Передайте ее графу Монте‑Кристо и скажите ему, что по дороге в Палату мой господин заезжал сюда, чтобы иметь честь его видеть.
– Я не имею права разговаривать с его сиятельством, – сказал привратник, – ваше поручение исполнит камердинер.
Грум вернулся к экипажу.
– Ну, что? – спросил Данглар.
Мальчик, пристыженный полученным уроком, передал ответ привратника своему господину.
– Ого, – сказал тот, – видно, важная птица этот приезжий, которого величают его сиятельством, раз с ним имеет право разговаривать только его камердинер; все равно, раз он аккредитован на мой банк, мне придется с ним встретиться, когда ему понадобятся деньги.
И Данглар откинулся в глубь кареты и так, чтобы было слышно через дорогу, крикнул кучеру:
– В Палату депутатов!
Сквозь жалюзи своего флигеля Монте‑Кристо, вовремя предупрежденный, видел барона и успел разглядеть его в превосходный бинокль, причем проявил не меньше любопытства, чем сам Данглар, когда тот исследовал дом, сад и ливреи.
– Положительно, – сказал он с отвращением, ввинчивая обратно трубки бинокля в костяную оправу, – положительно этот человек гнусен; как можно увидеть его и не распознать в нем с первого же взгляда змею по плоскому лбу, коршуна по выпуклому черепу и сарыча по острому клюву!
– Али! – крикнул он, потом ударил один раз по медному гонгу. Вошел Али. – Позови Бертуччо, – сказал Монте‑Кристо.
В ту же минуту вошел Бертуччо.
– Ваше сиятельство спрашивали меня? – сказал он.
– Да, – отвечал граф. – Видели вы лошадей, которые только что стояли у моих ворот?
– Разумеется, ваше сиятельство, и нахожу их превосходными.
– Каким же образом, – спросил Монте‑Кристо нахмурясь, – когда я потребовал, чтобы вы приобрели мне лучшую пару в Париже, в Париже нашлась еще пара, равная моей, и эти лошади не стоят в моей конюшне?
|
|
Видя сдвинутые брови графа и слыша его строгий голос, Али опустил голову.
– Ты тут ни при чем, мой добрый Али, – сказал по‑арабски граф с такой лаской в голосе и в выражении лица, которой от него трудно было ожидать, – ты ведь ничего не понимаешь в английских лошадях.
Лицо Али снова прояснилось.
– Ваше сиятельство, – сказал Бертуччо, – лошади, о которых вы говорите, не продавались.
Монте‑Кристо пожал плечами.
– Знайте, господин управляющий, нет ничего, что но продавалось бы, когда умеешь предложить нужную цену.
– Господин Данглар заплатил за них шестнадцать тысяч франков, ваше сиятельство.
– Так надо было предложить ему тридцать две тысячи; он банкир, а банкир никогда не упустит случая удвоить свой капитал.
– Ваше сиятельство говорит серьезно? – спросил Бертуччо.
Монте‑Кристо посмотрел на управляющего взглядом человека, который удивлен, что ему осмеливаются задавать вопросы.
– Сегодня вечером, – сказал он, – мне надо отдать визит; я хочу, чтобы эти лошади были заложены в мою карету ив повой упряжи.
Бертуччо поклонился и отошел; у двери он остановился.
– В котором часу ваше сиятельство поедет с визитом? – спросил он.
– В пять часов, – ответил Монте‑Кристо.
– Я позволю себе заметить, ваше сиятельство, что сейчас уже два часа, – нерешительно сказал управляющий.
– Знаю, – коротко ответил Монте‑Кристо.
Потом он повернулся к Али:
– Проведи всех лошадей перед госпожой, пусть она выберет ту запряжку, которая ей понравится; узнай, желает ли она обедать вместе со мной: тогда пусть обед подадут у нее в комнатах. Ступай и пришли ко мне камердинера.
|
|
Едва Али успел уйти, как вошел камердинер.
– Батистен, – сказал граф, – вы служите у меня уже год; этот срок я обычно назначаю для испытания своих слуг; вы мне подходите.
Батистен поклонился.
– Остается только узнать, подхожу ли я вам.
– О, ваше сиятельство!
– Дослушайте до конца, – продолжал граф. – Вы получаете полторы тысячи франков в год, то есть содержание хорошего, храброго офицера, каждый день рискующего своей жизнью; вы получаете стол, которому позавидовали бы многие начальники канцелярий – несчастные служаки, бесконечно больше обремененные работой, чем вы. Вы слуга, но вы сами имеете слуг, которые заботятся о вашем белье и одежде. Помимо полутора тысяч франков жалованья, вы, делая покупки для моего туалета, обкрадываете меня еще примерно на полторы тысячи франков в год.
– О, ваше сиятельство!
– Я не жалуюсь, Батистен, это скромно; однако я желал бы, чтобы этой суммы вы не превышали. Следовательно, вы нигде не найдете места лучше того, на которое вам посчастливилось попасть. Я никогда не бью своих слуг, никогда не браню их, никогда не сержусь, всегда прощаю ошибку и никогда не прощаю небрежности или забывчивости. Мои распоряжения кратки, но ясны и точны; мне приятнее повторить их два и даже три раза, чем видеть их непонятыми. Я достаточно богат, чтобы знать все, что меня интересует, а я очень любопытен, предупреждаю вас. Поэтому, если я когда‑нибудь узнаю, что вы обо мне говорили, – все равно, хорошо или дурно, обсуждали мои поступки, следили за моим поведением, вы в ту же минуту будете уволены. Я предупреждаю своих слуг только один раз; вы предупреждены, ступайте!
|
|
Батистен поклонился и сделал несколько шагов к двери.
– Кстати, – продолжал граф, – я забыл вам сказать, что ежегодно я кладу известную сумму на имя моих слуг. Те, кого я увольняю, естественно, теряют эти деньги в пользу остальных, которые получат их после моей смерти. Вы служите у меня уже год; начало вашего состояния положено; от вас зависит увеличить его.
Эта речь, произнесенная при Али, который оставался невозмутим, ибо ни слова не понимал по‑французски, произвела на Батистена впечатление, понятное всякому, кто знаком с психологией французского слуги.
– Я постараюсь согласоваться во всем с желаниями вашею сиятельства, сказал он. – Притом же я буду руководствоваться примером господина Али.
– Ни в коем случае, – ледяным тоном возразил граф, – у Али, при всех его достоинствах, много недостатков; не берите с него примера, ибо Али исключение; жалованья он не получает; это не слуга, это мой раб, моя собака: если он нарушит свой долг, я его не прогоню, я его убью.
Батистен вытаращил глаза.
– Вы не верите? – спросил Монте‑Кристо.
И он повторил Али то, что перед тем сказал по‑французски Батистену.
Али выслушал его, улыбнулся, подошел к своему господину, стал на одно колено и почтительно поцеловал ему.
Этот наглядный урок окончательно убедил Батистена.
Граф сделал ему знак удалиться. Али последовал за своим господином.
Они прошли в кабинет и долго там беседовали.
В пять часов граф три раза ударил по звонку. Одним звонком он вызывал Али, двумя Батистена, тремя Бертуччо.
Управляющий явился.
– Лошадей! – сказал Монте‑Кристо.
– Лошади поданы, – отвечал Бертуччо. – Должен ли я сопровождать ваше сиятельство?
– Нет, только кучер, Батистен и Али.
Граф вышел на крыльцо и увидел свой экипаж, запряженный той самой парой, которой он любовался утром, когда на ней приезжал Данглар.
Проходя мимо лошадей, он окинул их взглядом.
– Они в самом деле великолепны, – сказал он, – вы хорошо сделали, что купили их; правда, это было сделано немного поздно.
– Ваше сиятельство, – сказал Бертуччо, – мне стоило большого труда добыть их, и они обошлись очень дорого.
Граф пожал плечами.
– Разве лошади стали хуже от этого?
– Если ваше сиятельство довольны, – сказал Бертуччо, – то все хорошо.
Куда прикажете ехать?
– На улицу Шоссе д'Антен, к барону Данглару.
– Да, вот что, Бертуччо, – добавил граф. – Мне нужен участок на морском берегу, скажем в Нормандии, между Гавром и Булонью. Я, как видите, не стесню вас в выборе. Необходимо, чтобы на том участке, который вы приобретете, была маленькая гавань, бухточка или залив, где бы мог стоять мой корвет; его осадка всего пятнадцать футов. Судно должно быть готово выйти в море в любое время дня и ночи. Вы наведете справки у всех нотариусов относительно участка, отвечающего этим условиям; когда вы соберете сведения, вы отправитесь посмотреть и, если одобрите, купите на свое имя. Корвет, вероятно, уже на пути в Фекан?
– В тот самый вечер, когда мы покидали Марсель, я видел, как он вышел в море.
– А яхта?
– Яхте отдан приказ стоять в Мартиге.
– Хорошо! Вы время от времени будете сноситься с обоими капитанами, чтобы они не засыпали.
– А как с пароходом?
– Который стоит в Шалопе?
– Да.
– Те же распоряжения, что и относительно обоих парусников.
– Слушаю.
– Как только вы купите участок, позаботьтесь, чтобы на северной дороге и на южной были приготовлены подставы через каждые десять лье.
– Ваше сиятельство может на меня положиться.
Граф кивнул, вскочил в карету, великолепные кони рванулись и остановились только у дома банкира.
Данглар председательствовал на заседании железнодорожной комиссии, когда ему доложили о визите графа Монте‑Кристо. Впрочем, заседание уже подходило к концу.
При имени графа Данглар поднялся с места.
– Господа, – сказал он, обращаясь к своим коллегам, из которых иные были почтенные члены Верхней или Нижней палаты, – простите, что я принужден вас покинуть; но представьте, фирма Томсон и Френч в Риме направила ко мне некоего графа Монте‑Кристо, открыв ему неограниченный кредит. Такой нелепой шутки еще никогда не позволяли себе мои корреспонденты. Разумеется, меня обуяло любопытство; сегодня утром я заезжал к этому квазиграфу. Будь он настоящим графом, вы сами понимаете, он не был бы так богат. Они не соизволили меня принять. Что вы на это скажете? Ведь только высочайшие особы или хорошенькие женщины обращаются с людьми так, как этот господин Монте‑Кристо! Впрочем, дом его на Елисейских Полях в самом деле принадлежит ему и, кажется, очень недурен. Но неограниченный кредит, – продолжал Данглар, улыбаясь своей гнусной улыбкой, – сильно повышает требования того банкира, у которого он открыт. Так что мне не терпится посмотреть на этого господина. По‑видимому, меня мистифицируют.
Но они там не знают, с кем имеют дело; еще посмотрим, кто посмеется последним.
Произнеся эти слова с такой выразительностью, что даже ноздри его раздулись, господин барон покинул своих гостей и перешел в белую с золотом гостиную, славившуюся на все Шоссе д'Антен. Туда‑то он и приказал провести посетителя, чтобы сразу же поразить его.
Граф стоял, рассматривая копии с полотен Альбани и Фаторе, проданные банкиру за оригиналы, но и будучи только копиями, они никак не подходили к аляповатым золотым завитушкам, украшавшим потолок.
Услышав шаги Данглара, граф обернулся.
Данглар слегка кивнул и жестом пригласил графа сесть в кресло золоченого дерева, обитое белым атласом, затканным золотом. Граф сел.
– Я имею честь разговаривать с господином де Монте‑Кристо?
– А я, – отвечал граф, – с господином бароном Дангларом, кавалером Почетного легиона, членом Палаты депутатов?
Монте‑Кристо повторял все титулы, которые он прочитал на визитной карточке барона.
Данглар понял насмешку и закусил губу.
– Прошу извинить меня, – сказал он, – если я не назвал вас сразу тем титулом, под каким мне доложили о вас; но, как вы знаете, мы живем при демократическом правительстве, и я являюсь представителем народных интересов.
– Так что, сохранив привычку называть себя бароном, – отвечал Монте‑Кристо, – вы отвыкли именовать других графами.
– О, я и сам к этому равнодушен, – небрежно отвечал Данглар, – мне дали титул барона и сделали кавалером Почетного легиона во внимание к некоторым моим заслугам, но…
– Но вы отказались от своих титулов, как некогда Монморанси и Лафайет? Пример, достойный подражания.
– Не совсем, конечно, – возразил смущенный Данглар, – вы понимаете, из‑за слуг…
– Да, ваши слуги называют вас «ваша милость»; для журналистов вы милостивый государь, а для ваших избирателей – гражданин. Эти оттенки очень в ходу при конституционном строе. Я прекрасно вас понимаю.
Данглар поджал губы; он убедился, что на этой почве Монте‑Кристо сильнее, и решил вернуться в более привычную область.
– Граф, – сказал он с поклоном, – я получил уведомление от банкирского дома Томсон и Френч.
– Очень приятно, барон. Разрешите мне титуловать вас так, как титулуют вас ваши слуги; это дурная привычка, усвоенная в странах, где еще существуют бароны именно потому, что там не делают новых. Итак, повторяю, мне это очень приятно, – это меня избавляет от необходимости представляться самому, что всегда довольно неудобно. Стало быть, вы получили уведомление?
– Да, – сказал Данглар, – но должен признаться, что я не вполне уяснил себе его смысл.
– Да что вы!
– И я даже имел честь заезжать к вам, чтобы попросить у вас некоторых разъяснений.
– Пожалуйста, я вас слушаю.
– Уведомление, – сказал Данглар, – кажется, при мне, – он пошарил в кармане, – да, вот оно; это уведомление открывает графу Монте‑Кристо неограниченный кредит в моем банке.
– В чем же дело, барон? Что тут для вас неясно?
– Ничего; только слово «неограниченный»…
– Разве это неправильно выражено? Вы понимаете, это пишут англичане…
– Нет, пет, в отношении грамматики все правильно, но в отношении бухгалтерии дело не так просто.
– Разве банкирский дом Томсон и Френч, по вашему мнению, не совсем надежен, барон? – спросил насколько мог наивнее Монте‑Кристо. – Черт возьми, это было бы весьма неприятно, у меня там лежат кое‑какие деньги.
– Нет, он вполне надежен, – отвечал Данглар почти насмешливо, – по самый смысл слова «неограниченный», в приложении к финансам, настолько туманен…
– Что не имеет границ, да? – сказал Монте‑Кристо.
– Я именно это и хотел сказать. Все неясное возбуждает сомнения, а в сомнении, говорит мудрец, воздержись.
– Из чего следует, – продолжал Монте‑Кристо, – что если банкирский дом Томсон и Френч поступает легкомысленно, то фирма Данглар не склонна следовать его примеру.
– То есть?
– Да очень просто; господа Томсон и Френч не связаны размером суммы; а для господина Данглара существует предел; он человек мудрый, как он только что сказал.
– Господин граф, – гордо отвечал банкир, – никто моей кассы еще не считал.
– В таком случае, – холодно возразил Монте‑Кристо, – по‑видимому, я буду первый, кому это предстоит сделать.
– Почему вы так думаете?
– Потому что разъяснения, которых вы от меня требуете, очень похожи на колебания.
Данглар нахмурился; уже второй раз этот человек побивал его, и теперь уже на такой почве, где он считал себя дома. Его насмешливая учтивость была деланной и граничила с полной своей противоположностью, то есть с дерзостью. Монте‑Кристо, напротив, улыбался самым приветливым образом и по желанию принимал наивный вид, дававший ему немалые преимущества.
– Словом, сударь, – сказал Данглар, помолчав, – я хотел бы, чтобы вы меня поняли, и прошу вас назначить ту сумму, которую вы желали бы от меня получить.
– Но, сударь, – сказал Монте‑Кристо, решивший в этом споре не уступать ни пяди, – если я просил о неограниченном кредите, то это именно потому, что я не могу знать заранее, какие суммы мне могут понадобиться.
Банкиру показалось, что наступила минута его торжества; с высокомерной улыбкой он откинулся в кресле.
– Говорите смело, – сказал он, – вы сможете убедиться, что наличность фирмы Данглар, хоть и ограниченная, способна удовлетворить самые высокие требования, и если бы даже вы спросили миллион…
– Простите? – сказал Монте‑Кристо.
– Я говорю миллион, – повторил Данглар с глупейшим апломбом.
– А на что мне миллион? – сказал граф. – Боже милостивый! Если бы мне нужен был только миллион, то я из‑за такого пустяка не стал бы и говорить о кредите. Миллион! Да у меня с собой всегда есть миллион в бумажнике или в дорожном несессере.
Монте‑Кристо вынул из маленькой книжечки, где лежали его визитные карточки, две облигации казначейства на предъявителя, по пятьсот тысяч франков каждая.
Такого человека, как Данглар, надо было именно хватить обухом по голове, а не уколоть. Удар обухом возымел свое действие: банкир покачнулся и почувствовал головокружение; он уставился на Монте‑Кристо бессмысленным взглядом, и зрачки его дико расширились.
– Послушайте, – сказал Монте‑Кристо, – признайтесь, что вы просто не доверяете банкирскому дому Томсон и Френч. Ну что же, я предвидел это, и хоть и мало смыслю в делах, но все же принял некоторые меры предосторожности; вот тут еще два таких же уведомления, как то, которое адресовано вам; одно от венского банкирского дома Арштейн и Эсколес к барону Ротшильду, а другое от лондонского банкирского дома Беринг к господину Лаффит. Вам стоит только сказать слово, и я избавлю вас от всяких забот, обратившись в один из этих банков.
Это решило исход: Данглар был побежден. Он с заметным трепетом развернул венское и лондонское уведомление, брезгливо протянутые ему графом, и проверил подлинность подписей с тщательностью, которая могла бы показаться Монте‑Кристо оскорбительной, если бы он не отнес ее за счет растерянности банкира.
– Да, эти три подписи стоят многих миллионов, – сказал Данглар, вставая, словно желая почтить могущество золота, олицетворенное в сидящем перед ним человеке. – Три неограниченных кредита. Простите, граф, но и перестав сомневаться, можно все‑таки остаться изумленным.
– О, ваш банкирский дом ничем не удивишь, – сказал со всей возможной учтивостью Монте‑Кристо. – Так, значит, вы могли бы прислать мне некоторую сумму денег?
– Назовите ее, граф, я к вашим услугам.
– Ну что ж, – проговорил Монте‑Кристо, – раз мы пришли к соглашению, – а ведь мы пришли к соглашению, верно?
Данглар кивнул.
– И вы уже не сомневаетесь? – продолжал Монте‑Кристо.
– Что вы, граф, – воскликнул банкир. – Я никогда и не сомневался.
– Нет, вы только хотели получить доказательства, не более. Итак, повторил граф, – раз мы пришли к соглашению, раз у вас больше нет никаких сомнений, назначим, если вам угодно, какую‑нибудь общую сумму на первый год: скажем, шесть миллионов.
– Шесть миллионов? Отлично! – произнес, задыхаясь, Данглар.
– Если мне понадобится больше, – небрежно продолжал Монте‑Кристо, мы назначим больше; но я не намерен оставаться во Франции больше года и не думаю, чтобы за этот год я превысил эту цифру… ну, там видно будет… Для начала, пожалуйста, распорядитесь доставить мне завтра пятьсот тысяч франков, я буду дома до полудня; а, впрочем, если меня и не будет, то я оставлю своему управляющему расписку.
– Деньги будут у вас завтра в десять часов утра, граф, – отвечал Данглар. – Как вы желаете, золотом, бумажками или серебром?
– Пополам золотом и бумажками, пожалуйста.
И граф поднялся.
– Должен вам сознаться, граф, – сказал Данглар, – я считал, что точно осведомлен о всех крупных состояниях Европы, а между тем ваше состояние, по‑видимому, очень значительное, было мне совершенно неизвестно; оно недавнего происхождения?
– Нет, сударь, – возразил Монте‑Кристо, – напротив того, оно происхождения очень старого; это было нечто вроде семейного клада, который запрещено было трогать, так что накопившиеся проценты утроили капитал; назначенный завещателем срок истек всего лишь несколько лет тому назад, так что я пользуюсь им с недавнего времени; естественно, что вы ничего о нем не знаете; впрочем, скоро вы с ним познакомитесь ближе.
При этих словах граф улыбнулся той мертвенной улыбкой, что наводила такой ужас на Франца д'Эпинс.
– С вашими вкусами и намерениями, – продолжал Данглар, – вы в нашей столице заведете такую роскошь, что затмите всех пас, жалких миллионеров; но так как вы, по‑видимому, любитель искусств, – помнится, когда я вошел, вы рассматривали мои картины, – то все‑таки разрешите показать вам мою галерею: все старые картины знаменитых мастеров, с ручательством за подлинность; я не люблю новых.
– Вы совершенно правы, у них у всех один большой недостаток: они еще не успели сделаться старыми.
– Я вам покажу несколько скульптур Торвальдсена, Бартолони, Кановы все иностранных скульпторов. Как видите, я не поклонник французских мастеров.
– Вы имеете право быть несправедливым к ним, ведь они ваши соотечественники.
– Но все это мы отложим до того времени, когда познакомимся ближе; сегодня я удовольствуюсь тем, что представлю вас, если позволите, баронессе Данглар; простите мою поспешность, граф, но такой клиент, как вы, становится почти членом семейства.
Монте‑Кристо поклонился в знак того, что принимает лестное предложение финансиста.
Данглар позвонил; вошел лакей в пышной ливрее.
– Баронесса у себя? – спросил Данглар.
– Да, господин барон.
– Она одна?
– Нет, у баронессы гости.
– Надеюсь, граф, не будет нескромностью, если я представлю вас в присутствии друзой? Вы не собираетесь сохранять инкогнито?
– Нет, борон, – сказал с улыбкой Монте‑Кристо, – я не чувствую за собой права на это.
– А кто у баронессы? Господин Дебрэ? – спросил простодушно Данглар, что заставило внутренне улыбнуться Монте‑Кристо, уже осведомленного о прозрачных тайнах семейной жизни Данглара.
– Да, господин барон.
Данглар кивнул. Потом обратился к Монте‑Кристо.
– Господин Люсьен Дебрэ, – сказал он, – это наш старый друг, личный секретарь министра внутренних дел; что касается моей жены, то она, выходя за меня, соглашалась на неравный брак, потому что она очень старинного рода: урожденная де Сервьер, а по первому браку – вдова маркиза де Наргон.
– Я не имею чести быть знакомым с баронессой Данглар; но я уже встречался с господином Люсьеном Дебрэ.
– Вот как! – сказал Данглар. – Где же это?
– У господина де Морсер.
– Вы знакомы с виконтом?
– Мы встречались с ним в Риме во время карнавала.
– Ах, да, – сказал Данглар, – я что‑то слышал о каком‑то необыкновенном приключении с разбойниками и грабителями в каких‑то развалинах. Он каким‑то чудесным образом спасся. Он как будто рассказывал об этом моей жене и дочери, когда вернулся из Италии.
– Баронесса просит вас пожаловать, – доложил лакей.
– Я пройду вперед, чтобы указать вам дорогу, – сказал с поклоном Данглар.
– Следую за вами, – ответил Монте‑Кристо.
Глава 9.
СЕРАЯ В ЯБЛОКАХ ПАРА
Барон в сопровождении графа прошел длинный ряд комнат, отличавшихся тяжелой роскошью и пышной безвкусицей и дошел до будуара г‑жи Данглар, небольшой восьмиугольной комнаты, стены которой были обтянуты розовым атласом и задрапированы индийской кисеей. Здесь стояли старинные золоченые кресла, обитые старинной парчой; над дверьми были нарисованы пастушеские сцепы в манере Буше; две прелестных пастели в форме медальона гармонировали с остальной обстановкой и придавали этой маленькой комнате, единственной во всем доме, некоторое своеобразие; правда, ей посчастливилось не попасть в общий план, выработанный Дангларом и его архитектором, одной из самых больших знаменитостей Империи, – ее убранством занималась сама баронесса и Люсьен Дебрэ. Поэтому Данглар, большой поклонник старины, как ее понимали во времена Директории, относился весьма пренебрежительно к этому кокетливому уголку, где его, впрочем, принимали только с тем условием, чтобы он оправдал свое присутствие, приведя кого‑нибудь; так что на самом деле не Данглар представлял других, а наоборот, его принимали лучше или хуже, смотря по тому, насколько наружность гостя была приятна или неприятна баронессе.
Госпожа Данглар, красота которой еще заслуживала того, чтобы о ней говорили, хотя ей было уже тридцать шесть лет, сидела за роялем маркетри, маленьким чудом искусства, между тем как Люсьен Дебрэ у рабочего столика перелистывал альбом.
Еще до прихода графа Люсьен успел достаточно рассказать о нем баронессе. Читатели уже знают, какое сильное впечатление произвел Монте‑Кристо за завтраком у Альбера на его гостей; и несмотря на то, что Дебрэ трудно было чем‑нибудь поразить, это впечатление у нею еще не изгладилось, что и отразилось на сведениях, сообщенных им баронессе. Таким образом, любопытство г‑жи Данглар, возбужденное прежними рассказами Морсера и новыми подробностями, услышанными от Люсьена, было доведено до крайности. И рояль и альбом были всего лишь светской уловкой, помогающей скрыть подлинное волнение. Вследствие всего этого баронесса встретила г‑на Данглара улыбкой, что было у нее не в обычае. Графу, в ответ на его поклон, был сделан церемонный, но вместе с тем грациозный реверанс.
Со своей стороны, Люсьен приветствовал графа, как недавнею знакомого, а Данглара дружески.
– Баронесса, – сказал Данглар, – разрешите представить вам графа Монте‑Кристо, которого усиленно рекомендуют мне мои римские корреспонденты; я лично могу добавить только одно, по это сразу же сделает его кумиром всех наших прекрасных дам: он приехал в Париж с намерением пробыть здесь год и за это время истратить шесть миллионов; это сулит нам целую серию балов, обедов и ужинов; причем, надеюсь, граф не забудет и нас, так же как и мы его не забудем в случае какого‑нибудь маленького торжества в нашем доме.
Хотя это представление и отдавало грубой лестью, но гак редко случается встретить человека, приехавшего в Париж с целью истратить в один год княжеское состояние, Что г‑жа Данглар окинула графа взглядом, не лишенным некоторого интереса.
– И вы приехали, граф… – спросила она.
– Вчера утром, баронесса.
– И приехали, согласно вашей привычке, о которой я уже слышала, с того края света?
– На этот раз всего‑навсего из Кадикса.
– Но вы приехали в самое плохое время года. Летом Париж отвратителен: нет ни балов, ни раутов, ни праздников. Итальянская опера уехала в Лондон, Французская опера кочует бог знает где; а Французского театра, как вам известно, вообще больше нет. Для развлечения у нас остались только плохонькие скачки на Марсовом Поле и в Сатори. Будут ли ваши лошади, граф, участвовать в скачках?
– Я буду делать все, что принято в Париже, – сказал Монте‑Кристо, если мне посчастливится встретить кого‑нибудь, кто преподаст мне необходимые знания о французских обычаях.
– Вы любите лошадей?
– Я провел часть жизни на Востоке, баронесса, а восточные народы ценят только две вещи на свете: благородство лошадей и женскую красоту.
– Вам следовало бы, любезности ради, назвать женшин первыми.
– Вот видите, баронесса, как я был прав, когда выражал желание иметь наставника, который мог бы обучить меня французским обычаям.
В эту минуту вошла горничная баронессы Данглар л, подойдя к своей госпоже, шепнула ей на ухо несколько слов.
Госпожа Данглар побледнела.
– Не может быть! – сказала она.
– Это истинная правда, сударыня, – возразила горничная.
Госпожа Данглар обернулась к мужу.
– Неужели это правда?
– Что именно? – спросил видимо взволнованный Данглар.
– То, что мне сказала горничная…
– А что она вам сказала?
– Она говорит, что когда мой кучер пошел закладывать моих лошадей, их в конюшне не оказалось; что это значит, позвольте вас спросить?
– Сударыня, – сказал Данглар, – выслушайте меня.
– Да, я вас слушаю, сударь, потому что мне любопытно узнать, что вы мне скажете; пусть эти господа рассудят пас, а я начну с того, что расскажу им все по порядку. Господа, – продолжала баронесса, – у барона Данглара в конюшне стоят десять лошадей; из этих десяти лошадей две принадлежат мне, дивные лошади, лучшая пара в Париже; да вы их знаете, Дебрэ, мои серые в яблоках. И вот в тот самый день, как госпожа де Вильфор просит меня предоставить ей мой выезд, когда я уже обещала ей его па завтра для прогулки в Булонском лесу, эта пара исчезает! Господину Данглару, очевидно, представился случай нажить на них несколько тысяч франков, и он их продал. Боже, что за отвратительные люди эти торгаши!
– Сударыня, – отвечал Данглар, – лошади были слишком резвы, ведь это были четырехлетки, и я вечно дрожал за вас.
– Вы отлично знаете, – сказала баронесса, – что у меня уже месяц служит лучший кучер Парижа, если только вы его не продали вместе с лошадьми.
– Мой друг, я вам найду такую же пару, даже еще лучше, если это возможно; но лошадей смирных, спокойных, которые не будут внушать мне такого страха, как эти.
Баронесса с глубоким презрением пожала плечами.
Данглар сделал вид, что не заметил этого жеста, задевающего его супружескую честь, и обратился к Монте‑Кристо.
– Право, граф, я сожалею, что не познакомился с вами раньше, – сказал он, ведь вы сейчас устраиваетесь?
– Конечно, – сказал граф.
– Я бы вам их предложил. Представьте себе, что я продал их за бесценок; но, как я уже сказал, я рад был избавиться от них; такие лошади годятся только для молодого человека.
– Я вам очень благодарен, – возразил граф, – я приобрел сегодня довольно сносную пару, и недорого. Да вот, посмотрите, господин Дебрэ, вы, кажется, любитель?