В сознании средневекового человека противостояли друг другу два мира: мир земной – юдоль горя, слез, тяжелого изнурительного труда, насилия, жестокости, несправедливости – и мир небесный – безупречное царство Божье, объект стремлений и надежд любого христианина. Это горизонтально-вертикальное членение мира не мешало ему органично соединяться в сознании верующего. Христианская доктрина подчеркивала, что между мирами не существует непроницаемых перегородок. Религиозная мысль предлагала верующему путь нового обретения Божественного образа и посмертную возможность его созерцания посредством аскезы, духовного подвижничества и отрешения от земного, чувственного мира.
Средневековым сознанием Бог воспринимался как владыка мира, царь, наделенный всеми знаками всеобъемлющей власти. Многочисленные фрески, мозаики, витражи средневековых соборов изображают Бога на троне, увенчанного короной, в окружении “свиты” – ангелов, блаженных и праведных. Тем не менее Богу противостояла и спорила с ним за власть на небе и земле другая могущественная сила – Дьявол. Дьявол и добрый Бог, персонификация зла и абсолютного добра – вот реалии, которые доминировали в жизни христианского общества и в глазах человека Средних веков объясняли каждую событийную деталь. Это великое разделение господствовало в моральной, социальной и политической жизни. Человечество раздиралось этими двумя силами, не знавшими компромиссов. Черное или белое, добро или зло – такова была действительность для средневековых людей. Человек Средневековья был вечным яблоком раздора между Богом и Сатаной на земле, а после смерти – ставкой в их последнем и решающем споре. Сцены суда над душой умершего были излюбленной темой средневекового искусства и, пожалуй, наиболее наглядно показывали не только основные посмертные альтернативы (рай и ад), но и пассивность существования человека, то, что он не принадлежал самому себе ни при жизни, ни после смерти. В сознании верующего постоянно присутствовала мысль о том, что за его бессмертную душу идет ежеминутная борьба между божественным и сатанинским миром. Люди Средних веков ощущали, что живут под непрерывным двойным надзором, постоянно находятся в сети земных и небесных зависимостей.
Поскольку мир идеальный, духовный и мир материальный, телесный в средневековом сознании объединялись в одно целое, небесное беспрепятственно вторгалось в земное, Бог мыслился устроителем не только горнего (небесного), но и дольнего (земного) мира. Священный распорядок чинов на небе был образцом для устройства земного порядка. Представление о небесной иерархии сковывало волю людей, мешало им касаться здания земного общества. Оно зажимало сознание смертных между властью небесной и ее точным слепком – властью земной.
В отличие от мифологической картины мира, где используется циклическая модель времени, в религиозной картине мира время представлено в виде вектора. Впервые такая модель времени появляется в иудаизме, из которого она переходит в христианство и ислам. Векторная модель времени утверждает уникальность, неповторимость, необратимость каждого события и явления. Вместе с этой моделью времени в европейский мир приходит чувство ностальгии по ушедшему – чувство, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ было неведомо античности.
Особенно сильно этой ностальгией проникнута эпоха Возрождения: поэты, писатели и философы сокрушаются о том, что земная красота очень недолговечна; о том, что все дорогое и любимое для человеческого сердца в данном мире рано или поздно обращается в прах. Эта ностальгия соседствует в душе средневекового человека с метафизической тоской по вечности: ʼʼНе суетись, душа моя: вечный покой там, где любовь не покинет тебя, в случае если ты не покинешь еёʼʼ, – пишет в своей ʼʼИсповедиʼʼ Августин Аврелий. Существование во времени связано с несовершенством человека. До сотворения мира не было времени – была вечность. Вектор времени направлен в будущее, где течение времени обрывается в чудесный момент воссоединения Неба и Земли, Бога и людей, о котором пророчествует Иоанн Богослов в своем Апокалипсисе. В грядущем Царстве Небесном вновь будет торжествовать вечность.
Время было лишь моментом вечности. Оно принадлежало Богу, а человеком могло быть только пережито. Божественное время текло непрерывно и линейно, поэтому человеческая история, согласно религиозному пониманию, имела свое начало (Сотворение мира) и свой конец (Страшный суд). Время для лириков и тех, кто находился под их влиянием, было историей, которая имела не только определенное направление, но и обладала конкретным качеством. В средневековом сознании развитие шло по нисходящей линии, являло собой картину деградации и упадка. Средневековое мышление и чувствование были проникнуты глубочайшим пессимизмом. Убеждение в том, что мир стоит на пороге смерти, возникшее в эпоху бедствий Позднеримской империи, не утратило своей актуальности даже в эпоху классического Средневековья. Один из хронистов XII века писал: “Мы видим, что мир дряхлеет, угасает и … готов испустить дух”. Не порождала оптимизма даже оформленная теологической мыслью в Священной истории концепция перехода власти, знания и культуры с Востока на Запад. Религиозная мысль видела в ней только еще один симптом неотвратимо приближающегося конца. “Божественное провидение распорядилось таким образом, что всеобщее правление (миром), которое вначале находилось на Востоке, по мере того как время подходит к своему концу, перемещается на Запад, чтобы уведомить нас о том, что приближается конец света, ибо ход событий уже достиг края Вселенной”, – писал в XII в. Гуго Сен-Викторский. Точно в такой же мере, как для религиозной мысли не представлял никакой ценности материальный, земной мир, бывший только сколком мира небесного, для религиозного сознания обманчивой и опасной была любая временность и историчность. Единственной подлинной ценностью был неизменный в своем совершенстве Божественный мир и вневременная вечность.