«Вход не для всех. Вход только для посвященных!» – предупредил Гессе читателя в своем «Степном волке».
«Не понимать стихов не грех! Еще бы, говорю, еще бы…» – обронил как-то Андрей Вознесенский.
Мир любого подлинного художника всегда настолько сложен, что далеко не каждому из его современников, а подчас и ему самому не всегда дано понять, что же именно он вложил в то или иное свое творение.
Проходит всего лишь тридцать, сорок, пятьдесят лет, некогда юные девушки превращаются в почтенных бабушек, и вот уже их внуки с трудом воспринимают то, что этим бабушкам казалось таким простым и понятным.
В самом деле, что это такое: «Надев широкий “боливар”, Онегин едет на бульвар»?!
Или: «Но… Панталоны, фрак, жилет! Всех этих слов на русском нет!»
Как это нет, когда вот они, туточки?! А «жилет» – это вообще любимая папина бритва!
И тогда возникает необходимость в комментарии – переводе с русского на русский; тех ключах, с помощью которого можно открыть двери, запертые Временем, этим главным Хранителем всех таинственных замков, выстроенных воображением художников различных эпох и народов.
Но если такие комментарии необходимы спустя всего несколько десятилетий (не говоря уже о столетиях) для произведений, написанных соплеменниками писателя, то что же тогда говорить о произведениях, лежащих целиком в русле иной культуры, иной религии, иной ментальности? Более того – по сути дела, иной цивилизации?!
А то, что еврейская цивилизация, лежащая в основе как христианской, так и исламских цивилизаций, являет собой совершенно отдельный мощный духовный и культурный пласт общечеловеческой культуры, сегодня отрицают разве что те, кто окончательно застрял в плену позавчерашних взглядов и представлений.
За плечами у этой цивилизации – тысячелетия непрерывного развития, «гималаи» книг, которые остались либо совершенно неизвестными другим народам, либо известными лишь частично, оказавшись повернутыми к ним, подобно Луне, лишь одной своей стороной. И – само собой – не только свое мировоззрение и мироощущение, но и своя история, обычаи, традиции, кухня, пословицы, поговорки и все прочее, что вкупе составляет культуру народа. А также, безусловно, и свои культурные коды.
Вот почему далекому от еврейской цивилизации человеку совсем не просто понять еврейскую литературу, даже если… литература эта создавалась на его родном языке. Он может уловить то общечеловеческое звучание произведения, без которого вообще немыслимо подлинное искусство; может даже оценить всю полнокровность образов и языка писателя, то есть догадаться, что перед ним – подлинный мастер слова. Но вот оценить всю мощь того или иного текста, глубину заложенных в нем идей, без знания этих кодов он попросту бессилен.
Невозможно понять и оценить «Закат» Бабеля, не понимая смысла того отрывка из еврейской молитвы, который читается в одной из сцен этой пьесы. А между тем Бабель сознательно не приводит их перевода, зная, что любой религиозный еврей знаком с этими словами с детства. Ну, а что касается всех остальных… Что ж, вход, как и было сказано, не для всех – вход только для посвященных.
Точно так же невозможно понять роман Башевиса-Зингера «Враги. История любви», не зная, что означают имена двух ангелов, которые перепутал герой этого произведения при сочинении каббалистического опуса.
Яков Шехтер, чью книгу вы держите в руках, принадлежит к тому же ряду еврейских писателей, что и Бабель, Башевис-Зингер, Агнон, Саббато… Сейчас мы не сравниваем их по мастерству или художественной мощи – в этом смысле все оценки расставит все то же Его Величество Время. Нет, сходство между ними заключается в том, что творчество всех вышеназванных художников принадлежит, прежде всего, еврейской цивилизации, то есть неразрывными узами связано с еврейской религией, еврейской традицией, еврейской культурой – сферами, малознакомыми или совершенно незнакомыми широкому русскому читателю.
Вдобавок ко всему и мир их героев, при всем различии между ними, тоже незнаком и чужд этому читателю, а потому воленс-ноленс нуждается в комментаторе.
Нужно сказать, что комментирование – это вообще давнее и излюбленное еврейское занятие, и огромную часть всех наших книг составляют не сами тексты, а комментарии к ним – комментарии к Пятикнижию, Судьям, Пророкам, Талмуду, комментарии к комментариям к Талмуду, а уже потом – к Шолом-Алейхему, Бабелю, Агнону, и вот сейчас – к Якову Шехтеру.
Остается надеяться, что эти комментарии и в самом деле помогут вам проникнуть в мир Якова Шехтера и оценить по достоинству его прозу. А заодно – немного приблизиться к пониманию ценностей и культуры еврейской цивилизации, которая, по меткому замечанию великого еврейского поэта Самуила Галкина, во все века была ярка собственным, ни у кого не заемным светом.
Правда, при этом ни на минуту не следует забывать, что любой комментарий – субъективен. Ведь комментатор – в сущности, такой же читатель, как и все прочие, высказывающий сугубо свое мнение о прочитанном. А значит, любой комментарий не абсолютен и далеко не все сказанное комментатором должно восприниматься как «истина в последней инстанции». И уж тем более как единственная истина. Ведь в той литературной традиции, к которой принадлежит Яков Шехтер, у каждого произведения, подобно сложному дифференциальному уравнению, бывает не одно, а несколько правильных решений, несколько толкований – и каждое из них вполне имеет право на жизнь.
Словом, именно на правах комментатора я позволю себе дать совет читателю: никогда не полагайтесь на комментарий! Попробуйте сами найти решения тех мест текста, которые кажутся вам темными и непонятными.
И помните: эти решения существуют…
Бесы в синагоге
Рассказ написан в характерном для еврейской литературы жанре, который можно назвать «мистической дразнилкой».
Суть ее сводится к тому, что автор выстраивает внешне совершенно мистический сюжет с участием демонов, привидений, переселения душ и т. д. Но в тот самый момент, когда кажется, будто эзотерическая линия рассказа достигла своего крайнего напряжения и вот-вот все объяснится с привлечением всяких потусторонних материй… история получает вполне естественное объяснение.
Однако при этом ткань повествования выстраивается так, что у читателя все равно остается ощущение, что в естественном объяснении при всей его логичности есть что-то «неправильное»; во всяком случае, только этим объяснением суть происшедшего не исчерпывается.
Классическим образцом произведения этого жанра является рассказ Исаака Башевиса-Зингера «Почему кричали гуси» из книги «Суд моего отца». Поначалу Зингер упорно внушает читателю, что, будучи уже мертвыми, гуси кричат потому, что в них вселились души престарелых супругов, а в финале выясняется, что из птичьих тушек… просто не вытащили дыхательное горло. Но если это так, то зачем же читателю рассказывалась вся история жизни той супружеской пары и упорно внушалась мысль, что за свои прижизненные деяния их души после смерти вполне заслужили того, чтобы оказаться в гусиных телах, а затем и рядом на одном кухонном столе?!
В этом и заключается чисто еврейский подход к мистическому: для того чтобы встретиться лицом к лицу с иной реальностью, вовсе не нужно жить в замке с привидениями. Порой достаточно просто внимательнее приглядеться к окружающему тебя миру, и тогда во всем происходящем можно увидеть тайную волю Всевышнего, влияние и явное или неявное присутствие тех сил и сущностей, которые не вмещаются в материалистическую картину мироздания.
Еврейское представление о «нечистой силе», являющейся одним из главных героев этого рассказа, тоже весьма существенно отличается от христианского. В иудаизме Сатан (он же Сатана, он же Асмодей-Ашмодей), будучи одним из высших ангелов, противостоит не Богу, а людям. И он сам, и подвластные ему демоны, безусловно, признают существование Творца и подчиняются Ему, а свое главное предназначение видят в том, чтобы принизить в глазах Всевышнего «род человеческий» и прежде всего – евреев как представителей избранного Им народа.
Сами демоны (это не раз подчеркивается как в Талмуде, так и в каббалистических сочинениях, и в еврейском фольклоре) рождаются из нечистых человеческих поступков, слов, желаний и тайных страстей, то есть из «тумы» – духовной, невидимой глазу нечистоты; и потому-то они и зовутся «нечистой силой».
Таким образом, нечистая сила никогда или почти никогда не нападает на людей ни с того ни с сего. Как правило, она рождена самим человеком, и чтобы избавиться от нее, ему нужно понять, что именно произвело ее к жизни, пресечь породивший ее грех и воздержаться от его повторения. Эту концепцию и разрабатывает Яков Шехтер в рассказе «Бесы в синагоге». Если читатель уже прочитал рассказ до конца, то ему известно, что никаких бесов в синагоге (вроде бы!!!) не было. Что касается адского хохота, раздававшегося в «Ноам алихот», то он, как выяснилось, производился неким рыночным торговцем через динамики, вставленные в печь во время ремонта, который был осуществлен на пожертвованные группой рыночных воротил деньги. Всё, таким образом, логично и естественно: еще в самом начале рассказа писатель говорит о том, что земля, на которой стоит синагога, стоит огромные деньги и многие бизнесмены были заинтересованы в том, чтобы синагоги не стало и они бы заполучили этот земельный участок. Таким образом, приняв пожертвование и разрешив жертвователям сделать в синагоге «небольшой ремонтик», староста синагоги реб Вульф, по сути дела, дал им возможность осуществить новый план ликвидации «Ноам алихот» путем запугивания его прихожан «нечистой силой». Или, говоря другими словами, реб Вульф сам и пустил «бесов» в синагогу, и помог им в ней обосноваться.
Но вспомним тогда и то, что в финале рассказа реб Вульф заявляет, что он наводил после ремонта порядок в печи и… там не было никакого динамика!
Так был ли динамик встроен вполне земными недоброжелателями синагоги или же возник сам собой, неким чудесным образом, благодаря все той же «нечистой силе»?
Если снова вернуться к началу рассказа и вспомнить слова покойного раввина Штарка о том, что существование синагоги «Ноам алихот» является своего рода гарантией существования города, то можно выстроить и иную версию происшедшего. Скажем, предположить, что в ликвидации синагоги заинтересована именно нечистая сила, так как это открывает ей путь к уничтожению всего города, и что она и в самом деле бесновалась в печи и в «биме» и была изгнана оттуда раввином Томографом. А для того, чтобы придать этому изгнанию вполне естественное объяснение, и понадобились динамики.
Или выстроить версию о том, что бизнесмены, встроившие эти динамики, неосознанно действовали по указанию этой самой нечисти…
Да и, кстати, был ли тот, кто избавил синагогу от бесов, равом Томографом? Или под его личиной приезжал Некто другой, решивший, что пришло время положить конец затеянной его подданными игре?
И почему этот Некто так хмыкал, узнав о странном обычае прихожан кланяться печной трубе? Не потому ли, что еврей должен кланяться исключительно Творцу Вселенной, а введенный мудрым равом Штарком обычай был его ошибкой, невольным впадением в язычество – и именно эта ошибка раввина и открыла бесам вход в синагогу?!
Словом, как и положено, в «мистической дразнилке» ни одна из версий происшедшего, какой бы правдоподобной она поначалу ни казалась, не является исчерпывающей и способной удовлетворить вдумчивого читателя. И столь же неоднозначным в этом смысле выступает в рассказе история с «советом» Любавичского ребе, к которой автор на первый, самый поверхностный взгляд относится весьма иронически. Речь идет о практике, получившей в последнее время весьма широкое распространение среди последователей ХАБАДа – одного из самых мощных хасидских течений в современном иудаизме.
Дело в том, что в последние годы жизни главы ХАБАДа – Седьмого Любавичского ребе Менахема-Мендла Шнеерсона, называемого в еврейской среде просто Ребе, – многие его ревностные поклонники поверили, что Ребе и является тем самым Мессией, которого евреи ждут вот уже на протяжении нескольких тысячелетий. Когда Ребе скончался, они отказались признать, что речь идет об обычной смерти, и стали настаивать на том, что на самом деле Ребе жив и еще вернется. Так как все эти идеи очень сильно напоминали те, что витали в воздухе в эпоху зарождения христианства, то они вызвали резкое осуждение лидеров «литовского» и других направлений в иудаизме. Тем не менее члены ХАБАДа продолжают утверждать, что с Ребе вполне можно общаться и сегодня с помощью памятного многим с детства метода «гадания по книге». То есть нужно написать на листке бумаги интересующий вас вопрос (именно так в свое время обычно и передавались Ребе вопросы его хасидов) и затем засунуть его наугад в сборник сочинений и писем Ребе. На той странице, на которой окажется записка, и содержится ответ на заданный вопрос.
Шехтер предельно точно воспроизводит в повествовании эту церемонию «гадания» и вроде бы относится к ней с иронией. Но вспомним, какой именно «совет» от покойного Ребе получают герои рассказа:
«Реб Вульф еще раз хмыкнул и передал книгу членам правления. Ознакомившись с текстом, они не нашли ничего лучшего, чем повторить хмыканье председателя.
“Дорогой реб Ноам! – значилось в письме. – По поводу неудачных, храни вас в дальнейшем Г-сподь, беременностей вашей жены, я думаю, причину следует искать не в особенностях ее тела, а в недостатках вашего. Постарайтесь разузнать у родственников, кто делал вам брит-милу и был ли человек, совершивший операцию, Б-гобоязненным моэлем. Мне думается, что было бы желательно повторить процедуру, разумеется, не в полном объеме, а только совершив символический надрез. В любом случае, прежде чем принимать решение, посоветуйтесь с тремя близкими друзьями. Желаю вам, вашей жене и вашим будущим детям удостоиться лицезреть святого Машиаха, вскорости, уже в наши дни”».
Но, во-первых, из этого текста следует, что старостам синагоги следует искать причину происходящего не в нечистой силе, а в самих себе. А во-вторых, если вспомнить, что обрезание является для евреев знаком союза, завета с Творцом и таким же знаком является сама Тора, то, в принципе, в этих словах Ребе можно усмотреть совет, вспомнить, кто именно вмешивался в последний раз в дела синагоги, делал для нее пожертвования или вносил в нее какие-либо изменения. Вспомнить – и задуматься о том, насколько искренними были его намерения, и тщательно проверить место, с которого читается Тора. Получается, что совет Ребе был неверно истолкован, но на самом деле отнюдь не был столь бессмысленным, как это казалось на первый взгляд – скорее, совсем наоборот…
Две вставные новеллы о взаимоотношениях между людьми и демонами, вне сомнения, призваны развить все ту же мысль о неслучайности столкновения любого человека с демоническими силами и о том, что само противостояние им является немалым испытанием, выдержать которое дано не каждому.
В истории авреха Шехтер не случайно подчеркивает, что муж не должен ждать жену возле миквы – хотя бы для того, чтобы никто не знал, когда именно для нее настает время ритуального очищения. Аврех, внешне соблюдая это правило, все же нарушает его: томимый желанием, он ждет жену ДОСТАТОЧНО БЛИЗКО от миквы, чтобы человек, более-менее знакомый с еврейской традицией, догадался, что он делает в данном месте. Окунание в микве обычно совершается через 10–14 дней после начала у женщины месячных, и все это время супругам запрещена интимная близость. Таким образом, обращаясь к супругу с просьбой поцеловать ее в губы, женщина явно выражает тайные желания авреха. И то, что он, будучи прекрасно осведомлен о запрете на столь интимный поцелуй при постороннем, все-таки целует жену, означает для человека, поднявшегося на определенные духовные высоты, духовное же падение с этих высот.
Вся сила этого духовного падения и находит свое проявление на физическом уровне – в его смерти. Таким образом, демон Нешикула не явился откуда-то из преисподней, чтобы напасть на этого авреха, а родился, как ему и полагается, непосредственно из его тайных страстей и желаний. Следующая история, рассказанная Акивой, лишь подтверждает это.
В сущности, рассказ Акивы представляет собой смешение двух широко распространенных в еврейском фольклоре легенд. Первая рассказывает о том, как некий путник случайно попадает за мифическую реку Самбатион, за которой, согласно преданию, поселились после крушения северного Израильского царства 10 колен еврейского народа, а вторая – о том, как столь же случайно человек оказывается в деревне или в городе, населенных демонами.
У Шехтера купец по прозвищу Гевер оказывается в знаменитом Бермудском треугольнике, где он разделил бы судьбу многих пропавших без вести путешественников, но именно Богобоязненность Гевера и знание им Торы помогают ему и его команде выжить.
В самом деле, не будь Гевер знатоком Талмуда (а Талмуд – это не что иное, как часть Торы, Божественного откровения, переданного евреям сначала изустно, но затем из-за угрозы забвения записанная мудрецами), не будь его вера в то, что Талмуд содержит в себе величайшие тайны мироздания, столь крепкой, и он, и его спутники погибли бы. Да и то, что из всех предметов, бывших на корабле, Гевер спасает именно молитвенные принадлежности, то есть талит и тфиллин, говорит о его Богобоязненности. И то, что он, знаток Торы, не сумел сразу разгадать, к кому именно в гости занесла его судьба, является целиком и полностью его личной виной. Тем более что знаков для этого было более чем достаточно: и странный характер молитвы, и искажение «раввином» текста Торы, и прямое нарушение заповеди о тфиллин, который «раввин» вместо того чтобы надевать один раз в день, надевает дважды, должно было по меньшей мере навести Гевера на размышления. Еще большие подозрения в нем должна была возбудить та плотская, не совместимая с духовностью жадность, с которой демоны надевали на себя тфиллин, помогающие, согласно иудаизму, притянуть к тому, кто ими пользуется, поток Божественной энергии. И, наконец, окончательно он должен был прозреть, когда глава демонов представляет ему свою дочь Махлат.
Дело в том, что слово «махала» на иврите означает «болезнь» и, согласно еврейской демонологии, Махлат – это имя демоницы, дочери самого Ашмодея, насылающей на человека всяческие болезни. Но Гевер не придал значение этому обстоятельству именно потому, что не хотел придавать этому значения! Низменные, нечистые побуждения оказываются, увы, сильнее и его Богобоязненности, и знания Торы, и чувства долга.
В какой-то момент, впрочем, положительные черты личности Гевера помогают ему прозреть, и он бежит с таинственного острова. Однако когда Махлат через год является к нему в Гавану, Гевер вновь оказывается во власти этих побуждений, и с этого момента его гибель становится неотвратимой. Движимый жаждой плотских утех с демоницей, Гевер принимает доводы Махлат о том, что она «не виновата в том, что родилась демоном», и продолжает с ней сожительствовать, падая все ниже и ниже и одновременно плодя все новых и новых демонов…
В итоге, таким образом, именно Гевер, по мысли автора и его героя Акивы, несет ответственность за появление в нашем мире легендарного потомка Махлат – Че Гевары – одного из самых страшных убийц ХХ века, бывшего поистине порождением преисподней…
Безусловно, на этом круг идей, заложенных в рассказе «Бесы в синагоге», не исчерпывается, однако большая часть этих идей практически закрыта для широкого не только нееврейского, но и еврейского читателя, так как требует более глубокого знакомства и с еврейской мистикой, и с еврейской литературой.
На перемене
В этом рассказе, как, впрочем, и в большинстве произведений Якова Шехтера, современная реальность тесно переплетена с еврейской историей, мистикой и фольклором.
В зачине рассказа Шехтер воссоздает типичную атмосферу в синагоге между послеполуденной молитвой (минхой) и молитвой вечерней (мааривом). Первую во многих синагогах читают обычно незадолго до захода солнца, а вторую – сразу после появления на небе первых звезд. Таким образом, между двумя молитвами проходит 20–25 минут, которые большинство прихожан в синагоге и в самом деле проводят за досужими разговорами или размышлениями о смысле тех или иных мест Священного Писания – идти домой, чтобы через 5–10 минут снова вернуться в синагогу, просто не имеет смысла.
Но, как легко заметить, это время приходится на сумерки, то есть на совершенно особый период времени суток, называемом на иврите «эрев». Обычно слово это переводится как «вечер», но это – не совсем точный перевод. На самом деле правильнее было бы перевести «эрев» как «сумерки», а если уж делать с этого слова кальку на русский язык, то оно должно звучать как «время смешения», ибо происходит от глагола «леитарэв» – «смешиваться». Сумерки – это и в самом деле, с точки зрения иудаизма, время смешения тьмы и света, кажущегося и реального, правды и вымысла.
Шехтер отнюдь не случайно избирает для своего рассказа этот час суток – поди разберись в неясном свете «сумерек», кто из героев, высказывая свое мнение по поводу рассказа собеседника, прав, а кто ошибается, да и является ли сам этот рассказ самой что ни на есть правдой, или просто притчей, либо красивой сказкой с поучительным концом.
Словом, писатель, вслушиваясь в рассказы завсегдатаев синагоги «Ноам алихот», занимает роль стороннего наблюдателя, предлагая читателю выбрать те ответы на заданные загадки, которые ему больше по душе.
К примеру, читатель должен сам решить, действительно ли молитва реб Вульфа на могиле великого раввина Йосефа Каро в мгновение ока «ретроактивно», то есть «задним числом», изменила действительность, превратив никому не нужную старую деву в счастливую невесту, или же реб Вульф все это себе попросту вообразил, а девушка была обручена уже в тот момент, когда пришла на могилу? Или что именно спасло от рака героя Войны Судного дня – страстное заступничество перед Богом его друзей или современная медицина? И в самом ли деле в «пляжной истории» имело место чудо «воскрешения из мертвых» или санитар «скорой помощи» просто поспешил с констатацией смерти авреха?
Но несомненно одно: сверхидею этого рассказа составляет один из центральных вопросов еврейской философии – о том, способен ли человек силой своей молитвы или своими поступками изменить действительность, упросить Всевышнего отменить уже, казалось бы, вынесенный Им приговор или «зачесть» в качестве уплаты за грехи прежние заслуги самого грешника или близких ему людей?
Точнее, ответ на этот вопрос в иудаизме давно известен, и две истории из этого рассказа – о больном раком командире и утонувшем аврехе – лишь иллюстрируют этот ответ: да, возможен.
С этой точки зрения наиболее поучительной предстает как раз история об аврехе, написанная вполне в духе прозы религиозных еврейских писателей. Нет никакого сомнения, что в тот момент, когда один из аврехов смеется над своими товарищами, спорящими на пляже о Талмуде, то есть продолжающими и здесь учить Тору, он совершает, с точки зрения иудаизма, страшный грех. Ведь изучение Торы – главная задача и смысл жизни любого еврея, и каждый еврей должен заниматься этим денно и нощно. Шехтер не говорит, кто именно из аврехов начал тонуть, однако, по канонам уже упомянутой выше литературной традиции, это должен быть как раз тот самый аврех, который согрешил, выразив сомнение по поводу целесообразности изучения Торы на пляжном песочке.
Санитар констатирует его смерть, но в этот самый момент один из его товарищей выражает готовность отдать за его воскрешение свою заслугу целого года изучения Торы. И награда за эту заповедь оказывается такова, что на глазах у толпы происходит величайшее из чудес – самое настоящее чудо воскрешения из мертвых.
Вопрос, который ставит история реб Вульфа, куда более сложен: а может ли страстная, искренняя молитва, да еще и сказанная в особом месте изменить действительность «ретроактивно», так сказать, «задним числом», то есть сделать так, чтобы желаемое событие не просто произошло, а произошло… в прошлом?
Тут надо отметить, что еврейская практика молитвы на могилах великих праведников не имеет ничего общего с культом поклонения мертвым и верой в то, что их души могут выступить в качестве посредников между живыми людьми и Богом. Не вдаваясь сейчас в тонкости Каббалы – тайного еврейского мистического учения, – скажу лишь, что иудаизм рассматривает такие могилы как места, где открываются особые каналы связи с Богом, толща, отделяющая человека от Небес, утончается и просьбы, ранее застревавшие в ней, могут достигнуть Всевышнего. Поэтому религиозные евреи (особенно представители различных направлений хасидизма) часто отправляются на могилы великих мудрецов, раввинов и праведников, чтобы вознести Творцу молитву с вполне конкретными просьбами – ниспослать выздоровление от тяжелой болезни, помочь найти жениха, родить ребенка и т. д.
Именно с такой просьбой – помочь ему в изучении книги «Шулхан Арух» отправляется реб Вульф на могилу ее автора – великого законоучителя Йосефа Каро. Там он сталкивается с явно засидевшейся в девках некрасивой девушкой и от всего сердца желает ей выйти замуж. А затем с изумлением узнает, что девушка уже обручена – возможно, потому, что его молитва оказалась настолько действенной, что… изменила прошлое. Но ведь существует и другое объяснение: просьба реб Вульфа была вообще излишней.
Какой из этих двух ответов является правильным, читатель, как уже было сказано, должен решить для себя сам.
Основную же часть рассказа составляет мастерски выписанная история некого раввина Овадьи с острова Кубы, посвященная разбору, по сути дела, все того же вопроса: насколько своими поступками мы в состоянии менять действительность и как далеко простирается личная ответственность каждого еврея за его проступки? И рассказываемая автором история призвана убедить читателя, что не только вольные, но и невольные грехи могут в итоге отразиться как на жизни самого человека, так и на жизни многих поколений его потомков.
В сущности, перед нами – одна из множества имеющихся в еврейском фольклоре историй о том, что невозвращенный долг тяжким грузом повисает на совести человека и последствия такого проступка могут преследовать его не только в нашем мире, но и после смерти. Трактат «Пиркей авот» («Поучения отцов») говорит по этому поводу: поскольку все в этом мире, включая и всю имеющуюся наличность, принадлежит Творцу, то человек, одалживающий деньги у своего ближнего, как бы берет их взаймы у самого Бога. Именно Всевышний, а не кто-либо другой, является истинным Кредитором. И если должник не вернет взятую ссуду при жизни, то Творец, во-первых, найдет способ вознаграждения заимодавца за потерянные им деньги, а, во-вторых, в любом случае, тем или иным путем взыщет их с должника. Пусть не в этом, а в следующем перевоплощении, пусть не с него, а с его потомков…
В новелле Шехтера наказанием за невыплаченный долг становится ранняя смерть глав нескольких поколений большого купеческого рода, причем никто не может понять, за что именно эти праведные и благочестивые люди наказываются столь страшным образом. Такая же судьба должна постигнуть и самого раввина Овадью, но являющийся ему во сне предок упорно подсказывает, где следует искать причину этого бедствия. И в конце концов героя новеллы осеняет необходимое решение: он открывает старые гроссбухи и обнаруживает в них запись о неуплаченном долге. Тут-то выясняется, что вернуть старый долг рав Овадия может очень просто – выдав замуж дочь за потомка того самого португальца, у которого его предок одалживал деньги. И, разумеется, дав за дочерью богатое приданое. Таким образом, в новелле реализуется еще один принцип иудаизма, согласно которому Бог, посылая болезнь, всегда одновременно посылает и лекарство от этой болезни и нужно лишь понять, где спрятаны заветный пузырек или «облатка» с «таблетками».
И, наконец, безусловно, к каждому еврею обращены заключительные слова письма раввина Овадьи, звучащие, как последние аккорды блестяще сыгранной пьесы:
«…Жернова моей мельницы затихают, Всевышний благословил меня, словно Авраама, отца нашего, доброй старостью, и близок день, когда я предстану перед Судом праведным. Будущее меня страшит, беспрестанные сомнения терзают мою душу: был ли я достаточно усерден в изучении Закона и выполнении заповедей? Прошу вас, молитесь о моей доле в будущем мире, потому что Б-г благосклонен к вашим молитвам…
Ваш друг, преданный вам душой и сердцем, в слезах пишущий эти строки».
Теперь, с учетом всего вышесказанного, понятно, почему рава Овадью страшит будущее и почему он непрестанно спрашивает себя, был ли он достаточно усерден в изучении Торы и выполнении заповедей. Ведь даже невольный, неосознанный, порожденный простым невежеством или ленью (то есть недостаточным усердием в изучении Закона и выполнении заповедей) поступок может самым прискорбным образом отразиться и на дальнейшей судьбе собственной души рава Овадьи, и на судьбе его потомков. И уже не расслабившиеся в промежуток между минхой и мааривом прихожане синагоги «Ноам алихот», а живший за много веков до них на другом конце света раввин напоминает читателям о великой силе еврейской молитвы.
Рассказ завершается окончанием «времени смешения» и возвращением героев к реальности, но финал его построен так, что приводит к заключению: нет в нашем материальном мире ничего более реального, чем молитва, слова которой ангелы вплетают «в сияющую корону Всевышнего»…
Рош Римон
В этом рассказе мы вновь оказываемся в синагоге «Ноам алихот», среди знакомых нам уже героев, однако на этот раз Шехтер приглашает читателя побывать на самом обычном уроке по изучению Талмуда. Именно так он, как правило, и протекает: разбирая приводимую в Талмуде ситуацию и мнения мудрецов по ее поводу, участники обсуждения делятся своим видением данной проблемы и приводят в качестве доказательства различные истории из собственного жизненного опыта.
В данном случае Шехтер, вне сомнения, не случайно в качестве темы урока приводит известную талмудическую дилемму о том, как следует поступить мужчине в случае, если после свадьбы выяснилось, что его невеста, вопреки ожиданиям, не была девственницей. Закон Торы однозначен: при разводе супруг должен выплатить компенсацию жене, которую он взял девственницей, как минимум, двести золотых, но если он не был первым в ее жизни мужчиной, то сумма компенсации уменьшается вдвое.
В разбираемом случае жена потеряла девственность в результате изнасилования, но вот тут-то и возникает весьма щепетильная нравственная, юридическая и религиозная дилемма.
Если это изнасилование было совершено до помолвки, то есть заключения соглашения о будущем браке, то невеста была прекрасно осведомлена о том, что не является девственницей, и попросту решила обмануть своего будущего супруга.
Но если она была изнасилована после помолвки, то есть когда она, в соответствии с еврейским законом, уже обязалась хранить верность супругу, выходит, что в момент дачи этих обязательств она говорила правду и не ее вина, а ее беда, что они были нарушены…
Однако в рассказе эта талмудическая проблема переплетается с историей об изнасилованной жене коэна – потомка первосвященника Аарона, которым, согласно Торе, запрещено жить с изнасилованной женщиной. В сущности, автор довольно подробно раскрывает все связанные с этим преступлением (возможно, как выясняется, и не совершенным) коллизии, и добавить к этому нечего.
Но вот что любопытно: если коэн, о котором идет речь в рассказе, и в самом деле не хотел разводиться с женой, то в его интересах сохранить все происшедшее в тайне. И даже после того, как выяснилось, что она забеременела то ли от него, то ли от насильника, и он захотел обратиться за советом к раввину, это тоже не должно было стать достоянием общественности. А между тем, как верно замечает Нисим, история об изнасиловании жены коэна известна едва ли не всему городу.
И это означает, вероятно, что в самой этой истории заключен некий тайный поучительный смысл, не меньший, чем в истории о разводе с женой, которая не сумела сохранить девственность до свадьбы. Но какой?!
Для того чтобы понять это, возможно, стоит вспомнить то, что Библия уподобляет взаимоотношения еврейского народа с Богом взаимоотношениям между супругами. С этой точки зрения вся история об изнасилованной жене коэна предстает в ином свете: даже если еврейский народ и в самом деле был изнасилован в духовном смысле этого слова, даже если злодеи сделали все для того, чтобы он оставил Тору и ее заповеди, Всевышний, подобно коэну из рассказа, не желает об этом слышать. И, «закрывая уши», заявляя, что Он «не верит» в это изнасилование, Бог утверждает, что брачный союз межу Ним и избранным Им народом остается в силе.
Если мы примем эту версию, то становится понятно, почему рассказ называется «Рош римон» – «головка граната». Именно так – «рош римон» – называют обычно круглые серебряные или деревянные набалдашники, надеваемые в качестве украшения на свиток Торы – материальное доказательство союза между Богом и потомками Авраама, Исаака и Иакова.
Именно так, если обратил внимание читатель, называется улица, на которой якобы живет тот самый коэн, чья жена была изнасилована.
Таким образом, вся эта история с изнасилованием вырастает в рассказе до символа подлинной любви Бога к Своему народу и, соответственно, самозабвенной, несмотря на самые трагические перипетии истории, любви и верности этого народа Своему Богу.
Пульса де-нура
О существовании каббалистического обряда-проклятия, носящего название «Пульса де-нура» широкой израильской, а затем и мировой общественности стало известно в 1995 году. Летом того года выходец из России Авигдор Эскин провел этот обряд в отношении тогдашнего премьер-министра Израиля Ицхака Рабина, о чем немедленно сообщил израильским СМИ.
Сам Эскин не скрывал, что совершил обряд «пульса де-нура» в отношении Рабина потому, что считает заключенные им соглашения с палестинцами противоречащими заповедям Бога и гибельными для Израиля. Спустя несколько месяцев после этого премьер-министр Ицхак Рабин был убит.
В 2005 году «пульса де-нура» по тем же причинам был проведен в Цфате на кладбище каббалистов в отношении премьер-министра Израиля Ариэля Шарона. Прошло еще несколько месяцев – и Ариэль Шарон впал в кому.
И убийство Рабина, и роковую болезнь Шарона многие в Израиле связывают именно с «пульса де-нура», и, таким образом, для израильского читателя этого рассказа понятно, что его действие разворачивается в наши дни, как ясно ему и то, о чем именно идет речь и что составляет предмет очередной дискуссии в уже хорошо знакомой ему синагоге «Ноам алихот».
В переводе с арамейского «пульса де-нура» означает «удар огня». Суть этого обряда состоит в прямом обращении к Небесному Суду с конкретным обвинением против того или иного человека и с требованием для него самого сурового наказания. Однако тот, кто прибегает к данному обряду, должен помнить, что «пульса де-нура» представляет собой обоюдоострый огненный меч: в случае, если обвинение является безосновательным, никакая кара на голову обвиняемого не падет. Более того – наказание, которое просил для своего врага или обидчика непосредственный организатор обряда «пульса де-нура» (а чтобы он возымел силу, в нем должны участвовать десять взрослых мужчин), обрушится на него самого.
Таким образом, «пульса де-нура» – если даже допустить, что данный обряд и в самом деле обладает реальной силой, – не может нанести никакого вреда невиновному, чистому перед Богом и людьми человеку.
Данный рассказ Шехтера является великолепной иллюстрацией к трактовке иудаизмом сущности проклятия, хотя, как обычно, одной этой темой не исчерпывается.
В сущности, весь рассказ распадает