Разсуждения, вызванные прочтением книги проф. А.В. Пыжикова «Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы», 2018.
В начале главы «Заключение» Автор как бы предлагает читателю соотнести результаты своего исследования с общепринятой культурологической доминантой (если так можно выразиться): «Последние двадцать лет Российской империи традиционно изучались с точки зрения жёсткого противостояния: прогрессивная общественность – реакционные верхи». Означенная точка зрения отражает естественность опережения политических оценок хода времени над историографическими. Но времена меняются, и устоявшиеся идеолого-пропагандистские штампы стираются. На смену штампам приходит понимание прошлого через мифы или через усвоение глубокого знания, получаемого в ходе добросовестных профессиональных исследований.
Автор только что прочитанной книги в своём Исследовании обращает внимание на процесс модернизации хозяйства страны, вызванную им динамику сфер её власти и управления. Такой подход позволил ему точно определить, интересы каких сил были задеты ходом модернизации страны. Показан рост перенапряжений в области внутренних отношений верхнего эшелона власти. И, что мне показалось особенно важным, выявлен инициативный исполнитель, продуманные и последовательные действия которого, задали встречный модернизации процесс подготовки социального взрыва. У читателя появляется возможность увидеть, насколько громадны были направленные в топку конфликта ресурсы, если его накал провел черту между прошлым и будущим, оставив монархическую империю в безвозвратном прошлом. И оценить, сколь силён был социальный взрыв, если страна и народ были вынуждены выскочить за порог пространства устоявшихся отношений без царя в голове.
Итак: скачки модернизации и противостояние антагонистических сил – таковы «чёрные дыры», раздирающие душу России на её историческом пути вот уже 200 лет как минимум. Изучение проблематики безысходных конфликтов, считаю, особенно актуально в современных условиях, когда реализованные во втором десятилетии XXI столетия новации предъявили миру огромной величины импульс силы, обретённый Россией. Сила есть, а вместо организованного на современный лад хозяйства страны, адекватного управления и разумной власти – воровская малина на задах барахолки. История учит тому, что сила в руках людей, лишённых Мечты, превращается в стихию. И сила теперь уже стихии оказывается достаточной, чтобы вывести в «разнос» всю систему власти волнами социальной напряжённости.
Возвращаясь к представлению достоинств книги, отмечу, что Автор расширяет изучаемую область относительно исходной точки традиционной историографии, где будто бы достоверно известно, «кто кому противостоял» в пользу распознавания влиятельных сил и особенностей отношений между ними в конфликтном пространстве, каковым стала вся Россия и часть мира, охваченная Первой мировой войной. Автор отходит от представления, где объект исторического процесса (Россия) представляет собой послушную статичную болванку, ставшую яблоком раздора столь же статичных по своей природе сил. Он выделяет весьма деятельные активные социальные прослойки, чьё влияние на общий ход событий в стране было мало изучено или недооценено историографией. Заметное место в Исследовании занимает изучение элементной базы (говоря в терминах теории управления) активных социальных прослоек. В поле зрения Автора находятся особенности группового поведения, общие, в том числе нравственные, ценности и интересы участников социальных процессов. Автор также оценивает величину социально значимых ресурсов, вброшенных ими в борьбу за достижение своих целей. Обозначена персонификация лидеров активных социальных прослоек. Наличие перечисленных признаков становилось основанием для обобщения, для принятия во внимание такой социальной группы как действующего лица (актора) в жизни страны и государства. И таких претендентов на роль конфликтующих сторон накопилось много больше, чем вышеупомянутая пара сил, соответствующей классической схеме противостояния.
Мало того, помимо внутренних группировок, претендующих на обладание ресурсами страны, Автором был выявлен интерес внешних сил, сгруппированных Ротшильдами. Организующая и направляющая роль этой транснациональной силы изучена столь же внимательно, как и активные социальные прослойки чисто российского происхождения, как крупные групповые и частные капиталисты, пришедшие в Россию на волне модернизации. Приведённые в Исследовании данные позволяют оценить детище транснационального влияния как фактор дестабилизации внутренней жизни страны. И можно усмотреть реальность угрозы транснационального влияния как следствие исполнения этой силы изначального намерения войти в Россию со стратегически важными целями. Как то: занять ключевое положение в финансовой сфере и во внешней торговли особенно доходной товарной продукцией. Другое дело, что организаторскую роль упомянутые Ротшильды взяли на себя не от хорошей жизни, а именно вследствие критичной угрозы утраты в ходе наступления модернизации ресурсов их потенциальными агентами влияния, региональными социальными прослойками олигархического толка.
С точки зрения теории управления, построенной на системном анализе, применённый Автором подход имеет больше прав на признание достоверности при отображении картины российской жизни, чем косно-статичная биполярная картина общественных отношений, столь милая сердцу догматичной диалектике.
В ходе Исследования выявлен важный фактор общественной, хозяйственной, государственной и политической жизни по отношению к ранее принимаемым во внимание исторической наукой, а именно: своеобразный государственный курс. Этот фактор распознан и изучен как самостоятельное явление, показано его рождение, становление и увядание. Но каково влияние государственного курса на «жесткость противостояния», да и каковы стороны конфликта с учётом вновь выявленного фактора – чёткого ответа нет. И это понятно: в каждом отдельном сражении за право на жизнь в будущем мире из табакерки конфликтной ситуации выскакивали разные черти, а то и всей толпой. Конечная точка исследования, по времени совпадающая с поздней осенью 1917 года, скорее, напоминает сцену у «разбитого корыта», строго именуемую в науке «точкой бифуркации». Но доказательство существования «государственного курса» как важнейшего фактора модернизации в рассматриваемый период начала века остаётся в силе! И данный исторический факт позволяет присвоить изученному социальному явлению статус ИДЕИ, которая, как известно, безсмертна по определению. Возможность же воспроизвести славный Государственный курс, идею эффективного государственного вмешательства в частнокапиталистический уклад экономики, следуя логике Автора, существует в виде своеобразной “дорожной карты”, в возврате современной России «в её собственный цивилизационный контекст».
Признаю обоснованность и справедливость выводов Исследования проф. А.В. Пыжикова и позволю себе высказать несколько частных суждений по поводу связки «цивилизационного контекста» российской действительности с управляющими началами, с органичностью Государственного курса.
Зададимся рядом вопросов. Каковы общие признаки имевшего место Государственного курса с цивилизационным контекстом? Можно ли признать распад государственности к осени 2017 года прямым следствием противодействия Государственному курсу на общий ход вещей? В чём значение для теоретического осмысления Власти исторического опыта Государственного курса?
Своеобразие Государственного курса в России вижу в его обусловленности в первую очередь историческими причинами (цивилизационными в том числе) и только во вторую, считаю, оно вызвано деятельностью светлых умов.
Потребность в модернизации государственного курса внутренней политики была осознана при достижении известного предела подпитки неоколониальной атмосферы, царившей в коридорах власти и позволявшей безнаказанно грабить ресурсы страны. В Исследовании чётко дана привязка момента приостановки курса беспардонного грабежа к возникновению у министра финансов Рейтерна опасениям по поводу гарантий светлого будущего всей камарильи кудреватых мудреек и мудреватых кудреек, наследников добычи времён Смутного времени XVII века.
Получается, что с конца 1870-х годов с вершин государственной власти была дана свобода действия последователям германской новой исторической школы (свобода инициативы для профессионалов высокого класса – это тоже ресурс власти). В рамках этой школы детально прорабатывалась идея (говорю заведомо упрощённо) управления процессом модернизации через банковскую сеть, то есть с более высокого уровня, чем индивидуальная инициатива. Но, в отличие от Германии, банковская сеть в России представляла собой жалкое зрелище стаи проворовавшихся авантюристов. И было принято вполне логичное решение о выправлении ситуации путём вливаний в менеджмент некоторых питерских банков проверенных кадров, заимствованных из сферы профессионального и ответственного государственного управления. Это был пример творческого подхода к принятию идей, возникших на плодородной ниве иной культуры. И, пожалуй, благотворный для России пример внедрения агентов влияния на более низкий уровень решения управленческих задач.
Далее. Ответственное кадровое звено проводило средства на заранее выбранные инвестиционные цели через частные банки, взятые под свою опеку проверенными кадрами. Параллельно шёл выкуп у прежних владельцев производственных предприятий прав собственности банками или делегированными фигурами из среды предпринимательских кругов. Контур управления создаваемых финансово-промышленных групп охватывал ключевые производства отдельных отраслей и даже целые промышленные округа.
Параллельно с ростом количества и качества промышленного производства росло достоинство занятых на нём людей, и на государственном уровне, соответственно, возникало требование роста ответственности перед ними со стороны капитала. Что проявилось в разработке проекта рабочего законодательства под руководством высших государственных чинов.
Казалось бы, в России повторена в своей сути модель, согласно которой немецкий банковский капитал, сформированный крупными промышленниками, играл регулирующую и инвестиционную роль в хозяйственной жизни кайзеровской Германии. Вплетение же в личный интерес питерских банкиров интереса государственного ни тогда, ни в историографии советского периода специально не рассматривалось. Систематическое следование государственному интересу, индуцированному через топ-менеджмент в политику питерских банков, на практике утвердилось как самостоятельная и полноценная банковская функция. Процесс модернизации, охвативший значительные пространства страны, втягивал в себя всё новые силы и ресурсы. Ставшими синтетическими цели инвестиционного процесса воспринимались поначалу как «родовая травма», которую со временем частный интерес мог бы компенсировать своей хаотичностью. Но призрак угрозы со стороны порядка распутству хаоса спекуляций и самостийных интересов переродился в материальную силу после урегулирования кризиса платежеспособности банковского сектора. Этот кризис на рубеже веков внутри страны был подготовлен масштабными финансовыми махинациями на почве интенсивного железнодорожного строительства второй половины XIX столетия и, считаю, воспалён давлением внешних обстоятельств через введение «золотого стандарта».
Введение «золотого стандарта» в глобальном масштабе в целом стало первой ступенью концентрации управления банковским сектором всех стран сетью капитала транснационального. Впоследствии транснациональный капитал после частных кризисов национального уровня и особенно после «экономической депрессии» на рубеже 20-30-х годов ХХ столетия взял под контроль ранее самостоятельный капитал крупной промышленности по всему миру. А после Второй мировой войны у него в подчинении в изрядной степени оказались и национальные эмиссионные центры практически всех стран кроме СССР. Но эти события отстоят от событий начала ХХ века в России на большом отдалении. Упомянуть же их надо вот по какой причине.
Сведéние биметаллического обеспечения национальных денежных единиц к объявленному единственно приемлемому «золотому стандарту» было делом никак не стихийным, но строго управляемым. Российская империя была последним на континенте государством, где серебро было вычеркнуто из валютного обращения. Техническое руководство операцией в России осуществлял тандем барона Ротштейна и свежеиспечённого министра финансов С.Ю. Витте. Барон как раз перед переездом в Петербург руководил аналогичной операцией в Австро-Венгерской империи. После монетизации весового золота вследствие спекулятивных операций на валютных торгах добрая половина золотого запаса страны утекла за рубеж. Те, кто хотел нажиться на введении «золотого рубля», добились поставленной цели, но не об этом речь.
Побочным эффектом от удара по платёжеспособности державы в целом стала структуризация банковской политикой двух взаимодополняющих процессов (подобие молекулы ДНК), где интерес государства в модернизации тесно сплетался с коммерческим интересом питерских частных банков. Банки оставались коммерческими структурами, нацеленными к радости своих акционеров на извлечение прибыли. Государство же, отсутствуя в акционерном капитале, было избавлено от коммерческих рисков инвестиционной и биржевой деятельности.
Обоюдная заинтересованность сторон и выгодность для них данного союза раскрыта и прекрасно проиллюстрирована в Исследовании проф. А.В. Пыжикова, а сам результат модернизации функционала банков оценён им как «банковская революция».
Итак, на рубеже XIX – XX столетий в мире обозначились две принципиально антагонистичные банковские системы: транснациональная и российская со смежной ей германской.
Уже одно это обстоятельство даёт основание говорить о присутствии «цивилизационного контекста» не только в народной культуре, но и в российской государственности. А также задуматься о причинах разрешения противоречий империалистических государств через весьма рискованное военное противостояние.
Противодействие. Влияние Государственного курса на характер дальнейших событий проявилось чисто внешне на успешности модернизационного процесса в стране, и данные, приведённые Автором Исследования, убеждают, что успех был достигнут благодаря воле и расчётам, рождённых в недрах структур верховной государственной власти. Но было и другое следствие влияния Государственного курса: попав на благоприятную цивилизационную почву, оно привело к «банковской революции». И нам ли удивляться тому, что вслед за революцией пришла Интервенция.
Есть все основания утверждать, что Банковская революция стала полной неожиданностью для транснационального капитала. И точно также есть все основания утверждать, что мириться с противодействием своему курсу, к тому же находясь на подъёме, никак не входило в его планы.
Результаты Исследования позволяют сделать вывод о беспрецедентности масштабов вмешательства во внутренние дела России. Они носили помимо финансово-экономического давления, доходящего до саботажа выполнения договорённостей, меры информационно-пропагандистского прессинга и поддержки оппозиции курсу модернизации вплоть до прямого участия спецслужб, британских в первую очередь, в организации дворцового переворота. Вхождение России в империалистическую войну усугубило управляемость страной со стороны центральной власти, стало катализатором всех факторов, дестабилизировавших социальную жизнь.
Особенно показателен факт интервенции, организованной транснациональным капиталом. Судя по внешним признакам, на Кавказе в 1905 году произошла в чистом виде «оранжевая революция». Революционные процессы в сухом остатке выглядят как погром, после которого нефтедобыча, достигшая к тому времени уровня США, упала вдвое, а ценообразование и экспортный поток нефти и нефтепродуктов попал под контроль Ротшильдов и семейства Нобилей. Говоря по существу, произошёл рейдерский захват огромного рынка.
Застрельщиками же оппозиционной политической деятельности в стране и столицах в первую очередь выступило московское купечество. Некогда это были самые яркие патриоты-благодетели, убеждённые носители идеи единства «самодержавия, православия и народности». И, вдруг, они шкурой почувствовали, что модернизация начинает стеснять их в праве эксплуатировать рабочих, устанавливать монопольно высокие цены на продукцию своих предприятий и лавок, ограничивать потенциал подконтрольного им банковского капитала. Именно по этой причине московское купечество поставило свой корыстный интерес выше всякого здравого смысла. Кто бы мог подумать, что именно московская купеческая знать решит разрушить верховную власть своими руками, денежными средствами и потоком ангажированных публикаций учреждённых ими газет. И, что, действуя последовательно и с максимальным напряжением сил, доведёт начатое дело до победного конца. Что именно московское купечество своим отказом от идеи докажет искусственность и нежизнеспособность ранее провозглашённого догмата единства начал государственности, оставив на своих знамёнах образ единственного из оставшихся у него союзников, воцерковлённое православие.
Из истории хорошо известно, что государственная машина мощнее любого протестного движения, будь это даже восстание Емельяна Пугачёва. Эта истина продержалась в эпоху дворцовых переворотов XVIII века. В XIX веке власть прошла новые испытания. Поначалу случился набег аристократической уголовщины, чью легитимацию поддержал транснациональный капитал. Она правила бал на правах олигархата три четверти XIX века. Благодаря, опять же исследованиям проф. А.В. Пыжикова, увидели свет материалы, позволяющие оценить в более широком контексте, чем это было сделано в ранее озвученных версиях, кончину Александра I и последовавшей за ней расцвет олигархической деспотии. Деспотия порождает чувство безысходности у тех, кого она безжалостно обирает и лишает жизненных перспектив. В самый разгар вольницы аристократической уголовщины возникла атмосфера исканий протестного характера, породившая грозную волну красного террора, несущую на гребне пену либеральных доктрин и вал образованщины. Но даже эту напасть де факто машина государственной власти к 10-м годам следующего столетия смогла придавить.
Схлынувшей протестной волне на смену пришла Пресса. Эта диковина, своим авторитарным характером поведения, заняла господствующие высоты над пространством общественного мнения. Пресса ловко набрасывала бесчисленные хитроумные петли на помыслы и смыслы речи читающей публики. Верховной власти было недосуг заниматься отмыванием мозгов от прелестей свободы самовыражения. Видимо, понадеялись на патриархов церкви, на власть духовную. Но клир во всём соответствовал страдавшим от модернизации московским товарищам по несчастью: паству окормлять им было нечем, ибо всё было изъедено до них.
Затем началась большая война, столь вожделенная в среде прогрессивной публики (интересные на этот счёт факты приводит Н.Н. Яковлев в работе «1августа 1914»). Возникла естественная в условиях начавшейся войны концентрация сил защитных физиологических реакций на индивидуальном, коллективном и массовом уровне. Психология масс возбудила ощутимый организующий импульс сплочения её атомарных единиц в толпу, сместила побуждения верноподданных в сторону инстинктивных, в том числе панических, поведенческих реакций. А Пресса напитала субстанцией слухов механизм положительной обратной связи общественных отношений. Толмачи отфильтровывали эмоциональный отклик системы на тревожные события, расплодили нехитрые статеечки и, пуще того, карикатуры, которые закономерно нагоняли на публику возрастающий вал угроз, устрашающих своей неопределённостью (снарядов нет, патронов нет, сапог нет; Мясоедов, Сухомлинов, царица – шпионы). Тогда же, с «лёгкой руки» вел. кн. Николая Николаевича, приказавшего устроить ряд казней без исследования всех обстоятельств обвинения в предательстве и шпионаже, порядок судопроизводства был поставлен на службу политической целесообразности. Заметим, не большевиками, а самой романовской аристократией.
Но государство до осени 1916 года всё ещё оставалось в силе, и инерция заведённой машины модернизации вовлекала в свой вихрь новые пространства и частные силы. И эта твёрдая поступь Командора вызвала животный страх у виновников грядущего торжества демократии. Здесь уже сама Общественность впала в истерику. Вся система народной и государственной жизни, система межсословных отношений – всё общественное устройство пошло в разнос.
И тут пришла беда, откуда не ждали. Верховная власть разделилась в себе. Верховная власть в России устроена таким образом, что центр принятия управляющих решений известен и носит вполне публичный характер, - это Царь, Самодержец Всея Руси. В спокойные времена его трон окружён плотной толпой аристократии. Но её всевластие с началом модернизации существенно подтаяло, а влияние гражданского чиновничества, напротив, столь же пропорционально выросло. С началом военных действий ситуация изменилась, поскольку суммарная энергетика власти существенно выросла. Прирост энергетики включил в себя сложным образом сплетённый чисто материальный аспект от притока резервов, вовлеченных в оборот вселенской мясорубки, и грозовую атмосферу нервно-психологического напряжения всех, над кем нависла угроза потери кормильца или самой жизни. Добавленная военным лихолетьем доля энергетики в мир верховной власти, как показала практика, в меньшей степени пополнила силу гражданского чиновничества, по-прежнему занятого модернизацией и проблемами тыла. В значительно большей степени восстановилось влияние военно-аристократического сегмента, именитых вождей, всем скопом возжелавших, отодвинув царя куда подальше, ногою твёрдой стать над проливами. Огромное количество средств власть, Николай II, выделяли в распоряжение так называемой в те времена «общественности». Ими пропитали саботаж производства военных поставок, дезорганизацию тыла и контрпропаганду дееспособности руководства страны. Да ещё союзники со своими плащами и кинжалами настолько распоясались, что даже царь Николай II собрался, было, жаловаться самому королю Георгу на его посла Бьюкенена. Но не успел, надо было уезжать в Ставку, откуда он уже не вернулся. Верховная власть разделилась в себе, и трон повис над пропастью.
Строго говоря, государственная машина мощнее любого протестного движения. Но к концу февраля 1917 года созрела критическая масса социального взрыва. При всём количестве заговоров и интриг, переворот произошёл неожиданно для всех, но был подхвачен всеми. Видимая противоречивость данного исторического факта до сих пор вызывает вопросы. Можно предположить, что всё настолько балансировало на кончике какой-то сказочной иглы, что в дело вступила совсем маленькая группа лиц, выпустив по линиям связи в царский поезд ложное сообщение о захвате какими-то революционерами вокзала в небольшом городке Тосно, расположенном на пути царского поезда к Петрограду. Ситуация немного напоминает убийство Распутина, когда смертельные выстрелы произвёл британский киллер, имя и участие которого оставалось в тайне до рубежа XX-XXI столетий. И после отступления царского поезда из пригородов Петрограда в сторону Пскова, все публичные действующие лица просто стали отрабатывать подходящие по ситуации варианты поведения, проигранные по многу раз на тайных сходках или парамасонских тренингах в течение многих лет.