Утренние сборы на торжественное награждение по случаю беспрерывной и бескомпромиссной службы на пожарной каланче вывели б из себя даже самого спокойного человека. То костюм не подходит, то челюсть отказывается вставляться в рот как надо, то приблудный Никанор не желает подниматься с постели, где ему тепло и комфортно.
Это вывело бы любого. Но не жену Гриба-Папируса. Она повидала столько, что троим Грибам хватило бы с лихвой. Поэтому вопрос был решен быстро и без колебаний. Короткий удар по печени сходу решил всё: и проблемы с одеждой, и с челюстью, и с ленивым дурачком Никанором.
- А чего этого с собой берем? - с недоумением задал вопрос огнеборец, неприязненно окидывая взглядом пускающего пузыри друга.
- Нет дома оставим, чтобы, когда пришли, ничего и никого не было. Ни сапог, ни твоего нового комбинезона, ни ложек. Кто его знает, может, придуривается, а сам соображает все. Уйдем и начнет рыскать по дому. Нет. Пусть с нами идет. Оставим его у почты, на скамейке. Там подождет. Как наградят тебя, выйдем и заберем его обратно.
- Как? А на торжественное чаепитие? Чего? Не останемся?
- Останемся, конечно, но ненадолго. Дома справим.
Дорога до мэрии заняла короткое время, так как она находилась почти рядом, через улицу. Оставленный на скамейке у почтамта Никанор продолжал беззаботно пускать слюни, а дед с молодой гражданской женой зашли в здание напротив.
Их там уже ждали. Или не ждали – не поймешь.
В помещении оглушительно гремела музыка, едва слышался звон бокалов и хлопки от открывания шампанского. В слабо освещаемых уголках звучали пьяные томные речи, а в центральном зале громкий голос главы вещал о дружбе и дорогах. Но на пришедших внимания категорически никто не обращал.
- Видишь, дед, как торжественно обставили твое награждение? Но мы здесь надолго не останемся. Выпьем за орден, перекусим и домой. Ой как вкусно воняет! Сейчас за стол пойдем. Молодой человек... Молодой человек.... Да, да, вы с этой палкой, железной.
Молодой парень, одетый в модные штаны лимонного цвета и волокший никелированный шест в центральный зал, остановился, направил блуждающий пьяный взгляд прямо и спросил:
- Вы меня? Если меня, то я занят. Видите - шест несу. Сейчас приладим его, и Любочка-бухгалтерша нам стриптиз танцевать будет. Она в фанты проиграла. А если вы по поводу уборки помещений, то еще рано. Разгуляево началось недавно.
- Да нет, мы по поводу награды. Это праздник в нашу честь. В его честь, - кивнула супружница в сторону открывшего рот старикана.
- Награды? Сейчас узнаю, подождите. - И с усмешкой, неся перед собой шест как копье, вклинился в разноцветную пьяную толпу, ожидающую танца Любочки-бухгалтера.
Через три минуты к посетителям выскочила запыхавшаяся Клавочка и, с нетерпением оглядываясь назад, боясь пропустить танцы, скороговоркой выпалила:
- Здравствуйте, наш дорогой. Мы с нетерпением ждали.... Мы с нетерпением ждем... Мы с нетерпением... В общем, вот медаль. Глеб Егорыч пока занят. Примет вас завтра по этому случаю. Вы пока идите. Идите. И извините, семинар сейчас. Все потом. Поздравляю вас. - И торжественно вытолкала их на улицу вручив деду награду в виде желтой медальки с веселой лисой.
Подойдя к скамейке, на которой сидел Никанор, и подтерев каплю, текущую из его носа, Гриб-Папирус оглядел врученную ему награду.
- Фу-у-у-у. Лажа какая-то. Да. Иного я и не ожидал. Не орден, а какой-то кругляш с лисицей хитрой. Ни денег кошель, а медаль. Обманули меня.
- Да ладно, старый, оставь ее. Дома к значкам положишь, в коллекцию.
- Да не нужна она мне, эта награда бестолковая. Накормили б лучше. Мы ж и не позавтракали дома
- Да, не позавтракали.
Мысли о завтраке поставили мозг на место, и Гриб-Папирус, повертев медаль с лисой в пальцах, протянул ее Никанору.
- На, друг мой новый, пользуйся. Прицепишь куда-нибудь. Кавалером будешь ходить. - И развернувшись, взяв супружницу под руку, сделал шаг от скамейки.
Никанор принял подарок, попробовал его на зуб. Ласково погладил морду смеющейся лисы. И улыбнувшись своим неведомым мыслям, с размаху запустил его в рыжего блудливого кота, собирающегося промяукать свои любовные песни черной кошке.
Напротив прекрасной, океанического размера лужи, в которой незапланированно утонула новая трамвайная остановка, построенная к десятилетию освоения поступающих бюджетных средств, стояла покрашенная пожарная каланча с сиротливо и не по родному приткнувшемуся к ней каменным тоскливым зданием с броской вывеской "Бультерьер Баунти".
Судя по слою грунта на вывеске, название было не первое. И, похоже, не последнее. Видно, все зависело от роста благосостояния и вечернего настроения хозяина заведения. Да и местные посетители сего шалмана знали наизусть каждое предыдущее название. "Бультерьер Баунти" был намалеван на "Хаски Дусю". "Дуся...!" на "Пуделя Люсю". "Люся..." на "Крота Зосю" а уж "Зося..." на «Петуха Гришу".
"Гриша", включая в себя всех остальных "Люсь" и "Дусь", был злачным, отстойным заведением, собравшим в себе распивочную, разливочную и домашний вытрезвитель местного значения.
Хозяином сего предприятия был авторитетный бизнесмен с незаконченным курсом обучения в ветеринарном техникуме, липовым дипломом какого-то Оксфорда и бронзовой медалью за покорение вершины горы Лимпопо. Впрочем, это не мешало ему без отрыва от производства заниматься понятными только его творческой натуре темными делишками и авантюрами.
Именовали сего индивидуума Андре. Простите. Андрей. Андре он стал позже, когда "Люсю" переименовали в "Дусю".
В дополнение ко всем своим многочисленным дипломам и достоинствам, Андрюша имел еще и ряд недостатков, позволяющих в свое время получить в неторжественной обстановке "белый билет" и радостную невозможность посвятить свою молодецкую удаль армии родной и связанных с ней структурам.
Андрей Джонович, а по батюшке он звался именно так, плохо видел, не очень хорошо слышал, обладал страхом высоты и терял сознание в замкнутом пространстве. В общем, добропорядочные друзья и соседи сильно удивлялись, как вообще он еще дышит и ест.
На заре своей трудовой деятельности, учитывая, что обладатель такого здоровья может работать только сторожем или вообще никем не работать, он не стал испытывать судьбу-злодейку и повис ярмом на шее матушки, ожидая, что придут лучшие времена для его талантов и пороков.
И они пришли. Пришли внезапно и жестоко, накрыв всех без разбора своей разноцветной волной желаний и вседозволенности. Не минула сия чаша и Андрюшу, свет Джоновича… Или Ивановича. Кому как угодно.
Посмотрел он на все происходящие перемены своим мутным хитрым глазом и решил влиться однажды в это заманчивое неизвестное.
Но так как одному было не с руки осваивать новое ремесло, то он решил подключить к этому делу, на правах подсобной силы, двух местных отпетых… друзей. Аристофана и Годзиллу.
Познакомился с ними Андрей, тогда еще не Джонович, в местном отделении милиции, где проходил суточное привлечение к физическому труду за оскорбление представителя власти при исполнении. И эти два товарища тоже были привлечены к трудотерапии за скандал в общественном месте. А "свой" "свояка", как говорится, видит издалека. На этой почве и познакомились.
Филипок, он же Аристотель, был тощий грек, родом откуда-то из-под Одессы-мамы. Ростом великим не получился вообще, но зато имел гордый орлиный нос, длинные руки и буйную фантазию. Она часто играла против него и заводила Аристофана в такие ситуации, что все перевалы Дятлова по сравнению с ними были просто детским лепетом.
Годзилла, в миру просто Фаля, был противоположностью кипящему натурой и идеями искрометному греку Аристофану. Полтора центнера упитанного, бочкообразного тела на крепких кривых ногах венчали короткие волосатые руки с кулаками, очень похожими на пивные литровые кружки, и бычьей шеей, украшенной такой же бычьей лысой головой. Но при всей своей отвратительной отталкивающей внешности, обладатель сего имел добрый и покладистый характер, тоже нередко заводивший его, благодаря Аристофану, в невыгодные ситуации.
На тайном собрании, посвященном новообразованному сообществу, Андрей Джонович обрисовал будущие перспективы сотрудничества и выгоду от него. Посмотрев на молчаливые бестолковые кивки, означающие полное согласие с программой и выбранным курсом, распределил обязанности.
Аристофан отныне был спец-курьером по щепетильным поручениям. А Годзилле отводилась роль местного "пугала" и куратора владельцев будущих притонов и пароходов. Себя же Андре назначил ни много, ни мало,... Доном. И объявив себя членом итальянской фамилии в изгнании, он принял несколько революционных законов и решений.
Вот так вот, ни шатко, ни валко, и поползло это авантюрное дело. Андрей Джонович пытался засунуть свой нос во все возможные и невозможные дела.
Первым, наиглавнейшим делом, как и положено местному дону, он решил обложить налогом всех и вся, кто хоть чуть-чуть связан с деньгами. Первыми в тайный список были занесены два, по его продвинутому мнению, очень богатых и непутевых товарища. Зуля и Эдвард. На двух друзей он положил свой алчный глаз ох как давно и, как ему казалось, совершенно не напрасно.
Эти два прохиндея, по его убеждению, давно занимались незаконным изъятием из карманов доверчивой публики ассигнаций и сбережений. Один только туалет, созданный по эскизам Пизанской башни и стоящий чуть ли не в самом центре города, чего стоил. И какую прибыль приносил своим владельцам. А продажа билетов и земляных паев на сопутствующей Земле планете? А реклама навозной кучи на дальних подступах к городу? Да мало ли чего еще они придумали? Поэтому в списке они были под номером один.
Но нахрапом богатства не возьмешь. И Андрей Джонович это прекрасно осознавал. Поэтому была разработана многоходовая комбинация с участием Филипка, он же Аристофан, Фали, он же Годзилла, и некоего Миши, он же не пойми откуда взявшейся оленевод.
О Михаиле-оленеводе хочется сказать несколько подробней. Эта неординарная личность интересна своим появлением в местных краях и своей сказочной бестолковостью.
Как и какими неведомыми путями сей оленевод оказался в здешних местах, никто толком не знал. Одни говорили, что он был изгнан из племени порядочных оленеводов за то, что умудрился оттащить и заложить в ломбарде кусок айсберга, в который якобы влетел "Титаник". Другие баяли наоборот, что все общественные деньги потратил на закупку этого раритета у проезжих цыган. Третьи кричали, что купил вообще не айсберг, а "Титаник". А четвертые молчали и улыбались только своим мыслям, крутя у виска пальцем.
Правду знал только Мишка. Но молчал, точно партизан, хотя история его появления была проста, как медный пятак.
Решил он однажды поменять ориентацию духовную, то есть перейти из адептов идолопоклонничества и шаманизма в умеренные атеисты и непримиримые феминисты. И, следуя семейной традиции врожденной бестолковости и авантюризма, подговорил себя забраться поутру в чум к местному служителю культа, дабы утащить дубовый бубен и утопить его в реке.
Сказано - сделано. Как только шаман отправился в тундру за ягелем, Мишка проник к нему в чум и стал с остервенением искать нужную вещь. Милых сердцу вещей в чуме оказалось на порядок больше, чем мог предположить оленевод. Всякие разные деньги, желтый металл, водки всякие и музыка. В общем, сумка была полная. Только для бубна в ней места не было.
Мишка плюнул от досады, но место освобождать не стал. Просто тихонько вышел из чума и побрел восвояси, ругая большой бубен и его хозяина.
В тундре Мишку пьяного и нашли. Без музыки, без сумки, без водок, и.… без передних зубов, но зато мокрого и счастливого. Порешили на совете изгнать его из правового общества. Дали двух оленей в придачу: одного хромого, старого, а второго молодого, но деревянного, в виде флюгера на крышу. И жену еще пятую, Клепу, тоже дали в нагрузку. Чтоб не скучал.
Так и покинул на радостной ноте стойбище свободный от морали и обязательств Мишка - оленевод.
Но радость свободы была недолгой и испарилась как утренний туман, стоило на начальном этапе долгого пути возникнуть группе чернявых попутчиков.
Михаил, в отличии от них, встречи не обрадовался.
Те же с радостью и непонятным говором без конца хлопали оленевода по затылку, спине и карманам. Облазали вдоль и поперек сани, отвязали оленя и увели куда-то ошалевшую от счастья Клепу. Особенно бесчинствовал малый, с сережками. Мишка с точностью определил, что он старший. Только от него одного подозрительно воняло одеколоном, очень напоминавшим шаманский парфюм.
Под занавес внезапной радостной встречи они заставили Мишку играть с ними в какую-то чудесную игру, где под пивной кружкой надо было найти шарик. Два раза оленевод расстарался и выиграл, за что был награжден. А потом фортуна перестала улыбаться Мишке совсем, что привело его к ожидаемому банкротству.
Его принудили еще пару раз сыграть в долг и после прекрасно проделанной работы отобрали все, включая расписку на мороженного мамонта. В ней говорилось, что если Мишка найдет на бескрайних просторах страны оного, то должен будет выслать его тогда-то и по такому-то адресу. Адрес говорили всем табором, снимая лыжи с оленя и Михаила.
Прощание с чернявыми и Клепой, оставшейся с ними в качестве залога, было недолгим и не бурным. Запомнилась только пятая жена, вертящая пальцем у виска и наталкивающая своими действиями на мысль о суициде.
Но Клепа Клепой, палец пальцем, а жить как-то надо, вопреки всем бедам, внезапно свалившимся на глупую голову. Оглядевшись по сторонам, Михаил решил здесь и остаться, в сиих местах. И выдавать себя добровольно за целителя тел и душ человеческих.
Вот его-то, вместе с Филипком и Годзиллой, хотел задействовать в своей следующей афере Андрей Джонович. Да и еще были некоторые наметки в планах авантюриста. Но не настолько важные, что требовали мобилизации всех имеющихся средств и сил.
Прознал он недавно, что у Клавки – секретарши намедни ночевали два каких-то геолога, или археолога. И по причине безденежья и скудоумия, оставили ей в расчете за чистую постель и обильный ужин не то медальку, не то орденок иноземный. Ценность не объявлялась. Но вещь старая и сама по себе чего-то стоит. А если и не стоит, то все равно пригодится.
Но это потом.
А сейчас была отдана команда Филипку, чтоб он позвал для беседы этих двоих, которые сейчас в куче навоза стоят.