Не так-то легко было пробудить в нем ревность, он был слишком уверен в себе. И он давно забыл имя, которое однажды утром сорвалось у него с губ. Ему больше не попадались на глаза письменные работы Майкла Милтона, Хелен ни с чем больше не засиживалась допоздна. Более того, она стала ложиться раньше — ей нужен был отдых.
У Хелен появилась какая-то странная любовь к острому, без набалдашника, рычагу переключения скоростей на ее „вольво“; ей было приятно чувствовать, как он упирался в ладонь; нередко Хелен с такой силой давила на него, что казалось, вот-вот лопнет кожа. На глаза ее наворачивались слезы, она снова чувствовала себя чистой и могла спокойно встретить мальчиков, махавших ей из окна комнаты с телевизором, посмотреть в глаза Гарпу, объявлявшему, завидя ее на пороге кухни, что ужин готов.
Страшно было даже подумать, что Марджи Толуорт кое-что знает; она ведь сказала себе и Майклу: все будет кончено, если хоть одна душа проведает об их связи. Но оказалось, что порвать не так-то легко. Она обнимала Гарпа, уповая на неведение Марджи Толуорт.
Марджи, святая простота во многом, насчет Майкла и Хелен не заблуждалась. Она считала свое банальное увлечение Майклом „истинной любовью, вышедшей за рамки секса“. Хелен же, по ее мнению, просто им забавлялась. На деле, ничего, кроме секса, Марджи с Майклом Милтоном не связывало, да иначе и быть не могло. Но, оценивая отношения Майкла и Хелен, она была не так уж далека от истины. Вообще Марджи Толуорт любила выносить суждения и оценки, которые почти всегда бывали скоропалительны и, мягко говоря, не точны. Но на сей раз она не ошиблась.
Марджи заподозрила неладное еще в то время, когда Майкл Милтон и Хелен действительно занимались работами Майкла: с ним невозможны никакие отношения, кроме секса. Что-что, а это она знала наверняка. Стало быть, она предвидела ход событий еще до того, как сама Хелен поверила в их неизбежность.
Осведомленность Марджи Толуорт объяснялась просто. С четвертого этажа отделения английской литературы, из окна дамского туалета она разглядела через лобовое стекло внутренность допотопного „бьюика“, когда он наподобие королевского катафалка, выплывал со стоянки, и увидела на переднем сиденье длинные стройные ножки миссис Гарп. Ездить в машине таким образом можно только с близкими друзьями.
Марджи понимала отношение Хелен к Майклу лучше, чем свое собственное. Она надолго уходила гулять, стараясь забыть Майкла Милтона и между прочим разведать, где, как и с кем живет Хелен. Поэтому она скоро узнала и образ жизни мужа Хелен, так как его образ жизни был на редкость устойчив. По утрам он долго ходил из комнаты в комнату, возможно, потому, что был безработный. Это не противоречило представлению о муже-рогоносце; безработному сам Бог велит изменять. В полдень он вылетал из двери в спортивном костюме на пробежку; пробежав несколько миль, возвращался домой и читал почту — ее почти всегда доставляли в его отсутствие. Потом опять шатался по дому, скидывая по очереди одежду перед душем, а выйдя из него, не торопился одеться. Одно только не отвечало ее представлению о рогоносце — у Гарпа было сильное красивое тело. Потом долго торчал на кухне. И Марджи Толуорт предположила, что он — потерявший работу повар.
Потом возвращались домой их дети, и сердце Марджи Толуорт таяло. Он был такой милый и добрый, играя с детьми, и это, разумеется, отвечало ее представлениям о рогоносцах — они беззаботно резвятся с детьми, а их жен тем временем трахают. (Это словцо употребляли все — и борцы университетской команды, и школьная команда Стиринга. Постоянно кто-нибудь хвастался, как „трахнул влажную открытую бобриху“.)
И вот однажды, подождав, когда Гарп выскочил из дому в спортивном костюме и скрылся из виду, Марджи поднялась на крыльцо, зажав в руке надушенную записочку, которую она хотела опустить в почтовый ящик. Она тщательно рассчитала, что у него будет время прочесть записку и, даст Бог, прийти в себя до возвращения детей. Самый лучший способ, рассудила она, сообщить подобную новость. Сначала, конечно, у человека шок, но мало-помалу он приходит в себя и встречает детей, уже вполне оправившись. Еще одно скоропалительное суждение Марджи Толуорт.
Сочинение записки далось ей с трудом, поскольку она не очень владела письменной речью. И надушена она была не специально, а просто потому, что у Марджи Толуорт каждый клочок бумаги был пропитан духами. Если бы она хоть немного подумала, она бы сообразила, что для такой записки духи не подходят. Но это было выше ее разумения. Духами веяло даже от ее домашних заданий; проверяя первое ее сочинение, Хелен чуть не чихнула от неожиданности.
В записке было несколько слов: „У вашей жены связь с Майклом Милтоном“.
Марджи Толуорт предстояло стать одной из тех женщин, что никогда не скажут „он умер“, а только: „он ушел от нас в мир иной“. И вот, держа в руке надушенную записку, она замешкалась на крыльце Гарпов, потому что начался дождь.
А дождь для Гарпа был наказанием Господним. Чуть только начинало накрапывать, он со всех ног мчался домой — терпеть не мог промокшие тапочки. Он бегал в мороз, в снегопад, но стоило пойти дождю, как Гарп, ругнувшись, мчался домой и добрый час торчал у плиты в самом пакостном настроении. Потом надевал пончо и спешил на автобус, чтобы успеть к началу тренировки. По пути забирал Уолта из детского сада и тащил его с собой в зал, где занимался вольной борьбой. Из спортзала звонил домой, проверял, вернулся ли из школы Данкен. Иногда давал Данкену распоряжение, если на плите что-то доваривалось, но обычно просто напоминал ему, что на велосипеде надо ездить осторожней, и заставлял повторить на память номера телефонов, по которым следовало звонить в случае пожара, взрыва, вооруженного ограбления и уличных беспорядков.
После этого шел на помост, а после тренировки в душ, прихватив с собой Уолта, и когда снова звонил домой, Хелен была уже дома и ждала только звонка, чтобы ехать за ними.
Поэтому Гарп не любил дождя, и, хотя борьба доставляла ему удовольствие, дождь ломал его привычный распорядок дня. Так что для Марджи Толуорт было полной неожиданностью, когда он, злой, тяжело дышащий, появился у нее за спиной на крыльце.
— А-а! — воскликнула она и сжала записочку так, как будто это была яремная жила какого-то животного и надо остановить в ней ток крови.
— Привет! — сказал Гарп. Он принял ее за няню, которую приглашают посидеть с детьми. Гарпы только недавно перестали пользоваться их услугами. И улыбнулся ей с откровенным любопытством.
— А-а-а! — опять издала протяжный звук Марджи Толуорт. Говорить она не могла. Гарп увидел в ее руке смятую записку; не раскрывая глаз, она протянула ему бумажку, как будто сунула руку в огонь.
И если поначалу Гарп принял ее за одну из студенток Хелен, то теперь ему в голову пришло совсем другое. Видно было, что девушка не может говорить и очень смущается, протягивая записку. Весь опыт общения с женщинами, утратившими дар речи и от этого смущавшимися, ограничивался у Гарпа знакомством с джеймсианками, и он постарался подавить в себе злую вспышку — ну вот, еще одна безумная навязывается в друзья. А может, она пришла с целью выудить что-нибудь интересное у живущего замкнуто сына знаменитой Дженни Филдз?
„Привет! Меня зовут Марджи. Я джеймсианка, — наверняка говорилось в ее глупой записке. — Вы знаете, что это такое?“
Следующий их шаг — создание союза, вроде того, что организовали помешанные на вере идиотки, разносящие по домам брошюрки и листовки о Христе. Отвратительно, что джеймсианки добрались уже до таких молоденьких девушек; эта, например, так молода, подумалось ему, что вряд ли даже осознает, как ужасна вся дальнейшая жизнь без языка. Он покачал головой, отказываясь от записки.
— Да-да, я все знаю. — сказал Гарп. — Ну так что?
К такому повороту Марджи Толуорт была не готова. Она явилась ангелом-мстителем, чтобы исполнить свой кошмарный долг, — если бы кто знал, как он для нее тяжек! Она принесла в дом дурную весть. А он уже все знает! И его это ничуть не трогает!
Марджи обеими руками прижала записку к своей хорошенькой, вздымающейся груди, причем так стремительно, что волна ее духов и аромата юности с головой окатила глядящего на нее во все глаза Гарпа.
— Ну так что? — повторил Гарп. — Неужели вы думаете, что можно уважать женщин, которые отрезают себе язык?
— Что? — еле слышно проговорила Марджи. Она очень испугалась. Теперь понятно, почему бедняга целыми днями ходит взад-вперед по дому: он душевнобольной.
Гарп четко расслышал произнесенное слово. Это было не придушенное „А-а!“, сказанное безъязыким ртом. Это было настоящее слово.
— Что? — переспросил он.
— Что? — снова произнесла она.
Он уставился на записку, все еще прижатую к груди.
— Вы умеете говорить? — удивился он.
— Конечно, — кивнула она.
— А это что? — он показал на записку.
Но теперь она уже испугалась смертельно. Рогоносец, да еще умалишенный. Бог знает, на что он способен. Может убить детей, ее. Вон какой здоровый и сильный. Такой убьет Майкла Милтона одной левой. И вообще любой мужчина, пристающий с расспросами, небезопасен. Марджи Толуорт подалась назад, чтобы повернуться и бежать от него.
— Стойте! — воскликнул Гарп. — Это записка для меня? Что в ней? Записка для Хелен? Кто вы?
Марджи Толуорт покачала головой. „Произошла ошибка“, — прошептала она и, повернувшись, столкнулась с промокшим насквозь почтальоном. Тот выронил сумку, из нее посыпалась почта. Гарпу вспомнилась Дюна, выжившая из ума медведица, когда она гналась по лестнице за почтальоном в Вене. Только с Марджи получилось проще, она упала на крыльце, порвав чулки и ободрав коленку.
Почтальон решил, что пришел в не очень удобную минуту, и нагнулся, пытаясь найти среди рассыпавшихся конвертов письма Гарпа, но того сейчас интересовало только послание плачущей девушки.
— Что это у вас? — спросил он мягко, пытаясь помочь ей встать, но она не хотела подниматься и без удержу плакала.
— Простите меня, — пролепетала Марджи Толуорт. Вся ее решимость куда-то улетучилась, к тому же, побыв немножко с Гарпом, она почувствовала, что он ей, пожалуй, нравится. А она принесла ему такую ужасную весть.
— Коленка не очень пострадала, — сказал Гарп. — Надо только продезинфицировать ранку.
Он пошел в дом за йодом и бинтами, а Марджи, воспользовавшись его отсутствием, прихрамывая, сошла с крыльца и скоро скрылась за ближайшим углом. Она не могла из рук в руки передать записку, но не могла и утаить от него жестокой правды. И она оставила записку вместе с почтой. Почтальон смотрел ей вслед, пока она ковыляла по переулку до автобусной остановки. „Вечно с этими Гарпами что-то происходит“, — подумал он. И еще подумал — у Гарпов самая большая почта в округе.
Это были письма, которые Гарп писал издателю Джону Вулфу и на которые тот с такими мучениями отвечал. Приходили книги, присланные на рецензию; Гарп отдавал их Хелен. Она по крайней мере их читала. Приходили и журналы, выписанные Хелен. Гарп считал, что их слишком много. Сам он выписывал только два — „Гурман“ и „Новости вольной борьбы“. И конечно, шли счета. Частенько приходили письма от Дженни — единственное, что она теперь писала. Время от времени слал письма, короткие и милые, Эрни Холм. Иногда им обоим писал Гарри Флетчер; Гарпу продолжала слать очаровательно-бессодержательные письма Элис.
И вот теперь среди обычной почты оказалась эта пахнущая духами и мокрая от слез записка. Гарп отложил йод и бинты; девушка его не интересовала. Он держал в руках смятое послание и думал, что в общем-то знает, о чем оно.
Он спросил себя, как это он сам не догадался, ведь на это указывало слишком многое. И все же, если подумать, он догадывался, но старался загнать ревность в подсознание. Листок разворачивался медленно, с осенним хрустом, хотя на дворе стоял холодный март, превращавший замерзшую почву в слякоть. Он разворачивал записку, и она хрустела, как ломающиеся кости. Ощущая запах духов, он снова и снова слышал коротенькое испуганное восклицание девушки: „Что!“
Он знал „что“, не знал только „с кем“; имя, что как-то утром сорвалось у него с губ, забылось. В записке, конечно, и окажется это имя — Майкл Милтон. Оно прозвучало для Гарпа как название нового сорта мороженого; недавно он угощал детей в одном кафе. Там были „земляничная смесь“, „шоколадная чаша“, „сладкий Майк“. Майкл Милтон — как раз им под стать. Отвратительное название, отвратительное имя. Гарп даже как будто ощутил его вкус… Тяжелыми шагами он подошел к водостоку, смял гнусно пахнущую бумажку и затолкал ее сквозь решетку. Войдя в дом, нашел это имя в телефонной книге, несколько раз произнес его.
Теперь ему казалось, что Хелен уже давно изменяет ему; что, пожалуй, он давно догадывался. Но чтобы с Майклом Милтоном! На каком-то приеме он познакомился с этим юнцом. Обсуждая с Хелен его усики, он тогда назвал его „хиляком“. Майкл Милтон! А имя-то какое, Господи! Он все повторял и повторял его, тупо глядя в телефонный справочник. Вернувшийся из школы Данкен подумал, что отец опять выискивает в телефонной книге имена для своих героев.
— Ты еще не забрал Уолта? — спросил Данкен.
Гарп про Уолта забыл. А ведь у него насморк. Как же это он мог забыть?
— Поехали за ним вместе, — сказал он Данкену. К удивлению мальчика, Гарп швырнул телефонную книгу в мусорный ящик. И они сразу отправились на автобусную остановку.
Гарп был в тренировочном костюме, а дождь все шел. „Очень странно“, — подумал Данкен, но ничего не сказал.
— Я сегодня забил два гола, — похвастался он. Неизвестно почему, в школе у Данкена играли только в футбол. Осенью, зимой, весной — только футбол. Школа была маленькой, но, кажется, была тому и другая причина, однако Гарп не мог припомнить какая. В любом случае он считал, что это неправильно.
— Два гола, — повторил Данкен.
— Молодец! — отреагировал Гарп.
— Один головой, — продолжал Данкен.
— Собственной головой? Великолепно!
— С подачи Ральфа. Он здорово играет.
— И все равно великолепно, — сказал Гарп. — И Ральф молодец.
Он обнял Данкена, но не чмокнул, зная, что Данкен смутится. А Уолт пока еще позволяет целовать себя, подумал Гарп. Ему вдруг захотелось поцеловать Хелен, и он чуть не оказался под колесами автобуса.
— Папа! — воскликнул Данкен. Потом, уже в автобусе, спросил:
— У тебя все в порядке?
— Конечно, — ответил Гарп.
— Я думал, ты в спортзале, — сказал Данкен. — Ну и дождь!
Из детского сада была видна река, и Гарп пытался определить, где живет Майкл Милтон: он запомнил его адрес, напечатанный в телефонном справочнике.
— Где ты был? — пожаловался Уолт. Он кашлял, из носа текло; ему было жарко. Он привык, когда дождь, ездить с отцом в спортзал.
— Давайте сейчас все вместе поедем бороться, раз уж мы в городе, — предложил Данкен. Это была вполне здравая мысль, но Гарп сказал, что сегодня ему бороться не хочется.
— Почему? — спросил Данкен.
— Балда, что, не видишь, он в костюме для бега, — сказал Уолт.
— Заткнись, — возмутился Данкен. Мальчишки были готовы вцепиться друг в дружку, но Гарп сказал, что больным драться нельзя.
— Я не больной, — заявил Уолт.
— Нет, больной, — сказал Гарп.
— Больной, больной, — поддразнил Уолта Данкен.
— Данкен, перестань! — приказал Гарп.
— Ну и настроение у тебя, — вздохнул Данкен, и Гарпу захотелось расцеловать его. Он хотел показать ему, что настроение у него отличное, но Данкен смущался, когда отец целовал его, и Гарп поцеловал Уолта.
— Пап! — пожаловался Уолт. — Ты весь мокрый и потный!
— Он же в тренировочном костюме, балда! — объяснил Данкен.
— Он называет меня балдой! — пожаловался Уолт Гарпу.
— Я слышал.
— Я не балда!
— Нет, балда! — сказал Данкен.
— Сейчас же перестаньте, — приказал Гарп.
— Видишь, Уолт, какой наш папа сегодня веселый? — заметил Данкен.
— Еще бы не вижу, — ответил Уолт.
Чтобы не ссориться, мальчишки стали подшучивать над отцом, пока не приехали на свою остановку. Дождь лил как из ведра. В квартале от дома промокшую насквозь троицу остановила притормозившая возле них машина. Запотевшее стекло опустилось, и Гарп увидел влажное от пота, блестящее лицо миссис Ральф. Она улыбнулась им.
— Ты не видел Ральфа? — спросила она у Данкена.
— Нет.
— Этот идиот, конечно, не сообразит спрятаться от дождя, — сказала она. — Впрочем, и вы хороши: гулять под таким дождем, — заметила она, обращаясь к Гарпу. Она все улыбалась, и Гарп попытался улыбнуться, но не мог выдавить из себя ни слова. Должно быть, она что-то прочитала на его лице, ибо никогда не пропускала случая поддразнить Гарпа. Но вымученная улыбка Гарпа почему-то вдруг расстроила ее, и она спешно подняла стекло.
— Пока, — сказала она и медленно отъехала.
— Пока, — буркнул ей вслед Гарп. Его восхищала эта женщина, но, может, теперь это наваждение кончится.
Дома он налил в ванну горячей воды для Уолта и залез в нее с мальчиком — он частенько пользовался любым предлогом, чтобы побарахтаться в воде с маленьким тельцем сына. Данкен вырос, и они вдвоем больше не помещались в ванной.
— Что на ужин? — крикнул Данкен снизу.
Гарп вспомнил, что ужина-то нет.
— Я забыл про ужин! — крикнул он в ответ.
— Забыл?! — возмутился Уолт, но Гарп сунул его под воду и стал щекотать, Уолт ответил ему тем же, и оба забыли про ужин.
— Ты не приготовил ужин? — переспросил Данкен снизу.
Гарп решил не вылезать из ванны. Пар полезен для легких Уолта, думал он. Пусть сидит в ванне сколько хочет. И понемногу подливал горячей воды. Когда вернулась Хелен, они все еще сидели в ванне.
— Папа забыл про ужин, — немедленно доложил ей Данкен.
— Забыл про ужин?
— Да, совсем забыл.
— Где он? — спросила Хелен.
— Принимает с Уолтом ванну, — ответил Данкен. — Они там уже целый час плещутся.
— О Боже! — воскликнула Хелен. — А если они утонули?
— Вот бы ты обрадовалась! — прокричал из ванной Гарп. Данкену стало смешно.
— Он сегодня в отличном настроении, — сказал он матери.
— Сама вижу. — Она мягко положила руку на плечо Данкену. Только бы он не понял, что это она оперлась на него. У нее неожиданно пол пошел из-под ног. С нижней ступеньки она крикнула Гарпу:
— У тебя был трудный день?
Гарп с головой погрузился в воду, чтобы не выдать себя. В нем вспыхнула жгучая ненависть, но Уолту совсем негоже быть свидетелем этого.
Не слыша ответа, Хелен крепче сжала плечо Данкена. Пожалуйста, только не на глазах у детей, взмолилась она про себя. Ситуация для нее необычная: в ссоре с Гарпом она — виновная сторона. И ей стало страшно.
— Мне подняться? — крикнула она.
Опять нет ответа — Гарп умел надолго задерживать дыхание.
Уолт крикнул ей:
— Папа под водой!
— Папа сегодня очень странный, — заметил Данкен.
Гарп приподнял голову, чтобы набрать воздуха, и тут Уолт снова прокричал:
— Он задержал дыхание!
Надеюсь, подумала Хелен. Она не знала, что предпринять, и потому стояла, не двигаясь с места.
Через пару минут Гарп шепнул Уолту:
— Крикни ей, что я все еще под водой, Уолт. Хорошо?
Уолт подумал, что это такая чертовски веселая игра, и он крикнул Хелен:
— Папа все еще под водой!
— Ого! — сказал Данкен. — Надо засечь время. Он поставит рекорд.
Но на Хелен уже напал панический ужас. Данкен выскользнул из-под ее ладони — кинулся вверх по лестнице взглянуть на новоявленного рекордсмена, а Хелен почувствовала, как ноги у нее наливаются свинцом.
— Он еще под водой! — снова закричал Уолт, хотя в эту минуту они с отцом стояли нагишом на коврике перед большим зеркалом. Гарп уже вытер Уолта и кончал вытирать ванну. Увидев входящего Данкена, Гарп приложил палец к губам, чтобы тот помалкивал.
— А теперь вдвоем, — прошептал он. — На счет „три“ кричите: „Он еще под водой!“ Раз, два, три!
— Он еще под водой! — дружно крикнули Данкен с Уолтом, и Хелен показалось, что у нее вот-вот разорвется сердце. Как будто из груди у нее вырвался вопль, хотя не слышно было ни звука. Она бросилась вверх по лестнице: только ее муж мог додуматься до такой мести — утопиться на глазах собственных сыновей, предоставив ей объяснять, почему он так поступил.
Заливаясь слезами, она влетела в ванную, чем несказанно удивила Данкена и Уолта. Сразу же пришлось взять себя в руки: дети могли не на шутку перепугаться. Гарп сидел нагишом перед зеркалом, вытирая пальцы ног, и глядел на нее взглядом борца, который ищет у противника слабое место, как учил его Эрни Холм.
— Ты опоздала, — сказал он ей. — Я уже умер. Очень трогательно, хотя и странно, что ты так расстроилась.
— Давай поговорим потом? — попросила она с мольбой и вместе с тем улыбаясь, точно все это было веселой шуткой.
— Мы тебя обманули! — кричал Уолт, тыкая пальцем в бедро Хелен.
— Если бы мы тебя так разыграли, — сказал Данкен отцу, — ты бы здорово разозлился.
— Дети еще не ужинали, — сказала Хелен.
— Никто не ужинал, — отозвался Гарп. — Впрочем, ты, наверное, уже ела.
— Я-то могу подождать, — сказала она.
— Я тоже, — ответил Гарп.
— Пойду приготовлю что-нибудь мальчишкам, — сказала Хелен, выталкивая Уолта из ванной. — Яйца и хлопья наверняка есть.
— На ужин? — возмутился Данкен. — Тоже мне ужин!
— Я просто забыл, Данкен, — сказал Гарп.
— А я хочу гренки, — потребовал Уолт.
— Можно и гренки, — заметила Хелен.
— Ты справишься с гренками, точно? — спросил Гарп у Хелен.
Она только улыбнулась в ответ.
— Боже, даже я справился бы с гренками, — изрек Данкен. — А хлопья и Уолт приготовит.
— Вот с яйцами дело сложнее, — попыталась опять улыбнуться Хелен.
Гарп продолжал вытирать пальцы ног. Когда дети вышли, Хелен просунула голову в ванную.
— Прости меня, я очень, очень тебя люблю, — сказала она, но Гарп даже не взглянул на нее, не оторвался от своих занятий с полотенцем.
— Я не хотела причинять тебе боли, — продолжала она. — Только как ты узнал? Я ведь старалась уберечь тебя. Это та девчонка? — прошептала она, но Гарп не отрывался от ног.
Поставив перед детьми еду (как будто они были два котенка, подумалось ей позднее), она снова поднялась к нему. Он все еще сидел нагишом на краю ванны.
— Он ничего для меня не значит, он ничего у тебя не отнял, — сказала Хелен. — И между нами все кончено, честное слово.
— С каких пор? — спросил он.
— С этой минуты, — ответила Хелен. — Я только должна сказать ему.
— Говорить ничего не надо. Сам догадается.
— Нет, так нельзя.
— У меня в яичнице скорлупа! — закричал внизу Уолт.
— А у меня подгорели гренки! — подхватил Данкен. Это был заговор детей с целью отвлечь родителей от их бед, скорее всего, неосознанный. У детей срабатывает особый инстинкт, подумалось Гарпу, когда родителей нужно оттянуть друг от друга.
— Ешьте! — крикнула им Хелен. — Я уверена, у вас все в порядке!
Она хотела дотронуться до Гарпа, но он увернулся и выскочил из ванной.
— Доедайте и пойдем в кино! — крикнул он сыновьям и стал одеваться.
— Это еще зачем? — спросила Хелен.
— Я здесь с тобой не останусь. Позвони этому молокососу и скажи ему, что надумала.
— Он захочет видеть меня, — как во сне сказала она. Сознание, что все кончено, раз Гарп знает, действовало на нее, как укол новокаина. Если на первых порах она чувствовала только боль, причиненную Гарпу, то потихоньку это чувство притуплялось, и она стала ощущать свою боль.
— Скажи ему, пусть забудет о тебе и думать, — велел Гарп. — Ты с ним больше не увидишься. Пусть не мечтает перепихнуться под занавес, просто скажи ему „прощай“. По телефону.
— Никто ни о чем таком и не говорит, — сказала Хелен.
— Вот и позвони, — ответил Гарп. — А я уведу детей. Мы сходим в кино. Прошу тебя покончить с этим до нашего возвращения. И чтобы никогда больше с ним не виделась.
— Не буду. Клянусь, — сказала Хелен. — Но последний разговор с глазу на глаз все-таки должен состояться.
— Ты, верно, считаешь, что провела эту кампанию вполне достойно?
В какой-то мере Хелен действительно так считала, но она ничего не сказала Гарпу. Ей казалось, она никогда не переставала думать о Гарпе и детях. И теперь была уверена, что завершит „эту кампанию“ самым благородным образом.
— Поговорим обо всем позже, — ответила она. — Все не так страшно, как ты думаешь. Но поговорим позже.
Гарп ударил бы ее, не ворвись в комнату дети.
— Один, два, три, — сосчитал Данкен для Уолта.
— Хлопья несвежие! — дружно крикнули ребята.
— Прошу вас, мальчики, — сказала Хелен. — Мы с папой немного поссорились. Подождите внизу.
Сыновья уставились на нее.
— Пожалуйста, — сказал Гарп. Он отвернулся, они не должны видеть, что он плачет; но Данкен, наверное, догадался, а Хелен просто знала. Уолт же, скорее всего, ничего не заметил.
— Поссорились? — переспросил Уолт.
— Пошли, — скомандовал Данкен; он взял Уолта за руку и потянул из комнаты. — Пойдем, Уолт, — повторил он, — а то опоздаем в кино.
— Не опоздаем! — воскликнул Уолт.
К своему ужасу, Гарп вдруг узнал сцену их ухода. Данкен тащит Уолта по лестнице вниз, а Уолт оглядывается и все машет рукой. Но старший брат неумолимо увлекает его вниз, в бомбоубежище. Гарп спрятал лицо в одежду и разрыдался.
Хелен коснулась его, но он сказал: — Не трогай меня! — и продолжал плакать. Хелен захлопнула дверь в ванную.
— Не надо, — умоляла она. — Он того не стоит. Он ничего не стоит. Я просто развлеклась с ним. — Она пыталась что-то объяснить, но Гарп яростно мотнул головой и швырнул в нее брюками. На нем была только рубаха, мужчина без штанов смешон, подумала Хелен. У полуодетой женщины все равно есть какая-то притягательность, а полуодетый мужчина ни то ни се, и уж какое тут самомнение.
— Пожалуйста, оденься, — попросила она и протянула ему брюки. Он их взял, натянул на себя и продолжал плакать.
— Я сделаю все, как ты скажешь.
— Ты с ним не будешь встречаться? — спросил он.
— Никогда, — ответила она. — Больше ни одной встречи.
— У Уолта насморк, — сказал Гарп. — Вообще-то, ему не следует выходить из дому, но в кино хуже не будет. И мы не задержимся, — добавил он. — Проследи, чтобы он потеплее оделся.
Хелен вышла.
Он выдвинул верхний ящик комода, где лежало ее белье, и, выдернув его до конца, погрузил лицо в душистую пену ее одежды — совсем как медведь с бочкой меда в передних лапах. Вернувшись в комнату и застав его за этим занятием, Хелен почувствовала себя, как если бы застала его за онанизмом. Смутившись, он изо всех сил ударил ящиком о колено. Белье разлетелось по комнате. Он поднял ящик над головой и ударил его о край комода, как будто хотел сломать позвоночник какому-то зверю размером с ящик. Хелен вылетела из комнаты, а он стал быстро одеваться.
Тарелка Данкена была почти пустая, ужин Уолта был частью на тарелке, частью на столе и на полу.
— Если не будешь есть, вырастешь хиляком, Уолт, — сказал Гарп.
— Я не вырасту, — ответил Уолт.
— Не смей никогда так говорить! — обрушился на ребенка Гарп: в такой ужас его повергли эти слова.
— Не вырасту! — повторил испуганный Уолт.
— А, понял, — продолжил Гарп. — Тебе нравится быть ребенком?
— Да.
— Уолт такой странный, — сказал Данкен.
— Я не странный! — крикнул Уолт.
— Странный, — повторил Данкен.
— Идите в машину, — велел Гарп. — И кончайте ссориться.
— Это вы ссорились, — осторожно заметил Данкен, но родители промолчали, и Данкен повел Уолта из кухни. — Пойдем, — сказал он.
Гарп сказал Хелен:
— Он ни в коем случае не должен здесь появляться, — бросил Гарп на ходу. — Если ты его впустишь в дом, живым он отсюда не выйдет. И ты не смей выходить из дому. Ни при каких обстоятельствах. Прошу тебя, — добавил он, и ему опять пришлось отвернуться от нее.
— Милый, — тихо сказала Хелен.
— Он ведь такой кретин, — простонал Гарп.
— Им мог быть только человек, совсем не такой, как ты. Диаметрально противоположный.
Он вспомнил о нянях, которые сидели с его детьми, об Элис Флетчер, о своем необъяснимом влечении к миссис Ральф и хорошо понял, о чем она говорила. Гарп вышел из дому через кухонную дверь. На дворе уже стемнело, шел дождь; к утру, наверное, подмерзнет. Глина на дороге влажно блестела, но была твердой. Он развернул машину, по привычке подал ее к дому и выключил двигатель с фарами. „Вольво“ покатил вниз,
Гарп знал подъездную дорогу наизусть. Ребятам было жутко слушать в густевшей тьме визг гравия под колесами, но когда заработал мотор и вспыхнули фары, мальчишки обрадованно засмеялись.
— А что мы будем смотреть? — спросил Данкен.
— Все, что хотите, — ответил Гарп. Они ехали в центр узнать, где что идет.
В машине было холодно и сыро, и Уолт раскашлялся. Переднее стекло все время запотевало, и невозможно было рассмотреть, что идет в кинотеатрах. Уолт и Данкен всегда дрались за право стоять в проеме между сиденьями. Гарп не понимал, почему им это место так нравится. Они толкались, и Гарп каждый раз упирался в них локтем, меняя сцепление.
— Убирайтесь отсюда оба, — велел Гарп.
— Отсюда хорошо видно, — ныл Данкен.
— Достаточно того, чтобы мне было хорошо видно, — ответил Гарп. — С этим паршивым дворником все равно толком ничего не увидишь.