ПЕРВЫЕ ФЕМИНИСТСКИЕ ПОХОРОНЫ, А ТАКЖЕ ПОХОРОНЫ ИНЫЕ




 

„С тех пор как умер Уолт, — писал Гарп, — я ощущал свою жизнь как эпилог“.

Когда умерла Дженни Филдз, его душевное смятение еще возросло — по-видимому, в ходе времени был некий потаенный смысл. Но какой?

Гарп сидел в нью-йоркском офисе Джона Вулфа, стараясь проникнуть в суть неведомых предначертаний, связанных со смертью матери.

— Я не давал разрешения на похороны, — сказал Гарп. — Как же они могут состояться? И где тело, Роберта?

Роберта Малдун терпеливо объяснила ему, что тело там, где Дженни хотела его видеть. И в конце концов, дело не в нем. Это будет поминальная служба, о похоронах вообще можно не говорить.

„В Нью-Йорке состоятся первые феминистские похороны“, — сообщали газеты.

Полиция предупреждала, что ожидаются беспорядки.

— Первые феминистские похороны? — удивился Гарп.

— Она так много значила для стольких женщин… — сказала Роберта. — Не сердитесь. Она ведь принадлежала не только вам.

Джон Вулф округлил глаза.

Данкен смотрел в окно — сорок этажей над Манхэттеном, как будто опять в самолете, с которым только что расстался.

Хелен звонила в соседней комнате. Пыталась связаться с отцом, живущим в старом добром Стиринге. Она хотела, чтобы он встретил их в Бостоне, когда они прилетят из Нью-Йорка.

— Ну хорошо… — медленно сказал Гарп, держа на коленях маленькую Дженни Гарп. — Хорошо… Знаете, Роберта, я этому не рад, но все равно пойду на похороны.

— Пойдете? Вы? — удивился Джон Вулф.

— Ни в коем случае! — заявила Роберта. — Вам просто нельзя идти.

— Знаю, — сказал Гарп. — Но вы правы: мама была бы довольна. Поэтому я и пойду. Что же там будет?

— Всякие речи, — объяснила Роберта. — Вам не надо ходить.

— Почитают отрывки из ее книги, — добавил Джон Вулф. — Мы уже дали несколько экземпляров.

— Вам, Гарп, идти не следует, настойчиво повторила Роберта. — Пожалуйста, не ходите.

— Мне хочется пойти. Обещаю не свистеть и не шикать, какие бы глупости ни говорили. У меня тоже есть кое-что интересное, могу почитать. Вы знаете, что она написала, когда ее назвали феминисткой? (Роберта и Джон Вулф переглянулись. Оба были убиты горем.) Вот послушайте, — продолжал Гарп. — „Я не люблю, когда меня так называют. Это ярлык. Когда я писала о своем отношении к мужчинам, о том, что хочу жить по собственному разумению, я не считала себя феминисткой“.

— Не буду с вами спорить, Гарп, — сказала Роберта. — Во всяком случае, сейчас. Вы прекрасно знаете, она говорила и другое. И она действительно была феминисткой, нравилось ей это или нет. Она лучше всех показала, как попираются права женщин; она отстаивала право женщин жить собственной жизнью, согласно своему выбору.

— Да? — спросил Гарп. — Неужели она и правда верила, что все беды, которые выпадают на долю женщины, случаются с ней только потому, что она женщина?

— Глупо так рассуждать, Гарп, — сказала Роберта. — Вы что, считаете нас всех джеймсианками?

— Пожалуйста, прекратите, — взмолился Джон Вулф.

Дженни Гарп громко пискнула и шлепнула Гарпа по колену; он удивленно посмотрел на малышку — похоже, совсем забыл, что у него на коленях живое существо.

— Что ты, маленькая? — спросил он. Но она уже успокоилась и стала разглядывать видимые только ей картинки на стенах офиса.

— И когда состоится это собрание? — спросил Гарп у Роберты.

— Сегодня в пять, — ответила она.

— Я думаю, специально выбрали такое время, чтобы все секретарши Нью-Йорка ушли с работы часом раньше, — сказал Джон Вулф.

— Не все женщины в Нью-Йорке работают секретаршами, — заметила Роберта.

— Но только секретарши бывают очень нужны между четырьмя и пятью, — пояснил Джон Вулф.

— Надо же! — удивился Гарп.

Вошла Хелен и объявила, что не может дозвониться до отца.

— Тренирует борцов, — предположил Гарп.

— Спортивный сезон еще не начался, — сказала Хелен.

Гарп сверился с календариком на часах (они показывали еще европейское время, которое на несколько часов расходится с американским; последний раз он переводил их в Вене), но и без часов знал, что спортивный сезон в Стиринге откроется только после Дня Благодарения. Хелен была права.

— Я позвонила в школу, мне сказали, что он дома, — объяснила Хелен Гарпу. — А дома никто не отвечает.

— Возьмем напрокат машину в аэропорте, — успокоил ее Гарп. — Во всяком случае, раньше вечера мы отсюда не улетим. Я должен пойти на эти проклятые похороны.

— Не должны, — упорствовала Роберта.

— Ты просто не можешь туда идти, — поддержала ее Хелен.

Роберта и Джон Вулф опять приуныли. Гарп, видимо, не понимал, в чем дело.

— Не могу? Что ты хочешь этим сказать? — спросил он.

— Это феминистские похороны, — пояснила Хелен. — Ты прочитал статьи или только одни заголовки?

Гарп бросил укоризненный взгляд на Роберту Малдун, но она смотрела на Данкена, обозревавшего Манхэттен в подзорную трубу.

— Вам опасно туда идти, Гарп, это верно, — подтвердила Роберта. — Я не стала ничего говорить, не хотела вас расстраивать. Но идти туда просто неблагоразумно.

— Значит, мне запрещается туда идти? — удивился Гарп.

— Это — похороны исключительно для женщин, — сказала Роберта. — Женщины любили ее, и женщины ее оплачут. Так мы это себе представляем.

Гарп уставился на Роберту.

— Но я тоже любил ее, — заявил он. — И я ее единственный сын. Вы хотите сказать, что я не могу участвовать в этом шабаше потому, что я мужчина?

— Я просила бы вас не называть наше прощание с ней шабашем, — сказала Роберта.

— А что такое шабаш? — поинтересовался Данкен.

Дженни Гарп снова запищала, но на этот раз Гарп даже не услышал ее. И Хелен взяла у него дочку.

— Вы хотите сказать, что мужчинам запрещено присутствовать на похоронах моей матери? — спросил Роберту Гарп.

— Я же вам сказала: никакие это не похороны, а просто дань уважения, — пояснила Роберта.

— Я пойду, Роберта, — стоял на своем Гарп. — Мне все равно, как вы это называете.

— О Боже! — воскликнула Хелен. — Попробую еще раз связаться с отцом. — И она с малышкой на руках вышла из комнаты.

— Вон идет однорукий, — сказал Данкен.

— Гарп, пожалуйста, не ходите, — попросила Роберта.

— Она права, — поддержал её Джон Вулф. — Я тоже хотел пойти. Как-никак я был ее издатель. Но потом махнул рукой — пусть делают что хотят. Думаю, Дженни одобрила бы их затею.

— Мне все равно, как бы она к этому отнеслась, — бунтовал Гарп.

— Да, пожалуй, все равно, — кивнула Роберта. — Это еще одна причина, почему вам не следует туда идти.

— Вы не представляете себе, Гарп, как некоторые феминистки реагировали на вашу книгу, — пояснил Джон Вулф.

Теперь округлились глаза у Роберты Малдун.

Гарпа и раньше обвиняли в том, что он наживает капитал на авторитете матери в феминистском движении. А тут еще появилась рекламная статья, организованная Джоном Вулфом. В ней оплакивалась участь несчастного автора, потерявшего вслед за маленьким сыном замечательную мать. Стало быть, и эта трагедия беззастенчиво использована для кассового успеха книги.

К счастью, Гарп не видел этой статьи. Даже Джон Вулф морщился, вспоминая ее.

А „Мир от Бензенхейвера“ раскупался, как горячие пирожки. Было ясно: о книге будут спорить годы, будут изучать в колледжах. И не только ее, но и другие романы Гарпа. В одном университете уже появился курс, где три романа Гарпа изучались вместе с автобиографией Дженни и „Историей Академии Эверета Стиринга“ Стюарта Перси. По-видимому, курс преследовал цель досконально изучить творческий метод Гарпа по тем книгам, из которых можно извлечь достоверные подробности его жизни.

К счастью, об этом курсе Гарп тоже ничего не знал.

— А вон еще идет без ноги, — объявил Данкен, обшаривая в трубу улицы Манхэттена в поисках калек и увечных, — занятие, на которое не хватит жизни.

— Пожалуйста, Данкен, прекрати, — сказал ему Гарп.

— Если вы действительно хотите пойти со мной, Гарп, — тихо сказала Роберта, — вам надо переодеться женщиной.

— Если верблюду легче пройти в угольное ушко, чем мужчине на ваше собрание, — огрызнулся Гарп, — вам, Роберта, нужно молиться, чтобы устроители не делали хромосомного анализа в дверях.

Он тут же раскаялся в своих словах. Роберта вздрогнула, как будто ей дали пощечину. Он взял ее большие руки в свои и держал так, пока не почувствовал ответное пожатие.

— Извините, — прошептал он. — Уж если необходимо переодеваться, прекрасно, что вы здесь. Ведь у вас большой опыт по этой части.

— Что верно, то верно, — согласилась Роберта.

— Просто смешно, — пожал плечами Джон Вулф.

— Если хоть одна женщина узнает вас, Гарп, — предупредила Роберта, — они разорвут вас в клочья. В лучшем случае — просто не пустят.

Хелен вернулась с раскапризничавшейся Дженни Гарп на руках.

— Дозвонилась до директора Боджера, — сообщила она, — и попросила его поискать папу. Пропал куда-то — на него это не похоже.

Гарп покачал головой.

— Немедленно едем в аэропорт, — решила Хелен. — В Бостоне возьмем напрокат машину — и в Стиринг. Детям надо скорее отдохнуть. А ты, если уж тебе так хочется, вернешься в Нью-Йорк на это сборище.

— Вы езжайте, — ответил Гарп, — а я прилечу попозже и тоже найму машину.

— Глупо, — сказала Хелен.

— И лишний расход, — добавила Роберта.

— У меня сейчас много денег, — сказал Гарп; Джон Вулф сделал вид, что не заметил кривой улыбки Гарпа.

Джон вызвался отвезти Хелен с детьми в аэропорт.

— Один однорукий, один безногий и два хромых, — сообщил Данкен. — А один вообще без носа.

— Ты бы перестал смотреть в окно и взглянул лучше на отца, — посоветовала ему Роберта Малдун.

Гарп думал о себе: скорбящий экс-борец, переодевшись, едет на заупокойную службу по своей матери. Он поцеловал Хелен, детей и даже Джона Вулфа.

— Не беспокойся об отце, — сказал Гарп, обращаясь к Хелен.

— И о Гарпе, — подхватила Роберта. — Я его так одену, что комар носа не подточит.

— И, пожалуйста, не затевай никаких споров, — сказала Хелен Гарпу.

Неожиданно в тесном от гостей офисе Джона Вулфа появилась еще одна особа, тщетно старавшаяся обратить на себя внимание издателя. На какой-то миг воцарилась хрупкая тишина, женщина заговорила, и все разом посмотрели в ее сторону.

— Мистер Вулф, — сказала она. Это была старая женщина с серо-шоколадной кожей и черными, подернутыми проседью волосами; по-видимому, ее мучила боль в ногах.

— Джилси? — удивился Джон Вулф, и Гарп во все глаза уставился на женщину: конечно, это была Джилси Слоупер собственной персоной. Джон Вулф должен был бы знать, у писателей прекрасная память на имена.

— Вы не отпустите меня сегодня пораньше? — спросила Джилси. — Пойду на похороны.

Опущенная голова, негромкое бормотанье, кургузые слова — и тех раз два и обчелся. Джилси не любила открывать рот в присутствии незнакомых; кроме того, она узнала Гарпа и испугалась, что издатель станет их знакомить.

— Конечно, идите, — быстро сказал Джон Вулф. Он больше нее испугался, как бы не пришлось представлять Гарпу Джилси Слоупер.

— Минутку, — вмешался Гарп. Джилси и Джон окаменели. — Вы Джилси Слоупер? — спросил он.

— Нет, нет! — выпалил Вулф. Гарп пристально посмотрел на него.

— Здравствуйте, — сказала Джилси, не глядя на Гарпа.

— Здравствуйте, — ответил Гарп. Он сразу понял, эта скорбного вида женщина терпеть не может его книгу. Вопреки заверениям Джона.

— Мне очень жалко вашу матушку, — сказала Джилси.

— Большое спасибо, — ответил Гарп. Но он видел, да и все видели — ее гложет что-то еще.

— Она стоила двоих и даже троих таких, как вы! — вдруг крикнула она Гарпу. В ее мутно-желтых глазах стояли слезы. — Она стоила четырех, нет — пяти ваших ужасных книг! — причитала она, покидая офис Джона Вулфа. — Господи! Господи!

Еще одна хромая, подумал Данкен Гарп, но ничего не сказал — понял, что отцу неприятно его коллекционирование калек.

 

Пришедшие на первые феминистские похороны Нью-Йорка, казалось, не знают, как себя вести. Может, это объяснялось тем, что собрались они не в церкви, а в каком-то непонятном строении, в огромной аудитории, состарившейся от эха речей, которые никто никогда не слушал. Зал чопорно пыжился от сознания того, что многие годы здесь читались мудреные лекции и сотни людей старательно их записывали. Витали в нем и отзвуки прошлых веселий: рок-музыки и стихов знаменитых поэтов, которые нет-нет и почтут его своим присутствием. Это был Актовый зал Школы медсестер, что по прихоти судьбы делало его, пожалуй, самым подходящим местом для печальной церемонии.

Трудно было заметить разницу между скорбящими по Дженни Филдз феминистками, одетыми в белые униформы с красными сердечками на груди, и настоящими медицинскими сестрами, обреченными до конца дней носить белое немодное платье; они оказались здесь по несколько иным причинам и зашли в зал взглянуть на церемонию отчасти из любопытства, отчасти из сочувствия, а может, из-за того и другого вместе.

В огромном гудящем людском водовороте мелькало множество белых одеяний, и Гарп мысленно выругал Роберту.

— Говорил же я вам, — прошипел он, — что лучше всего одеться медсестрой. Я бы легко затерялся среди них.

— Я подумала, именно в одежде медсестры вы будете выглядеть подозрительно, — оправдывалась Роберта. — Кто знал, что здесь их будет так много.

— Глядишь, эти идиотки, поклонницы Дженни, скоро станут национальным движением, — пробурчал Гарп. Это были его последние слова; маленький, в кричащем наряде, он съежился рядом с Робертой, чувствуя, что все смотрят на него.

Они сидели в третьем ряду, напротив кафедры для выступающих; женщины шли и шли, заполняя один ряд за другим: сзади, там, где не было рядов, медленно двигалась вереница женщин, которые могли почтить память великой феминистки только кратким присутствием. Как будто большая часть зала, заполненная сидящими феминистками, и сеть открытый гроб Дженни Филдз, мимо которого из одной двери в другую идут нескончаемым потоком пришедшие с ней проститься.

Гарпу же казалось, что этим гробом был он, и все женщины смотрят на него, замечая его бледность, грим, нелепую одежду.

Должно быть, Роберта решила за все поквитаться с ним: за настырное желание пойти сюда, за бестактное замечание о хромосомах. И потому нарядила Гарпа в дешевый спортивный костюм ярко-бирюзового цвета, в какой был выкрашен пикап Орена Рэта. От горла до лобка шла золотая молния; сзади внизу получилась впадина, а грудь, или то, что было подложено, пышно вздымалась под клапанами карманов, отчего молния в этом месте делала зигзаг.

— Ну и вид у вас! — сказала Роберта.

— Это просто скотство, Роберта, — прошипел он.

Бретельки огромного бюстгальтера впивались в плечи. Но зато всякий раз, когда кто-нибудь начинал таращиться на него, усомнясь в его половой принадлежности, он поворачивался боком, чтобы рассеять всякие сомнения. Действовало безотказно.

А вот в парике он не был уверен. На голове у него торчало рыжее растрепанное сооружение, которое могла позволить себе только шлюха, к тому же от него нестерпимо свербило темя. На шее маленький зеленый шарфик. На ногах бордовые резиновые сапоги. Смуглое от природы лицо под слоем пудры кажется мертвенно бледным, зато никаких следов плохо сбритой щетины. Тонкие губы подмазаны ярко-вишневой помадой, с непривычки он то и дело облизывал их, и помада в уголках губ размазалась.

— Как будто вы только что с кем-то целовались, — успокоила его Роберта.

Гарп замерз, но Роберта не позволила ему набросить на плечи небесно-голубую парку, слишком она была широка в плечах.

Увидев свое отражение в витрине магазина, Гарп сказал Роберте, что вид у него несовершеннолетней проститутки.

— Перезрелой несовершеннолетней, — поправила его Роберта.

— Гомика, — уточнил Гарп.

— Нет, вы очень похожи на женщину, — заверила его Роберта. — Вкус, конечно, еще тот, но явно женщина.

Неловко скорчившись, сидел Гарп под боком у Роберты в Актовом зале Школы медсестер. Нервно крутил витой шнурок, на котором болталась смешная плетеная сумка с восточным орнаментом, едва вмещавшая бумажник. Одежда Гарпа и другие свидетельства, удостоверяющие личность, были в большой пузатой сумке Роберты, перекинутой через ее могучее плечо.

— Это Мэнда Хортон-Джонс, — прошептала она, указывая на худую женщину с орлиным носом; низко опустив голову с короткой стрижкой, она гнусаво читала по бумажке скучную, заранее написанную речь.

Гарп не знал, кто такая Мэнда Хортон-Джонс; он молча пожал плечами, покорно слушая ее благоглупости. Речи были самые разные: от резких политических призывов к объединению до сумбурных и трогательных личных воспоминаний о Дженни Филдз. Собравшиеся явно не знали, что им надлежит делать: аплодировать или молиться, высказывать громкое одобрение или мрачно кивать. В зале царила атмосфера скорби, единодушия и боевитости. Чего, по мнению Гарпа, и надо было ожидать — она соответствовала характеру матери и его смутному представлению о феминистках.

— А это Сэлли Девлин, — прошептала Роберта.

На кафедру поднималась женщина с умным, приятным лицом, которое показалось ему знакомым. И Гарп сразу почувствовал необходимость защитить себя от нее.

— Какие прелестные ножки, — прошептал он, чтобы подразнить Роберту.

— Во всяком случае, лучше ваших, — отпарировала она, больно ущипнув его за ляжку сильным большим и длинным указательным пальцами, которые она, наверное, неоднократно ломала в то далекое время, когда еще была Робертом и играла за „Орлов Филадельфии“.

Сэлли Девлин с высоты кафедры посмотрела на женщин мягким печальным взглядом, так смотрит учительница на расшалившихся учеников.

— Это бессмысленное убийство не стоит такой помпы, — начала она. — Но Дженни Филдз помогла стольким женщинам, была так терпелива и щедра с теми, кому было трудно… Всем, кто хоть раз обращался за помощью к ней, невыносимо думать, что Дженни больше нет.

Хуже всех в этом зале было Гарпу. Вокруг раздавались всхлипывания и рыдания сотен женщин. Рядом дрожали широкие плечи Роберты. Вдруг чья-то рука, наверное, женщины, сидевшей сзади, впилась в его плечо, обтянутое кошмарной бирюзовой кофтой. Он даже подумал, уж не хочет ли женщина побить его за непотребный вид, но рука просто держалась за его плечо. Возможно, бедняжка нуждается в поддержке. В такие минуты они ведь чувствуют себя сестрами.

Он поднял голову: что еще скажет Сэлли Девлин. Но услышал, что она рыдала.

Что сделалось с залом: чувства переполняли всех, многоголосый шум то утихал, то усиливался. Сэлли пыталась продолжить речь, но взгляд безнадежно метался по странице; ее шуршание многократно усилилось микрофоном. Какая-то женщина мощного телосложения — Гарп где-то ее видел, скорее всего, одна из телохранительниц матери — пыталась помочь Сэлли Девлин сойти с кафедры, но та хотела что-то еще сказать.

— Я ненавижу слезы, и я еще не все сказала, — рыдала она, не в силах совладать с собой. — Ах, теперь уже все равно, — махнула она рукой с таким искренним чувством, что Гарп совсем растрогался.

Крупная, грозного вида женщина оказалась один на один с микрофоном. Публика спокойно ждала, Гарп почувствовал тычок, а может, рука на плече просто вздрогнула. Глядя на большие руки Роберты, сложенные на коленях, Гарп подумал, что рука на его плече, вероятно, совсем маленькая.

Крупная, грозного вида женщина хотела что-то сказать. И публика ждала. Ей пришлось бы ждать вечность. Роберта знала ее. Она встала и начала аплодировать глубокому, тяжкому молчанию женщины у микрофона. Скоро аплодировал весь зал, даже Гарп, понятия не имеющий, в чем дело, захлопал.

— Это джеймсианка, — прошептала Роберта. — Она не может ничего сказать.

И все-таки она покорила присутствующих несчастным, страдающим лицом. Она открыла рот, как будто запела, но ни один звук не вырвался из ее рта. Гарпу померещилось, что он видит толстый обрубок языка. Он вспомнил, как мать опекала этих сумасшедших: она никому не отказывала в помощи, ласково привечала всех страждущих. И все-таки высказала однажды неодобрение этому варварству, но, наверное, только одному Гарпу. „Зачем они приносят такую жертву? — сказала она. — Могли бы дать обет молчания, поклясться никогда не разговаривать в присутствии мужчины. Но калечить себя, чтобы кому-то что-то доказать? Это бессмысленно“.

Глядя сейчас на эту безумную, Гарп вспомнил все известные в истории случаи самоистязания — кровавого, бессмысленного. И согласился — ничто на свете не выражает с такой силой внутреннюю боль человека. „Мне сейчас очень больно“, — говорило огромное женское лицо, тонущее в его собственных слезах.

И тут вдруг маленькая ручка у него на плече причинила боль ему самому; он опомнился, он ведь мужчина на женском ритуале и, обернувшись, увидел усталую молодую женщину, лицо которой было явно знакомо. Но кто это — память его молчала.

— Я вас знаю, — шепнула молодая женщина. Но радости в ее голосе он не услышал.

Роберта велела ему, что бы ни случилось, молчать. Гарп придумал, как решить эту проблему. Он покачал в ответ головой. Из кармана, под которым вздымался накладной бюст, извлек блокнот, а из нелепой сумочки карандаш. Острые, похожие на когти, пальцы впились в его плечо еще сильнее, словно женщина боялась, что он убежит.

„Я джеймсианка“, — нацарапал Гарп на листке, оторвал его и протянул молодой женщине. Та даже смотреть на листок не стала.

— Черта с два! — сказала она. — Ты — Т. С. Гарп.

В тишине скорбящего зала, все еще завороженного видом безъязыкой джеймсианки, слово „Гарп“ прозвучало словно рык дикого зверя. Роберта Малдун в панике обернулась: странная молодая женщина была ей незнакома.

— Не знаю, кто твой спутник, — продолжала та, — но сам ты — Т. С. Гарп. Я тебя сразу узнала — даже в этом дурацком парике и с огромными сиськами. Ты ни капельки не изменился с тех пор, как затрахал мою сестру до смерти, — кричала она на весь зал.

И Гарп узнал своего врага: последняя, самая младшая из выводка Перси — Бейнбридж! Пушинка Перси, в пятнадцать лет все еще подвязывающая себе подгузники. Может, и сейчас еще подвязывает.

Гарп взглянул на нее: у него груди, без сомнения, больше. Да и вся она до странности бесполая: короткая стрижка — ни мужская, ни женская, черты лица — ни мягкие и ни грубые; военная рубашка с сержантскими нашивками и нагрудным значком с изображением женщины, претендующей на пост губернатора Нью-Гэмпшира. Потрясенный Гарп узнал Сэлли Девлин. Вот кто, значит, она. Будет чудо, если она победит.

— Хэлло, Пушинка, — сказал Гарп и увидел, как Бейнбридж вздрогнула, услыхав ненавистное прозвище, которым ни один человек больше ее не называл. — Бейнбридж, — ласково проговорил Гарп.

Но друзьями им было уже не стать. Опоздали на годы. Те самые годы, которые прошли с той давней ночи, когда Гарп откусил ухо Балдежки и трахался с Куши в изоляторе Стирингской школы, хотя совсем не любил ее. Он не был у Куши на свадьбе. Не был и на похоронах. То ли Пушинка лично против него имела зуб, то ли ненавидела вообще всех мужчин, но сейчас она торжествовала — ее заклятый враг у нее в руках.

Роберта обняла большой теплой рукой Гарпа и встревоженным голосом приказала:

— Ни слова! И скорее отсюда!

— Здесь мужчина! — вдруг закричала Бейнбридж, взорвав горестную тишину Актового зала Школы медсестер. Этот возглас исторг похожий на мычание звук даже у страдающей джеймсианки на сцене. — Здесь мужчина! — визжала Пушинка. — Это Т. С. Гарп! Сам Гарп здесь!

Роберта попыталась протолкать его к выходу. Но даже сам Роберт Малдун не мог бы сейчас пробиться сквозь этот заслон из женщин.

— Пожалуйста, пропустите, — говорила Роберта. — Она была его матерью… Вы, наверное, знаете… Это ее единственный сын.

„Моя единственная мать!“ — думал Гарп, с трудом пробираясь вслед за Робертой; Пушинка Перси не могла так легко отпустить своего врага и успела впиться острыми длинными ногтями ему в лицо. Потом сорвала с его головы парик. Гарп выхватил парик и прижал к своей пышной груди, точно это имело теперь какое-то значение.

— Он до смерти затрахал мою сестру! — вопила Пушинка. Каким образом в ее бедной голове могло сложиться это представление о Гарпе, он так никогда и не узнал. Но Пушинка явно была в этом убеждена. Она перелезла через спинку сиденья, на котором сидел Гарп, и двинулась вслед за ним и Робертой, которая наконец сумела пробиться к проходу.

— Она была моей матерью, — сказал Гарп женщине, которая, показалось ему, сама собиралась стать матерью. В насмешливом взгляде женщины Гарп прочел благоразумие и доброту; но сейчас в нем было больше сдержанного презрения.

— Пропустите его, — бесстрастно проговорила беременная.

Кое-кто отнесся с большим сочувствием. Кто-то даже крикнул, что он имеет право здесь находиться, но Гарп слышал и другие выкрики, в которых не было и намека на сострадание.

Продираясь между женщинами, Гарп вдруг почувствовал, что кто-то заехал ему в грудь. Он протянул было руку к Роберте, но увидел, что она, как говорят в футболе, вне игры. Поверженная наземь Роберта пыталась отбиться от четверки молодых женщин в пальто горохового цвета. Гарп подумал: они, видно, и ее приняли за переодетого мужчину. Каково им будет узнать, что Роберта женщина.

— Беги, Гарп! — крикнула Роберта.

— Беги, беги, маленький блядун! — прошипело одно гороховое пальто.

И он побежал.

Он уже добежал почти до конца зала, когда кто-то ударил его прямо в пах. Он давно забыл, какую силу имеет этот удар, с тех пор как занимался в Стиринге вольной борьбой. Скорчившись, Гарп упал на бок и прикрылся руками. Кто-то рвал у него из рук парик, кто-то схватил сумку. Он старался выстоять, как на тренировке. Несколько раз его пнули ботинком, дали две-три затрещины. Пока он не ощутил на своем лице мятное дыхание пожилой женщины.

— Постарайтесь встать, — мягко сказала она.

Это была медсестра. Настоящая медсестра. На ее груди не было модного красного сердечка; всего лишь небольшая голубая табличка с именем и фамилией.

— Меня зовут Дотти, — сказала сестра. Ей было не меньше шестидесяти.

— Привет, Дотти, — сказал Гарп. — Спасибо.

Она взяла его за руку и быстро повела сквозь расступившуюся толпу. И никому больше в голову не приходило ударить его или как-то еще обидеть — рядом с ним шла сестра милосердия, и они спокойно покинули зал.

— У вас есть деньги на такси? — спросила его сестра по имени Дотти, когда они оказались за пределами Актового зала.

— Думаю, что есть, — сказал Гарп. Он заглянул в свою кошмарную сумочку — бумажник на месте. Из-под мышки у него торчал растерзанный парик. Одежда его осталась в сумке у Роберты, и он тщетно высматривал какие-нибудь признаки ее появления с первых феминистских похорон.

— Наденьте парик, — посоветовала ему Дотти, — а то вас примут за гермафродита. — Гарп стал напяливать парик, и Дотти помогла ему. — Гермафродитов очень не любят, — добавила Дотти. Вытащив несколько шпилек из седой головы, она попыталась привести парик в божеский вид.

— Царапина на щеке, — сказала она, — скоро перестанет кровоточить.

На ступенях Школы медсестер высокая чернокожая, точное подобие Роберты, погрозила Гарпу кулаком, но не сказала ни слова. Возможно, еще одна джеймсианка. Тем временем на крыльцо вышли еще несколько женщин, и Гарп испугался — уж не готовятся ли они к новому нападению на него.

Рядом, не смешиваясь с ними, стояла похожая на призрак девушка, совсем молоденькая, с давно немытыми белокурыми волосами, огромными пронзительными глазами кофейного цвета и взглядом наркомана или долго плакавшего ребенка.

Гарп съежился под ее взглядом; ему представилось, что она из тех безумных девочек-подростков, которые убивают мужчин во славу женского движения. У нее в руке была огромная сумка, в которой наверняка ружье. Гарп сжал свою крошечную плетенку, вспомнив, что бумажник набит кредитными карточками, а значит, дорога в Бостон в объятия семьи обеспечены. Ему захотелось избавиться от чудовищных грудей, но они были так крепко приделаны, точно он с ними родился в этом самом костюме, который в одних местах жал, а кое-где и болтался. Но другой одежды не было. А по шуму, доносившемуся из зала, было ясно, что сейчас там происходит выяснение отношений, то бишь потасовка: кого-то вынесли — избитую или потерявшую сознание. По ступенькам поднялось несколько полицейских.

— Ваша матушка была первоклассной медицинской сестрой и женщиной, которой можно гордиться, — говорила ему сестра по имени Дотти. — Не сомневаюсь: она была и хорошей матерью.

— Совершенно верно, — сказал Гарп.

Дотти подозвала такси, последний раз он увидел ее, когда она, сойдя с тротуара, шла обратно в Школу медсестер. Женщинам на ступенях было не до нее: появилось еще несколько полицейских. Гарп поискал взглядом странную девочку с глазами кофейного цвета, но она куда-то исчезла.

 

Он спросил таксиста, кто избран новым губернатором Нью-Гэмпшира. Гарп старался изменить голос, но таксист, в силу своей профессии сталкивавшийся еще и не с таким, не был удивлен ни голосом Гарпа, ни его внешностью.

— Я только что вернулась в страну, — пояснил Гарп.

— Ну и ничего не потеряла, дорогуша, — ответил таксист. — Эта девка провалилась.

— Сэлли Девлин? — спросил Гарп.

— Разнюнилась прямо на экране. Убийство ее сразило. Никак не могла опомниться. Начала говорить, а сама ревет, представляешь? По-моему, просто идиотка. Какой из нее губернатор, если она не умеет держать себя в руках.

И Гарп вдруг увидел, как легко умная и обаятельная женщина может проиграть борьбу. Подонок-губернатор где-то вскользь обронил, что мисс Девлин не умеет справляться со своими чувствами, это и понятно — она женщина. А продемонстрировав симпатию к Дженни Филдз, она потеряла расположение многих консервативно мыслящих избирателей — мужчин и женщин. И вот уже ей вынесен приговор. В самом деле где ей тянуть лямку губернатора, заключать сомнительные сделки и давать лицемерные посулы!

Гарпу стало стыдно.

— По-моему, — продолжал таксист, — как раз и требовалось что-то вроде этой пальбы. Все убедились — женщина не может управлять штатом.

— Заткнись, — зло бросил Гарп.

— Послушай, малышка, — обиделся таксист, — я оскорблений не потерплю.

— Придурок и жопа, — сказал ему Гарп. — Если не закроешь пасть, скажу полицейскому, что ты меня лапал.

Таксист нажал на акселератор и какое-то время вел машину в злобном молчании, надеясь, что рисковая езда образумит пассажирку.

— Не сбавишь скорость, скажу, что ты пытался лишить меня девственности, — пригрозил Гарп.

— Сучка долбаная, — ответил таксист, но скорость все-таки сбавил и довез Гарпа до аэропорта, не прибавив больше ни слова.

Гарп положил чаевые на капот, и одна монета скатилась в щель между капотом и крылом автомобиля.

— Долбаные бабы, — сказал таксист.

— Долбаные мужики, — ответил Гарп со смешанным чувством; вот и он внес свою лепту в войну полов.

В аэропорту у Гарпа попросили документ, подтверждающий личность. И, разумеется, заинтересовались инициалами Т. С. Кассирша явно была далека от литературы и не знала, кто такой Т. С. Гарп.

Он объяснил ей, что Т. означает Тилле, С. — Сара.

— Тилле Сара Гарп? — уточнила кассирша, молодая женщина, которая откровенно не одобряла более чем легкомысленный наряд Гарпа. — Никакой ручной клади? — переспросила она.

— Никакой, — подтвердил он.

— А где ваше пальто? — спросила в свою очередь стюардесса, снисходительно глядя на него.

— У меня нет пальто, — ответил Гарп. Услыхав его голос, стюардесса вздрогнула. — Нет сумок и нечего вешать, — сказал он, улыбаясь.

Единственное, что у него было, — чудовищные груди, сооруженные Робертой; он неуверенно шагал по проходу, опустив плечи и сгорбившись, чтобы уменьшить их пышность. Что ему плохо удавалось.

Как только Гарп выбрал себе место, рядом уселся какой-то тип. Гарп смотрел в окно: к самолету все еще спешили пассажиры. Среди них была похожая на призрак девушка с грязными белокурыми волосами. У нее тоже не было пальто. Только огромная сумка, в которую вполне поместится бомба. И Гарп вдруг остро ощутил присутствие „Прибоя“. Он посмотрел в сторону прохода — интересно, куда сядет девушка, но увидел перед собой только похотливое лицо мужчины, сидевшего рядом.

— Может, когда мы взлетим, заказать тебе выпивку? — со значением спросил мужчина. Его маленькие прищуренные глазки не отрывались от золотого зигзага на бирюзовом костюме Гарпа.

В нем вдруг все возмутилось. Какая кругом несправедливость! Он не виноват, что так дико выглядит. Как бы ему хотелось сейчас спокойно поговорить — всего лишь поговорить — с этой умной, миловидной женщиной Сэлли Девлин, потерпевшей поражение на выборах в губернаторы. Он сказал бы ей, что она слишком хороша для такой дерьмовой работы.

— Костюмчик у тебя что надо, — сказал, прижимаясь к Гарпу, его сосед.

— Катись ты в задницу, — ответил Гарп. Все-таки он был сыном женщины, которая ранила скальпелем пристававшего к ней в кинотеатре солдата. Как это было давно!

Мужчина хотел было вскочить, но не смог: держали привязные ремни. Он беспомощно смотрел на Гарпа. Тот склонился над его попавшими в западню ляжками, задыхаясь от запаха духов, которыми обильно полила его Роберта; он дотянулся до замка на привязных ремнях и с резким щелчком освободил пленника. Затем угрожающе пророкотал в пылающее ухо перепуганного малого:

— Когда будем в воздухе, красавчик, запрись в уборной и не высовывайся!

Мужчина ушел подальше от нелюбезного Гарпа, и место у прохода оказалось свободным. Гарп с вызовом смотрел на пустое сиденье. Пусть только еще какой мужчина попробует подсесть к нему. И в этот миг к нему подошла особа, мгновенно исцелившая его от излишней заносчивости.

Она была тоненькая, с огромной сумкой. Руки такие худые, что, казалось, сквозь кожу просвечивают косточки. Девушка не спросила разрешения сесть, она просто села. Значит, у сегодняшнего „Прибоя“ вид совсем юной девушки, подумал Гарп. Она опустила руку в сумку, он схватил ее и положил на колени. Рука была слабенькой, и ни ружья, ни бомбы. Только листок бумаги и карандаш с резинкой на конце, обкусанной до жестяного ободка.

— Простите, — сказал Гарп. Ну раз не террористка, то он знает, кто она и что. „Почему в моей жизни столько людей, у которых проблема с речью? — написал он однажды. — Или я, как писатель, замечаю вокруг все погубленные голоса?“

Замарашка, оказавшаяся весьма мирным существом, что-то долго писала…

— Да, да, — сказал он, позевывая. — Вы — джеймсианка.

Девушка прикусила губу, яростно затрясла головой и сунула ему в руки записку:

„Меня зовут Эллен Джеймс. Я не джеймсианка“.

— Так вы та самая Эллен Джеймс? — переспросил он, хотя в этом не было необходимости: он понял это, едва взглянув на нее, не мог не понять. Возраст подходящий, не так давно эту одиннадцатилетнюю девочку изнасиловали и вырезали язык. Грязно-кофейные глаза при близком рассмотрении оказались не грязными, а просто воспаленными, может, от бессонницы. Нижняя ее губка, шершавая, обкусанная, как резинка на карандаше.

А она уже писала дальше.

„Я из Иллинойса. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, совсем недавно. Я приехала на Восточное побережье к вашей матери. Послала ей письмо, и она мне ответила. Правда! Такое чудесное письмо. И пригласила меня пожить с ней. И еще посоветовала прочитать все ваши книги“.

Гарп переворачивал эти маленькие листочки почтовой бумаги, кивал, улыбался.

„Но вашу мать убили!“

Эллен Джеймс достала из огромной сумки большой коричневый носовой платок и громко высморкалась.

„Я поехала с группой женщин в Нью-Йорк. Хотела с ними пожить. Я знаю много таких групп, а больше никого не знаю. Я получаю от них сотни рождественских поздравлений“, — написала она и дала Гарпу прочитать.

— Да, да, конечно, получаете, — подбодрил он ее.

„Я пошла на похороны. Пошла потому, что знала — там я увиж



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-17 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: