Правда, вопрос о «внезапности» к лету 1943 г. был уже практически снят. Гитлер сам «наступил на горло собственной песне», приказав, несмотря на все возражения Гудериана, отправить роту первых серийных «тигров» под Ленинград. В сентябре 1942 г., в заболоченных лесах, «тигры» были введены в бой и понесли большие потери, частью увязнув в трясине [65]. Таким образом, новая техника была необратимо рассекречена.
Что же касается «массовости», то в составе всей танковой группировки немецких войск на Курской дуге (16 танковых и 6 моторизованных дивизий, три отдельных танковых батальона и отдельная танковая бригада) насчитывалось всего 147 «тигров» и 200 «пантер».
Итого 347 танков «новых типов» из общего количества 2361 танк.
Такими-то силами немецкое командование планировало окружить и уничтожить советские войска в составе пятнадцати общевойсковых и трех танковых армий (а также четырнадцати отдельных корпусов) на фронте в 550 км [ВИЖ, 1993, №7].
Перед КМГ Болдина, в составе которой было полторы тысячи танков и бронемашин, в том числе 383 танка «новых типов» (Т-34 и KB), стояла задача совсем другого, гораздо более скромного масштаба: нанести короткий (два-три дня во времени и 80—90 км в пространстве) удар по пехоте противника, а затем отойти в резерв командующего фронтом.
Эффект внезапности — важнейшее на войне условие успеха — усиливался еще и тем, что своевременно выявить факт сосредоточения в районе Белостока мощной ударной группировки немецкая разведка также не смогла. Только вечером 23 июня, в донесении отдела разведки и контрразведки штаба 9-й армии вермахта, отмечено «появление в районе южнее Гродно 1-й и 2-й мотомехбригад» [61].
Что сие означает? Никаких «мехбригад» в составе Западного фронта не было, среди шести танковых и моторизованных дивизий КМГ Болдина не было ни одной с номерами 1 или 2. Ясно только то, что в конце концов немцы не могли не увидеть движения огромных танковых колонн, но произошло это уже буквально за считаные часы до начала контрнаступления советских войск.
Но «разгром немецко-фашистских войск под Гродно и Вильнюсом» так и не состоялся.
Без свидетелей
По большому счету, вообще ничего не состоялось. «...Вследствие разбросанности соединений, неустойчивости управления, мощного воздействия авиации противника сосредоточить контрударную группировку в назначенное время не удалось. Конечные цели контрудара (уничтожить сувалкинскую группировку противника и овладеть Сувалками) не были достигнуты, имелись большие потери...»
Вот дословно все, что сказано о ходе и результате контрудара КМГ Болдина в самом солидном историческом исследовании последнего десятилетия — в многократно упомянутой выше монографии «1941 год — уроки и выводы».
За фразой о «больших потерях» скрывается тот факт, что все три соединения, принявшие участие в контрударе КМГ Болдина (6-й и 11-й МК, 6-й КК), были полностью разгромлены, вся боевая техника брошена в лесах и на дорогах, большая часть личного состава оказалась в плену или погибла, немногие уцелевшие в течение нескольких недель и месяцев выбирались мелкими группами из окружения и вышли к своим уже тогда, когда линия фронта откатилась к Ржеву и Вязьме.
В предыдущих основополагающих трудах советских историков (12-томной «Истории Второй мировой войны» и 6-томной «Истории Великой Отечественной войны») и вовсе не было ничего, кроме невнятной констатации того факта, что контрудары советских войск, предусмотренные Директивой № 3, оказались безрезультатными.
В опубликованных в последние годы документах начала войны невозможно найти ничего более внятного, чем тексты таких вот приказов, которые летели из штаба Западного фронта: «...почему мехкорпус (имеется в виду 6-й МК) не наступает, кто виноват? Немедля активизируйте действия, не паникуйте, а управляйте. Надо бить врага организованно, а не бежать без управления... Почему вы не даете задачу на атаку мехкорпусов...» [40]
В широко известных, ставших уже классикой военно-исторических трудах немецких генералов (Типпельскирха, Бутлара, Блюментрита) о контрударе советских войск в районе Гродно — ни слова.
В мемуарах Г. Гота («Танковые операции») мы не находим никаких упоминаний о наступлении Красной Армии в районе Гродно. Похоже, командующий 3-й танковой группы вермахта так никогда и не узнал о том, что во фланг и тыл его войск нацеливалась огромная танковая группировка противника.
В хрестоматийно известном «Военном дневнике» Ф. Гальдера некое упоминание о действиях группы Болдина появляется только в записях от 25 июня 1941 г.: «...русские, окруженные в районе Белостока, ведут атаки, пытаясь прорваться из окружения на север в направлении Гродно... довольно серьезные осложнения на фронте 8-го армейского корпуса, где крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг корпуса...»
Но уже вечером того же дня (запись 18.00) Гальдер с удовлетворением констатирует: «...положение южнее Гродно стабилизировалось. Атаки противника отбиты...»
В дальнейшем к описанию этих событий Гальдер нигде не возвращается, да и описание это выглядит достаточно странно — все же главной ударной силой КМГ были отнюдь не «крупные массы кавалерии», а два мехкорпуса. А вот про «серьезные осложнения» на фронте 20-го армейского корпуса, который должен был первым встретиться с наступающими советскими танками, Гальдер вообще ничего не говорит...
Если бы мы писали фантастический роман, то сейчас самое время было бы рассказать о том, как из мрачной бездны белорусских болот поднялось НЕЧТО и поглотило без следа огромную бронированную армаду. Но жанр этой книги — документальное историческое расследование, и списать разгром на «нечистую силу» нам никак не удастся.
Да и пропала КМГ Болдина отнюдь не бесследно.
По рассказам местных жителей, собранным энтузиастами из минского поискового объединения «Батьковщина», «в конце июня 1941 г. район шоссе Волковыск — Слоним был завален брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками так, что прямое и объездное движение на транспорте было невозможно... Колонны пленных достигали 10 км в длину...» [8]
Фраза о многокилометровых колоннах пленных может показаться кому-то обычным преувеличением людей, ставших очевидцами гигантской катастрофы. Увы. Даже по данным вполне консервативного (в хорошем смысле этого слова) исследования современных российских военных историков («Гриф секретности снят»), безвозвратные потери Западного фронта за первые 17 дней войны составили 341 тысячу человек, из которых не менее 60%, т.е. порядка 200 тысяч человек, оказалось в плену. Стоит отметить, что эти цифры вполне совпадают с давно известными немецкими сводками, в соответствии с которыми в ходе сражения в районе Минск — Белосток вермахт захватил 288 тысяч пленных [ВИЖ, 1989, № 9].
Пролить свет на причины разгрома КМГ могли бы мемуары советских генералов — да только мало кому удалось их написать.
Командир 6-го кавкорпуса генерал-майор И.С. Никитин попал в плен и был расстрелян немцами в концлагере в апреле 1942 года [20, 124].
Командир 36-й кавдивизии 6-го кавкорпуса, генерал-майор Е.С. Зыбин попал в плен, где активно сотрудничал с фашистами. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстрелян 25 августа 1946 года. Он не реабилитирован и по сей день [20, 124].
Командир 6-го мехкорпуса Хацкилевич погиб 25 июня. Обстоятельства его гибели по сей день неизвестны. Несколько дней спустя у местечка Клепачи Слонимского района была подбита бронемашина, на которой офицеры штаба 6-го мехкорпуса пытались вывезти тело погибшего командира. При этом был смертельно ранен начальник артиллерии корпуса генерал-майор А.С. Митрофанов [8].
Командир 4-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор А.Г. Потатурчев попал в плен, после освобождения из концлагеря в Дахау был арестован органами НКВД и умер в тюрьме в июле 1947 года. Посмертно реабилитирован в 1953 году [20, 124].
Командир 29-й моторизованной дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор И.П. Бикжанов попал в плен, после освобождения до декабря 1945 г. «проходил спецпроверку в органах НКВД». В апреле 1950 году уволен в отставку «по болезни». Дожил до 93 лет, но мемуаров не печатал [20, 124].
Смогли выйти из окружения после разгрома КМГ, но вскоре погибли в боях командир 7-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор СВ. Борзилов и командир 29-й танковой дивизии 11-го мехкорпуса полковник Н.П. Студнев [8].
Попали в плен и погибли в гитлеровских концлагерях заместитель командира 11 -го мехкорпуса и начальник артиллерии 11-го мехкорпуса генерал-майоры П.Г. Макаров и Н.М. Старостин [20, 124].
Командир 204-й моторизованной дивизии 11-го мехкорпуса полковник A.M. Пиров пропал без вести [8].
Ну а судьба высшего командования Западного фронта была еще более трагична.
Командующий Западным фронтом, герой обороны Мадрида и прорыва «линии Маннергейма» генерал армии Павлов 4 июля был арестован и 22 июля 41-го года, ровно через месяц после начала войны (любил, любил товарищ Сталин театральные эффекты), приговорен к расстрелу.
По тому же «делу», за «трусость, бездействие и паникерство, создавшие возможность прорыва фронта противником» [67, 81], были расстреляны:
— начальник штаба фронта В.Е. Климовских;
— начальник связи фронта А.Т. Григорьев;
— начальник артиллерии фронта Н.А. Клич;
— командующий 4-й армией Западного фронта А.А. Коробков;
— заместитель командующего ВВС фронта Таюрский.
Командующий ВВС Западного фронта, Герой Советского Союза, ветеран боев в Испании генерал-майор И.И. Копец застрелился сам, в первый день войны, 22 июня 1941 г.
Внимательный читатель наверняка уже заметил отсутствие в этом скорбном списке расстрелянных генералов одной фамилии.
А ведь это действительно очень странно. И по воинскому званию (генерал-лейтенант), и по занимаемой должности (зам. командующего фронтом) И.В. Болдин стоял выше всех репрессированных, за исключением самого Павлова, конечно. И если все командование фронта было повинно в «преступном бездействии и развале управления войсками», то как же смог остаться безнаказанным руководитель главной ударной группировки Западного фронта?
Оправдаться неопытностью Болдин никак не мог. В его послужном списке было уже два «освободительных похода» — в Польшу (сентябрь 1939 г.) и в Бессарабию (июнь 1940 г.).
Причем во время вторжения в Польшу в сентябре 1939 г. комкор Болдин командовал конно-механизированной группой Белорусского фронта, которая вела наступление по линии Слоним — Волковыск и после ожесточенного боя 20 — 21 сентября штурмом взяла г. Гродно. Так что для Болдина начало войны складывалось как в песне: «По дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем...»
Скорее всего, разгадка счастливой судьбы Болдина очень проста. Своевременно вызвать его на расстрел чекисты просто не смогли — с конца июня по начало августа он находился в окружении и был для них недоступен. Ну а в августе 41-го, после разгрома большей части кадровой армии, после пленения десятков генералов (всего за шесть месяцев 41-го года в немецком плену оказалось 63 генерала), Сталин стал более сдержан в расстрелах оставшихся в строю командиров. Более того, после выхода из окружения Болдин был отмечен добрым словом в приказе Верховного, повышен в звании и назначен командующим 50-й армией.
Тяжелейший психический стресс не прошел бесследно. Главный мотив мемуаров Болдина — тупой и бездушный солдафон Павлов все испортил: «...Отойдя от аппарата, я подумал: как далек Павлов от действительности! У нас было мало сил, чтобы контратаковать противника... Но что делать? Приказ есть приказ! Много лет спустя, уже после войны, мне стало известно, что Павлов давал моей несуществующей (по чьей вине «несуществующей»? — М.С.) ударной группе одно боевое распоряжение за другим.
Зачем понадобилось Павлову издавать эти распоряжения? Кому он направлял их? (Похоже, Болдин так и не понял, что задача, которую он с позором провалил, была поставлена именно перед ним.) Возможно, они служили только для того, чтобы создавать перед Москвой видимость, будто на Западном фронте предпринимаются какие-то меры для противодействия наступающему врагу...»
Но и это еще «цветочки». В очень серьезном документе, в докладной записке, поданной в ходе реабилитации Павлова и его «подельников» в июле 1957 года, Болдин (к тому времени уже генерал-полковник) написал дословно следующее:
«...Павлов виноват в том, что просил Сталина о назначении на должность командующего войсками округа, зная о том, что с начала войны он будет командующим войсками фронта. Павлов, имея слабую оперативную подготовку, не мог быть командующим войсками фронта... Начальник штаба фронта Климовских виноват в том, что попал под влияние Павлова и превратился в порученца Павлова...» [81, с. 194]
О том, кто же обладал «неслабой оперативной подготовкой», Болдин скромно промолчал.
Многое становится понятней, если вспомнить о том, что до назначения на должность заместителя командующего Западным особым военным округом Болдин был командующим войсками Одесского военного округа. Согласитесь, быть первым руководителем в Одессе и стать замом в Минске — это две большие разницы...
Вообще-то, самым старшим по званию и должности полководцем, руководившим контрударом конно-механизированной группы Западного фронта, был не Болдин, а Кулик. Кулик — это не птица, а большой человек. Крупный такой военачальник...
«...в глубине кабинета открылась дверь, и в нее ввалился маршал Кулик — солидной величины человек. Его лицо было буро-красным и довольно внушительным по своему размеру... Речь его состояла из каких-то совершенно не связанных между собой и бессмысленных в отдельности фраз. Это была чистейшей воды ахинея, бред полупьяного. Самое страшное, что перед командирами стоял не только маршал, но и заместитель наркома обороны СССР...» [163]
24 июня 1941 года маршал Кулик прибыл в штаб КМГ Болдина в качестве полномочного представителя Ставки на Западном фронте.
«...маршал Кулик приказал всем снять знаки различия, выбросить документы, затем переодеться в крестьянскую одежду и сам переоделся... Предлагал бросить оружие, а мне лично ордена и документы. Однако, кроме его адъютанта, никто документов и оружия не бросил...»
Вот так, коротко и ясно, выглядит в донесении начальника 3-го отдела (т.е. контрразведки) 10-й армии руководящая роль заместителя наркома обороны в боевых действиях Западного фронта [ВИЖ, 1993, №12]. За все это Григория Ивановича только поругали. Даже маршальские звезды, выброшенные им в кустах, вернули.
2 сентября 1941 г. Кулика назначили командующим отдельной 54-й армией, которой было поручено деблокировать Ленинград. 12 сентября в помощь Кулику прислали еще одного маршала — Клима Ворошилова. Четыре дня спустя Ставка напомнила Кулику, что «новые дивизии и бригада даются Вам не для взятия станции Мга, а для развития успеха после взятия станции. Наличных сил вполне достаточно, чтобы станцию Мга взять не один раз, а дважды» [5, с. 194].
Еще через четыре дня (24 сентября 1941 г.) в штаб 54-й армии пришла Директива Ставки № 002288: «В третий раз Ставка ВГК приказывает Вам принять все меры к незамедлительному занятию Синявино и соединению с ленинградскими войсками. Личная ответственность за выполнение этого возлагается на Маршала Кулика...» Впрочем, личная ответственность свелась лишь к тому, что 26 сентября 41-го года Сталин приказал «командующего 54-й армией маршала Кулика отозвать в распоряжение Ставки».
На этом биография полководца Кулика еще не закончилась. 8 ноября 1941 г. он был командирован для укрепления обороны Керчи — последнего оставшегося в наших руках клочка земли Крыма. Прибыв на Кубань в качестве полномочного представителя Ставки (и отметившись, будем справедливы, двухчасовым визитом в Керчь), Кулик серьезно занялся вопросами продовольственного снабжения. Самого себя. Самые скоропортящиеся деликатесы были отправлены молодой, четвертой по счету, жене «красного маршала» военно-транспортным самолетом, все остальное (в том числе 50 кг сала, 200 бутылок коньяка, 40 ящиков мандаринов, 20 кг икры паюсной) было загружено в спецвагон и отправлено в Москву [81, с. 238].
В феврале 1942 г. за это мародерство в зоне боевых действий Кулика отдали первый раз под суд и примерно наказали: понизили в воинском звании с маршала до генерал-майора, сняли с поста замнаркома и вывели из ЦК. В партии коммунистов — борцов за всеобщее равенство и братство — пока еще оставили.
Весной 1943 года Кулик опять всплыл. За неведомые заслуги его повысили в звании и даже дали покомандовать 4-й Гвардейской армией. Покомандовал... Пришлось вскоре снять и отправить от греха подальше на должность заместителя начальника Главного управления формирования РККА.
В апреле 1945 г. за развал боевой подготовки в запасных воинских частях и «бытовое разложение» (т.е. за систематическое пьянство и б...) сняли и с этой работы, снова понизили в звании до генерал-майора. Но все еще не стреляли.
Второй, последний и окончательный приговор был приведен в исполнение только 24 августа 1950 г. После того как Военная коллегия Верховного суда установила, что в пьяных разговорах товарищ Кулик частенько поругивал ту партию, которая вознесла и столько лет держала это ничтожество на вершинах власти. Вот такого товарищ Сталин никому не прощал. Даже своим выдвиженцам.
Невероятно, но и на этом удивительная биография Кулика все еще не заканчивается! В апреле 1956 г. его реабилитировали, а в 1957 году, не без ведома старого его товарища, всесильного тогда министра обороны СССР Жукова, даже «восстановили» в звании Маршала Советского Союза!
Кавычки при слове «восстановили» стоят не случайно. На момент второго ареста Кулик был генерал-майором, так что правильнее было бы говорить об уникальном, единственном в своем роде случае посмертного (!) повышения в звании, да еще на целых четыре ступени...
Строго говоря, уже одно только наличие присутствия таких военачальников, как Кулик и Болдин, могло обречь войска на небывалый разгром. В поисках других причин обратимся (за неимением лучших источников) к воспоминаниям немногих уцелевших.
Анатомия катастрофы
Болдин — незаурядный мемуарист. У него прекрасная, цепкая память, сохраняющая даже самые малозначимые подробности. Вот, описывая свой первый день на войне, он вспоминает и удушливую жару, и то, что вода во фляжке была теплой и не освежала пересохшее горло. Самым подробным образом, на десятках страниц описывает Болдин историю своих блужданий по лесам в окружении. '
А вот о главном — о подготовке, проведении и результатах контрудара — говорится очень кратко и скупо.
Итак, первый день войны, вечер 22 июня.
«...Командующий 10-й армией склоняется над картой, тяжко вздыхает, потом говорит:
— С чем воевать? Почти вся наша авиация и зенитная артиллерия разбиты. Боеприпасов мало. На исходе горючее для танков... Уже в первые часы нападения авиация противника произвела налеты на наши склады с горючим. Они и до сих пор горят. На железнодорожных магистралях цистерны с горючим тоже уничтожены...
...на КП прибыл командир 6-го кавалерийского корпуса генерал-майор И. С. Никитин. Вид у него озабоченный.
— Как дела? — спрашиваю кавалериста.
— Плохи, товарищ генерал. Шестая дивизия разгромлена...
— Остатки дивизии где?
— Приказал сосредоточить в лесу северо-восточнее Белостока».
Без лишних комментариев сравним этот абзац с отрывком из воспоминаний начальника штаба 94-го кавполка той самой «разгромленной» 6-й кавдивизии В.А. Гречаниченко [83].
«...Примерно в 10 часов 22 июня мы вошли в соприкосновение с противником. Завязалась перестрелка. Попытка немцев с ходу прорваться к Ломже была отбита. Правее оборону держал 48 кавалерийский полк. В 23 часа 30 минут 22 июня по приказу командира корпуса генерал-майора И. С. Никитина части дивизии двумя колоннами форсированным маршем направились к Белостоку... К 17 часам 23 июня дивизия сконцентрировалась в лесном массиве в 2 километрах севернее Белостока...»
Второй день войны, 23 июня 1941 г.: «...к рассвету штабы 6-го механизированного и 6-го кавалерийского корпусов обосновались на новом месте в лесу в пятнадцати километрах северо-восточное Белостока. Этот живописный лесной уголок стал и моим командным пунктом...» Так точно. И в протоколе допроса Павлова есть подтверждение того, что все штабы, и без того уже находившиеся далеко от места боев (расстояние от Белостока до тогдашней границы составляет 100 км), ушли еще дальше:
«...во второй день части 10-й армии, кроме штаба армии, остались на своих местах. Штаб армии сменил командный пункт, отойдя восточнее Белостока в район Валпы...» [67]
Чем же занимались наши генералы, собравшиеся в живописном лесном уголке?
«Время уходит, а мне так и не удается выполнить приказ Павлова о создании ударной конно-механизированной группы. Самое неприятное (так в тексте. — М.С.) в том, что я не знаю, где находится 11-й мехкорпус генерала Д. К. Мостовенко. У нас нет связи ни с ним, ни с 3-й армией, в которую он входит...»
Потрясающее признание. Как заместитель командующего округом мог не знать района дислокации мехкорпуса? Мехкорпус — это не иголка в стоге сена. Их во всем округе было всего лишь шесть, а если не брать в расчет 17-й и 20-й МК, формирование которых только начиналось, то реально боеспособных мехкорпусов было ровно четыре.
Придется напомнить, что штаб 11-го мехкорпуса и 204-я мотодивизия дислоцировались в Волковыске (85 км восточнее Белостока), 29-я танковая дивизия — в Гродно (75 км северо-восточнее Белостока), а 33-я танковая дивизия — в районе местечка Индура (18 км южнее Гродно).
Другими словами, от «живописного лесного уголка в 15 км северо-восточнее Белостока», в котором затаились Болдин с Никитиным, до дивизий 11-го мехкорпуса было примерно 60—70 километров. Но преодолеть это расстояние так и не удалось.
Вплоть до окончательного разгрома, произошедшего 26—27 июня, Болдин не только ни разу не был в расположении вверенных ему войск, но даже не смог установить какую-либо связь с 11-м мехкорпусом. На всякий случай напомним внимательному читателю, что в составе КМГ Болдина было два эскадрона связи, конный дивизион связи, три корпусные авиаэскадрильи и восемь (!) отдельных батальонов связи.
Для самых дотошных можно указать и их номера: 4, 7, 124, 185-й обе в составе 6-го мехкорпуса и 29, 33, 583-й и 456-й обе в составе 11-го мехкорпуса [8].
«...В довершение бед на рассвете вражеские бомбардировщики застигли на марше 36-ю кавалерийскую дивизию (ту самую, командир которой перешел на службу к немцам) и растрепали ее. Так что о контрударе теперь не может быть и речи... я сидел в палатке, обуреваемый мрачными мыслями... » [80]
Разумеется, Болдин нигде ни словом не обмолвился о том, какие конкретно силы и средства были включены в состав конно-механизированной группы, в какой группировке и с какими силами наступал противник, так что фраза о том, что «растрепанность» одной кавдивизии сделала контрудар советских войск «совершенно невозможным», не казалась читателям такой абсурдной, какой она является на самом деле.
А внимательный читатель наверняка уже заметил очень странную хронологию событий: по версии Болдина, 22 июня была «разгромлена» 6-я кавдивизия, на рассвете 23 июня «растрепана» 36-я, других кавалерийских частей в составе КМГ просто не было, и вдруг после этого, 25 июня начальник штаба сухопутных войск вермахта отмечает в своем дневнике, что в районе Гродно «крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг 8-го корпуса"??
Да, трудно полководцу водить войска, если он сидит в живописном лесу, за десятки километров от поля боя, заменив разведку слухами и мрачными мыслями...
«...позвонил Хацкилевич, находившийся в частях.
— Товарищ генерал, — донесся его взволнованный голос, — кончаются горючее и боеприпасы.
— Слышишь меня, товарищ Хацкилевич, — надрывал я голос, стараясь перекричать страшный гул летавших над нами вражеских самолетов. — Держись! Немедленно приму все меры для оказания помощи.
Никакой связи со штабом фронта у нас нет. Поэтому я тут же после разговора с Хацкилевичем послал в Минск самолетом письмо, в котором просил срочно организовать переброску горючего и боеприпасов по воздуху...» [80]
Многоточие не должно смущать читателя. Мы ничего не упустили. Именно этим — посылкой письма в Минск — и ограничились «все меры», принятые первым заместителем командующего фронтом.
Третий день войны.
«...фактически находимся в тылу у противника. Со многими частями 10-й армии потеряна связь, мало боеприпасов и полностью отсутствует горючее... из Минска по-прежнему никаких сведений... Противник все наседает. Мы ведем бой в окружении. А сил у нас все меньше. Танкисты заняли оборону в десятикилометровой полосе. В трех километрах за ними наш командный пункт...»
И наконец, пятый день войны.
«На пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска вынуждены были отступить и разрозненными группами разбрелись по лесам» [80].
«Разрозненными группами разбрелись по лесам» — признаться, не каждый советский генерал в своих мемуарах оказался способен на такую откровенность.
Вот, собственно, и все, что можно узнать об обстоятельствах разгрома из воспоминаний Болдина.
Перед нами стандартный набор предписанных советской исторической науке «обстоятельств непреодолимой силы»: не было связи, не было горючего, кончились боеприпасы.
Почему нет связи — вражеские диверсанты все провода перерезали.
Куда делось горючее — немецкая авиация все склады разбомбила.
Почему снаряды не подвезли — так письмо же до Минска не долетело...
Ненужные, мешающие усвоению единственно верной истины подробности — сколько было проводов, сколько было диверсантов, какой запас хода на одной заправке был у советских танков, сколько снарядов входит в один возимый боекомплект, какими силами немецкая авиация могла разбомбить «все склады» и сколько этих самых складов было в одном только ЗапОВО — отброшены за ненадобностью. Отброшена за ненадобностью и та простая и бесспорная истина, что Вооруженные Силы как раз и создаются для того, чтобы действовать в условиях противодействия противника.
Что же это за армия такая, если она способна воевать только тогда, когда противник ей не мешает?
Пожалуй, самое интересное и ценное в мемуарах Болдина — это то, чего в них нет.
А для того чтобы увидеть то, чего нет, откроем мемуары другого генерала, который в эти же самые дни июня 41-го руководил действиями крупного мотомеханизированного соединения.
Итак, Г. Гудериан, «Воспоминания солдата»:
«...22 июня в 6 час 50 мин я переправился на штурмовой лодке через Буг... двигаясь по следам танков 18-й танковой дивизии, я доехал до моста через реку Лесна... при моем приближении русские стали разбегаться в разные стороны... в течение всей первой половины дня 22 июня я сопровождал 18-ю тд...
...23 июня в 4 час 10 мин я оставил свой командный пункт и направился в 12-й армейский корпус, из этого корпуса я поехал в 47-й танковый корпус, в деревню Бильдейки в 23 км восточнее Брест-Литовска. Затем я направился в 17-ю танковую дивизию, в которую и прибыл в 8 часов... Потом я поехал в Пружаны (70 км на северо-восток от границы. — М.С), куда был переброшен командный пункт танковой группы...
...24 июня в 8 час 25 мин я оставил свой командный пункт и поехал по направлению к Слониму (это еще на 80 км в глубь советской территории. — М.С.)... по дороге я наткнулся на русскую пехоту, державшую под огнем шоссе... я вынужден был вмешаться и огнем пулемета из командирского танка заставил противника покинуть свои позиции...
...в 11 час 30 мин я прибыл на командный пункт 17-й танковой дивизии, расположенный на западной окраине Слонима (т.е. уже в глубоком тылу 10-й армии и КМГ Болдина. — М.С), где, кроме командира дивизии, я встретил командира 47-го корпуса...» [65]
«Где, кроме командира дивизии, я встретил командира танкового корпуса...»
И происходит эта встреча трех генералов на полевом КП, в сотне метров от линии огня. Вот и вся разгадка того, почему Красная Армия на собственной территории оказалась «без связи», а немецкая армия на нашей территории — со связью.
Партийные историки десятки лет объясняли нам, что связь на войне обеспечивается проводами и радиостанциями (которых в 41-м году якобы не было). А Гудериан просто и доходчиво показывает, что проблема связи и управления войсками решается не проводами, а людьми!
Командиру передовой 17-й танковой дивизии вермахта никуда не надо было звонить. Его непосредственный начальник — командир 47-го танкового корпуса — вместе с ним на одном командном пункте лично руководит боем, а самый среди них главный начальник — командующий танковой группы — по нескольку раз за день, под огнем противника на танке прорывается в каждую из своих дивизий. И если бы Гудериан предложил им засесть на пару дней в «живописном лесном уголке» и посылать оттуда «письма самолетом в Берлин», то в лучшем случае они бы восприняли это как шутку — глупую и неуместную на войне.
И это вовсе не злобное брюзжание дилетанта. Генерал-полковник Сандалов в своей книге воспоминаний [82] приводит такое высказывание члена Военного совета 4-й армии:
«...вновь заговорил Шлыков: огромным злом является отрыв крупных штабов от войск. Это приводит к потере управления боем... штаб фронта находится где-то в районе Минска, более чем за триста километров от передовых войск. Штабы армий, чтобы не потерять связь (??? — М.С.) с ним, тоже располагаются в глубине, местами более чем на пятьдесят километров от линии фронта... А куда это, к черту, годится!..» Золотые слова. Правда, из дальнейшего текста воспоминаний Сандалова следует, что уже через несколько часов после этого разговора штаб армии в очередной раз перебазировался на восток. Ну а штаб Павлова уже 26 июня оказался под Могилевом — в 500 км от границы!