БЕЛАЯ ФЛОТИЛИЯ (Харбин, 1942) 14 глава




А другие подойдут».

 

 

На поляну, на лужок

Светит месяца рожок.

Над полянкою сосна

Каждой веточкой ясна.

От сосны — косая тень.

У конца той тени — пень,

А на нем сидит медведь,

Пасть — начищенная медь,

Когти — черные крючки,

А глаза — как угольки.

Справа — волк, налево — уж,

Злой гадюки бедный муж.

Впереди его — барсук…

Белка прыгнула на сук,

А под ним — колючий еж

На крота наводит дрожь.

 

В стороне от всех лиса,

Взор подняв на небеса,

Скромной скромницей сидит,

На соседей не глядит.

 

 

Миша лапой покачал,

Миша басом прорычал:

 

«Всем известно — у опушки

Возле дуба, где родник,

С глупым псом живет в избушке

Возмутительный старик.

 

Он, хитрец, тетерок ловит,

В чащах сети хороня,

Лаял пес, что он готовит

Даже пулю для меня.

 

Пчел завел — но сунься к меду

И, поверь, не будешь рад:

Вмиг с обрыва сбросит в воду

Из ружья его заряд.

 

Вот погиб недавно зайка,

Убивается вдова…

Всяк на случай примечай-ка

Эти самые слова!

 

Дальше жить так — нет терпенья!

(Эй, не прячься, уж, в траву!)

Буду спрашивать решенья

Я у всех по старшинству».

 

Замолчал медведь и колко

Посмотрел в упор на волка.

 

Перед строгими очами

Волк поджал трусливо хвост

И сказал, пожав плечами:

«Я, владыка, слишком прост.

 

Я моту зубами щелкать,

Выть, сверкать глазами в ночь,

Но уволь от мыслей волка —

Мне ли разумом помочь?

 

Барсука спроси… Он в школу,

Говорят, ходил зимой…»

И умолк, поникнув долу

Глупой серой головой.

 

С неохотою великой

Поднял мордочку барсук,

Проворчав: «Лесов владыка,

Не осилил я наук.

 

Мне до мудростей далёко,

Стар я, память не свежа…»

И кивнул не без намека

На колючего ежа.

 

Еж хитер и забияка,

Еж, конечно, парень — во!

Даже дедкина собака

Убежала от него…

 

Но, однако, даже слова

Не добились от ежа.

Только снова он и снова

Лапой тыкал на ужа.

 

Но и уж зверью не в руку,

Голова его темна…

Он твердит лишь про гадюку:

«И смела-де, и умна…»

 

Но змея скрывалась где-то,

Не любимая никем…

 

— «Не подходит нам и это!» —

Объявляет Мишка всем.

 

 

Тут поднялся очень важно

Подземельный житель крот.

Он на всех взглянул отважно

И открыл ученый рот.

 

Говорил он очень долго

Иностранные слова,

И от них совсем у волка

Закружилась голова.

 

Долго крот ученой речью

Нагонял тоску и сон.

Даже Миша, я замечу,

Был той речью утомлен.

 

«Ничего не понимаю! —

Рявкнул он. — Почтенный крот,

Я ли разумом хромаю

Иль совсем наоборот,

 

Но нельзя ль угомониться,

Или слипнутся глаза…

Звери, очередь лисицы!

Что предложишь нам, лиса?»

 

Заюлила, завиляла

По траве лиса хвостом:

 

«Понимаю очень мало

Я, владыка, в деле том.

 

Всё же, думаю, несложно

Избежать пока беды, —

Надо только осторожно

Заметать свои следы.

 

Всяк, в лесу гуляя рано,

Опасайся старика,

Не крутись вблизи капкана

Или около силка.

 

Если зверь не глуп, как телка,

Не ленив, как жирный гусь,

От силков не будет толка…

Словом — я не попадусь!»

 

«Не крути хвостом, лисица! —

Зарычал медведь в ответ. —

Этак делать не годится,

В отговорках проку нет.

 

Про себя твердишь ты это,

Затаив над нами смех,

От тебя ж мы ждем ответа,

Чтоб пригоден был для всех.

 

Не напрасно лисам разум

Дал Господь, зверье любя…

Помоги ж, — иначе разом

Растерзаем мы тебя!»

 

Покрутив хитрющим носом,

Говорит тогда лиса:

 

«Если так — один лишь способ

Указуют небеса…»

 

И медведю по секрету

Прошептана слова три…

 

«Обмозгуем хитрость эту! —

Рявкнул Мишка. — Но смотри,

Всё сверши манером скорым,

Словом — действуй поскорей…»

 

И затем медведь по норам

Распускает всех зверей.

 

 

Одного лишь только зверя

Белка в круг не привела:

Жизнь трясине не доверя,

На болото не пошла.

 

А в болоте, между кочек,

С животом как барабан,

Жил не зверь и не зверечек,

А зверище — сам кабан!

 

Ах, прости поэту, муза,

Но сказать я должен всё ж:

Он лежал в грязи… по пузо!

И хорош же был, хорош!

 

Весь в колючках, в иле, в тине,

Словно бусинки глаза…

И к нему стремится ныне

Чистоплотная лиса.

 

«Господин кабан, вы спите?»

И в ответ несется храп.

Только тина, словно нити,

Шевелится возле лап.

 

«Господин кабан, проснитесь,

Всё в грязи у вас пальто…»

Тут болота грозный витязь

Сонно хрюкнул: «Ну и что?

А кому какое дело?

Я не франт и не жених…

Ты, лисица, очень смело

Во владениях моих

Появилась… Ишь ведь — леди!

Тоже — рыжая краса!..»

 

«Я пришла к вам от медведя», —

Отвечает тут лиса.

 

А с медведем шутки плохи,

Каждый зверь про это знал.

Тут под вздохи и под охи

Встал лентяй и слушать стал.

 

Но тихохонька лисичка

Кабану в лопух его

Зашептала. Даже птичка

Не слыхала ничего!

 

 

А старик гулял по лесу…

Старику — чего тужить?

Думал белочку-повесу

Меткой дробью уложить.

 

Вот пенечек — чем не лавка?

Всё для пользы нам дано.

Сел. А старенькая Шавка

Беспокоится давно.

 

Тявкнет робко, смотрит в очи,

Прямо — чудо-чудеса!

Рассказать про что-то хочет,

Только речи нет у пса.

 

«Да отстань ты! — дед бранится.

Отойди ты, сатана!»

А кусточек шевелится,

Пропуская кабана.

 

Зверь визжит, глаза кровавы,

Изо рта сверкает клык…

 

«Помоги мне, Боже Правый!» —

Задрожав, вскричал старик.

Ружьецо он на рогулю

Положил, стрелять готов.

 

Но не дробь, а даже пуля

Не пугает кабанов…

 

Ах, краснела б кровью травка,

И примялась бы она,

Если б преданная Шавка

Не вцепилась в кабана.

 

И за хвост его кусает,

И за ухо теребит…

А старик ружье бросает

И на дерево спешит.

 

Ах, досталось бы собачке,

Перцу б задал ей кабан,

Но лиса в разгар горячки

Появилась, как судьба.

И, подняв на елку взоры,

Где лесник дрожал теперь:

 

«Бросим ссоры и раздоры! —

Запевает умный зверь. —

Ты, лесник, теперь наш пленник:

Подойдет сейчас медведь,

Сломит елку, словно веник,

Ты же волку будешь снедь…

Да и верную собаку

Барсуку мы отдадим…

Но хоть звери мы, однако

Никому зла не хотим.

Если к нам, зверюгам сирым,

Ты не будешь впредь жесток,

Мы тебя отпустим с миром, —

Соглашаешься, дружок?»

 

«Соглашайся-ка, хозяин,

А иначе — худо нам!» —

Шавкой был совет пролаян.

Дед ответил: «По рукам!»

 

 

На поляну, на лужок

Светит месяца рожок.

Над поляною сосна

Каждой веточкой ясна.

 

От сосны — косая тень,

У конца той тени — пень,

А на пне сидит медведь.

Пасть — начищенная медь,

Когти — черные крючки,

А глаза — как угольки…

 

Справа — волк, налево — уж,

Злой гадюки бедный муж,

Впереди него — барсук.

Белка прыгнула на сук,

А под ним колючий еж —

На крота наводит дрожь…

 

В стороне от всех лиса,

Взор поднявши в небеса,

Скромной скромницей сидит,

На соседей не глядит…

 

А среди зверей — лесник

Головой на грудь поник,

И ворчит за дедом пес:

«Вот куда нас бес занес!

Как бы не было чего…

Впрочем — парни ничего!»

 

Тут раздался Мишин рев:

«Белка, договор готов?»

И провора из дупла

Всё, что нужно, принесла.

 

На березовой коре

Текст барсук писал в норе

Остриями всех когтей —

Он известный грамотей.

 

На поляне тишина.

Светит круглая луна,

И читает по складам

Мишка договор зверям:

 

«Обязуется лесник,

Что отнял у нас родник

И стреляет из ружья,

Не преследовать зверья.

 

Ни капканов, ни силков —

Ибо зверь наш бестолков —

Он не будет ставить впредь…

 

В свою очередь медведь

Обещает, — он прочел, —

Никогда не трогать пчел,

То есть ульев не зорить,

Мимо пчельника ходить.

 

Подпись в том еще даем,

Что друзьями мы живем,

Помогая там и тут,

А раздорам всем — капут».

 

…Ну, подписывать пора…

Шавка тявкнула: «Ура»,

Миша лапу приложил

И учтиво предложил

Сделать то же леснику,

Удалому старику.

 

Тут — ну, слово вам мое, —

В пляс пустилось всё зверье,

Закричав на разный лад

Кто «ура», а кто — «виват!».

 

 

ПРОЩЕННЫЙ БЕС (Поэма) [345]

 

 

 

Зажглись огни вечерние

В селениях глухих,

И ветер, равномернее

Заколыхав, утих;

Погасла тучка алая,

Сошла заря с небес,

И тишина немалая

Обшаривает лес.

 

Чуть тропочка наметится,

По сторонам — ни зги,

Лишь волчьим оком светится

Окно в избе Яги,

И над ее избенкою,

Над срубом вековым,

Поднялся струйкой тонкою

И розовеет дым.

 

В снегах, в трущобной темени

Который год живет.

Без счета пало времени,

Годам потерян счет;

Лишь леший рядом гукает,

Сивобород, велик, —

Хохочет да аукает

Косматый баловник.

 

К Яге, седой затворнице,

Несет лесовика —

Погреться в теплой горнице

У древнего шестка;

Свела его с соседкою

Давненько ворожба,

Но скучно с бабой ветхою —

Горька ее судьба:

 

Слепа, зубами мается

И с памятью — беда.

Всё сетует да кается,

Ждет Страшного Суда;

Суха, что подморозило, —

Легко ль два века жить!..

Грозится всё за озеро

К Угоднику сходить,

 

Чтоб слезы лить смущенные

И на помин души

Отдать все сбереженные

Зеленые гроши;

Не хочется за печкою

Скончаться в день лихой, —

Увы, ни Богу свечкою,

Ни черту кочергой!

 

 

И смотрит Леший ласково,

Давно смирился бес,

Давно уж он не стаскивал

Ни звездочки с небес,

Давно над богомолками

Не измывался, лих,

Давно ветвями колкими

Не стегивал он их.

 

И где они? Похитили

Куда их? Чья вина?

Уж нету и обители,

Давно разорена,

И в озере хоронится

Ее последний скит:

На Пасху ясно звонница

Из-под воды гудит.

 

И горестно негоднику,

И на себя он зол:

Теперь бы сам к Угоднику

Он богомольцев свел,

Да нету их, пригоженьких,

Не повстречаешь их, —

Теперь несут дороженьки

Лишь мужиков лихих.

 

Деревья стонут, падают

От их зубастых пил;

Везде грозят засадою,

Куда б ни отступил.

Но Леший, тем не менее,

Куда бы ни залез,

Без боя, без сражения

Не уступает лес.

 

Он тенью долговязою

Шагает за порог,

Чтоб сызнова завязывать

Концы лесных дорог;

Ворчит Яга, головушкой

Качает тяжело:

Одна!.. Пропала совушка,

А кот сбежал в село.

 

 

Эх, Русь, страна неверная,

Опасная страна:

То сонно-благоверная,

Как рыхлая жена, —

С медами да с просфорами,

С перинами, с вожжей,

С потупленными взорами,

С покорною душой;

 

То словно баба пьяная,

Что дружество ведет

С ворами да смутьянами,

И плат на клочья рвет,

И держит, полуголая,

Ветрам подставя грудь,

Кровавая, веселая,

За самозванцем путь.

 

Но и гуляя, мается

И знает, что опять

Отпляшет, и покается,

И руки даст связать;

Затем, чтобы от ладана,

Поклонов и просфор

Опять умчать негаданно

В свой буйственный простор.

 

Вот с умниками щуплыми

Спаял какой-то миг,

И в старосты над дуплами

Назначен лесовик;

Разжалованный в филина,

Он — бабий разговор,

И глубже в лес осиленный

Врубается топор.

 

 

Идет, бредет по просекам,

Которым нет конца;

Луна из туч колесиком

Выкатывается;

Порублено, повыжжено,

Повалено кругом,

И плачет бес обиженный

Бездольным горюном.

 

Идет, бредет, не ведает,

От тяжких слез незрящ,

Что сам Угодник следует

К нему из темных чащ;

Уж пересек он просеку;

Как в давние года,

Волосиком к волосику

Струится борода.

 

И ряска та же самая,

И на скуфье снежок,

Несет рука упрямая

Всё тот же батожок;

Им Лешего оттаскивал

Святой немало раз,

А нынче смотрит ласково,

Но бес не поднял глаз.

 

Лишь охнул он: «Доканывай!

Хоть в смерти отдохну!

Борьбу былую заново

Ужо я не начну;

Кем создан я — не ведаю,

Но с дней твоих предтеч

Я следовал и следую

Приказу — лес беречь.

 

И верил, сверстник Игоря,

Олегов проводник:

Леса горят — не выгорят,

Трущобный край велик;

Но горько изурочена

Рассеюшка: моя

Под топорами вотчина —

Под топором и я!

 

Но ты ее был жителем,

Так ты уж и добей!» —

И пал перед святителем

Трущобный лиходей;

Бить лбом о снег не ленится

И слышит, полный слез:

«Не мщение — прощеньице

Я дурачку принес!

 

И хоть ты рода низкого

И надо лбом рога,

Но луч Христов отыскивал

И в лужах жемчуга,

В трущобе, древле дикая,

Душа твоя росла:

К зверью любовь великая

Негодника спасла.

 

Ты белочку и ежика,

Медведя и лису

От пули и от ножика

Оберегал в лесу;

Взрастил ты сердце отчее

К обидной их судьбе,

И это, как и прочее,

Засчитано тебе.

 

Защитник сирых, выстоял

Ты против многих сил:

Ведь волю ты пречистую

Неведомо творил;

Враги в былом — изгнанники

Не оба ль мы теперь?

Так что ж, пойдем, как странники,

Искать иную дверь.

 

Я с палочкою спереди,

Ты позади, как пес.

Меня отсель на Тверь веди,

А там — Господь понес;

По горочкам, по балочкам,

От зорьки до зари,

Постукивая палочкой,

Поючи тропари…

 

И горестно, и сладостно,

И веселей вдвоем…

Потрудимся и в радостный

Ерусалим придем;

Там внешность неудобную

Тебе я отпущу.

Лишь ручкой преподобною

Крестом перекрещу».

 

 

Умолк. Слеза по носику

Скользит, кристальней льда;

Волосиком к волосику

Струится борода;

Но Леший хмуро косится,

Глаза блестят живей,

Сошлись на переносице

Пучки седых бровей.

 

«Нет, — молвит, — не упрашивай!

Хваля или кляня,

Но из лесу из нашего

Не уведешь меня;

Ну как лесную, малую

Оставлю тварь навек?

И так ее не жалует

Ни Бог, ни человек.

 

Ко мне ведь, лишь покликаю,

Бежит!.. Оставить лес?

Смущение великое

От этаких словес.

Уж лучше смерть, и скоро-де

Косу ее узрю,

А во святом-то городе

Я со стыда сгорю!

 

Зачем пойду я за море,

Лесной оставя мрак, —

Ни стать, ни сесть на мраморе

Не выучен лешак;

А лес я этот вынянчил,

Хранил, оберегал,

В нем схоронил Горыныча,

Кощея закопал.

 

Ветвистая, полощется

Лесная глушь в груди,

И пусть хотя бы рощица,

Я — тут, а ты — иди!»

Бойцом, не горемыкою

Умолк трущобный бес.

Смущение великое

Оледенило лес.

 

 

Молчит неодобрительно

Над схимником сосна;

Как лезвие, пронзительна

Лесная тишина —

До звонкости бездонная

Легла она вокруг;

И волк, и белка сонная

Насторожились вдруг.

 

В дупле — тоска сердечная,

В норе — глазок кружком,

Везде остроконечное

Приподнято ушко:

Чутьем с предельной ясностью

Лесной народ постиг,

Что огненной опасностью

Грозит нависший миг.

 

Страшней ножа железного

Он упадет на них:

Навек дружка любезного

Берут из чащ лесных;

Настанет время черное,

Как летних палов гарь, —

Лесная, беспризорная

Повыведется тварь.

 

Ведь человек-то — выжига,

Лишь топором стучит:

Ни ужика, ни чижика,

Ни мышки не щадит.

От конного и пешего

Поборы и разор, —

Нехорошо без Лешего

Оставить русский бор!

 

 

Текут мгновенья длительно,

Тревоги ночь полна,

До звонкости пронзительна

Лесная тишина;

И вдруг — очей сияние,

И, вздрогнув, слышит лес:

«В последнем испытании

Ты был, российский бес!

 

Хоть ты и рода вражьего,

Но Бога не гневил,

А Он не отгораживал

И бесов от любви;

И Господа растрогало,

Что ты, лесной божок,

С рачительностью многою

Лесную тварь берег.

 

Слюбились вы и спелися,

А это — Небу взнос!..

Постой, тебе от Велеса

Я весточку принес;

В венке из алых розочек,

Прощенный навсегда,

Пасет он райских козочек

Чистейшие стада.

 

А в камышах — не узницы! —

Русалки… Говорун,

Приставлен к райской кузнице

Потопленный Перун;

Вчера, гордясь обновою,

Он в райской тишине

Илье телегу новую

Оковывал к весне.

 

Последний ты… Отплавала

Ладья твоя во зле:

Не сам ли ты от дьявола

Ушел в зеленой мгле?

Господь всё это взвешивал,

Решила Благодать

Трущобе русской Лешего

Как старца даровать».

 

Угодник в топь сугробную

Шагнул, исполнен сил,

И ручкой преподобною

Его перекрестил;

И всплыл… уже колышется

Чуть ниже облаков,

И звон сладчайший слышится

Из-под озерных льдов.

 

 

Звенят на елках льдиночки,

Вся в музыке тропа;

По той ползет тропиночке

Старинная ступа;

В подскок да с перевалкою,

По горлище в снегу, —

Иссохшую и жалкую

Трясет она Ягу.

 

Трясет, несет до города

Великого, где встарь

Боярам резал бороды

Серьезный государь;

Там сдаст ступу затейную

В сияющий музей:

На редкость ту музейную

Желающий глазей.

 

Сама же мымрой жалкою

В слободке станет жить —

Заделавшись гадалкою,

Бабенкам ворожить;

Потом на жизнь советскую

Ягу ль переключить?

Решится в книжку детскую

Забраться и почить.

 

А Леший всё аукает

В густых березняках

И тенью длиннорукою

Проносится в кустах;

Еще сивей и гривистей,

Могучее еще:

Никак его не вывести,

Зане он окрещен!

 

И спит зверье укладистей, —

Не без охраны бор, —

И снится больше радостей

В тепле берлог и нор;

Спит белочка с лисичкою,

Похрапывает крот,

И белой рукавичкою

Зайчиха крестит рот.

 

Январь-апрель 1941 года, Харбин

 

НАШ ПОДВИГ. Поэма о России [346]

 

 

I

 

Оторвало льдину с рыбаками,

Унесло в безвестный океан,

Треплет льдину грозными валами,

Правит льдиной ветер-капитан.

Донесет ли до желанной суши

Иль утопит, льдину раздробив?

Рев пучины оглушает уши,

Тяжко взору от вспененных грив…

Ты отважен в битвах, но не битва

Ураган — его не побороть!

В этот миг спасет тебя молитва:

Веруй, смилостивится Господь!

 

II

 

Буря стихла, льдина уцелела,

Тихий остров виден впереди:

Вспомни, что ты мореход умелый,

И от рифов льдину береги!

Пусть еще волны вскипает ярус,

Пусть еще упруг упрямый бриз —

На весло пристрой косматый парус,

За свое спасение борись!

Отстрани сомнений призрак черный,

Устреми отвагу на врага —

В нужный миг опять сумей проворно

Взять быка за дерзкие рога!

 

III

 

Вот спаслись мы, обсушились… Кто-то

Накормил и предоставил труд.

Первая отхлынула забота,

Но другие тотчас подойдут.

Да, в тепле, но всё ж мы на чужбине!

Медленные шествуют года.

Может быть, от Родины-святыни

Оторвали всех нас — навсегда!

Но не верь в горчайшее: навеки!

Что ни день, то новая пора.

Не текут обратно только реки,

Волей веры сдвинулась гора!

 

IV

 

Зорко в сердце береги родное,

Не предай родимое беде

И умело племя молодое

На хорошей вырасти гряде!

Чтоб оно, чьей доли нет суровей,

С неких бы не вспоминало лет

О своей славянской, русской крови

Лишь при заполнении анкет!

Чтоб любили русской речи звуки,

Чтоб, когда ночной сгустится мрак,

Собираясь возле деда, — внуки

О России слышали бы так:

 

V

 

«Было горе, был приход Батыев,

Но правдивы старые слова:

Для того и пал прекрасный Киев,

Чтобы где-то выросла Москва.

Для того же с тихим льстивым словом

И князья тащилися в орду,

Чтоб потом на поле Куликовом

Отрубить татарскую беду.

И в орла двуглавого орленок

На знаменах начал вырастать,

И казанским мылом покоренный

Победитель начал торговать!

 

VI

 

Приходила смута (даже это

Мы уже осилили в былом!),

И казалась песня наша — спетой,

И грознейший год — концом.

Ляхом дом был опозорен царский,

Отошла от храмов благодать,

Но заставил Минин и Пожарский

Этих ляхов — мертвечину жрать!

Шли года, и осенила слава

Их победный двухсотлетний след,

И российским городом Варшава

Оказалась на сто полных лет!

 

VII

 

Но, включая царства в герб свой пышный,

В мощно распростертые крыла, —

Всё ж поработительницей хищной

Не была Россия никогда!

Враг вчерашний становился — сыном,

Мать одна, но разные сыны, —

И имперским воздухом единым

Насыщались легкие страны!

Мощность, доброта и постоянство,

Тихий вечер, ясная заря, —

И тянулись все ручьи славянства

К океану русского царя!

 

VIII

 

Но зачем, к чему все одоленья,

Если тот победоносный путь

Начат был без Божьего веленья,

Благостного предопределенья,

Волей наполняющего грудь?

Много было этих «однодневных

Удальцов» отваги боевой

От эпох недавних и до древних:

Ярких и напыщенных, как певни,

Но бесславно путь кончавших свой!

Не такой сомнительной дорогой

Наша к славе двигалась страна:

У любого грозного порога,

От Непрядвы до Бородина, —

Шаг свой честью мерила она!

 

IX

 

Всюду были мощные владыки,

Грозные решители войны,

Но не лица, а скорее лики

У вождей российской старины.

Кроткое, евангельское что-то

В их чертах, и взор их углублен

Строгой православною заботой —

Не нарушить Божеский закон!

Только с тем мы начинали сечу,

Кто кровав был и сильнее нас,

И победе праведной навстречу

Вел полки Нерукотворный Спас!

 

X

 

Потому-то и непобедима

В вихре битв святая Русь была,

Ибо вражья пролетала мимо,

Мимо сердца Родины стрела!»

Туг рассказ окончи о России.

Пусть он краток, пусть он очень сжат —

Всё же внуков души молодые

От него напевно задрожат.

В их сердцах большое вспыхнет пламя,

Клятвенно поднимется рука,

И Россия снова будет с нами,

Улыбнувшись нам издалека.

 

XI

 

Узница, во вражеской темнице,

В безысходной тьме заключена, —

Четверть века Родина томится,

Четверть века сетует она.

Так сзывай же, одолев истому,

Ей на помощь верных сыновей,

Племени внушая молодому

Ненависть к врагам страны своей!

Чтобы с ним в минуты грозной битвы,

Что до нас раскинет берега,

Со словами гнева и молитвы

Наотм а шь перерубить врага!

 

 

НИНА ГРАНИНА. Повесть о старом Харбине [347]

 

 

Глава первая

 

Кружка на карте удостоен

Совсем еще в недавний срок,

Рукою русской был построен

Наш любопытный городок;

Теперь он город, он огромен,

Многоэтажно-много домен,

Он изменил начальный вид;

В нем не найти былого знаков

О дне, который говорит

Об изыскательских бараках,

Где первый Морзе застучал,

Где поселились инженеры,

Чертежники и офицеры

И где казачий взвод стоял.

 

Их не найти под мертвым слоем

Угасших невозвратных лет:

Дождями смыт и выжжен зноем

Былого нехранимый след,

И лишь как отзвук отдаленный

Он в нашу проникает глушь,

Похожий, может быть, на стоны

Печальных, неотпетых душ;

Услышав, мы к нему приникнем,

Ему внимая, мы поникнем;

Он требует — былого речь

Извлечь из праха и сберечь.

 

Нам горестно расстаться с милым,

И мы приходим к старожилам.

Чтоб слушать в чуткой тишине

Рассказы их о Харбине;

Пока еще их можно встретить.

Они на Чуринских скамьях

Сидят; нельзя их не заметить.

Былое светит в их глазах;

Они расскажут вам охотно,

Беззубый раскрывая рот,

О том, что призраком бесплотным

Еще живет, еще поет.

 

Но чтоб была спокойна совесть,

Спешите их услышать повесть:

Всё меньше их, всё чаще их,

Почтенных стариков седых,

За Чурина увозят дроги,

И на сырых столбцах газет



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-07-25 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: