Ярослава Евсеева
Настоящее произведение представляет собой венок сонетов, в котором первая строка цикла является в то же время последней его строкой, а последняя строка каждого из составляющих цикл стихотворений служит одновременно и началом следующего.
Образующаяся при этом замкнутая круговая структура имеет в данном случае особое значение. Прежде всего, она отображает парадоксальное (с т. зр. человека) божественное пространство-время. Фактически и само это обозначение «пространство-время» (или хронотоп) носит, вследствие своей антропоморфности, условный характер: по словам самогό Донна, следующего здесь учению Аристотеля, «by spheres time was created» (сонет №2, «Annunciation»), т.е. возникновение времени, как, собственно говоря, и заполненного предметами пространства, относится к началу сотворения мира, тогда как Бог предвечен акту творения. Как бы то ни было, то, что может быть условно названо «божественным пространством-временем», организуется в цикле Джона Донна (здесь автор концентрирует и силой стиха потенцирует известные ему доктрины отцов церкви, в частности св. Августина Аврелия) радикально противоречивым образом.
Божественный хронотоп – это гармоничное единство противоположностей, создающее непостижимость, непрозрачность образа Бога для человека и подчёркивающееся в сонетах Донна обилием антонимов и антитез («all changing unchanged», сонет №1, «Deigne at my hands…», называемый также «La Corona»; «strong Ramme.,. mild Lambe», сонет №7, «Ascention» и др.)
В указанном выше сонете «Annunciation» поэт обращается к Деве Марии: «thou art now… thy Father’ mother.., Immensitie cloystered in thy deare wombe». Тем самым пространство становится метафизически асимметричным, способным бесконечно сгущаться и разрежаться, так чтобы ограниченный предмет мог вместить безграничное. А время размещает события скорее в парадигматическом, нежели синтагматическом, ключе, в результате чего они – те из них, что имеют отношение к божественной «реальности»,- не получают перед другими права хронологического первенства. Подобное неиерархическое пространство-время, не имеющее вершин (углов), где всё содержится во всём (и всё содержится в Боге) может быть описано с помощью одной только структуры, а именно круга, считавшегося у неоплатоников самой совершенной фигурой. Круг традиционно выступает в качестве символа Бога ещё и потому, что Бог не имеет ни начала, ни конца, Он вечен и неизменен. Таким образом, Бог включается в линейный эсхатологический хронотоп лишь на этапе земного воплощения, в контексте человеческой истории; так что данный хронотоп принимает следующий вид,
|
|
где 1 – начало пространства и времени;
2 – сотворение человека;
3 – первое пришествие Христа (от Благовещения до Вознесения);
4 – второе пришествие Христа и Судный День.
Однако если отрешиться от формального взгляда со стороны, то можно наблюдать, что субъективный человеческий хронотоп также свёрнут, скруглён, поскольку само знание об индивидуальном конце и коллективном спасении в конце общечеловеческой истории привносит эти события в актуальный момент жизни человека, и он живёт в свете грядущего, которое приобретает для него статус такой же реальности, как и всё происходящее с ним в настоящее время. («Salvation to all that will is nigh»: cонет №1.) В результате, это пространство-время может выглядеть и таким образом,
|
|
где 1 – настоящий момент жизни человека;
2 – смерть индивида;
3 – конец человеческой истории.
Итак, организация настоящего цикла представляет собой круг, либо кольцо – тем самым делается больший акцент на преданности Богу, нерушимости связи с Ним; и как обратная сторона – спаянность элементов цикла.
На текстовом уровне это выражается в разного рода эвфонических сцеплениях, таких как, например, аллитерация («this crown of prayer and praise», первая и последняя строка цикла, «strong sober thirst», сонет №1, «May then sinnes sleep, and deaths soon from me passe», сонет №6, «Resurrection»), однокоренные противопоставления и перегласовки («changing – unchanged», «end – endless», первый сонет; «the last and everlasting day», последняя строка «Resurrection» – первая строка «Ascention»), эмфазы, создаваемые посредством повтора с инверсией, либо неполного хиазма («But first Hee, and Hee first enters the way», «Ascention») и т. д.
С другой стороны, принципиальная переплетённость отдельных сонетов создаёт ассоциацию с венком (что находит своё отражение и в названии самóй формы – «венок сонетов») или же цепью. Последняя, помимо общего значения единения, символизирует также союз неба и земли. Тогда как под золотой цепью подразумевается молитва Иисуса, связывающая Творца и Его творение.
И, наконец, все указанные смыслы – круга, кольца, цепи, как, собственно, и золота, ещё одного традиционного божественного символа, –сливаются воедино в образе короны, давшей название циклу. Корона – это и нимб, и воплощение солнца. Подобная интерпретация отразилась в последнем сонете цикла, «Ascention», где восставший Христос называется Донном не только «Sonne», но и «Sunne» (поэтический эффект усилен омофонной перегласовкой); тем самым происходит осмысление образа Иисуса через атрибуты светила – способность освещать тьму, а также ежедневный восход, т. е., иными словами, воскресение и вечность.
|
|
Короной славы поэт увенчивает Бога («Deigne at my hands this crown of prayer and praise», первая и последняя строка цикла) и желает быть увенчан в ответ, поскольку корона – это ещё и венец, воплощающий в себе идею конца и воздаяния по заслугам («The ends crown our workes, but Thou crown’st our ends», первый сонет). Причём в качестве высшей возможной награды выступает терновый венец Христа («Thy thorny crown»), противопоставляемый по принципу «земное – небесное, вечное – суетное» венку из роз императора Цезаря, пародией на который тот и являлся. С другой стороны, терновый венец составляет оппозицию и с лавровым венком, которым в античности награждали триумфаторов, в т. ч. поэтов, и который, с т. зр. Донна как поэта христианского составляет символ преходящего – увядающего – признания («a vile crown of fraile bayes»), в отличие от венца вечной небесной славы («a crown of Glory, which doth flower alwayes»). (Все цитаты – сонет №1.)
Особым статусом, также иллюстрируя идею короны в различных её проявлениях, обладает первый сонет. Предшествуя последующим стихотворениям, он, поскольку последняя строка завершающего сонета является в то же время и первой строкой первого, одновременно и венчает цикл. Подобно тому, как Христос, предстоя человеку, венчает его земное существование. Таким образом, организация данного сонетного цикла схематично может быть представлена в следующем ключе:
Почему цикл носит название «La Corona»? По Х. Гардинер [5; 6, стр. 620], многие идеи, нашедшие своё отражение прежде всего в первом сонете, были почерпнуты Донном из латинского молитвенника, единственного имевшего хождение на тот момент. Действительно, даже получивший всеобщее признание перевод Библии на английский язык, т. н. Библия короля Иакова, был создан в 1611 году, через несколько лет после написания цикла “La Corona”. (Точная датировка венка сонетов Донна не установлена, его относят к 1606-1609 годам. Наличие же артикля в названии “La Corona” – в латинском языке артиклей нет, – видимо, должно объяснятся тем, что латинские источники, которыми пользовался автор, были написаны на неклассической латыни, как известно испытавшей влияние, в т. ч. на свой грамматический строй, вновь образованных романских языков. Хотя здесь возможны и некоторые итальянские или испанские аллюзии.) Вместе с тем подобное название, по сравнению с потенциальным английским «The Crown» (в ряде рукописных вариантов текста оно также значится), помещает данный сонетный цикл в более широкую, прежде всего богословскую, традицию, а кроме того, придаёт его звучанию бóльшую торжественность и небудничную значимость.
Кстати говоря, русский перевод цикла, осуществлённый Д. Щедровицким, озаглавлен «Венок сонетов», а первый сонет носит название «Венок». Тогда как авторское название сонетного цикла, «La Corona», отнюдь не сводится к обозначению поэтической формы, а семантический объём слова «венок» далеко не покрывает всех значений слова «corona» и «crown» – венку в оригинале, наоборот, придаётся достаточно негативный смысл («лавровый венок»).
Цикл включает в себя семь сонетов. При этом первый сонет представляет собой молитву-восхваление и является в определённом смысле развёртыванием заглавия. Шесть же последующих сонетов образуют внутреннее единство. Они служат своеобразным переосмыслением основных вех земной жизни Иисуса, составляя параллель с шестью днями творения Бога-Отца. Кроме того, например, для св. Августина, чьи воззрения оказали значительное влияние на творчество Джона Донна, число шесть представлялось важным в силу того, что оно может рассматриваться как сумма трёх первых чисел. С другой стороны, заглавный сонет является неотъемлемой частью цикла, и последний в таком случае состоит из семи компонентов. Символика числа семь носит в христианском богословии средневековья и раннего Нового времени достаточно разработанный характер. Выделялись, в частности, семь смертных грехов и семь добродетелей, семь святых таинств, семь просьб в молитве «Отче наш» и др. Но семь – это также и минимальный завершëнный цикл, восходящий к последовательности из шести дней труда и одного дня отдыха, которая была задана Создателем в процессе творения.
В заключение необходимо отметить, что существенным аспектом организации цикла является также то, как автор реализует своё присутствие в тексте. Поэт перемещается в пространстве-времени земного существования Христа, помещает себя в центр событий, маркируя некоторые из них как настоящие или прошлые, другие как предстоящие. Причём лирический герой может, во-первых, принимать на себя роль включённого наблюдателя, способного обращаться к Иисусу, Деве Марии, Иосифу, и, во-вторых, в ряде моментов, представляющих наибольшую значимость – таких, как, например, Рождество Христово, – он более не олицетворяет себя со своей душой, а отделяет последнюю от остальной части своего существа и делает именно её, как в большей мере соответствующую божественному характеру описываемых событий, непосредственной участницей всего происходящего, причастной каждому мгновению новозаветной истории:
Seest thou, my Soul, with thy faiths eye, how He
Which fils all place, yet none holds Him, doth lye?
Was not His pity towards thee wondrous high,
That would have need to be pitied by thee?
Kiss Him, and with Him into Egypt go,
With His kind mother, who partakes thy woe.
(Строки 9-14, сонет №3, «Nativitie».)
Так внутри венка сонетов образуется сложный многомерный хронотоп, отражающий различные аспекты выстраивания картины божественного, каким оно предстаёт в авторском понимании.
Список литературы
1. Donne J. La Corona// The Complete English Poems/ Ed. by A.J. Smith. Penguin Books, 1971.
2. Тюкин В.П. Венок сонетов в русской поэзии XX века// Проблемы теории стиха/ Отв. ред. В.Е. Холшевников. Л., 1984.
3. Щедровицкий Д. Венок сонетов// Английский сонет XVI – XIX веков: Сборник/ Сост. А.Л. Зорин. М., 1990. С. 247 - 253.
4. Энциклопедический словарь символов/ Авт.-сост. Н.А. Истомина. М., 2003.
5. Gardner H. The Religious Poetry of John Donne// https://geocities.com/milleldred/donnegardner.html.
6. Smith A.J. Notes for pp. 306 – 309// Donne J. The Complete English Poems/ Ed. by A.J. Smith. Penguin Books, 1971. Pp. 619 – 624.
Приложение
Джон Донн «La Сorona»
LA CORONA
Deign at my hands this crown of prayer and praise,
Weaved in my lone devout melancholy,
Thou which of good hast, yea, art treasury,
All changing unchanged Ancient of days.
But do not with a vile crown of frail bays
Reward my Muse's white sincerity;
But what Thy thorny crown gain'd, that give me,
A crown of glory, which doth flower always.
The ends crown our works, but Thou crown'st our ends,
For at our ends begins our endless rest.
The first last end, now zealously possess'd,
With a strong sober thirst my soul attends.
'Tis time that heart and voice be lifted high;
Salvation to all that will is nigh.
ANNUNCIATION.
Salvation to all that will is nigh;
That All, which always is all everywhere,
Which cannot sin, and yet all sins must bear,
Which cannot die, yet cannot choose but die,
Lo! faithful Virgin, yields Himself to lie
In prison, in thy womb; and though He there
Can take no sin, nor thou give, yet He'll wear,
Taken from thence, flesh, which death's force may try.
Ere by the spheres time was created thou
Wast in His mind, who is thy Son, and Brother;
Whom thou conceivest, conceived; yea, thou art now
Thy Maker's maker, and thy Father's mother,
Thou hast light in dark, and shutt'st in little room
Immensity, cloister'd in thy dear womb.
NATIVITY
Immensity, cloister'd in thy dear womb,
Now leaves His well-beloved imprisonment.
There he hath made himself to his intent
Weak enough, now into our world to come.
But O! for thee, for Him, hath th' inn no room?
Yet lay Him in this stall, and from th' orient,
Stars, and wise men will travel to prevent
The effects of Herod's jealous general doom.
See'st thou, my soul, with thy faith's eye, how He
Which fills all place, yet none holds Him, doth lie?
Was not His pity towards thee wondrous high,
That would have need to be pitied by thee?
Kiss Him, and with Him into Egypt go,
With His kind mother, who partakes thy woe.
TEMPLE.
With His kind mother, who partakes thy woe,
Joseph, turn back; see where your child doth sit,
Blowing, yea blowing out those sparks of wit,
Which Himself on the doctors did bestow.
The Word but lately could not speak, and lo!
It suddenly speaks wonders; whence comes it,
That all which was, and all which should be writ,
A shallow seeming child should deeply know?
His Godhead was not soul to His manhood,
Nor had time mellow'd Him to this ripeness;
But as for one which hath a long task, 'tis good,
With the sun to begin His business,
He in His age's morning thus began,
By miracles exceeding power of man.
CRUCIFYING
By miracles exceeding power of man,
He faith in some, envy in some begat,
For, what weak spirits admire, ambitious hate:
In both affections many to Him ran.
But O! the worst are most, they will and can,
Alas! and do, unto th' Immaculate,
Whose creature Fate is, now prescribe a fate,
Measuring self-life's infinity to span,
Nay to an inch.Lo! where condemned He
Bears His own cross, with pain, yet by and by
When it bears him, He must bear more and die.
Now Thou art lifted up, draw me to Thee,
And at Thy death giving such liberal dole,
Moist with one drop of Thy blood my dry soul.
RESURRECTION.
Moist with one drop of Thy blood, my dry soul
Shall - though she now be in extreme degree
Too stony hard, and yet too fleshly - be
Freed by that drop, from being starved, hard or foul,
And life by this death abled shall control
Death, whom Thy death slew; nor shall to me
Fear of first or last death bring misery,
If in thy life-book my name thou enroll.
Flesh in that long sleep is not putrified,
But made that there, of which, and for which it was
Nor can by other means be glorified.
May then sin's sleep and death soon from me pass,
That waked from both, I again risen may
Salute the last and everlasting day.
ASCENSION
Salute the last and everlasting day,
Joy at th' uprising of this Sun, and Son,
Ye whose true tears, or tribulation
Have purely wash'd, or burnt your drossy clay.
Behold, the Highest, parting hence away,
Lightens the dark clouds, which He treads upon;
Nor doth He by ascending show alone,
But first He, and He first enters the way.
O strong Ram, which hast batter'd heaven for me!
Mild Lamb, which with Thy Blood hast mark'd the path
Bright Torch, which shinest, that I the way may see
O, with Thy own Blood quench Thy own just wrath;
And if Thy Holy Spirit my Muse did raise,
Deign at my hands this crown of prayer and praise.
Donne, John. Poems of John Donne.vol I. E. K. Chambers, ed. London: Lawrence & Bullen, 1896. 152-156.