Зримость (visibility – видимость, заметность, возможность увидеть)
Возможность внушить информацию своей внешностью традиционно связана с проблемой «зримости» той или иной стигмы – иными словами, с тем, насколько хорошо эта стигма способна сообщать о том, что данный индивид обладает ею. Например, выздоровевшие душевнобольные и неженатые будущие отцы похожи в том, что этот их статус не сразу заметен; и, напротив, мы сразу замечаем слепого. Конечно, решающую роль здесь играет зримость. Для индивида чрезвычайно важно, что именно его внешность постоянно сообщает о его социальной идентичности всем, с кем он пересекается. Последствия подобной самопрезентации, когда индивид волей-неволей представляет себя широкой публике, могут быть не столь значительны в случае отдельно взятых контактов. Однако каждый контакт ведет к тем или иным последствиям, и все вместе они могут быть весьма существенны. Имеющаяся обыденная информация об индивиде составляет основу, от которой он отталкивается, выбирая свою линию поведения соответственно видимой стигме. Именно в силу этих причин, любое изменение в том, как индивид презентирует себя (что происходит всегда и везде), жизненно важно. Вероятно, в первую очередь этот факт и навел греков на мысль о стигме.
Поскольку мы замечаем стигму других людей, как правило, посредством зрения, термин «зримость» здесь, наверное, порождает меньше всего недоразумений. Вообще-то, точнее здесь был бы более общий термин «возможность восприятия» [perceptability], а лучше – «заметность» [evidentness]. В конце концов, заикание – очень «зримый» [visible] недостаток, но мы замечаем его прежде всего на слух, а не зрительно. Однако, прежде чем использовать понятие «зримости» даже с этими оговорками, необходимо четко отделить его от трех других идей, с которыми его часто путают.
|
|
Во-первых, зримость стигмы следует отличать от «знания-о-её-существовании». Когда стигма того или иного индивида очень заметна, сам факт его контакта с другими людьми сделает эту стигму им известной. Однако, помимо зримости в настоящий момент, есть и другой фактор, определяющий, известно ли другим о стигме данного индивида. Этот фактор – наличие у них какой-либо предварительной информации о нем; это могут быть сплетни или более ранний контакт, во время которого стигма так или иначе проявлялась.
Во-вторых, видимость следует отличать от «навязчивой заметности» [obtrusiveness] – последняя принадлежит к группе черт, первичных по отношению к зримости стигмы. Даже когда стигма воспринимается сразу же, нельзя сказать наверняка, как сильно она повлияет на ход взаимодействия. Например, на деловой встрече сразу же замечаешь участника в инвалидной коляске, однако когда все сидят за столом, порою довольно легко забываешь о том, что он инвалид. C другой стороны, стоит человеку с дефектом речи (т.е. значительно менее беспомощному по сравнению с тем, кто в инвалидной коляске) раскрыть рот, и его недостаток тут же станет очевиден; он будет постоянно напоминать о себе в течение всего разговора. Сама механика восприятия на слух постоянно притягивает внимание к этому недостатку, требуя ясного и скорого ответа – который постоянно поступает с запозданием. Можно добавить, что один и тот же недостаток может проявляться по-разному (степень его «навязчивой заметности» будет различной). Например, слепой, передвигающийся с белой тросточкой, совершенно очевидно показывает свою слепоту; однако, стоит нам однажды обратить внимание на этот стигматизирующий символ, и в дальнейшем мы можем порой не замечать его, равно как и то, что он обозначает. Однако то, что слепой человек не оборачивает лица к собеседнику и тем самым раз за разом не соблюдает этикет общения, постоянно нарушает механизм обратной связи в случае устного взаимодействия.
|
|
В-третьих, зримость стигмы (так же, как и ее «навязчивую заметность») следует отличать от возможности воспринять ее, так сказать, «средоточие» [perceived focus]. Как правило, мы вырабатываем определенные представления – неважно, объективно обоснованные или нет – относительно того, для какой сферы жизнедеятельности данная стигма делает носящего ее индивида непригодным. Например, уродливость имеет значение прежде всего в ситуациях социальных, ибо лишает нас удовольствия, которое мы могли бы получить от общения с этим человеком, будь он красивым. Мы видим, однако, что это качество никак не скажется на компетентности этого человека при выполнении им тех или иных задач в изоляции от других людей; хотя, конечно, и здесь мы можем быть настроены против него просто потому, что нам неприятно на него смотреть. Значит, уродливость является стигмой, сосредоточенной в социальных ситуациях. Другие стигмы, скажем, заболевание диабетом[87], сначала никак не влияют на восприятие нами данного индивида при близком общении с ним. Они заставляют нас иначе относится к носящему их индивиду (например, при назначении его на рабочее место) и влияют на непосредственное социальное взаимодействие только в случае, если, например, стигматизированный индивид попытался утаить свою особенность и не уверен, что ему это удалось, или если другие знают о ней и мучительно пытаются ее не замечать. Многие стигмы занимают промежуточное положение между этими двумя крайностями с точки зрения своего «средоточия»; факт их восприятия сразу оказывает влияние на многие сферы жизни. Например, больной церебральным параличом может тяготить нас в случае непосредственной коммуникации[88], при этом мы также можем сомневаться в его способности выполнить ту или иную работу в одиночку.
|
|
Таким образом, проблему зримости следует отличать от некоторых других вопросов: «знания-о-существовании» данного качества, его «навязчивой заметности» и «воспринимаемого средоточия». При этом мы не касаемся негласного предположения о том, что в процесс разглядывания так или иначе будет вовлечена публика в целом. Однако, как мы увидим ниже, среди этих людей могут оказаться и специалисты по раскрытию идентичности, чья подготовка позволяет сразу же замечать то, что непрофессионал оставит без внимания. Врач, повстречавший на улице мужчину с воспаленной покрасневшей роговицей глаз и неровными зубами, сразу идентифицирует в нем человека, у которого два явных признака синдрома Хатчинсона и, может быть, сифилис. Другие люди, также видевшие этого человека, но не имеющие медицинского образования, не обратят на него особого внимания. Таким образом, в целом, прежде чем говорить о степени зримости [стигмы], следует обозначить способность аудитории к декодированию.
Биография
Независимо от того, хранится ли биография индивида в памяти его близких или в личном деле по месту работы, осуществляется ли хранение информации о собственной идентичности людьми или предоставлено бумагам, человек является сущностью, в отношении которой можно фиксировать определенные факты – тетрадь, где он может марать листы, покрывая их описаниями своих деяний, всегда к его услугам. Человек неизбежно является объектом биографического описания[89].
Хотя социальные ученые и обращались к анализу биографии, особенно ее формы, описывающей продвижение по карьерной лестнице, общим характеристикам этого понятия уделялось недостаточно внимания; исключение составляет констатация того факта, что порою биография в значительной мере конструируется задним числом. Социальная роль как понятие и как формальный элемент социальной организации была тщательно исследована, однако биография оставалась без внимания.
Говоря о биографиях, прежде всего, необходимо отметить, что мы исходим из того, что у индивида может быть только одна биография; этот факт гарантирован не столько законами общества, сколько законами физики. Как наглядно показывает история, описанная в мюзикле «Доктор Джекил и мистер Хайд»[90], все, что когда-либо делал и в принципе способен сделать индивид, понимается как факт, могущий быть вписанным в его биографию, даже если мы нанимаем частного детектива, специалиста по составлению биографий, чтобы он восполнил недостающие факты и соединил их между собой. Каким бы негодяем ни был человек, сколь бы лживым, скрытным или разорванным ни казалось его существование, сколько бы взлетов, падений и повторов нам ни виделось в нем, подлинные факты его деятельности не могут противоречить друг другу и быть не связанными между собой. Обратите внимание на яркий контраст между всеобъемлющей единственностью линии жизни и множественностью «я» (самостей), которую мы обнаруживаем в одном индивиде, если посмотрим на него с точки зрения выполняемых им социальных ролей: при условии, что роль и аудитория четко разграничены, ему довольно легко удается сохранять одновременно несколько своих «я» и порою даже говорить, что он – уже не тот, кем был когда-то.
Эти исходные положения о природе идентичности личности [personal identity] выводят нас на фактор, важный в подобных рассуждениях, – речь идет о степени «информационной связанности» [informational connectedness]. Если мы знаем основные социальные факты о том или ином человеке (наподобие тех, что сообщаются в некрологах), можем ли мы сказать, насколько тесно они связаны друг с другом или, напротив, насколько они друг от друга далеки, – если при измерении мы руководствуемся тем, как часто знающие один факт знают и другой? На более общем уровне: если мы знаем основные социальные факты о данном индивиде, то в какой мере те из нас, кому известны некоторые из этих фактов, знают и многие другие?
Следует различать искажение социальной репрезентации идентичности и искажение личной репрезентации идентичности. Бизнесмен из высшего среднего класса, пытающийся наверстать упущенный уик-энд, одевшись «попроще» и отправившись на дешевый летний курорт, искажает свою социальную идентичность; прописываясь в мотеле под именем мистера Смита, он искажает свою личную идентичность. И, независимо от того, идет ли речь о социальной или личной идентичности, можно отличить самопрезентацию [предполагающую искажение идентичности], имеющую целью доказать, что этот человек является тем, кем он на самом деле не является, от самопрезентации, имеющей целью доказать, что этот человек не является тем, кто он есть на самом деле.
В целом, как уже подразумевалось ранее, нормы в отношении социальной идентичности связаны с типами ролевых репертуаров или совокупностью образов [profiles], которые мы считаем позволительными для того или иного конкретного индивида, – или, по выражению Ллойда Уорнера, с «социальной индивидуальностью» [social personality][91]. Мы не ожидаем, что в игре в пул будет жульничать женщина или академический ученый, но не удивимся, если таким жуликом окажется рабочий-итальянец или негр из городских кварталов. Однако нормы в отношении личной идентичности касаются не диапазона допустимых комбинаций социальных качеств, а типа информационного контроля, доступного данному индивиду. Темное прошлое для индивида – проблема, связанная с его социальной идентичностью; однако то, как он распоряжается информацией относительно своего прошлого, – вопрос личной идентификации. Обладать странным прошлым (странным, конечно, не самим по себе, а для социального окружения, соответствующего нынешней идентичности индивида) – «неправильно» в одном смысле; прожить жизнь обладателя подобного прошлого на глазах у тех, кому о нем неизвестно, может быть «неправильным» совершенно в другом смысле: в первом случае затронуты правила социальной идентичности, во втором – личной.
Среди представителей среднего класса ныне заметна определенная тенденция: чем больше индивид отклоняется в нежелательную сторону от того, чем, по мнению окружающих, он в действительности должен являться (того, что от него ожидается), тем в большей степени он должен делиться информацией о себе, даже если цена подобной откровенности возрастает для него пропорционально степени отклонения. (С другой стороны, сокрытие индивидом чего-либо, что следовало бы обнародовать, не дает нам права задавать ему вопросы, которые заставят его сказать правду или заведомо солгать. Если мы все же задаем ему такой вопрос, возникает двойная неловкость: нам неудобно за собственную бестактность, ему – за утаивание информации. Он может также переживать и из-за того, что в результате его действий мы чувствуем себя виноватыми в том, что поставили его в неловкое положение.) И здесь получается, что право утаивать что-либо можно заслужить, лишь ничего не скрывая.[92] Похоже также, что для того, чтобы управлять своей персональной идентичностью, индивиду необходимо знать, кому он должен рассказывать о себе много, а кому – почти ничего (при этом не исключено, что в обоих случаях он должен воздерживаться от «откровенной» лжи). Предполагается также, что ему потребуется определенная «память» – т.е., в данном случае, точный и ясный отчет в его сознании о фактах прошлого и настоящего, которыми он может быть обязан поделиться с другими.[93]
Рассмотрим теперь отношения между персональной идентичностью и социальной идентичностью и попытаемся выявить некоторые наиболее явные взаимосвязи.
Очевидно, что при конструировании персональной идентичности индивида мы обращаемся – наряду со всей прочей связанной с ним информацией – и к определенным аспектам его социальной идентичности. Очевидно также, что способность идентифицировать индивида на персональном уровне предоставляет нам своего рода устройство памяти [memory device], позволяющее организовывать и объединять информацию о его социальной идентичности; и в ходе этого процесса значение приписываемых социальных характеристик может неуловимо меняться.
Можно предположить, что обладание каким-то постыдным скрытым недостатком становится более значимым, когда люди, от которых данный индивид его утаил, – не посторонние ему, а друзья. Открытие подобного недостатка вредит не только нынешней социальной ситуации, но и сложившимся отношениям; задето не только нынешнее представление об этом человеке в глазах окружающих, но и будущее; рассматриваются не только видимости [appearances], но и репутация в целом. Стигма и попытка скрыть или исправить ее становятся «закрепленной» [fixed] частью персональной идентичности. Именно поэтому мы с большей готовностью ведем себя неподобающим образом, прикрывшись маской[94] или вдали от дома; именно поэтому мы гораздо легче публикуем откровенные материалы анонимно или делаем публичные заявления перед небольшим узким кругом лиц – мы предполагаем, что публика в целом не свяжет раскрытие того или иного факта лично с нами. Поучительный пример в этом отношении являет собой недавно появившаяся информация об Обществе Маттачин – [американской] организации [1951-1976][95], добивавшейся улучшения положения гомосексуалистов, в том числе при помощи издания журнала. Очевидно, что деятельностью, предназначенной для публики, может заниматься расположенное в офисном здании отделение фирмы, при этом другие обитатели здания будут не в курсе того, какие шаги предпринимаются в этом отношении и кем.[96]
Биографические другие
Как и социальная идентичность, личностная идентичность служит для индивида критерием, на основании которого он делит мир других. В первую очередь это деление на знающих и незнающих. Знающие – это те, кто владеет информацией о персональной идентификации индивида; им достаточно увидеть его или услышать его имя, и эта информация сразу же вспомнится. Незнающие – это те, для кого данный индивид – совершеннейший посторонний, моменты биографии которого еще никак не зафиксированы в их памяти.
Индивид, известный другим, может знать об этом, а может и не знать; в свою очередь, другие также не обязательно знают, известно ли ему о том, что они его знают. Более того, индивид может полагать, что другим о нем ничего не известно, но он никогда не может быть в этом уверен. Кроме того, если ему известно, что они его знают, он, хотя бы в какой-то степени, должен знать их; однако же если ему неизвестно, что они его знают, то ему может быть известно о них в связи с какими-то другими событиями – но также он может такой информацией и не располагать.
Все это может иметь значение и независимо от того, в какой степени он известен или не известен, – ведь то, как индивид управляет своей социальной и личностной идентичностью существенно варьируется в зависимости от того, известно ли о нем окружающим и, если да, известно ли ему об этом.
Когда индивид находится среди людей, совершенно его не знающих, его поведение имеет значение только с точки зрения его социальной идентичности, проявляемой непосредственно данный момент. И совершенно случайно определяется, начнут ли они фиксировать для себя моменты его личностной идентичности (по крайней мере, запомнят ли они, что видели, как в данном контексте он вел себя именно таким образом), или вообще воздержатся от какой бы то ни было организации своих знаний о его личностной идентичности и их хранения (последнее присуще полностью анонимной ситуации). Заметьте: хотя ситуации на улицах в крупных городах анонимны для тех, чье поведение ничем не выделяет их из общей массы, эта анонимность биографична, – едва ли существует полная анонимность социальной идентичности. Можно добавить, что всякий раз, когда индивид присоединяется к той или иной организации или сообществу, в структуре знания о нем – ее характере и распределении – происходит заметная перемена; соответственно меняются и случайные стечения обстоятельств в области контроля за информацией.[97] Например, каждый бывший душевнобольной столкнется с тем, что ему придется встречать своих знакомых по больнице и здороваться с ними в присутствии кого-то третьего, кто поинтересуется: «А кто это был?». Может быть, еще более важно то, что он столкнется с ситуацией, когда он не знает, что его знают – т.е. встретит людей, владеющих информацией о его личностной идентичности и знающих его, в то время как ему будет неизвестно, что они знают о нем и о его прошлой болезни.
Перцептивный акт «помещения» индивида в систему координат согласно его социальной идентичности или личностной идентичности я буду называть когнитивным распознаванием [cognitive recognition]. Широко известно, что функция многих служащих, осуществляющих контроль за доступом к каким-либо ресурсам, возможна именно в силу распознавания ими социальной идентичности индивидов. Менее широко известно, что распознавание персональной идентичности является формальной функцией некоторых организаций. Например, от банковских служащих часто ожидается, что они овладеют навыком подобного распознавания своих клиентов. А, например, в британских преступных кругах есть позиция так называемого «зеваки», который устраивается на улице неподалеку от входа в незаконное заведение и, идентифицируя почти всех прохожих на персональном уровне, может предупредить о появлении кого-то подозрительного.[98]
В кругу людей, владеющих биографической информацией о данном индивиде – т.е. в людей, знающих его, – существует более узкий круг лиц, знакомых с ним «социально» – немного или близко, на равных или нет. Как мы уже говорили, они не только знают «его» или что-то «о нем», но они также знают его «лично». У них есть право и они обязаны обмениваться с ним приветственными кивками головы или парой слов, если они оказываются с ним в одной социальной ситуации. Тем самым они осуществляют его социальное распознавание. Конечно, бывают случаи, когда один индивид распознает другого социально (или тот распознает его), не зная его на личностном уровне. В любом случае, понятно, что когнитивное распознавание – это просто акт восприятия [act of perception], в то время как социальное распознавание – это роль индивида в церемонии коммуникации.
Социальное знакомство или знание человека лично всегда взаимны, хотя, конечно же, один или оба участника знакомства могут на время забыть, что они знакомы, точно так же, как один или оба могут помнить о факте знакомства, но на время забыть почти все о личностной идентификации.[99]
Рассмотрим индивида, живущего деревенской жизнью, – неважно, живет ли он реально в городе или в деревне. Людей, просто знающих о его существовании, будет немного; более вероятно, что те, кому о нем что-то известно, будут знакомы с ним и на личностном уровне. И напротив, понятие «слава» [fame] означает возможность, что круг людей, которым что-то известно о данном индивиде, особенно в связи с его каким-то редким завидным достижением или имуществом, станет очень широким, причем он будет значительно шире, чем круг людей, знакомых с ним лично.
Прием, оказываемый данному индивиду на основе его социальной идентичности, часто учитывает и особое уважение или терпимость, возможные по отношению к известному человеку на основании его персональной идентичности. Подобно жителю маленького городка, он всегда будет совершать покупки там, где его знают. Как полагает один молодой актер, сам факт его когнитивного узнавания посторонними людьми в общественных местах может быть источником удовлетворения:
«Когда я только стал немного известным, и выдавался какой-то унылый день, я говорил себе: «Что ж, думаю, стоит пойти прогуляться, пусть меня узнают».[100]
Подобные случайные мимолетные приветствия, видимо, являются одной из причин стремления людей к славе; этим же можно объяснить и то, почему от некогда обретенной славы порою прячутся. Дело здесь не только в досаждающем внимании репортеров, охотников за автографами или оборачивающихся прохожих, но и в том, что слава расширяет диапазон поступков, стоящих того, чтобы включить их в «новости». Для знаменитого человека «уйти» куда-то, где он может «быть самим собой», означает, что он находит сообщество, которому не известна его биография; здесь его поведение, отражающее лишь его социальную идентичность, может не вызвать у окружающих никакого интереса. Напротив, одной из сторон пребывания «на сцене» является поведение, предполагающее контроль за возможными последствиями для биографии, однако в данном случае это делается и в сферах, традиционно не предоставляющих фактов для включения их в биографию.
В повседневной жизни среднего человека есть продолжительные периоды времени, когда происходящие с ним события никто не запоминает; эта часть его биографии не активна, она носит технический характер. Лишь серьезные личные происшествия или факт присутствия при убийстве создают моменты, позволяющие этим «мертвым» периодам занять определенное место в памяти данного индивида и его окружающих в качестве части его прошлого. (По сути, «алиби» – это обнародованная часть биографии, которая в обычных условиях вообще не вошла бы ни в чью биографию.) С другой стороны, у известных людей, чье биографическое описание занимает целую книгу, и особенно у таких, как члены королевских семей, – т.е. тех, кому суждена известность с самого рождения, лишь немногие периоды жизни смогут остаться в тени и не войти в активную часть их биографии.
Рассуждая о славе, полезно и уместно рассмотреть также так называемую дурную славу или скандальную репутацию. Они возникают, когда есть круг людей, знающих об индивиде плохое и не знакомых при этом с ним лично. Очевидной функцией дурной славы является социальный контроль, причем можно выделить два его типа.
Прежде всего, это формальный социальный контроль. Существуют чиновники и целые группы чиновников, специально нанятых для того, чтобы следить за публикой с целью обнаружения в ней индивидов с подозрительной биографией и репутацией или даже тех, кто объявлен «в розыск». Например, в ходе исследования в клинике для душевнобольных я познакомился с пациентом, обвиненным в заигрывании с маленькими девочками и приговоренным к условному заключению и невыезду из города. Если он входил в соседний кинотеатр, служащий тут же узнавал его и прогонял. Его дурная репутация была слишком хорошо известна, чтобы он мог ходить в окрестные кинотеатры. Широко известные нарушители порядка сталкивались с той же проблемой, однако в этом случае масштаб был более серьезным, и служащие кинотеатров роли здесь уже не играли.
Именно на этом уровне мы находим примеры случаев, когда возникает целая профессия по созданию личностной идентичности. Например, администраторы универсамов порою располагают обширными данными о внешности профессиональных грабителей магазинов, а также информацией об их обычном образе действия. Производство личностной идентичности может быть самостоятельным мероприятием, как, например, полицейская процедура опознавания подозреваемого. Ч.Диккенс, описывая социальное смешение заключенных и посетителей в лондонской тюрьме, приводит другой пример, так называемое «позирование для портрета»: новый заключенный должен сидеть на стуле, а охранники собираются и смотрят на него, запоминая его внешность, с тем, чтобы суметь опознать его в дальнейшем.[101]
Служащие, в чьи обязанности входит проверять возможное присутствие лиц с дурной репутацией, могут действовать не в условиях конкретных социальных образований [social establishments], а на уровне широкой аудитории – например, полицейские сыщики действуют в масштабе всего города, но при этом не являются частью этой аудитории. И здесь мы выходим на второй тип социального контроля, основанного на дурной славе: это неформальный контроль, в котором участвует общественность в целом; в этом случае и добрая слава, и дурная слава ставит людей примерно в схожее положение.
Возможно, что круг людей, знающих данного индивида (но незнакомых ему), будет включать общественность в целом, а не только лиц, в работу которых входит опознание других людей. (По сути, понятия «слава» и «дурная слава» подразумевают, что население в целом должно представлять себе некий образ данного индивида). Без сомнения, средства массовой информации играют здесь ведущую роль, позволяя «частному» лицу становиться «общественной» фигурой.
Похоже, что образ индивида в глаза общества, т.е. его образ в глазах тех, кто не знаком с ним лично, несколько отличается от того образа, который он сообщает в ходе непосредственного взаимодействия своим личным знакомым. Общественный образ индивида – если таковой существует – составлен из небольшого набора фактов (не исключено, что и истинных), которые раздуты до существенных событий, достойных внимания, и подаются как полная характеристика данного человека. В результате может возникнуть особый тип стигматизации. Тот человек, которого видят люди в повседневном взаимодействии, сжимается и искажается под давлением виртуальных требований (как удобных этому человеку, так и не очень), накладываемых его публичным образом. Особенно велика вероятность этого, когда человек уже не участвует в крупных событиях, освещаемых прессой, и повсюду сталкивается с тем, что он уже не тот, кем был когда-то. Это возможно также, если дурная слава прилипла к нему в результате краткого, несвойственного ему, случайного события, выставившего индивида для публичной идентификации и лишившего его возможности притязать на желательные свойства в качестве компенсации за недоразумение.[102]
Эти рассуждения подразумевают, что у людей, известных с хорошей стороны, и людей, славящихся своей дурной репутацией, гораздо больше общего между собой, чем у тех или у других – с теми, кого журналисты-«охотники за головами» и ведущие колонок светских новостей называют «никем» – ибо в обоих случаях (неважно, хочет ли толпа выразить свою любовь или ненависть к индивиду) происходит нарушение обычных ходов взаимодействия. (Подобное отсутствие анонимности можно противопоставить типу отсутствия анонимности, основанному на социальной идентичности, когда индивид с физическим недостатком постоянно ощущает на себе взгляды окружающих.) И имеющие дурную репутацию палачи, и любимые публикой актеры находят удобным садиться в поезд на каком-нибудь неизвестном полустанке или использовать в одежде некоторые элементы маскарада[103]; индивиды могут прибегать к различным хитростям, чтобы избежать враждебного внимания публики, – так же, как прежде они использовали подобные хитрости, чтобы укрыться от угодливого внимания. В любом случае в биографиях и автобиографиях знаменитостей (как положительных персонажей, так и отрицательных) легко обнаружить информацию об управлении персональной идентичностью.
Таким образом, индивида можно рассматривать как центральную точку в кривой статистического распределения лиц, лишь знающих о его существовании или знакомых с ним лично, причем все они владеют разным объемом информации о нем. Позвольте мне повторить, что хотя повседневные взаимодействия индивида неизменно включают индивидов, знающих его в различной степени, никто не занимается сопоставлением этих различий; по сути, поддерживается некая единая биографическая структура. Отношение человека к своему начальнику может быть совершенно иным, чем его отношение к ребенку, поэтому он не может с легкостью играть роль наемного работника, исполняя роль отца. Однако если же человек, гуляющий со своим ребенком, повстречает начальника, он сможет поприветствовать его, и присутствие рядом с ним одновременно и ребенка, и начальника не потребует от него коренной реогранизации личностной идентичности, ибо каждый из них догадывается о существовании и роли другого. Установившийся этикет, предлагающий «вежливо представить собеседников друг другу», по сути, подразумевает, что человек, по отношению к которому мы выполняем определенную роль, включен в ряд других отношений с другими людьми. Следовательно, я предполагаю, что бессвязные – на первый взгляд – контакты, имеющие место в повседневной жизни, могут тем не менее образовывать определенный тип социальной структуры, причем это происходит несмотря на существование нескольких «я», возможных в случае разделения ролей и аудитории на относительно независимые сегменты.
[1] Наиболее заметные работы по данной тематике принадлежат, среди социологов, таким авторам, как Э.Лемерт [E.Lemert], среди психологов – К.Левин [K.Lewin], Ф.Хадер [F.Heider], Т.Дембо [T.Dembo], Р.Баркер [R.Barker], Б.Райт [B.Wright]. Особенно см.: B.Wright, Physical Disability – A Psychological Approach (New York: Harper & Row, 1960), откуда я почерпнул множество ценных высказываний и ссылок.
[2] Например, см.: F.Macgregor et al. Facial Deformities and Plastic Surgery. Springfield, Ill.: Charles C. Thomas, 1953.
[3] Например, см.: C.Orbach, M.Bard and A.Sutherland, ‘Fears and Defensive Adaptations to the Loss of Anal Sphincter Control’, Psychological Review, XLIV (1957), pp.121-175.
[4] Более раннюю версию см.: M.Greenblatt, D.Levinson and R.William, The Patient and the Mental Hospital (New York: Free Press of Glencoe, 1957), сс. 507-510. Более поздний вариант был представлен 13 апреля 1962 г. в рамках лекций Р.МакАйвера в Южном социологическом обществе в г. Луисвилль, Кентукки. Поддержка данного издания осуществлена Центром исследований права и общества Университета Калифорнии в Беркли в рамках гранта Комитета Президента по проблемам преступности среди несовершеннолетних.
[5] T.Parker and R.Allerton, The Courage of His Convictions. London: Hutchinson, 1962. P. 109.
[6] В этой связи см. обзор M.Meltzer, ‘Countermanipulation through Malingering’, in A.Biderman and H.Zimmer, eds, The Manipulation of Human Behavior. New York: John Wiley, 1961, pp. 277-304.
[7] Не так давно, особенно в Великобритании, статус низшего класса выступал в качестве важной родовой стигмы, и за прегрешения родителей (или за сам факт их принадлежности к определенной среде) наказывали ребенка, если тому доводилось подняться значительно выше своего исходного положения. Управление классовой стигмой является центральным мотивом английского романа.
[8] D.Riesman, ‘Some Observations Concerning Marginality’, Phylon, Second Quarter, 1951, p. 122.
[9] Пример, описывающий больных с психическими расстройствами, рассматривается в готовящейся к печати работе Т.Шеффа [T.J.Sheff]. Видимо, речь идет о работе: Scheff, Thomas J. Being mentally ill: a sociological theory. Chicago: Aldine Pub. Co., 1966. London: Weidenfeld & Nicolson, 1967; 2nd ed. N.Y.: Aldine Pub. Co., 1984; 3rd ed. N.Y.: Aldine de Gruyter, 1999, или: Sheff, Thomas J. (ed.) Mental illness and social processes. N.Y.: Harper & Row, 1967. Прим. перев.
[10] О слепых см. E.Henrich and L.Kriegel (eds) Experiments in Survival. New York: Association for the Crippled Children, 1961, pp. 152, 186; а также H.Chevigny, My Eyes Have a Cold Nose. New Haven, Conn.: Yale University Press, 1962, p. 201.
[11] Одна слепая женщина рассказывала: «Меня попросили порекомендовать духи, поскольку слепота – предположительно – обостряет обоняние». См. T.Keitlen (with N.Lobsenz). Farewell to Fear. New York: Avon, 1962, p. 10.
[12] A.G.Gowman, The War Blind in American Social Structure. New York: American Foundation for the Blind, 1957, p. 198.
[13] Например, см. F.Macgregor et al. Facial Deformities and Plastic Surgery. Springfield, Ill.: Charles C. Thomas, 1953.
[14] Меннониты – последователи течения в протестантизме, основанного в 30-х гг. XVI в. в Нидерландах Менно Симонсом (отсюда название). Признают основные протестантские принципы; отличительные черты: требование сознательного крещения, запрет браков с инаковерующими, отказ от воинской службы и др. // Энциклопедический словарь «История Отечества». https://encycl.yandex.ru/cgi-bin/art.pl?art=io/19000/12216.htm&encpage=io Прим. перев.
[15] Понятие «нормального человека» может основываться на медицинском подходе к человеку или тенденции крупных бюрократических организаций (таких, как национальное государство) обращаться со всеми своими членами одинаково. Это понятие, каким бы ни было его происхождение, задает основную схему, следуя которой обычные люди постигают себя. Любопытно, что эта конвенция сложилась в популярных жизнеописаниях, где человек, относительно идентификации которого возникают вопросы, доказывает свою нормальность, ссылаясь на наличие жены и детей и как ни странно, на то, что он провел с ними Рождество и День благодарения.
[16] Точку зрения преступника на подобное неприятие см. в работе: T.Parker and R.Allerton, The Courage of His Convictions. London: Hutchinson, 1962.
[17] K.B.Hathaway, The Little Locksmith. New York, Coward-McCann, 1943, p. 41, in B.Wright (ed.) Physical Disability – A Psychological Approach. New York: Harper & Row, 1960. P. 157.
[18] Там же, сс. 46-47. Общий анализ неприятия по отношению к себе см. K.Lewin, Resolving Social Conflicts, Part III. New York: Harper & Row, 1948; A.Kardiner and L.Ovesey, The Mark of Oppression: A Psychological Study of the American Negro. New York: W.W.Norton, 1951; и E.H.Erikson, Childhood and Society. New York: W.W.Norton, 1950.
[19] F.Warfield, Keep Listening. New York: The Viking Press, 1957, p. 76. См. также H. von Hentig, The Criminal and His Victim. New Haven, Conn.: Yale University Press, 1948, p. 101.
[20] Keitlin T. (with N.Lobsenz). Farewell to Fear. New York: Avon, 1962. Chap. 12, pp. 117-129 and Chap. 14, pp. 137-149. См. также Chevigny H. My Eyes Have a Cold Nose. New Haven, Conn.: Yale University Press, paperbound, 1962. Pp. 85-86.
[21] Henrich E., and L.Kriegel (eds.) Experiments in Survival. New York: Association for the Aid of Crippled Children. P. 49.
[22] W.Y.Baker and L.N.Smith, ‘Facial Disfugurement and Personality’, Journal of the American Medical Association, CXII (1939), с. 303. О том, как человек использовал свой большой красный нос в качестве такого рода опоры, см. Macgregor F. et al., Facial Deformities and Plastic Surgery. Springfield, Ill.: Chrles C. Thomas, 1953. C. 57 и далее.
[23] Heinrich and Krigel, op. cit., p. 19.
[24] Ibid., p. 35.
[25] Chevigni, op. cit., p. 154.
[26] F.Carling, And Yet We Are Human, London: Chatto & Windus, 1962, pp. 23-24.
[27] Подробнее на эту тему см., например: G.W.Allport, The Nature of Prejudice, New York: Anchor Books, 1958.
[28] Macgregor et al., op. cit., pp. 91-92.
[29] Цит. по: Clinical Studies in Psychiatry, H.S. Perry, M.L. Gawel and M. Gibbon (eds.), New York: W.W.Norton & Company, 1956, p. 145.
[30] В работе Р.Баркера «Социальная психология физического недостатка» высказывается предположение о том, что стигматизированные индивиды «живут на социально-психологической границе», постоянно сталкиваясь с новыми ситуациями [R.Barker, ‘The Social Psychology of Physical Disability’, Journal of Social Issues, IV (1948), 34]. См. также упоминавшуюся выше работу Макгрегора и др., в которой выдвигается гипотеза о том, что индивиды с явно заметными увечьями меньше мучаются относительно того, как их воспримут окружающие, чем индивиды, чьи недостатки не так заметны [Macgregor et al., op.cit., p. 87].
[31] Barker, op.cit., p. 33.
[32] Parker and Allerton, The Courage of His Convictions. London: Hutchinson, 1962. P. III.
[33] Этот особый вид осознания себя анализируется в работе: S.Messinger et al., ‘Life as Theatre: Some Notes on the Dramaturgic Approach to Social Reality’, Sociometry, XXV (1962), 98-110.
[34] Parker and Allerton, op. cit., p. 111.
[35] Chevigni, op. cit., p. 140.
[36] L.A.Dexter, ‘A Social Theory of Mental Deficiency’, American Journal of Mental Deficiency, LXII (1958), p. 923. Другое исследование умственной неполноценности как фактора стигматизации индивида см. S.E.Perry, “Some Theoretical Problems of Mental Deficiency and Their Action Implications’, Psychiatry, XVII (1954), pp. 45-73.
[37] Baker, Out on a Limb, New York, McGraw-Hill Book Company, n.d., p. 22.
[38] Ibid., p. 73.
[39] Этот вопрос хорошо анализируется в работе: R.K.White, B.A.Wright and T.Dembo, ‘Studies in Adjustment to Visible Injuries: Evaluation of Curiosity by the Injured’, Journal of Abnormal and Social Psychology, XLIII (1948), pp. 13-28.
[40] См., например: Henrich and Kriegel, op. cit., p. 184.