Бросается за пианино,
И из «Онегина» гремит
Чудесный вальс — бурлит, вскипает
И, вдруг оборван, упадает;
И Нина к матери бежит —
Она ее целует пылко,
Она порыву отдана
И, детской радости полна,
Лепечет: «Мама!.. Душка, милка!..
Я в этот путь душой стремлюсь
И все-таки его боюсь.»
Но, дочь иначе понимая,
От губ девичьих отрывая
Диковинный утиный нос,
Мать отвечает ей сердито,
Что для девицы родовитой
Свет и столица не вопрос
Для робости и треволненья,
Что надо сдерживать себя,
Дворянской волей истребя
Чувств слишком бурных проявленье…
Дочь удаляется; усмешка
В ее глазах; уж страха нет;
«Со сборами не очень мешкай!» —
Мамаша говорит вослед.
Дочь благонравно отвечает
Наклоном русой головы;
И вечер, полный синевы,
На небе звезды зажигает;
И вместе с Ваней на вокзал
Уже наш Гранин побежал.
Глава шестая
Маньчжурия еще тех дней,
Когда дорогой правил Хорват,
Своей известный бородой;
Маньчжурия перед войной
Лет за восемь; еще пустынен
Простор лесных, гористых мест;
Как крепостца — любой разъезд;
И перегон, что очень длинен,
Осматривают сторожа,
Плечо ружьем вооружа.
У станций выросли поселки,
За ними сопки, пади, лес
(Всё больше вязы, реже — елки),
И бронированный экспресс
Гремит по рельсам издалека:
От самого Владивостока
До Петербурга декапод
Толпу транзитную везет.
Тут иностранный дипломат;
Голландцы, индусы, датчане;
В его вагоне-ресторане
И наши питерцы сидят.
Подняв надменно нос утиный,
Мамаша, сидя рядом с Ниной,
Вплетает в русский разговор
(Торжественного ради часа)
Французских фраз трескучий вздор
Из институтского запаса;
Напротив, втиснутый в сюртук
Путейца, упирая важно
В крахмал кадык многоэтажный, —
Внушительно молчит супруг.
Кругом над пищей ресторанной
Народ лопочет иностранный;
Все одобряют русский стол,
Который, коль сравнить с французским,
Желудкам европейским, узким,
Хотя и несколько тяжел,
Но всех столов премного лучше;
А знаменитая vodka
Хотя горька, хотя крепка,
Но хороша; и кто-то учит
Ее бестрепетно глотать,
Чтоб после громче лопотать.
Обед идет под стук колесный,
Вагон рессорный, многоосный,
В ритмичной качке; занята
Едой, толпа не замечает,
Какие позы принимает
Провинциальная чета;
Как пыжится она манерно;
А кто и взглянет, так, наверно,
На девушку, что у окна
Сидит, безмолвна и бледна.
А за окном открыты взору
Неоснеженные просторы
Степей; они — как океан,
Но мертвый, серый или бурый:
Сжигают осенью маньчжуры
Траву; селения крестьян
Мелькают редко; по дороге
Арбу, груженную зерном, —
С опущенным покорно лбом
Бычина тащит круторогий;
Возник и канул навсегда,
Как символ вечного труда.
Как хорошо душою праздной,
Всё, всё приемлющей равно,
Следить в вагонное окно
За сменою разнообразной
Вдруг возникающих картин —
Лесов, потоков и долин,
И думать: жизнь везде одна,
Быстра, легка, неуловима,
Как поезд или клочья дыма,
Что мчатся около окна!
Везде, везде — одно и то же,
Ничто не лучше, не дороже:
За пашней лес, за лесом — дол,
За ним печальное селенье;
Всё длится лишь одно мгновенье —
Вздохнул, и миг уже прошел;
А там, на станции конечной, —
За ней уже движенья нет, —
Смерть отберет у вас билет;
Читатель, пассажир беспечный,
Спеши, покуда не темно,
Глядеть в вагонное окно!
Но Нина вовсе не философ —
Чужда торжественных вопросов;
Не различая ничего,
Взор девичий лучом печальным
Блуждает за стеклом зеркальным;
Во власти чувства одного,
Не видит Нина и не слышит,
Она порой почти не дышит
И отвечает невпопад
На материнские вопросы;
И мать на Нину смотрит косо,
И Нина опускает взгляд.
А тут еще вошедший обер
(Откормлен, не прощупать ребер
Под долгополым сюртуком)
Подходит с рапортом о том,
Что поезд перед Цицикаром,
Что там скрещенье и буфет.
«Отлично! Приказаний нет»;
Но папенька молчал недаром;
Он вспомнил: в чем-то срочность есть, —
На встречный надо пересесть.
«Ну, что ж! — ответствует супруга. —
Пусть так: дела — всегда дела!»
А дочь бледнеет от испуга,
Как снег становится бела:
Ведь Цицикар как раз та точка,
Где улизнуть хотела дочка,
Но риск не выручил, не спас!..
Что делать девушке сейчас?
Хоть под колеса, хоть в трясину,
В любой, любой водоворот,
Но ум не покидает Нину,
Хотя озноб ее трясет.
В купе идет прощанье быстро;
Отец с величием министра,
Которым он мечтает стать
При помощи жены-княгини,
Трепещущей позволил Нине
Себя в усы поцеловать;
Он говорит: «Владей собою!
Утри слезинку на носу».
Она ему: «Я отнесу
Твой саквояж». — «Что? Бог с тобою!
Зачем? Ты можешь опоздать». —
«Нет, нет!» Но тут, весь в клубах пара,
Уже на стрелках Цицикара
Вагон их начал грохотать.
Вокзал, депо и водокачка;
В поселке водка, карты, спячка;
Вот что такое Цицикар.
Ну, что еще там? Тротуар
Дощатый тянется в казармы;
В них — пограничный батальон;
И описали Цицикар мы
Детально и со всех сторон.
Изображен без всякой фальши,
Вклиняется он в наш сюжет
(Китайский город где-то дальше,
И до него нам дела нет).
Мы только церковь позабыли;
Она стоит особняком
И золотым своим крестом
Чудесно блещет в снежной пыли,
Которой воздух напоен;
Поселок степью окружен.
Отец в своей путейской форме
Налево сходит; встречный ждет;
За папой Нина по платформе
К вагону синему идет;
В окошко мать глядит; и Гранин,
Навстречу бросившись, застыл:
Он Ване за спину отпрянул,
Ванюша друга заслонил.
Они стоят, понять не в силах,
Что план разбило их во прах;
Но Гранину как будто знак
Почудился в ресницах милых;
И даже ручка за спиной,
Обтянутая белой лайкой,
Велит (в тревоге отгадай-ка!)
Не то «за мной», не то «постой».
И девушка в вагоне скрылась,
Влюбленный открывает рот,
Что это робость иль немилость?
Что дало новый оборот
Всему, условленному точно?
Нечаянно или нарочно
Был милой ручки быстрый знак?
А колокол уж три удара
Пробил; заверещал свисток,
И поезд, с первым клубом пара,
Сейчас помчится на восток.
Что делать? Ждать или садиться?
На что-то следует решиться
И срочно что-то предпринять,
Иначе девушка опять
С отцом своим в Харбин умчится!
Но тут — уже в последний миг,
Когда свистка раздался крик
Басистый и прощально-длинный,—
У двери появилась Нина;
И, в шубке белой так стройна,
Из заскрипевшего вагона
На золотой песок перрона
Поспешно спрыгнула она.
Тут Гранин к ней. «Нет, погоди ты!» —
Она ему почти сердито
И торопливо говорит;
И личико ее горит;
И он впервые волевую
Увидел складку меж бровей
На милом лбу любви своей,
Увидел складочку такую,
Что, не ответив ничего,
Подумал про себя: «Ого!»
А Ниночка к экспрессу мчится;
Вот их вагон; в окошке — мать;
Ну, что же — ручкой помахать:
Я тут, мол, и спешу садиться.
Ведь и экспрессу дан свисток.
И, потревожившись немножко,
Мадам отходит от окошка —
Дочь к месту возвратилась в срок.
Сейчас она войдет, конечно,
В купе; уж заскрипел вагон,
Неслышно трогается он;
И мать в окно глядит беспечно…
Что это? И бледнеет мать,
Она не может не узнать
Вот этой самой белой шубки!
И тут же Гранин… Почему
Он перед Ниной и ему
Она протягивает губки!
Мать зеленеет; но она
Молчит: она себе верна.
О бегстве дочери упрямой
Она в известность телеграммой
Поставит мужа, но сейчас
Что эта барыня для нас?
Вплетается в повествованье
Нежданно новое лицо:
Вот некто в рясе на крыльцо
Выходит типового зданья;
Солдатский каравай в руках;
Над шарфом борода седая,
Но в жизнерадостных глазах
И ум, и зоркость молодая;
Скуфьей прикрыт широкий лоб:
Отец Никита, протопоп.
Он крикнул: «Мишка!..Постреленок!»
И тотчас же из-под крыльца,
Железной цепью забряцав,
Выкатывается медвежонок;
На лапы задние он встал,
Он заворчал, он заурчал;
Как бусины, сверкают глазки;
Карабкается на крыльцо;
А протопопово лицо
В сияньи доброты и ласки.
«Ну-ну! — басит он, черный хлеб
Ломая на куски большие, —
Клыки-то вон уже какие,
А как дитя еще нелеп!
Растешь, жиреешь понемногу,
А всё еще, поди, берлогу
Во сне ты видишь, снится мать,
Коль дар имеешь вспоминать;
Но мне-то делать что с тобою,
Как в зверя вырастешь совсем?
А впрочем, Бог, как вся и всем,
Займется и твоей судьбою;
Покуда же и ешь, и пей,
Да развлекай моих гостей».
Туг в палисадник Ваня входит,
Со зверем батюшку находит
(Один ворчит, другой урчит)
И, хоть смущенный на мгновенье,
Подходит под благословенье
И торопливо говорит,
Что есть бракующихся пара,
Весьма торопится она.
«А что, они из Цицикара?»
«Нет, батюшка, из Харбина».
Тут батя вымолвил: «Ванюша,
Ты торопливость отложи;
Пройдем ко мне… Чайку откушай
И всё подробно изложи». —
«С чаями, право, невозможно,
Подходит Ваня осторожно
К предмету миссии своей, —
Тут случай трудный, случай сложный,
И надо как-то поскорей;
Тут…» — «Стой! Но мне никто не ведом;
Да уж не ты ли сам жених?» —
«Да нет! Опередил я их —
Они идут за мною следом…» —
«Допустим! Но не шутка брак,
А ты сегодня больно прыткий!
Кто он, она? Фамилия как
Невесты?». Но скрипит калитка,
И Гранин с Ниной входит в сад;
Ванюша отступил назад.
Скажу вам, был отец Никита
Не только добр, но и умен;
И очень быстро понял он,
Что как для матери сердитой,
Так и для важного отца
Благожелательней конца
К роману дочки (с ней не сладить)
Никак, пожалуй, не приладить,
Чем этот цицикарский брак;
И он сказал: «Да будет так!»
И через час уж эта пара
В военном храме Цицикара
Была повенчана; и здесь
Свою я мог бы кончить повесть —
Спокойна авторская совесть:
До свадьбы я сумел довесть
Героя с милой героиней;
Мне подходящий повод дан
Закончить тем, чем часто ныне
Любой кончается роман.
Но всё ж я вылезу из плана
Экранно-модного романа:
Мне музой в выполненье дан
Реалистический роман;
Как я сказал уже, всё это
Не легкий вымысел поэта —
Рассказ веду не от себя;
Старик с косматой бородою,
Ее седины теребя
Дрожащей темною рукою,
Умолк на миг, вздохнул, привстал,
Но снова сел и продолжал:
Отец, настигнут телеграммой,
Ее с трудом постигнув суть,
Летит назад; мадам упрямо
На продолжает путь:
Дочь для нее не существует, —
Скупое чувство наповал
Убил общественный скандал;
Его молва еще раздует
До прессы, до пасквиля вплоть;
Нет, дочь — отрезанный ломоть!
Papa примчал; бежит сердито
В церковный дом; отец Никита
Его встречает; тут и дочь
С супругом; молодые ночь
Под тем гостеприимным кровом
Чудесно провели; и вот
Пред тестем и отцом суровым
Предстали молча: суд идет!
Него им ждать? Какая грянет
Неудержимая гроза?
Но смело поднимает Гранин
Нетерпеливые глаза;
Он муж уже; чего ж страшиться
Он — труженик; он — офицер;
И только дикий изувер
Родства с ним может устыдиться;
Какой средневековый вздор,
Нелепость, дикость, ахинея;
От возмущения немея,
На тестя он глядит в упор.
Скрестились взгляды; гневным знаком
Отцу морщина чертит лоб;
Но выручает протопоп:
«Поздравьте их с законным браком,
Он говорит. — Уже, увы,
Разумнее не подберете вы
И справедливее решенья!..
Так дайте ж им благословенье.
А вы, — мигнул он молодым, —
Вы на колени перед ним!»
Тут, вспомнив, что один писатель
Прекрасно выразил стихом
(«Что за комиссия, Создатель,
Быть взрослой дочери отцом!»),
Papa пошел на мировую,
И, местным сплетницам назло,
Всё в норму строгую вошло,
И Гранин Нину дорогую
Уже женой повез в Харбин;
Отец же, важный господин,
Помчался за своей каргою,
За урожденною княжною
И, ею где-то взят в полон,
В Харбин не возвратился он.
Глава седьмая
Но что же Ваня, наш знакомый?
При милой паре другом дома
Он стал; дневал и ночевал;
Их дом, семья — его утеха;
Он скоро к ним и переехал,
У друга комнату он снял,
Куда привез его Василий, —
Его уже отметил я, —
Немного скарба, много пыли,
Ягдташ и тульских два ружья.
Красавец-лаверак Находка,
Хвостом помахивая кротко,
С Василием (тот принят в дом)
Стал третьим Граниных жильцом,
Вошел он в двери с Ваней рядом,
На Нину пристально взглянул
Готовым к преданности взглядом;
Знакомясь, руку ей лизнул,
Вздохнул и на ковре уснул.
Дни замелькали; скоро Нина
Супругу подарила сына,
Коль не соврать мне — через год;
И Нина Ваничку зовет,
Конечно, в крестные папаши;
И, в выраженьях став живей, —
«Священны приказанья ваши!» —
Ванюша отвечает ей.
Сынишка рос ребенком хилым,
Хотя, конечно, очень милым,
Как уверяли все вокруг;
Завелся было узкий круг
Знакомых — дамы, сослуживцы
(Охотники до всяких дел,
На службе ж — сонные ленивцы);
Их Гранин просто не терпел
И через силу с ними ладил,
Чем очень скоро и отвадил
Знакомцев от дверей своих,
Заметив: «Проживу без них!»
А сам он? О высоком деле
Мечты кадетские тускнели;
Одни служебные дела
Ему судьба его несла;
И, относясь к ним педантично,
Вставая в шесть, а то и в пять,
Он в десять начинал зевать
И Нине говорил обычно:
«Дружочек, я хочу бай-бай, —
Постельку мужу открывай!»
Сначала это было мило
(И Нина в спальню уходила),
Но — после сына — полумрак
Уже наскучил ей лампадный;
Ей стало тяжко и досадно;
Нет, о супружестве не так
Мечтала в институте Нина!..
Ну что за жизнь, когда вокруг
Одно — двуспальная перина,
Лампада, печь кроватка сына
Да кроткий, молчаливый друг.
Ложиться вместе с петухами
Хоть и полезно, может быть,
Но этим интересной даме
Недолго можно угодить;
Всё хорошо, но как-то вяло,
Ни сердцу, словом, ни уму;
И тут присматриваться стала
Жена к супругу своему:
Да, он красив, но лоб, пожалуй,
Немного мал и узковат,
Цвет губ какой-то слишком алый,
И без души глаза глядят…
Обеспокоен непонятно,
Муж скажет: «Нина, что с тобой?
Ты смотришь как-то неприятно,
Взгляд у тебя — совсем чужой!»
Она очнется; грустно, нежно,
Ласкает голову его;
Она молчит или небрежно
Прошепчет: «Полно, ничего!»
Пусть боль души необычайна, —
Мучительная скрыта тайна,
Жены трагический секрет:
Любовь ушла, любви уж нет!
Любовь приходит и уходит,
Она избранников находит,
Но даже им на миг верна, —
Да существует ли она?
И то, что названо любовью,
Что в существе своем темно, —
В сердцах отяжелевшей кровью,
Быть может, лишь порождено;
Как опьяняющее зелье,
Она нас в небо увлечет,
Но лишь проснемся мы, как счет
Уже предъявит нам похмелье;
И тут, читатель дорогой,
Простейшее запутав в узел,
Оно вас наподобье грузил
Потянет в омут роковой!
Старо всё это? Да, про это
Давно уж пето-перепето,
Но Нина очень молода;
Впервые подошла беда,
Кагора так сердце гложет;
И, бедная, понять не может,
Как то, что пламенем таким
Вздымалось, всё испепеляя,
Сейчас чуть тлеет, догорая,
Распространяя горький дым.
Но сын!.. И над его кроваткой,
Одна, озарена лампадкой,
Полна невыплаканных слез, —
Решает Нина не рассудком,
А честным сердцем, к правде чутким,
Судьбы трагический вопрос;
В нем, заглушая все влеченья,
Высокий голос отреченья
Звучит, как колокола медь:
Для сына жить… Молчать, терпеть!
Молчать, терпеть!.. Одно терпенье
Должно ее девизом стать;
Теперь ребенок лишь да чтенье
Должны жизнь Нины украшать.
И стало так: спит дом казенный;
Спит Вовочка и Саша спит;
И только где-то однотонный
Бессонный маятник стучит;
Все дома, только нет Ивана
Он в клубе; бодрствуя одна,
В углу покойного дивана
Читает Нина… Тишина.
От круглой печки пышет жаром,
Ведь уголь им дается даром,
А на дворе январь стоит,
Уснувший город леденит;
Прошелестит страница; пальчик
К губам — и слушает она,
Спокоен ли в кроватке мальчик?
И вновь головка склонена
К журналу или новой книге;
Лишь маятник считает миги,
Сверчком запечным стрекоча…
Но чу, в передней звон ключа.
То возвращается Ванюша.
«Вы в клубе кушали?» — «Я кушал,
Ответил он. — Ну и мороз.
Едва не отморозил нос!»
И подойдет поближе к печи,
Откуда кротко поглядит
На Ниночку; она сидит
Покойно: часты эти встречи,
Корректнейшие тет-а-тет,
В них ничего такого нет.
«Читаете? — он скажет снова. —
О чем, позволю вас спросить?» —
«Да вот, про чудака такого,
Как вы; его хотят женить…
Ну всё о вас; всё точно, к месту;
Ну совершенно вы, о вас!
Хотите, чудную невесту
Я вам найду?» — «Мне? Никогда-с!» —
Ответил он и даже строго
Взглянул на Нину, но она,
Вдруг шаловливости полна,
Пристала к Ване: «Ради Бога,
Но почему же, отчего?»
Он отвернулся и с порога
Опять взглянул на Нину строго,
И не ответил ничего.
Тут собеседник мой печальный
Умолк и глубоко вздохнул;
Поднятый взор его тонул
Как бы за некой гранью дальней;
«Он вспоминает!» — думал я,
Но он встает, заерзав палкой,
И говорит с улыбкой жалкой:
«Здесь речь окончится моя;
Мы подошли к преддверью года,
Когда военная невзгода
На Русь надвинула беду:
В четырнадцатом мы году…
Тут, из запаса призван, Гранин
Помчался бодро в часть свою;
Примчал; и был смертельно ранен
Едва ль не в первом же бою…»
«Но что же дальше?.. Я о Нине…
Ванюша, кажется, влюблен?» —
«Пока рассказ на половине, —
С улыбкой отвечает он, —
Но если будущее судит
Нам встретиться еще разок,
То продолженье, верьте, будет,
И даже… грустный эпилог!»
И он ушел, старик плечистый;
Я долго вслед ему глядел;
И полдень золото-огнистый
В июльском небе пламенел;
И долго думал я пытливо,
Кто этот старец; торопливо
Отгадку нужную искал;
Ведь если быть ему в романе,
То кем? Конечно, только Ваней, —
Я так тогда предполагал.
И вот я думаю о Нине,
О затаенной половине
Ее житейского пути;
Ищу я старика найти;
Рассказчика с лицом печальным
Хочу дослушать до конца…
И я от своего крыльца
Иду путем нарочно дальним,
И вновь у Чурина сижу
И жду: и поздно или рано,
Но окончания романа
Дождусь и вам перескажу.
ВСТРЕЧА [348]
А.А. Агрову
I
Меж эмигрантских свойств и качеств
(Взгляни внимательно вокруг)
Иные именем чудачеств
Мы называем, милый друг.
Одно из них — рыбалки наши.
Лишь половодье лед умчит,
Кто от юнца и до папаши
На Сунгари не заспешит?
Чьи только вдаль не тянет взоры
Вверх по теченью иль вниз?..
Теперь, касатка, берегись,
Теперь ты жди набег на створы!
Агрович Саша, милый друг,
Готовы ль лески и бамбук?
II
И, ненавидимый касаткой,
Ты можешь ли ответить кратко,
Что заставляет нас грести
С двенадцати и до пяти,
Чтоб встретить алую Аврору,
К восьмому подплывая створу,
И там весь летний день большой
Сидеть, согнувшись над удой?
Что нас столь часто заставляет
Терять излишние жиры
Для этой, в сущности, игры
Бесприбыльной, как всякий знает?
Открыв прокуренную пасть,
Ты отвечаешь точно: страсть.
III
Пусть так… Важна ль для страсти прибыль?
Что гонит нас на створы? Рыба ль?
Скорей желанье отдохнуть
И чистым воздухом вздохнуть.
А многих, сделаем признанье,
Еще зовет к той тишине
Весьма законное желанье
День провести наедине
С самим собою… Не из круга ль
Тоски рыбак бежать готов?
Тебе наскучил твой Продуголь,
А мне писание стихов.
Так что ж, к девятке? Я готов!
IV
Побыть с собою… Но без друга
И на рыбалке будет туго;
Угрюмец лишь, таясь во мгле,
Плывет в единственном числе:
Он эгоист, он знает место,
Он даже рыбу… продает!
Тут отстраняющего жеста
Движение — такой не в счет!
Проблема спутника — проблема,
Коль вы расширите масштаб —
Философическая тема,
А в философии я слаб,
Да и она не помогла б.
V
Понять, что в спутнике, пожалуй
(Он, как и вы, рыбак бывалый),
Мы ценим более всего
В речах умеренность его;
Нет, не угрюмое молчанье,
Не хмуро отвращенный взор —
Законен возглас, замечанье,
Совет, а иногда укор
(Зевать, мол, так — недопустимо),
Но рыбаков в рыбачьи дни
Претит от лишней болтовни
Решительно: неодолимо
К речной влечет нас тишине,
Где мы — вдвоем наедине.
VI
К рекордам день иной восходит:
Так раз с приятелем Володей
Я вымолвил, считать готов,
За сутки двадцать восемь слов.
Но это всё — в процессе ловли —
На берегу беседы час.
«Ну, как там, кипяток готов ли?
Довольно ль водочки у нас?»
Костер пылает. Час обеда.
Уха. Под свежий огурец
Хорош никитинской стопец…
Отдохновенная беседа
Идет неспешно, хороша,
И славит Господа душа.
VII
Не примечательна ли эта
Душ наблюдательных примета:
Глаза глядят на поплавок;
Чтоб не качнулся ваш челнок,
Вы в подлинном оцепененья
За шевеленьем поплавка
Следите, — правая ж рука
Уже таит в себе движенье.
И в то же время через весь
Сей механизм автоматизма
(Как луч, что направляем призмой,
Сравнение возможно здесь) —
В трущобу самых темных дум
Прожектор свой направит ум.
VIII
И проясняет их движенье
Негаданное озаренье…
Но в этот миг ваш поплавок
Ведет, заводит за листок;
Приподнят, поплавок ложится…
Тут, позабыв о всем и вся,
Подсекли вы, и карася
Широколобость серебрится!
Трофей в корзину, и опять
Вы возвращаетесь к тем мыслям,
Которые давно, как тать
Таяся над душою висли.
Не странно ль, глупый поплавок
Помог распутать их клубок?
IX
Но, так иль нет, не в этом дело.
Пожертвовавший ночью целой,
Однажды я заплыл туда,
Где не случалось никогда
Быть раньше: рукавом проточки
В укрытый я проник залив,
Образовавшийся в разлив;
Он полон был косматой кочки.
Взглянув, подумал я, ярясь:
Чудесно. Должен быть карась!
X
И тут сквозь дым тумана тонкий
Увидел очерк плоскодонки,
Кормою спрятанной в лозняк:
Рыбак! И я кричу: «Ну, как
Успехи?» — и его миную,
Гребя с учтивостью, слегка,
И вижу бороду седую,
И узнаю я старика,
С которым долго чаял встречи.
И он, взглянув, меня узнал,
Рукой приветно помахал,
Ответив: «Не езжай далече:
Тут будет, видимо, улов —
Начался настоящий клев!»
XI
Я встал поблизости, нарушив
Обычай ваш, рыбачьи души,
Но до двенадцати часов
Не проронил и пары слов.
Молчал и старец до обеда,
Но в полдень он меня позвал,
И наша началась беседа,
Случилось то, о чем мечтал
Я столько дней, — опять о Нине
Живой рассказ от старика
Услышал я в сырой пустыне
Кочкарника и лозняка.
ПРИЛОЖЕНИЕ [349]