Предисловие.
Школа. Пожалуй, именно это слово, как никакое другое, способно пробудить нашей голове целую плеяду воспоминаний. Некоторые из них нам вряд ли захочется лишний раз воспроизводить в персональном кинотеатре, что зовётся мозгом, а к каким-то, наоборот, мы могли бы охотно возвращаться бесконечное число раз, чтобы ненадолго оживить застывшие перед глазами картины прошлого. Удивительные свойства имеет человеческая память, она словно большой, покрытый толщей пыли чердак, таящий в своей непроглядной тьме целый ворох давно забытых секретов и тайн. Каждый раз, будучи вооружёнными небольшим фонариком, мы неспешно пробираемся через десяток увесистых балок, разрывая палкой свисающие с них кружева паутин, и не перестаём размышлять, на какую из десятка коробок нам будет суждено наткнуться сегодня. А, самое главное, мы тщетно пытаемся угадать, что будет лежать на её дне, за толщей картонных стенок и слоем скрипучей изоленты.
Зачастую, наши предположения оказываются неверными, так как, пытаясь отыскать одно, мы неожиданно для себя находим совершенно иное. Нечто очень удивительное и нередко довольно спорное. Частенько случается следующее: то, что мы однажды клялись никогда не забывать, невольно теряем в куче бесполезного хлама, а то, от чего желали непременно избавиться, к сожалению, отыскиваем там, где и не надеялись обнаружить. Какая ирония, ведь подобный феномен возникает и при упоминании минувших школьных лет. Несмотря на то, что очень хорошие, согревающие душу воспоминания, безусловно, берут вверх над плохими, нередко случается так, что в мысли просачиваются и далеко не самые приятные события, оставившие после себя горькое послевкусие, ощущаемое и поныне. Словно кусок сладкого пирога, прожевав который, вы осознали, что в нём всё же было что-то помимо сахара…
Этот, если можно выразиться, откровенный автобиографический цикл, состоящий из серии рассказов о моей школьной жизни, не создавался мной ради того, чтобы преподнести пережитые ранее события исключительно с презентабельной точки зрения. Однако он также, ни в коем случае, не преследует цель очернить всё и вся, показав упомянутых на его страницах людей, имена которых, во избежание недопонимания, будут умышленно изменены, жесточайшими тиранами и бессовестными негодяями. Правда – вот к чему стремился я на самом деле, умышленно воскресив и растасовав по небольшим текстам те далёкие и светлые деньки, когда я был ничем не отличающимся от прочих подростков школьником. Несложно догадаться, что это произведение, в первую очередь, моя история, а не чья-либо ещё. Она наполнена львиной долей любопытных и, быть может, прежде неизвестных фактов, личными оценками персон и явлений, а также глубоким объёмом размышлений о том пути, который мне довелось благополучно пройти до самого заветного финала.
Общение с одноклассниками и прочими учениками родной школы, взаимоотношения с преподавателями и людьми, которые, в значительной степени, повлияли на становление моей личности, нелёгкая борьба со своими страхами и комплексами, преодоление тяжёлых жизненных преград, любовные тайны, нервные срывы, истоки вдохновения для творчества и многие другие секреты, что прежде пылились на чердаке, что зовётся моей памятью, в ожидании долгожданного момента, когда их осмелятся достать – всё это станет известно каждому, кто захочет ознакомиться со сборником рассказов «К доске пойдёт… Торбеев». Будьте готовы к тому, что ваши прежние, я бы даже сказал искажённые представления об авторе и его окружении могут кардинально измениться, причём не в лучшую сторону! Если вы не боитесь сорвать завесу недосказанностей, дерзайте! Желаю вам увлекательного и познавательного чтения!
Ваш загадочный Никита Торбеев.
Рассказ первый. «Сладким чаем по доске».
Мне очень хочется начать первый рассказ своего цикла, как ни странно, с воспоминаний о пятом классе. Это было очень необычное время, я думаю, многие понимают, о чём я хочу сказать. Да, я имею в виду переход моего класса из младшего звена в среднее, правила которого подразумевали постоянные перемещения из кабинета в кабинет, в зависимости от установленного администрацией расписания. И для бывшего четвероклассника вроде меня это казалось чем-то совершенно новым и невероятным. Только представьте - толпа незнакомых учителей, к каждому из которых нужно найти не только свой индивидуальный подход, а хотя бы элементарно запомнить имя и отчество, дабы не слыть полной невеждой и суметь обратиться к конкретному преподавателю в случае необходимости. Вдобавок к этому куча совершенно непонятных предметов, о части из которых я, идя на занятия, не имел ни малейшего представления. Да, в те годы я всерьёз полагал, что на уроках обществознания меня и моих одноклассников будут обучать правилам этикета, словно каких-нибудь представителей правящего королевского дома. Первым, что взбрело мне в голову, когда я увидел данный предмет в перечне дисциплин пятиклассника, было: «Хм, я думаю, он мне точно понравится, ведь там мы будем познавать искусство раскладывания всевозможных ложек и салфеток, а также научимся вести себя, как подобает настоящим джентльменам». Сказал бы мне кто-нибудь тогда, что на уроках обществознания занимаются «немного» не этим, я бы, наверное, вряд ли поверил, или очень сильно удивился, услышав всю правду.
Впрочем, речь пойдёт не совсем об этом. А о первом уроке в средней школе, которым, как ни странно, был именно русский язык. Я очень хорошо помню тот день, мы стояли с моими одноклассниками на втором этаже. Кто-то тушевался у одного из больших окон рекреации, многие же стояли у входа в медпункт, там, где находился древний и, пожалуй, единственный в школе питьевой фонтанчик, который, к нашему великому удивлению, не работал. По какой причине он всё ещё оставался на своём месте, если в нём не было нужды – большой вопрос, ответ на который мы так и не получили. От томительного ожидания я поднял голову вверх и устремил свой любопытный взгляд на дверь, выкрашенную в краску внутренних стен школы и ведущую в кабинет русского языка, который, как не сложно догадаться, был закрыт. Невзирая на то, что моё зрение в те дни начало стремительно падать, я всё ещё хорошо видел и вполне себе спокойно обходился без ношения очков. По крайней мере, мои глазные мышцы позволили мне разглядеть аккуратную табличку, на которой красовалась тёмно-красная, почти бордовая цифра семнадцать и надпись, если мне не изменяет память, «Кабинет алгебры и геометрии», или «Кабинет математики». Если здравого объяснения подобному явлению в тот момент не было, то сейчас оно есть. Кабинеты нашей школы частенько использовались не по назначению. Оно и понятно – учебное заведение не отличалось своими огромными размерами и обилием свободных помещений.
Круг тучных мыслей прервала она – изящно сложенная особа, пусть и не самого высокого роста. На её бледном, неподвластном времени круглом личике, невозможно было обнаружить ни малейшего намёка на морщинки, которые, обыкновенно, не щадили кожу женщин её возраста. Средней длины причёска, тёмного цвета пиджак, на пару со светлой серо-бежевой юбкой, доходящей до колен стройных ног, придавали Елене Анатольевне прилежный, аристократический вид. Я навсегда запомнил её скромную, очаровательную улыбку и маленькие, полные таинственной мудрости глаза. Эта преподавательница, своей врождённой грацией и выдержкой, напоминала мне прекрасную фарфоровую куклу, для которой слово «старость», даже через двадцать лет, так и осталось бы пустым звуком. Я не могу вспомнить, что было на том уроке русского языка, начало которому было дано сразу же после того, как мы и госпожа Мельникова вошли в кабинет, однако отчётливо помню, что было на череде других занятий. На них Елена Анатольевна представала перед моими глазами настоящей доброй волшебницей, завораживающей своим ни с чем не сравнимым голосом. Я солгу, если скажу, что не был восхищён её педагогическим талантом и, в первую очередь, чудесными человеческими качествами.
Так по каким же причинам я, как и многие ученики пятой школы, настолько любил и боготворил этого замечательного преподавателя, спросите вы. А я вам отвечу, потому что она имела свои, отличительные от других коллег и, подмечу, весьма эффективные методы воздействия на мальчиков и девочек всех возрастов. Главный секрет уважения госпожи Мельниковой заключался, по моему мнению, в очень непривычном для детей и подростков обращении на «Вы». Казалось бы, что тут такого сверхъестественного, мы едва ли не каждый день встречаемся с ним в повседневной жизни, не вижу смысла перечислять, где именно и при каких обстоятельствах. Разгадка довольно проста: в первую очередь, это местоимение подчёркивает особое отношение одного лица к другому и, в данном случае, говорит об уважении интересов, взглядов и суждений, проще говоря, личности ученика преподавателем, сколько бы тому ни было лет. И это поистине гениальное, хоть и немного старомодное решение, использовать «Вы», благотворно влияющее на психику ребёнка, вместо изъевшего уши «тыканья», умышленно возвышающего одного собеседника над другим и словно стремящегося лишний раз продемонстрировать превосходство учителя над обучающимися.
Не подумайте, что я призываю к братанию педагогов со своими подопечными, отнюдь нет. Учитель, в первую очередь, должен подавать пример своим поведением. Глупо ожидать от учеников уважения, если тебе самому плевать на то, что они из себя представляют. Я бы даже сказал так, с какой стати им проявлять почтение к человеку, которому «фиолетово» на их внутренний мир, который является на занятия лишь для того, чтобы худо-бедно вдолбить ребятне нудный материал, выйти из кабинета и получить за это свои деньги. Недаром говорят, что учитель – это не профессия, это призвание, следовать которому всю жизнь дано далеко не каждому человеку. Это кропотливый и, к чему греха таить, довольно низкооплачиваемый труд, который, в идеале, должен цениться обществом намного больше, чем в наше время. Можно ли назвать современных педагогов идеалистами, выкладывающимися по полной, вне зависимости от размера заработной платы? Да, да и ещё раз да, так как преподаватели пятой школы были, есть и будут ярким тому подтверждением. В их компанию прекрасно вписываются и те лица, которые уже как несколько лет не обучают в стенах приведённого мной в пример учебного заведения детей. Елена Анатольевна, как не сложно догадаться, не является исключением из данного перечня.
Она была удивительной женщиной, способной привить интерес не только к литературе, но и к русскому языку. Постоянные взаимодействия с классом и весьма удачные попытки сделать свои занятия не только увлекательными, но и побуждающими к осмыслению заложенных программой тем – это был фирменный стиль госпожи Мельниковой. Я не помню, чтобы она хоть раз повысила на кого-то голос, даже если кто-то позволял себе перешёптываться на уроке. Елена Анатольевна применяла самую настоящую военную хитрость, которая работала лучше, чем самый громкий крик или колкое замечание. Она начинала говорить очень тихо, почти что шёпотом, заставляя тем самым болтунов «заткнуть свои фонтаны» и начать её внимательно слушать. Как я уже говорил, её занятия никак не могли похвастать смертельной для эффективного поглощения учениками знаний занудностью и скукой. Чего только стоит большая игра по всемирно известному произведению Марка Твена «Том Сойер», которого я, каюсь, до сих пор так и не прочитал, или показ забавных, собственноручно сотворённых моим любимым учителем тряпичных кукол в свободные от пройденного материала минуты.
Среди прочих свойственных лишь Елене Анатольевне особенностей стоит выделить то, чему, собственно говоря, и посвящено название главы, а именно непривычному мытью доски сладким чаем. Да, обитательница семнадцатого кабинета частенько посылала дежурных на первый этаж за гранёным стаканчиком, наполненным именно этим напитком, предварительно дав пару рублей на его покупку в столовой. По возвращению ученики макали в ёмкость тряпки и вытирали исписанную мелом доску, на которой многие записи, со слов госпожи Мельниковой, были плохо видны. Не знаю, помогал ли сахар в действительности избавиться от подобной проблемы. Но в это верила Елена Анатольевна, а значит и у меня не возникало на данный счёт каких-либо сомнений. Наверное, ученикам не так и просто было стирать записи, выведенные аккуратнейшим каллиграфическим почерком. Клянусь, за свою жизнь мне не довелось узреть буквы, способные тягаться с идеалом литер, легко и непринуждённо сотворённых её хрупкой рукой. Эта замечательная женщина являлась непревзойдённым профессионалом своего дела, её авторитет и мастерство не мог оспорить ни один, даже самый знатный, не считающийся ни с какими авторитетами раздолбай школы.
Наверное, Елена Анатольевна сыграла в моей жизни далеко не последнюю роль, особенно в детские и подростковые годы. Она, по сути, стала человеком, который привёл меня в литературу, который даровал мне смысл существования и помог обрести единственную в своём роде нетленную страсть, что зовётся писательской деятельностью. А случилось всё в один ничем не примечательный день, с написания какого-то крохотного сочинения, строки описания которого зацепили госпожу Мельникову. Да настолько, что она отправилась к своей коллеге, завучу по школьной работе, Клюшниковой Валентине Ивановне, известной всей школе строгим и властным нравом, чтобы показать ей маленький отрывок из рабочей тетради пятиклассника, который затем, с моего одобрения, был зачитан всем сверстникам. Стоит ли говорить, что последующее отличие учителем данного сочинения, послужило отправной точкой всему моему творчеству на ближайшие шесть-семь лет? Забавно, как такая житейская, невольно устроенная Еленой Анатольевной мелочь, что зовётся волей случая, могла задать ритм всему последующему жизненному промежутку и заставить меня обратить внимание на прежде скрытый от глаз людских талант, о котором я, возможно, никогда и не узнал бы. Вера в его существование лишь укреплялась с каждой новой похвалой со стороны преподавателя, ставшего для меня негласным наставником.
Мне всегда хотелось быть для моего учителя достойным и самым необычным учеником. Я очень сильно гордился тем, что одна из моих бредовых и не совсем удачных, как по мне, сказок попала в стопку бережно хранимых госпожой Мельниковой произведений, сотворённых выращенными ею «птенцами». Не знаю, есть ли теперь намёк на мою раннюю литературную деятельность в её шкафу, однако, это не столь и важно. Кто знает, удивилась бы Елена Анатольевна сочным плодам ростка, семечко которого она когда-то посеяла, оправдали бы они её ожидания, если таковые, конечно, имели место быть в реальности. Боюсь, что для меня это так и останется большим вопросом без ответа. Пожалуй, в жизни высоко ценимой мной наставницы могли появиться куда более талантливые ученики, затмившие блекнущие на фоне времени воспоминания, связанные с моей персоной. А ведь в те деньки я охотно следовал своему идеалу, пытаясь выделиться среди множества не менее ярких одноклассников. Мне было чертовски приятно воображать, что я был для своего учителя особенным. Я помню, как по какому-то незначительному поводу состоялся наш непродолжительный телефонный разговор, концом которому послужило такое необычное, но очень, как мне показалось, важное слово «пока». Его было крайне неожиданно слышать из уст Елены Анатольевны, однако, мне очень хотелось верить, что это был завуалированный знак её особого расположения.
Не могу не упомянуть величайшую проницательность моего мастера, так как именно госпожа Мельникова в последние годы работы в пятой школе, помимо обнаружения во мне литературного потенциала, сумела отыскать и задатки ораторского мастерства. Проявлялись они, по всей видимости, в прочтении стихов наизусть. Признаюсь, что нынче я ненавижу это занятие, так как у меня возникают серьёзные проблемы с воспроизведением на публике больших рифмованных текстов. Сейчас мне не составит особого труда часами напролёт вещать о чём-нибудь всеми возможными витиеватыми фразами, что существуют в мире, однако – выступать с поэзией на сцене мне до сих пор неприятно, не говоря уже о тех годах, когда я до смерти боялся школьных концертов. Припоминаю крайне забавный случай, произошедший, пожалуй, в классе шестом. Я должен был прочитать на сцене актового зала стихотворение Константина Симонова «Родина», приуроченное к Бог знает какому празднику. И вот я, прямо перед выступлением, набравшись смелости и заранее договорившись обо всём со своим братом, иду к Елене Анатольевне, чтобы сообщить ей о своём решении, предстать на концерте вместе с Даней. Ответ моей наставницы, поистине, обескуражил меня, я навсегда запомнил ту забавную интонацию в её голосе, которая сейчас вызывает у меня лишь смех, но тогда породила едва ли не панику: «Никита, я вас сейчас убью!». Наверное, я трясся как банный лист, раз госпожа Мельникова согласилась выполнить мою просьбу, после которой мы с братом выступили дуэтом. Так мне было намного спокойнее.
Я даже помню, как Елена Анатольевна подошла ко мне незадолго до моего выхода на сцену, наклонилась и спросила что-то вроде: «Никита, всё хорошо, вы готовы?». Незадолго до этого я суетливо повторял в своей голове заученный наизусть текст, боясь забыть общую последовательность стихотворения. Моё сердце бешено колотилось от нагнетающего чувства волнения, отчего я не мог спокойно наслаждаться номерами концерта. Право, мне хотелось встать с насиженного места и втихаря сбежать, лишь бы не ступать своими ногами по пугающим до ужаса ступенькам, ведущим к сцене. Однако, невзирая на подобные мысли, я ответил моему любимому учителю согласием, понимая, что другого выхода у меня нет. Не выйду – струшу и тем самым предам свою уважаемую наставницу, возложившую на меня определённые надежды. Подвести госпожу Мельникову мне ох как не хотелось, а посему я собрал в кулак всё мужество, что было в моей мальчишечьей груди, и, тяжело вздохнув, словно отважный герой, направился вместе с братом к тому месту, стоять на котором, лично для меня, было намного хуже смерти. И что вы думаете? Мы справились и, со слов зрителей, очень даже неплохо. Особенно когда Даня замолчал, не помню, то ли он забыл текст, то ли мы так задумали, и я продолжил вещать самостоятельно, без чьей-либо помощи. Это был, казалось, незначительный шажок для простого человека, но в то же время целый пройденный путь для стеснительного, закомплексованного ребёнка.
Знал ли я тогда, что через какие-то пять лет смогу, практически, без капли волнения выступать перед публикой всех возрастов, недурно взаимодействовать с залом, свободно смотреть в глаза каждому зрителю? Я развил в себе то, что однажды было замечено чутким взглядом Елены Анатольевны. То же самое можно сказать и о писательской деятельности. Простые предложения в духе «мама мыла раму» превратились в пестрящие эпитетами и метафорами сложные конструкции, представляющие из себя некоторую художественную ценность, пусть и не совсем значительную. Сам же их автор обрёл бессменное увлечение, которому отдавался целиком и полностью, без остатка погружаясь в океаны безбрежных фантазий и растворяясь в бесконечности выдуманных миров, служащих оплотом даже в самые тяжёлые минуты жизни. Каждый раз я вновь и вновь иду к началу долгого пути и вижу навсегда оставшийся в моей памяти образ скромного, но не менее выдающегося от этого человека, держащего в своей руке зелёную тетрадь стоящего рядом с ней мальчишки. В его невинных карих глазах виднеются искры – прямое отражение пламенного сердца, единожды зажжённого нежной рукой проницательного мастера. Идут года, а языки пламени вдохновения всё никак не уймутся, никак не потухнут. Они и дальше будут греть своего носителя, даруя окружающим его людям свет надежды и веру в себя. И даже смерть не в силах положить конец буйству великой стихии. Хлопья пепла осядут в сердцах мечтательных последователей и возродят в их душах бессмертный огонь, подобный прекрасному, вечному фениксу…