их способность осуществлять выбор, необходимость принимать решения. Мы бываем вынуждены выбирать между желаниями, влекущими нас в противоположных направлениях. Мы можем, например, хотеть побыть в одиночестве, но также хотеть быть с другом; мы можем хотеть изучать медицину, но также — заниматься музыкой. Или может иметь место конфликт между желаниями и обязанностями: мы можем испытывать желание побыть с любимым, когда кто-либо, попавший в беду, нуждается в нашей помощи. Мы можем разрываться между желанием быть в согласии с другими и своим собственным убеждением, которое требует выразить противоположное мнение. Наконец, у нас может возникнуть конфликт из-за разных ценностей, как это имеет место, когда в военное время мы считаем себя обязанными взяться за опасное дело, но хотим быть верны своему долгу перед семьей. Тип, сфера и напряженность таких конфликтов в значительной степени определяются культурой, в которой мы живем. Если культура стабильна и имеются прочно установленные традиции, тогда варианты возможных выборов ограничены, диапазон отдельных возможных конфликтов узок. Но даже и в этом случае в них нет недостатка. Преданность одному может мешать преданности другому; личные желания могут противоречить обязательствам перед группой. Но если культура находится в состоянии быстрого изменения, где бок о бок сосуществуют крайне противоречивые ценности, а образ жизни разных людей расходится все сильнее, то выборы, которые приходится делать человеку, весьма многообразны и трудны. Он может подчиняться ожиданиям сообщества или быть инакомыслящим индивидуалистом, быть общительным или жить затворником, боготворить успех или презирать его, считать необходимой для детей строгую дисциплину или позволять им расти без особого вмешательства взрослых; он может верить в различие моральных норм для мужчин и женщин или считать, что для тех и других должны действовать одинаковые нормы, может считать сексуальные отношения выражением человеческой близости или отделять их от уз любви; он может быть сторонником расовой дискриминации или занимать позицию, согласно которой человеческие ценности не зависят от цвета кожи или от формы носа, и так далее и тому подобное.
Нет сомнения в том, что выборы такого рода очень часто приходится делать людям, живущим в нашей культуре, и поэтому следует ожидать, что конфликты вокруг указанных проблем имеют очень общий характер. Но поразительно то, что большинство людей не осознает их и, следовательно, не решает их каким-либо ясным образом. Гораздо чаще они плывут по течению и позволяют править собой простому случаю. Они находятся в неопределенности, не зная, как поступить: они идут на компромиссы, не осознавая этого; они запутаны в противоречиях и не знают об этом. Я говорю здесь о нормальных людях, имея в виду не каких-то средних или идеальных людей, а просто не невротиков.
Должны, следовательно, иметь место предпосылки для выявления узлов противоречий и принятия решений на этой основе. Эти предпосылки делятся на четыре категории. Мы должны осознавать, каковы наши желания, или даже больше, каковы наши чувства. Действительно ли нам нравится человек, или мы лишь думаем, что он нам нравится, потому что так считают другие? Действительно ли мы испытываем печаль, если умирает один из родителей, или лишь показываем ее видимость? Действительно ли мы хотим стать адвокатом или врачом, или же эта должность привлекает нас лишь респектабельной и выгодной карьерой? Действительно ли мы хотим, чтобы наши дети были счастливыми и независимыми, или нас хватает только на неискренние словоизлияния на этот счет? Большинству из нас было бы трудно ответить на такие простые вопросы; то есть мы не знаем, что мы на самом деле чувствуем или хотим.
Поскольку конфликты часто связаны с убеждениями, мнениями или моральными ценностями, их осознание будет предполагать в качестве предварительного условия, что мы выработали у себя собственную систему ценностей. Мнения, которые механически восприняты извне и не стали частью нас самих, едва ли имеют достаточную силу, чтобы приводить к конфликтам или служить в качестве направляющего принципа при принятии решений. Новые влияния приведут к легкой замене их на другие, если мы просто «заимствовали» ценности, разделяемые в нашем окружении, конфликты, которые, исходя из наших высших интересов, должны были бы возникать, не возникают. Если, например, сын никогда не подвергал сомнению мудрость ограниченно мыслящего отца, то заметного конфликта не возникнет, когда отец захочет, чтобы сын выбрал не ту профессию, которую предпочитает он сам. Женатый человек, который влюбляется в другую женщину, действительно вовлекается в конфликт; но если ему не удалось выработать собственные убеждения относительно смысла брака, он будет просто идти по пути наименьшего сопротивления вместо того, чтобы вникнуть в суть этого конфликта и принять то или иное решение.
Даже если мы осознаем конфликт как таковой, мы должны быть готовы отказаться от одной из двух несовместимых сторон конфликта и быть в состоянии сделать это. Но способность к недвусмысленному и сознательному отказу встречается редко, потому что наши чувства и мнения спутаны и просто потому, что, в конечном счете, большинство людей недостаточно уверены в себе и счастливы, чтобы отказаться от чего бы то ни было.
Наконец, принятие решения предполагает готовность и способность нести за него ответственность. Сюда относятся риск принятия неправильного решения и готовность нести ответственность за его последствия, не обвиняя других. Здесь присутствует чувство, что «это мой выбор, мой поступок», и требуется большая внутренняя сила и независимость, чем те, которыми обладают большинство людей в наше время. Будучи пойманы, как это имеет место со столь многими из нас, в удушающие тиски конфликтов, однако, не отдавая себе в этом отчет, мы склонны с завистью и восхищением смотреть на людей, чья жизнь представляется текущей гладко, не нарушаемой ни одним из этих подводных течений. Такое восхищение может иметь основания. Его могут вызывать сильные люди, выработавшие собственную прочную иерархию ценностей, или люди, которые достигли некоторой степени безмятежности, потому что с течением лет как конфликты, так и потребность в их решении потеряли для них свою сокрушительную силу. Но внешнее впечатление может быть обманчивым. Чаще вследствие апатии, подчинения или соглашательства те люди, которым мы завидуем, неспособны правдиво смотреть в лицо конфликту или на самом деле пытаться разрешить его на основе собственных убеждений и, следовательно, просто пассивно плывут по течению или следуют сиюминутным интересам и выгоде.
Сознательное переживание конфликтов, хотя оно, возможно, и заставит нас почувствовать себя несчастными, может дать бесценное преимущество. Чем более осознанно и прямо мы смотрим в суть наших конфликтов и ищем собственных решений, тем большей внутренней свободы и силы мы достигнем. Лишь когда мы чувствуем готовность выдержать главный удар, мы можем приблизиться к идеалу быть хозяином своей судьбы. Притворное спокойствие, уходящее корнями во внутреннюю пустоту, может вызывать какое угодно чувство, но только не зависть. Оно делает нас слабыми, и мы становимся легкой жертвой любого влияния.
Когда конфликты сосредоточены вокруг основных жизненных проблем, тем более сложно смотреть им в лицо и разрешать их. Но при условии, что у нас есть достаточная жизненная сила, нет причин, по которым мы в принципе не способны были бы это сделать. Воспитание могло бы принести большую пользу, научив нас жить, лучше осознавая себя и помогая в выработке своих собственных убеждений. Осознание значимости факторов, связанных с выбором в свою очередь даст нам идеалы, к которым следует стремиться, и тем самым придаст направление нашей жизни[2].
Трудности, всегда присущие осознанию и разрешению конфликта, чрезвычайно возрастают в случае, если человек является невротиком. Следует сказать, что вопрос о неврозе — это всегда вопрос степени, и когда я говорю о «невротике», я неизменно имею в виду «человека в той мере, в какой он является невротиком». Для него затруднено осознание своих чувств и желаний. Часто единственными чувствами, которые он испытывает ясно и осознанно, являются реакции страха и гнева в ответ на удары, наносимые по его ранимым местам. Но даже они могут быть вытеснены из сознания. Те подлинные идеалы, которые у него существуют, оказываются настолько опутанными навязчивыми стандартами, что они теряют свою направляющую силу.
Под влиянием этих навязчивых тенденций способность к отказу от чего-либо становится крайне слабой, а способность нести ответственность за себя почти полностью утрачивается.
Невротические конфликты могут быть связаны с теми же самыми общими проблемами, которые тревожат и нормального человека. Но они столь отличны от них по своей природе, что даже ставился вопрос, допустимо ли применительно к ним обоим пользоваться одним и тем же термином. Я считаю это допустимым, но мы должны осознавать различия этих конфликтов. Каковы же в таком случае характерные черты невротических конфликтов?
В качестве иллюстрации приведу несколько упрощенный пример: инженер, работающий вместе с другими сотрудниками над техническим исследованием, часто испытывал приступы усталости и раздражительности. Один из этих приступов был вызван следующим случаем. При обсуждении определенных технических вопросов его мнение не получило той поддержки, которую встретили взгляды его коллег. Вскоре после этого в его отсутствие было принято решение, а впоследствии ему не было дано никакой возможности высказать свои предложения. В этих условиях он мог посчитать такой метод работы несправедливым и начать борьбу, или он мог благосклонно согласиться с мнением большинства. И та, и другая реакция была бы обоснованной. Но он не сделал ни того, ни другого. Хотя он чувствовал себя глубоко оскорбленным, он не боролся. Он осознавал лишь чувство раздражения. Убийственная ярость, бушевавшая внутри него, проявлялась лишь в сновидениях. Эта вытесненная ярость — соединение его ярости как по отношению к другим, так и на себя самого за свою мягкотелость — и вызывала, главным образом, его усталость.
Его неспособность отреагировать соответствующим образом была обусловлена многими факторами. Он создал претенциозное представление о себе, для поддержания которого ему требовалось уважение к себе со стороны других людей. В то время это не осознавалось им: он просто действовал, исходя из предпосылки, что в его области он был самым знающим и компетентным. Любой знак неуважения мог создать угрозу для этой предпосылки и вызвать ярость. Кроме того, у него имели место бессознательные садистские побуждения бранить и унижать других людей — побуждения столь предосудительные для него, что он прятал их за чрезмерной дружелюбностью. К этому добавлялось бессознательное стремление эксплуатировать людей, делавшее для него настоятельно необходимым сохранение их благосклонности к нему. Зависимость от других была усилена навязчивой потребностью в одобрении и любви в сочетании, как это обыкновенно бывает, с установкой на уступчивость, потакание и избегание борьбы. Таким образом, возник конфликт между его деструктивными агрессивными стремлениями: реактивной яростью и садистскими импульсами, с одной стороны, и потребностью в любви и одобрении, желанием выглядеть справедливым и разумным в собственных глазах, с другой стороны. В результате произошел внутренний сдвиг, который остался незамеченным, в то время как усталость, бывшая его внешним проявлением, парализовала всякое действие.
Рассматривая вовлеченные в этот конфликт факторы, вначале поражаешься их абсолютной несовместимости.
Действительно, во-первых, трудно представить себе более крайние противоположности, чем высокомерные претензии на почтительное отношение к себе и заискивающую покорность. Во-вторых, весь этот конфликт остается бессознательным. Действующие в нем противоречивые наклонности не осознаются, а глубоко вытесняются. Лишь легкие отголоски борьбы, бушующей внутри, выходят наружу. Эмоциональные факторы рационализируются: это несправедливость; это пренебрежение; мои идеи были лучше. В-третьих, наклонности, действующие в обоих направлениях, имеют навязчивый, компульсивный характер. Даже если он умом в какой-то степени и понимал чрезмерность своих претензий или наличие своей зависимости и ее природу, он не мог по своему желанию изменить эти факторы. Для того чтобы быть в состоянии изменить их, требовалась значительная аналитическая работа. С обеих сторон его влекли непреодолимые силы, над которыми он не имел власти: он был не в состоянии отказаться ни от одной из потребностей, возникших в силу жесткой внутренней необходимости. Но ни одна из них не выражала того, что сам он в действительности хотел или добивался. Он не хотел бы ни эксплуатировать, ни быть в подчинении; на самом деле, он презирал обе эти наклонности. Однако такое положение дел имеет далеко идущие последствия для понимания невротических конфликтов. Оно означает, что никакое решение невозможно.
Следующая иллюстрация дает сходную картину. Зарабатывающий на жизнь случайными заказами художник-декоратор крал мелкие суммы денег у своего хорошего друга. Воровство нельзя было оправдать какими-либо внешними обстоятельствами; он нуждался в деньгах, но его друг с радостью дал бы их ему, как он это делал при случае в прошлом. То, что он прибег к воровству, было особенно поразительным, поскольку он был порядочным человеком, очень высоко ценившим дружбу.
В основе такого поведения лежал следующий конфликт. У этого человека была ярко выраженная невротическая потребность в любви и привязанности и в особенности стремление к тому, чтобы о нем заботились во всех практических вопросах. К этому стремлению примешивалось также бессознательное побуждение эксплуатировать других людей, и своим поведением он одновременно пытался внушить к себе любовь других людей и шантажировать их. Сами по себе эти тенденции должны были бы вынуждать его желать помощи и стремиться получить поддержку. Но у него также бессознательно развились крайнее высокомерие и, соответственно, легко уязвимая гордость. Другие должны были считать за честь оказать ему услугу: для него было унизительно просить о помощи. Его отвращение к необходимости высказывать просьбу подкреплялось сильным стремлением к независимости и самодостаточности. Последнее делало для него непереносимым признание, что он нуждается в чем-либо или находится в положении обязанного. Поэтому он мог взять сам, но не мог принять от кого-то.
По содержанию этот конфликт отличается от конфликта в первом примере, но их сущностные характеристики одни и те же. И любой другой пример невротического конфликта покажет нам подобную несовместимость конфликтующих побуждений и их бессознательный и компульсивный характер, неизменно приводящий к невозможности разрешить противоречие.
Таким образом, если позволить провести не очень строгое разграничение, то основное различие между нормальным и невротическим конфликтами заключается в том, что степень расхождения конфликтующих тенденций у нормального человека значительно меньше, чем у невротика. Выборы, которые приходится делать первому, — это выборы между способами действия, каждый из которых возможен в рамках хорошо интегрированной личности. Если выразить это графически, то конфликтующие направления расходятся лишь на 90° или менее против возможных 180° между противостоящими друг другу наклонностями невротика.
Имеется также отличие и в степени осознания. Как отмечал Кьеркегор: «Реальная жизнь чересчур сложна, чтобы выделять только абстрактные противоречия, к числу которых относится, например, противоречие между двумя крайностями отчаяния — его полной неосознанностью и его полной осознанностью»[3].
Однако мы можем сказать следующее: нормальный конфликт можно осознавать полностью; но невротический конфликт во всех своих наиболее существенных элементах всегда бессознателен. Даже если нормальный человек не осознает свой конфликт, он может осознать его при сравнительно малой помощи, в то время как наиболее важные наклонности, вызывающие невротический конфликт, глубоко вытеснены и могут быть раскрыты лишь в результате преодоления огромного сопротивления.
Нормальный конфликт относится к актуальному выбору между двумя возможностями, каждая из которых для человека реально желательна, или между убеждениями, каждое из которых представляет для него реальную ценность. У него, следовательно, есть возможность прийти к осуществимому решению, даже если оно может быть для него трудным и потребовать определенного самоотречения. Невротик же, поглощенный конфликтом, не имеет свободы выбора. Его раздирают в противоположных направлениях одинаково непреодолимые силы, ни одной из которых он не хочет следовать. Поэтому принять решение в обычном смысле слова невозможно. Он находится в безвыходном положении. Этот конфликт может быть разрешен лишь посредством проработки создающих его невротических наклонностей и тем самым такого изменения его отношений с другими и отношения к самому себе, в результате которого он бы смог полностью освободиться от этих наклонностей. Указанные особенности объясняют мучительность невротических конфликтов. Их не только трудно осознать, и они не только делают человека беспомощным, но они также обладают разрушительной силой, испытывать страх перед которой у него есть веские причины. Если мы не будем знать этих особенностей и не будем иметь их в виду, мы не поймем те отчаянные попытки их разрешения, которые предпринимает невротик и которые составляют большую часть невроза. (На протяжении всего текста я буду использовать термин «решить» («разрешить») в отношении попыток невротика устранить свои конфликты. Так как он бессознательно отрицает их существование, то, строго говоря, он не пытается их «разрешить». Его бессознательные усилия направлены на «решение» своих проблем.)
Базальный конфликт
Конфликты играют в неврозе намного большую роль, чем обычно считают. Однако обнаружить их нелегко отчасти потому, что они в своей основе бессознательны, но даже еще в большей степени потому, что невротик предпринимает все возможное, чтобы отрицать их существование. Какие сигналы в таком случае дают нам право подозревать наличие лежащих в основе конфликтов? В примерах, приведенных в предыдущей главе, на их наличие указывали два фактора, оба вполне очевидные. Первым из них были возникающие в результате симптомы: усталость в первом примере, воровство во втором. Дело в том, что каждый невротический симптом указывает на лежащий в его основании конфликт, то есть каждый симптом является более или менее прямым дериватом конфликта. Мы постепенно увидим, что делают с людьми нерешенные конфликты, как они вызывают состояния тревоги, депрессии, нерешительности, инерции, отстраненности и так далее. Понимание здесь причинной связи помогает перенести наше внимание с внешних проявлений расстройств на их источник, хотя точная природа этого источника не раскрывается.
Другим признаком, указывающим на действие конфликтов, была непоследовательность поведения. В первом примере мы видели человека, который был убежден, что дела ведутся неправильно и что по отношению к нему поступили несправедливо, однако он не высказывал никакого протеста по этому поводу. Во втором случае человек, высоко ценящий дружбу, пошел на воровство денег у приятеля. Иногда сам человек осознает такую непоследовательность; чаще он слеп в этом отношении, даже когда такие противоречия вполне очевидны любому неискушенному наблюдателю.
Непоследовательность так же определенно указывает на наличие конфликтов, как повышение температуры указывает на телесный недуг. Приведу несколько простых примеров: молоденькая девушка больше всего на свете хочет выйти замуж, однако отвергает любые попытки ухаживания за ней. Сверхзаботливая мать часто забывает о днях рождения своих детей. Человек, всегда щедрый по отношению к другим людям, скупится на малейшие расходы на себя. Другому человеку, который всячески стремится к одиночеству, никогда не удается побыть одному. Человек, снисходительный и терпимый к большинству людей, крайне строг и требователен в отношении себя.
В отличие от симптомов, непоследовательность, противоречивость поведения часто дает возможность выдвинуть предварительную гипотезу относительно природы лежащего в ее основе конфликта. Тяжелая депрессия, например, говорит лишь о том, что человек стоит перед тяжелой дилеммой. Но если мать, на первый взгляд преданная своим детям, забывает об их днях рождения, возможно, мы будем склонны думать, что она более преданна своему идеалу быть хорошей матерью, чем самим детям. Мы могли бы также предположить возможность того, что ее идеал сталкивается с бессознательной садистской тенденцией разрушать их планы и надежды.
Иногда конфликт будет лежать на поверхности, то есть будет сознательно переживаться как таковой. Может показаться, что это противоречит моему утверждению, что невротические конфликты бессознательны. Но в действительности то, что лежит на поверхности, является искажением или видоизменением реального конфликта. Так, человека может раздирать осознаваемый им конфликт, когда, несмотря на свою обычную тактику уклонения, успешно служившую ему в других случаях, он столкнется с необходимостью принять важное решение. Он не может тогда решить, жениться ли ему на той или другой женщине и стоит ли ему вообще жениться, выбрать ему ту или другую работу, сохранить или расторгнуть партнерство. Он будет испытывать страшные мучения, бросаясь из одной крайности в другую, будучи полностью неспособен прийти к какому-либо решению. В своем горе он, возможно, обратится к психоаналитику, ожидая, что тот прояснит для него конкретные вопросы. И он будет неизбежно разочарован, потому что данный конфликт является всего лишь той точкой, в которой динамит внутренних разногласий, наконец, взорвался. Конкретная проблема, делающая его в настоящее время несчастным, не может быть разрешена без прохождения длинной и мучительной дороги осознания конфликтов, скрывающихся за ней.
В других случаях внутренний конфликт может быть экстернализирован и предстать в сознании человека как его несовместимость с окружением. Или, обнаруживая, что кажущиеся необоснованными страхи и внутренние барьеры препятствуют осуществлению его желаний, человек может осознавать, что эти противотоки, живущие внутри него, проистекают из более глубоких источников. Чем больше мы узнаем человека, тем лучше мы способны увидеть и понять противоречивые элементы, которые объясняют его симптомы, непоследовательность поведения и лежащие на поверхности конфликты — и, необходимо добавить, тем более запутанной становится картина вследствие множества и разнообразия противоречий. Поэтому мы приходим к вопросу: не может ли иметь место базальный конфликт, лежащий в основании всех этих частных конфликтов и ответственный за возникновение их всех? Можно ли описывать структуру конфликта как, скажем, несовместимость в браке, если бесконечное разнообразие всех внешне не связанных между собой ссор и скандалов по поводу друзей, детей, денег, времени принятия пищи и прислуги указывает на некоторую внутреннюю дисгармонию, лежащую в основе самих этих взаимоотношений?
Представление о существовании базального конфликта внутри человека идет с античных времен и занимает важное место в различных религиях и философиях. Могущество света и тьмы, Бога и дьявола, добра и зла — вот некоторые из способов выражения этого представления. В современной психологии Фрейд в этом отношении, как и в очень многих других, проделал работу первооткрывателя. Его исходное предположение заключалось в том, что базальный конфликт — это конфликт между нашими инстинктивными влечениями с их слепым стремлением к удовлетворению и налагающим запреты окружением — семьей и обществом. Запрещающее окружение в раннем возрасте интериоризируется и с тех пор выступает как запрещающее Сверх-Я.
Вряд ли здесь уместно обсуждать эту концепцию с той серьезностью, которой она заслуживает. Это потребовало бы повторения в сжатом виде всех тех аргументов, которые выдвигались против теории либидо. Поэтому давайте лучше постараемся понять смысл самой этой концепции, даже если мы отвергаем теоретические предпосылки, принятые Фрейдом. Что остается в результате — так это утверждение, что противостояние между примитивными эгоистичными влечениями и нашей запрещающей совестью является основополагающим источником наших разнообразных конфликтов. Как будет видно далее, я также отвожу этому противоречию — или тому, что в большей или меньшей степени сопоставимо с ним в цепи моих рассуждений, — важное место в структуре неврозов. Что я подвергаю сомнению, так это его базальную природу. Я считаю, что хотя это и главный конфликт, он вторичен и возникает по мере развития невроза в силу необходимости.
Причины данного несогласия станут очевидны позднее. Приведу здесь лишь один аргумент: я считаю, что никакой конфликт между желаниями и страхами не мог бы объяснить ни ту степень разделения внутри себя, до которой доходит невротик, ни тот результат, столь пагубный, что он на самом деле может разрушить жизнь человека. Психологическая ситуация, как она была постулирована Фрейдом, означала бы, что невротик сохраняет способность всей душой стремиться к чему-либо, что он просто натолкнулся на препятствие и неуспех в реализации этих стремлений вследствие блокирующего действия страхов. Как мне представляется, источник конфликта коренится в потере невротиком способности искренне, всей душой желать что-либо, потому что сами его желания между собой расходятся, то есть, направлены в противоположные стороны[4], В таком случае это действительно намного более тяжелое состояние, чем представлялось Фрейду. Несмотря на то, что я считаю основополагающий, коренной конфликт более разрушительным, чем полагал Фрейд, я смотрю на возможность его успешного разрешения с большей уверенностью, чем он. Согласно Фрейду, базальный конфликт универсален и в принципе не может быть разрешен: максимум, что можно сделать, — это достичь более приемлемого компромисса или более совершенного контроля. С моей точки зрения, базальный невротический конфликт, во-первых, вовсе не обязательно должен возникать, а если он все же возник, то допускает решение при условии, что страдающий человек готов приложить значительные усилия и перенести связанные с ним тяжелые испытания. Это различие во взглядах зависит не от оптимизма или пессимизма, а неизбежно следует из различий в наших исходных посылках.
Более поздний ответ Фрейда относительно базального конфликта весьма привлекателен с философской точки зрения. И вновь, если оставить в стороне различные скрытые значения его хода мысли, фрейдовская теория влечений к «жизни» и «смерти» сводится к конфликту между конструктивными и деструктивными силами, присущими людям. Самого Фрейда непосредственное применение этой концепции к конфликтам интересовало меньше, чем вопрос о том, как сплавляются эти две силы. Например, он видел возможность объяснять мазохистские и садистские влечения слиянием сексуального и разрушительного инстинктов.
Для применения этой концепции к исследованию конфликтов потребовалось бы введение моральных ценностей. Однако для Фрейда они были чем-то вроде незаконных самозванцев в сфере науки. В соответствии со своими убеждениями, он прилагал усилия к развитию психологии, свободной от моральных ценностей. Я считаю, что
именно эта попытка «научности» в том значении, в каком мы говорим о естественнонаучных дисциплинах, является одной из наиболее весомых причин, по которой теоретические представления Фрейда и основанная на них терапия оказались ограниченными слишком узкими рамками. Точнее, такой взгляд, по-видимому, и стал причиной того, что ему не удалось оценить истинную роль конфликтов в неврозе, несмотря на его огромную работу в этой области.
Юнг также придавал большое значение противоположным тенденциям в людях. В самом деле, действие в человеке противоречий произвело на него столь сильное впечатление, что он признал их общим законом: наличие какого-либо одного элемента, по Юнгу, обязательно указывает также на наличие противоположного ему элемента. Внешняя женственность подразумевает внутреннюю мужественность; внешняя экстраверсия — скрываемую интроверсию; видимые проявления господства мышления и разума — внутреннее преобладание чувства и так далее. До этого момента могло казаться, что Юнг считал конфликты важным признаком невроза. Однако далее он говорит, что эти противоположности не противостоят, а дополняют друг друга; цель же состоит в том, чтобы принять обе и тем самым приблизиться к идеалу целостности. Для него невротик является человеком, претерпевшим одностороннее развитие. Юнг сформулировал эти мысли в виде закона, названного им принципом комплементарности. Теперь я также признаю, что противоположные тенденции содержат дополняющие друг друга элементы, и даже без одного из них целостная личность обойтись не может. Но возникают они, по моему мнению, уже как следствие невротических конфликтов, и невротики столь цепко держатся за них именно потому, что они представляют собой попытки решения. Если, например, мы примем склонность к интроспекции, реакциям ухода, к поглощенности своими чувствами, мыслями или фантазиями в ущерб общению с другими людьми в качестве подлинной предрасположенности, то есть конституционально обусловленной и подкрепленной опытом, то тогда рассуждение Юнга будет правильным. Эффективный терапевтический метод будет заключаться в показе человеку его скрытых «экстравертированных» наклонностей, к показу опасностей односторонности любого рода, а также в побуждении его к принятию и реализации в жизни обеих наклонностей. Если, однако, мы смотрим на интроверсию (или, как я предпочитаю называть ее, на невротическую отстраненность) как на средство избежать конфликтов, которые возникают при близком контакте с другими людьми, задача будет заключаться не в побуждении к большей экстраверсии, а в анализе лежащих в ее основе конфликтов. К цели достижения искренности и цельности можно приблизиться лишь после разрешения этих конфликтов.
Продолжая теперь развивать собственную позицию, я вижу базальный конфликт невротика в коренных противоречиях в тех отношениях, которые у него сложились с другими людьми. До углубления в детали позвольте мне обратить внимание на художественное воплощение такого противоречия в истории д-ра Джекиля и м-ра Хайда. Мы видим этого героя, с одной стороны, деликатным, чутким, сочувствующим, помогающим, а с другой стороны, жестоким, бессердечным и эгоистичным. Я, разумеется, не хочу сказать, что невротическое расщепление всегда проходит точно по линии, намеченной в этой истории, а просто хочу указать на яркое проявление несовместимости отношений к другим людям.
Чтобы приблизиться к этой проблеме с точки зрения развития, мы должны вернуться к тому, что я назвала базальной тревожностью[5], подразумевая под этим переживаемые ребенком чувства одиночества и беспомощности в потенциально враждебном мире. Это чувство незащищенности может породить у ребенка широкий диапазон неблагоприятных факторов: явное или скрытое доминирование, безразличие, сумасбродное поведение, отсутствие уважения к индивидуальным потребностям ребенка, отсутствие реального руководства, пренебрежительное отношение, чрезмерное восхищение или его полное отсутствие, недостаток доверительности и теплоты, необходимость принимать чью-либо сторону при разногласиях родителей, слишком малая или чрезмерная ответственность, излишняя опека, изоляция от других детей, несправедливость, дискриминация, невыполнение обещаний, враждебная атмосфера и так далее и тому подобное.
Единственный фактор, к которому я хочу привлечь особое внимание в этом контексте, — это ощущение ребенком скрытого лицемерия у своих близких: его чувство, что родительская любовь, их христианское милосердие, честность, щедрость и так далее могут быть всего лишь притворством. Частично то, что ребенок ощущает на этот счет, действительно является лицемерием; но отчасти это может быть просто его реакцией на все те противоречия, которые он ощущает в поведении родителей. Однако, как правило, имеет место сочетание травмирующих факторов. Они могут лежать на поверхности или быть полностью скрытыми, так что в ходе психоанализа можно лишь постепенно выявлять их влияние на развитие ребенка.
Изнуренный этими мучающими его условиями, ребенок ищет способы сохранить свою жизнь, ищет, как справиться с несущим угрозу окружающим миром. Несмотря на свою слабость и страхи, он бессознательно нащупывает свою тактику, чтобы противостоять данным силам, действующим в его окружении. Поступая таким образом, он вырабатывает не только ad hoc[6] стратегии, но также и устойчивые наклонности и черты характера, которые становятся частью его личности. Я назвала их «невротическими наклонностями».
Если мы хотим увидеть, как развиваются конфликты, мы не должны чрезмерно сосредоточиваться на индивидуальных наклонностях, а должны, скорее, охватить взглядом всю панораму главных направлений, по которым ребенок может двигаться и на самом деле движется под воздействием этих обстоятельств. Хотя мы на время потеряем из поля зрения подробности, мы получим более ясную картину наиболее важных направлений, которые выбирает ребенок, чтобы справиться со своим окружением. Вначале может предстать довольно хаотичная картина, но из нее с течением времени выкристаллизовываются три главные линии: ребенок может двигаться навстречу людям, против людей или от людей.
Когда ребенок движется навстречу людям, он признает собственную беспомощность и, несмотря на свою отчужденность и страхи, пытается завоевать любовь и привязанность других людей и пробует опираться на них. Лишь таким путем он может почувствовать себя с ними в безопасности. Если в семье есть расходящиеся во взглядах стороны, он примкнет к наиболее сильному человеку или группе. Подчиняясь им, он обретает чувства принадлежности и поддержки, которое помогает ему ощущать себя менее слабым и менее изолированным.
Когда он движется против людей, он признает и принимает как должное враждебность окружающих и сознательно или бессознательно решается на борьбу. Он полностью отказывается доверять чувствам и намерениям других людей по отношению к себе.
Он бунтует, используя для этого все открытые для него пути. Он хочет быть сильнее их и одержать верх частично ради собственной защиты, частично ради мести.
В случае движения от людей он не хочет ни общности, ни борьбы, а держится в стороне, отстраняется от людей. Он чувствует, что у него с ними мало общего, что они нисколько не понимают его. Он строит свой собственный мир с помощью природы, своих кукол, книг, грез.
В каждой из этих установок чрезмерно усилен один из элементов базальной тревожности: беспомощность в первом случае, враждебность во втором и изоляция в третьем. Но дело в том, что ребенок не может свободно выбрать какое-либо из этих направлений, потому что при тех условиях, в которых развились эти установки, обязательно <