Александр Куприн. Блондель

На берегу Невы мы сидим в легком, качающемся поплавке-ресторанчике и едим раков в ожидании скромного ужина. Десять с половиной часов вечера, но еще совсем светло. Стоят длительные, томные, бессонные белые ночи - слава и мука Петербурга. Нас - пятеро: клоун из цирка Чинизелли, Танти Джеретти с женой Эрнестиной Эрнестовной; клоун Джиакомо Чирени (попросту Жакомино) из цирка "Модерн"; ваш покорный слуга и гастролировавший за прошедший сезон в обоих цирках укротитель диких зверей Леон Гурвич, чистокровный и чистопородный еврей, единственный в своем племени, кто после пророка Даниила занимается этой редкой, тяжелой и опасной профессией. Свидание наше лишено обычного непринужденного веселья. Оно прощальное перед скорой разлукой. Постоянные большие цирки с началом лета прекращают обыкновенную работу, перестающую в эту пору давать необходимый доход.Половина публики разъехалась на дачи и за границу, другая половина развлекается на свежем воздухе в различных кабаре и мюзик-холлах. Артисты до начала осени остаются в положении свободных птичек небесных. Те из них,кому случай, талант или удача успели сковать прочные, громадные имена,заранее уже запаслись на летний сезон ангажементами в богатые губернскиегорода, издавна славящиеся любовью и привязанностью к цирковому искусству.Мелкая рыбешка и униформа пристают к бродячим маленьким циркам - шапито,пользующимся старой доброй репутацией, и проводят трудовое лето под парусиновым навесом, обходя городишки и местечки. Правда, работая под шапито, трудно приобрести известность, но хорошоуже и то, что в течение трех месяцев тело, мускулы, нервы и чувство темпа не отстают от манежной тренировки. Недаром же цирковая мудрость гласит:"Упражнение - отец и мать успеха". Говорит Гурвич, укротитель зверей. Речь его, как всегда, тиха, однообразна и монотонна. Между словами и между предложениями - очень веские паузы. Его редкие жесты - наливает ли он себе в стакан из бутылкипиво, закуривает ли он папиросу, передает ли соседу блюдо, указывает ли пальцем на многоводную Неву - спокойны, ритмичны, медленны и обдуманно-осторожны, как, впрочем, и у всех первоклассных укротителей, которых сама профессия приучает навсегда быть поддельно-равнодушным и какбы притворно-сонным. Странно: его неторопливый голос как-то гармоничносливается с ропотом и плеском прибрежных холодных волн. Лицу его абсолютно чуждо хотя бы самое малое подобие мимики. Оно, как камень, не имеет выражения: работа съела его. Со всегдашним мертвым, восковым, мраморным лицом и с тем же холодным спокойствием он входит вклетку со зверями, защелкивая за собою одну за другой внутренние железные задвижки. Он очень редко употребляет в работе шамбарьеры, пистолетные выстрелы,бенгальские огни, и устрашающие крики, и всю другую шумливую бутафорию,столь любимую плебейским граденом, расточителем аплодисментов.Гагенбек-старший называл его лучшим из современных укротителей, а старший в униформе парижского цирка, престарелый мосье Лионель, говорил о нем, как об артисте, весьма похожем на покойного великого Блонделя. - На ваш вопрос, мадам Эрнестин, - сказал Гурвич, - мне очень трудноответить. Боимся ли мы зверей? Тут все дело в индивидуальности, в характерах, в привычке и навыке, в опытности, в любви к делу и, конечно,уже в психологии зверя, с которым работаешь... Главное же все-таки наличие дара и его размеры, - это уж от бога. Возьмите, например, великого,незабвенного и никем не превосходимого Блонделя. Это был истинный бог циркового искусства, владевший в совершенстве всеми его видами, родами иотраслями, за исключением клоунады. Это он впервые дерзнул перейти через водопад Ниагару по туго натянутому канату, без балансира. Впоследствии онделал этот переход с балансиром, но неся на плечах, в виде груза, любого из зрителей, на хладнокровие которого можно было полагаться. После Блонделя осталась книга его мемуаров, написанная превосходным языком и ставшая теперь большою редкостью. Так, в этой книге Блондель снеобыкновенной силой рассказывает о том, как на его вызов вышел из толпы большой, толстый немец, куривший огромную вонючую сигару, как сигару эту Блондель приказал ему немедленно выбросить изо рта и как трудно было Блонделю найти равновесие, держа на спине непривычную тяжесть, и как он с -этим справился. Но на самой половине воздушного пути стало еще труднее.Немец "потерял сердце", подвергся ужасу пространства, лежащего внизу, и ревущей воды. Он смертельно испугался и начал ерзать на Блонделе, лишаяего эквилибра [равновесия (от фр. equilibre)]. - Держитесь неподвижно, - крикнул ему артист, - или я мгновенно брошу вас к чертовой матери! И тут настала ужасная минута, когда Блондель почувствовал, что он начинает терять равновесие и готов упасть. Сколько понадобилось времени, чтобы снова выправить и выпрямить свое точное движение по канату, - неизвестно. Это был вопрос небольшого количества секунд, но в книге его этим героическим усилиям отведена целаянебольшая страница, которую нельзя читать без глубокого волнения, заставляющего холодеть сердце. А дальше Блондель рассказывает, что, окончив свой завтрашный переход, он был доставлен кружным путем к месту его начала. Надо сказать, что среди многочисленных зрителей находился тогда наследный принц Великобритании, в будущем король Эдуард Седьмой, корольмежду джентльменами и джентльмен между королями. Он был в восторге отподвига Блонделя, пожал ему руку и подарил ему на память свои прекрасныезолотые часы. Блондель был человек воспитанный и очень любезный. Он низко,но свободно поклонился принцу, благодаря его за подарок, и, когдавыпрямился, сказал с учтивостью: - Я буду счастлив, ваше королевское высочество, если вы соблаговолите сделать мне великую честь, согласившись вместе со мною прогуляться такимобразом через Ниагару. И умный принц не хотел отказом огорчить отважного канатоходца. Онсказал с очаровательной улыбкой: - Видите ли, господин Блондель. Я на ваш изумительный переход с великимвниманием смотрел, не пропуская ни одного движения, и - пусть это будет между нами - я убедился в том, что для выполнения такого головоломного номера мало того, что артист отважен, спокоен, хладнокровен и безусловно опытен в своем деле. Надо, чтобы и человек, являющийся его живым грузом,обладал хотя бы пассивным бесстрашием. Не так ли? Я же, хотя и не считаю себя трусом и не боюсь пространства, но одна мысль о том, что случайномогу испортить или затруднить переход, приводит меня заранее в отчаяние.Но вы подождите, господин Блондель. Когда-нибудь в свободные часы я начнуусердно работать над моим равновесием, и когда, наконец, найду егодостойным, то мы с вами непременно отправимся на Ниагару, выждавблагоприятное время. Да, этот государь имел, без всяких стараний и поз, инстинктивный дар очаровывать людей. Гордый Блондель остался до конца своих дней его преданным и восторженным поклонником. А теперь еще два слова о Блонделе. Известно, что в числе его многихцирковых талантов был и талант укротителя, в котором он, как и повсюду,оставил рекорды, до сих пор еще недосягаемые. Так, однажды он держал парисо знаменитым менеджером [директором (от англ. manager)] Барнумом в том,что он один войдет в любую клетку со зверями какой угодно породы, возрастаи степени дрессинга и проведет в ней ровно десять минут. Нет, то не был спор, в котором на одних весах висело человеческое мясо,а на других ничтожная кучка долларов. Блондель настоял на том, чтобынотариус из Чикаго (где все это происходило) засвидетельствовал в своейконторе все условия пари. Блондель поставил со своей стороны такую круглуюсумму, которая заставила богатого Барнума поморщиться. Идти вспять ему недозволил его громадный престиж. Также настоял Блондель, чтобы внотариальный акт были внесены следующие условия: a) звери должны бытьнакормлены, по крайней мере, полсуток назад; b) контроль кормленияпринадлежит помощнику Блонделя; c) ввиду крайней опасности номера женщиныи дети во время его исполнения в манеж не допускаются и d) Блонделюпредоставляется выбор костюма. Старые свидетели этого безумного пари рассказывали о нем потом до концажизни, как о дерзком и великолепном чуде. Вы, господа, конечно, не можетесебе представить, какой комплект веселеньких зверей распорядился подобратьБарнум, истинный, чистокровный американец, человек, начавший свою карьеручистильщиком сапог и завершивший ее миллиардами долларов, субъектжелезный, холодный и беспощадный. Под звуки марша Блондель вошел на арену, и вся публика охнула, как одинчеловек, от удивления. Блондель оказался... голым. На нем ничего не было, кроме замшевых туфелек и зеленого Адамова листка ниже пояса, в руке же он держал зеленую оливковую ветку в половину метра длиною. Звери встретили его молчанием, когда он входил в клетку, запирая ее за собою. По-видимому, они были поражены больше, чем публика, костюмом нового укротителя и его сверхъестественным спокойствием. Он неторопливо обходил большую клетку, переходя от зверя к зверю. Очевидно, он узнавал в них воспитание и дрессинг Гагенбека из Гамбурга, потому что порою на тревожные взгляды идвижения их ласково говорил по-немецки. Молодой крупный азиатский лев рыкнул на Блонделя не злобно, но чересчур громко, так что в конюшняхтревожно забились и затопали лошади. Блондель отеческим жестом обвилвокруг звериной морды свою волшебную зеленую ветвь и сказал воркующим, приветливым голосом: "О мейн кинд. Браво, шон, браво, шон" [О дитя мое.Браво, прекрасно, браво, прекрасно (от нем. O mein Kind. Bravo, schon)]. И лев, умолкнув, тяжело пошел следом за ногами Блонделя, как приказчик застрогим хозяином. В общем, Блондель пробыл в клетке четверть часа, на пять минут дольше условленного. Выходил он из нее не спиною, как это делают из осторожностибольшинство укротителей, а прямо лицом к дверям. Таким образом, он не мог заметить того, что заметила публика: одна нервная и злая тигрица, увидев уход укротителя, вдруг стала эластичными беззвучными шагами подкрадыватьсяк нему. Но тот же азиатский лев стал ей поперек дороги и угрожающе забилхвостом. Когда по окончании сеанса Блонделю сказали об этом в уборной, он ответил беспечно: - Иначе и не могло быть. Ведь обходя клетку, я успел взглянуть и на глупую трусливую тигрицу, и на великодушного, благородного льва. Ведь дляхорошего укротителя зверей надобны два главных качества: абсолютное, почтиуродливое отсутствие трусости и умение приказывать глазами. Правда, всеживотные любят, чтобы человек говорил с ними, но это - дело второстепенное... - Да, великим человеком был этот удивительный француз Блондель, -сказал Гурвич. - Такие люди рождаются только раз в тысячу лет, по особому заказу природы... 1933 г.