ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭМЫ
О вечном – кто виноват? что делать?кому хорошо? Намного чаще я слышал вопрос «Кто такой?». Прямая речь должна быть прямой: я грузчик, я официант, я убийца собственной матери, я сын мента, я раскладной ножик, еврей, либерал или клоун. Кто такой? – это социальный заказ, вопрос кухонного стола, паспортного стола, сцены, постели, открытого микрофона и общества «Память». Вопрос вечных. Вещей, которые требуют прямого ответа, литература требует прямого ответа, как шайка пацанов или любимая женщина, и будет наивен тот человек, который сочтет, что пацанам, любимой оказалосьдостаточно притерноговраньяи лыбы оказалось достаточно. Жалкий тот человечешко и мудило. А я поэт, в общем-то. Сегодня мне двадцать лет. Кто такой? – главный вопрос русской литературы, на него я и отвечаю в поэме.
I. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И СЕКС
Первое, что я увидел, когда родился, были женские ноги. Отсюда всё и пошло. Первое воспоминание – мне пять лет, я сижу в парикмахерской под умывальником, там – белые вафельные полотенца в стопку, рисую на листе а-четыре лаками для ногтей автомат Калашникова. Господь Бог спас от безотцовщины, но мать работала в салоне красоты. Поэтому гражданская война и секс вызывают во мне одинаковую любовь.
II. ЭТО
Сочинение на тему: «Я вхожу в осенний лес». Желтый, оранжевый, сырой, мягкий лес. Но лес это не только деревья. Холод, кусты, листья под ногами, насекомые под ногами, сухие ветки и проч. – лес. Наверное, он большой, раз так много всего здесь. Живого и мертвого. Я вхожу в это.
III. ЖЁЛТЫЙ ЦВЕТ
Мы тогда вместе собирали летний урожай. Мы собирались его продать и получить много денег. Летний урожай высоко ценился, и за него можно было получить много серебра. И зеленые стёкла, и желтые, оранжевые от фунфыриков, и песок, и камешки, и сигаретные фишки парламента, особенно парламента или мальборо, и раздетый каштан, и кусок глины, и попрыгунчик, и железные ржавые е-шки и ше-шки. Наш урожай светился июльским солнцем. Мы клали его в карман, и он прожигал наши карманы. Потом мы по очереди писали (в смысле, ссали) в бутылку с лимонадом, и давали кому-то этот лимонад попить. Друг сказал, что газы выветрились. А потом его позвали домой – и весь свой урожай он оставил нам.
IV. КРОВЬ
В моих венах течет немецкая кровь. Не отвлекайте меня, когда ем. Немцы не выносят, когда их отвлекают за столом. Думают о посуде, о салфтеках и о мессершмиттах на Восточном фронте, о том, как поджарено мясо, и молчат – не отвлекайте. Немцы похожи на турков – не считают за моветон во время еды отрыгнуть или выпустить газы. Приятный бонус, если ты чтишь традиции. Но не отвлекайте. Мой прапрадед – Медведев Алексей Маркович (отсюда я, - Марк Лешкевич), 1905 года рождения, года первой русской революции, из деревни Захаровка Сталинградской области. Рядовой, он был призван 18 сентября 1941 года, ни разу не выстрелив из винтовки, через две недели попал в плен, где провел три с половиной года, предположительно в лагере Ордруф, который в 45-м году освободили американские войска. Рассказывают, что прапрадед знал все русские сказки. После освобождения его отправили в Сибирь строить каналы. Там он остался жить, и много сказок узнал от местных жителей, потом их рассказывал моему прадеду, деду и успел отцу моему еще рассказать. Тяжелые этнографические данные впитал в себя человек.
В Ордуфе с мясом никак. Солдаты немецкой армии подкармливали заключенных, приносили им хлеб, картошку, какой-то бульон и воду. В желудке немного еды. Рядовые солдаты, охраняющие периметр лагеря, стоящие на вышках, вдоль колючей проволоки, во дворах, коридорах, готовые в любой момент выстрелить тебе в спину, если бежишь, следящие за работой, конечно, рисковали, когда кормили людей. Однажды к ужину пришел жирный офицер, пьяный, расфуфыренный шнапсем и сигаретами в прапрадедовский каземат. Офицер был в лагере шишкой. Посреди каземата от случаю к случаю стоял котел, в котле булькала вода с картошкой, повсюду лежал вкусный черный дым. В этот раз именно так было. Офицер в угаре толкнул котел ногой, и кипяток вылился на сидящих вокруг костра заключенных. Ор был страшный. В каземат зэков вмещали пачками, по сотне, где-то – несколько сотен в каземате зэков, нечему было упасть, не то, что котлу. Недолго думая, ошпаренные взяли офицера, взяли сваленный котел, залили в него воду, разожгли новый костер, и вкусный дым снова заволок всё живое. Они съели немецкого офицера, и утром никто не кинулся офицера расфуфыренного искать. Все знали, где он есть. Поэтому я верю, что в моих жилах течет немецкая кровь, это не сказки.
V. ИНАЧЕ
Следующее воспоминание – утро. На белом, как молоко, потолке два крючка, и я знаю, зачем. Стол у окна, синие занавески, порезанная скатерть – там пьют и едят, играют в дурака, в лото, в нарды, моют ноги за ним. Тёплая койка у ковровой стены. Тёплые полы. Русская печь за спиной. Софа в углу, накрытая шерстяным платком – никогда не заглядывал, чужое. Крючки – чтобы посередине комнаты висела люлька, так удобнее кормить молоком. На них давно никто не висел. А кто лежал в люльке, тот умер иначе. Я, пятилетний, просыпаюсь чёрным утром от суеты: бабушка собирает тёплые вещи, ходит, ищет деньги в тайнике, делает мне легкий завтрак, потому что кто-то в городе умер. Я больше не буду спать здесь.
VI. ФИДЕЛЬ КАСТРО
Я, - Марк Лешкевич, предупреждаю вас, что я только начал говорить. Если в ваших сердцах осталась хоть крупица любви к родине, любви к человечеству, к справедливости, выслушайте меня со вниманием. Я, - Марк Лешкевич, хочу, чтобы слова мои были услышаны, и люди увидели свою жизнь, посмотрели на то, какая она неправильная, и поняли, что дальше так жить нельзя.
VII. ЭФИР
Бывают в жизни вопросы, на которые отвечать не надо. Бывают в жизни вопросы, отвечать на которые надо, и надо отвечать прямо и честно. Он приводил только часть из Великого числа вопросов, на которые должен ответить каждый Человек.
- Будь ты Адольфом Гитлером, ты бы свалил в Аргентину или застрелился?
- Застрелился.
- Ты всегда отдаешь долги родным и друзьям?
- Нет.
- Тебя снятся твои мертвые друзья?
- Нет.
- Ты бы пошел на похороны Ельцина?
- Да.
- Ты кидал когда-нибудь честных людей на бабло?
- Бывало.
- Ты любишь Россию?
- Да. Я ненавижу партии, средний класс, русскую интеллигенцию, академичность, разного рода активизм, кухонную болтавню и т.н. андеграунд.
- А кефир любишь?
Отвечая на Его вопросы, я за человека себя не считал, и, наверное, поэтому был честен и прям с Ним. Кто-то за Его спиной тогда сказал мне, чтобы я просыпался и уходил. Я же молча закрыл глаза и выпил холодного кефира.
VIII. УБИТЬ БОГА
Почему бы и не попробовать? — банальная логика, которая отменно работает. Особенно с наркотой. Но что-то другое правит, другая мысля у тебя явно, да? когда ты — "ай, да плевать" — слизываешь остатки фена с пакетика, и это явно не назовешь нигилизмом, братан. Нееет. Животное идет по мосту убивать бога, чтобы остаться животным. Речь о человеческом в такой хуйне не уместна даже, а богу, — по большому счёту, конечно, плевать. Стыдно, стыдно бывает убивать бога, порою.
IX. МЫСОВЕРШЕННО РАЗНЫЕ
Когда случился у нее очередной припадок, пришел мент. Здесь меня постоянно окружают суеверия какие-то, постоянно – менты какие-то, приметы определенные, символы, монументы, левые убеждения, знамения, и, в конце концов, выкрики, крики. Еще вокруг меня ходят мертвые старики, куда-то шевелятся из дверей. Их ненужная кожа скапливается подмышкой. Это они вызвали мента, больше здесь некому. Такова здесь примета – старики стучат, потому что им больше ничего не остается делать, их приучили доносить и сдавать. Я не говорю про всех, конечно, стариков, но я человек суеверный; значит рано или поздно придет мент.
Мент тот – участковый. Он уже приходил, не разуваясь. Тогда он заставил отнести все мои книги обратно в книжный магазин. И мать сильно удивилась ещё: - Ты украл все эти книги? – Конечно, дура. Откуда бы я их еще взял? – сказал я.
Участковый был седой и сальный, и вновь пришел седым и немытым, только еще сильнее заржавела залысина. На опухшей роже висели две нитки – то, что называют усами, натуральные нитки, словно высохшие водоросли. Вдавленные круглые глаза, они часто бегали, шевелили розовое, воспаленное от бессонницы мясо.
Всю жизнь ходить по квартирам – кого угодно сделает закомплексованным и злым. Для мужчины такая работа унизительна, я клеил объявления на подъезды. Время – это всё, что есть у мужчины, и у всех людей вообще, даже у феменисток.
Короче, передо мной стоит опять бессмысленная рожа мента: два черных круга и сосульки под носом, острые, как ножницы. В смысле, хотелось выколоть менту глаза ножницами.
- Ты ведь простой воришка, крыса.
- А откуда бы я еще взял книги?
***
Родился я, как и все, в роддоме №1 Тракторозаводского района, в городе-герое Волгограде.
здесь я родился
черные волги по белому снегу
у матери короткие волосы, тонкие ноги
по белому снегу
- мои стихи про это.
***
Примета такова. Нежеланные дети рождаются обычно зимой. Но если вы вдруг родились летом – это ни черта не означает.
***
Она сорвала ковер со стены – с голого шлакобетона побежали тараканы. Упал сервизный шкаф – старухи позвонили в участок.
- Держите вора! Этот ублюдок – клептоман. Ему нахуй никто не нужен!
На письменном столе лежал мой первый сборник стихов, мой самиздатовский сборник, и мент его взялся разглядывать, не обращая внимания на вопли матери. Давнишние люди помнят самиздат, так или иначе помнят, ну или хотя бы слышали о самиздате – что это такое. Мент на стихи не реагировал.
У нас ним одно оружие – авторучка, но мы совершенно разные, это я всегда имею ввиду, и повторюсь – МЫСОВЕРШЕННО РАЗНЫЕ. Наверное, он так тихонечко еще усмехнулся про себя (я домысливаю), - мол, а зачем вообще самиздат? И вопрос не без резона. Сесть в каземат за стихи не боюсь, в известной степени, буду рад за них сесть – тогда государство признает, что я – поэт, а это означает победить государство. Поэтому издаваться тайком – нет понта, неинтересно. Интересно другое – а почему самиздат? Ведь момент вынужденный: если бы ко мне приходили издатели, а не менты какие-то, это было бы не хуже тюрьмы. В карамане – мелочь, у меня попросту нет денег, а заявить о себе – надо.
***
«Ты одной хернёй занимаешься», - здесь совершенно неважно, кто из них двоих это сказал тем вечером. Весь месяц я каждый будний день буду обязан приходить на исправительные работы, если не хочу получить по 158 статье УК до пяти лет лишения свободы за кражу в размере более тридцати тысяч рублей (именно столько книг от самого пола до потолка вмещает в себя однакомнатнаяхрущевка). Меня такой расклад полностью устраивал.
X. РЕКЛАМА
А кому будешь о своей боли рассказывать? Чужая боль не нужна никому, особенно если ты одинокий старик! Жену свою Маргариту похоронил, после 68 лет совместной жизни. Мы в 44-м году повстречались, я тогда с ранением и контузией в госпитале лежал, а она, медсестричка, ухаживала за мной. После войны я еще 30 лет в шахте отгудел, в холоде и сырости. Видимо там и приобрел аденому. Сколько жил ничего не замечал, а потом я в больницу из-за нее попал (моча вообще не выходила), при помощи катетера всё, что накопилось, спустили и сказали: носить тебе, дед, катетер до смерти. Подумал тогда, скорей бы уже! Все таблетки временно действовали. При мочеиспускании испытывал рези и боль, струя была прерывистая, напор слабый, и жуткий запах мочи везде стоял, я выйти в магазин стеснялся, мне сосед помогал. Я боялся, что болезнь до операции дойти может, вырежут там всё и, вроде, не мужик уже. В газете вышей про «Эректовит» прочитал, сразу два полных курса взял. Спасибо, помогло! Мне катетер сняли, мочиться стал спокойно, боли и рези при этом не испытываю. Ночью вообще теперь не встаю, крепко сплю до утра. На УЗИ аденому не ставят, конечно, радуюсь, что операция не нужна. Я мучиться перестал, сам себя обслуживаю!
Шмель Яков Янович, г. Смоленск.
Это написано в рекламной газете, которую кидают в почтовые ящики с объявлениями о покупке волос, с квитанциями, визитками такси и почтовыми извещениями. Я читают рекламные газеты, инструкции на казахском, зубрю адреса изготовителей Череповецких спичек и листаю твои смски на мобиле, и так с каждый разом учусь отвечать на один и тот же свой главный вопрос – «Кто же я на самом деле такой?».
XI. РЕЗЮМЕ
Когда я работал грузчиком, все коробки были одинаковыми.
Когда я работал официантом, все салаты и женские рты были одинаковыми.
Когда я расклеивал объявления, все подъезды и двери были одинаковыми.
Когда я сидел на холодных звонках, голоса не отличались друг от друга.
Когда я работал свадебным оператором, платья и водка были одного цвета.
Когда я работал на стройке, у зэков на ногах были набиты одинаковые звезды, а гастарбайтеры говорили на том же выдуманном языке.
Когда я раздавал флайеры на пр. Ленина, глаза прохожих становились родными.
Когда я работал продавцом-консультантом, классовую борьбу еще ни кто не отменял.
Когда я мыл полы в банке, наши с матерью руки пахли одним мылом.
Когда я был репетитором по истории, война на Восточном фронте продолжала идти полным ходом.
Когда я пишу стихи, не знаю, что будет.
XII. КТО -ТО БЫВАЛ В ЛУЧШИХ ДОМАХ ПАРИЖА?
Кто -то бывал в лучших домах Парижа? Я читал в прокуренных комнатах из гашиша, и был там, где мне больше хотелось уснуть. Я СТАЛ ВИДЕТЬ ТО, ЧТО НИ КТО НЕ ВИДИТ, и забыл, как выглядит путь — я не слежу за властью. Я не читаю чужих стихов. Я прохожу мимо книжных полок, мимо крафтовых баров, мимо работы в салоне связи, мимо библиотек и вузов, мимо родного дома и блядовитых ртов — и понимаю, что никогда их для себя не открою. Больше. От них несет вонью коллективного одиночества. Неактуально. Больше. Постмодерн давно кончен. Наступило время прямого высказывания. Музы. Привет, честная графомания! Эссе. Протокол. Анкета. НЕ СМЕШНОЕ. Искусство — это когда видишь поэта в своем понятОм. Или просто видишь поэта вмазанным. Кто? — главный вопрос, ответ на который многое стоит.
Я открываю глаза. Семнадцатый год. Июль. Число — второе. Чёрные стены квартиры всё также смазаны.
XIII. ЮРОДСТВО
Их называют сумасшедшими, и я, бывает, невольно тоже их так называю – «сумасшедшие», и прикусываю язык тогда, когда так говорю, потому что термин «юродство» мне нравится намного больше. Юродство – гретий путь в русской культуре. Как называются два первых пути – не договаривают, надо спрашивать. Но я сразу выбирал и всегда выбираю юродство.
Ко мне подошел гражданин, он был полного телосложения и в очках с толстыми линзами. Он спросил, вежливо так:
- Простите, можно задать вам вопрос? Имею диплом о высшем образовании, в 89-м закончил аспирантуру политехнического университета, с детства увлекаюсь физикой, атомы меня учат всему, что нас окружает вокруг, получал я высокую стипендию, канонические преобразования Беклунда изучал, ездил на выставки и научные конференции от Академии, нелинейная стадия модуляционной неустойчивости – отличная, интерференция света была превосходна по всем зачетам. И что хочу спросить у вас по такому поводу, знаете, человек может проходить сквозь предметы?
«Нет, не может», – ответил я честно.
XIV. РЕВОЛЮЦИИ НЕ БУДЕТ
Когда-нибудь начнется революция, и меня как поэта будут все спрашивать: «Как ты думаешь? что ты думаешь об этом?». Я отвечу, что революция в России была неизбежна, но она потерпит крах, потому что я ещe не успел придумать идею для нее.
XV. ХЛЕБ
Быт убивает поэта. Быт убивает время, которое можно было бы потратить на ничегонеделание. Быт убивает сознание. Поэт постоянно думает о хлебе: Катя держит его в холодильнике, Вика не ест заранее нарезанный, Марина предпочитает ужинать диетическими хлебцами, Марго любит русский, черный хлеб, а Таня – белый, и вечно забывает прикрыть его полотенцем, хотя черный можно даже и забыть прикрыть, только лучше станет, а белый есть совершенно невозможно потом. Поэт много разного хлеба видел, и порою о нем вспоминает, легко и сладостно думать поэту о быте…
XVI. МОЛОДОСТЬ
Молодой поэт душит гражданских жен. Патриот и любовник. Молодой поэт принимает горячую ванну, чтобы протрезветь и отбить простуду. Молодой поэт бреется стонком для ног, потому что у него нет своего стонка. Молодой поэт считает деньги в халате, смотрит известный фильм. Он засыпает, и ему снятся сны. Потом он проснется и, может быть, напишет стихотворение, или не проснется сегодня, а может быть, красиво оденется, и поздно вернется, я не знаю.
XVII. ПОКОЛЕНИЕ 20
поколение двадцатилетних в центре
поколение которое ненавижу
поколение автомоек
поколение бон аквы и шоколадки
поколение зависти к ближнему
поколение краденных книг и айфонов
поколение триган-дэ
поколение яд
я
я лучше него
я не отвечаю за человечество
флаги и гимны
за знаки покорности
моду
и всё остальное
как в первый раз накануне любви
как простые цветы
как героин
как видеонаблюдение в лифте
как бог
я нигде
и везде
проклятое существо из слов
из воды
из чьих-то мнений
из лезвия бритвы
поэт
поэт
поэт
XVIII. МИСТЕРИЯ
Таблетки были дешевыми, как и сейчас, их было от где-то семи до пятнадцати штук за раз, и на полу по обыкновению своему образовывалось Безобразное Положение Вещей:
- Ты, Лешкевич, будешь курить?
- Будешь…
Анатолий снимал комнату на Грамшах: «Летаю по Европе через вену, ищу грамм под булыжником на Грамшах». Улица Грамши, 43, код в домофоне: ноль-семь-тринадцать. Местные говорят про дом, в котором обитал Толик, что дом – «кишка». Дом, в котором обитал Толик, – зовется у местных «кишкой». Толик – не при делах. Построенный на пике застойного времени дом включает в себя восемь адресов и более 1400 штук квартир. В длину – тысяча сто сорок метров, считается самым длинным домом в мире – он опережает Карл-Маркс-Хорф, бывший самый длинный дом в мире, стоящий в сердце Австрии, ровно на сорок метров. Кишка – уникальное воплощение советской архитектурной мысли из серого кирпича и цементного вещества. Пять арок, детский сад, частная школа, продуктовый магазин Магнит, пивная «Полтора» и подростковый кружок «Радуга», в который Лешкевича в свое время не взяли на отделение изобразительного искусства; якобы возрастом слишком ранним не вышел, якобы не было мест, а на самом деле – таланта разглядеть талант, конечно, у этих сук не было, как обычно; и чувства историзма не было.
В этой кишке Толик некоторое время и существовал, в комнате с балконом на кишку.
Когда пришло время Безобразного Положения Вещей, старуха, которая сдавала Толику квартиру, отчалила не нибеси, - эта печальная новость совпала с тем, что у нас перестало хватать денег платить за жилье и покупать еду, и девки с нами заодно в этот период не связывались – не надо было тратиться на девок, мы одновременно переживали тяжелые последствия первой неразделенной любви, и достойно не уходя в сторону педерастии и содома, позиционировали себя как убежденные нигилисты и сексисты. Прошли похороны старухи, и о нас надолго забыли.
Денег оставалось ровно столько, чтобы купить в аптеке обезболивающие, сигарет, лапшу и настойку на рябине и клюкве.
Наполовину казах, наполовину русский татарин – серебряный зуб добавлял Толику разнообразия. Пума на знаке зеленой ветровки, которую Толик принципиально не снимал, изображала дохлую кошку на обочине. Зеленая ветровка была символом т.н. «зеленой темы» (хотя, напомню, денег у нас – рябина и клюква) и настойчиво пахла потом, и вообще всё на Толике пахло потом – и штаны, и кроссовки, и кепка.
Люди в белых халатах узнавали жителя кишки, когда тот еще был у порога, наверное, по его глазам под кепкой, одежде и зубу, даже за мутным стеклом аптеки узнавали, и осторожно несли ему из холодильника эти обезболивающие таблетки за двадцать три рубля – пластинка, когда тот спрашивал: «Триган-дэ две пластинки, пожалуйста, за двадцать три рубля - пластинка», и фармацевты несли ему эти таблетки на таком стреме, словно Толик попросил не обыкновенных обезболивающих колес, а героина вколоть ему прямтам попросил.
Триган-дэ – это Святая троица для бедных. Ну, там бог-отец, бог-сын и святой дух, как у Андрея Рублева… Сейчас продают строго по рецепту.
Но эта история не о бессмысленной наркомании. И вообще не о наркомании даже. Мы решили принять таблетки в комнате старухи. На ковровых стенах висели иконы. Под батареей грелись сухие кусочки яблок. А главное – не было никакой мебели, кроме шкафа с книгами, не было табуретов, хрусталя за стеклом, а был балкон, на котором можно курить. Старуха спала на полу. Мы легли рядом с ней, запили триган настойкой, и образовали Безобразное Положение Вещей.
Первой появилась любовь. Бежала вверх по лестнице, смеялась в пролёт русским своим личиком. Я читал ей стихи. Она мне давала денег в долг, и мне никогда не надо было долг возвращать. Гладился щекой о бёдра в колготках сто двадцать дэн. Дочка бандита. От неё пахло пистолетом и молоком. Грубил, оскорблял, пользовался. Кто-то придушил её подушкой на вписке. Она никогда не была злопамятной и смеялась смерти в лицо.
Второй появилась смерть. Доставала из ботинок шнурки. Шмонала меня, щипала за плечи. Кормила изюмом и рисом, пока из глаз не посыпался рис. Кормила изюмом и рисом, пока из кожи не вылупился изюм. Разливала по заусенцам русскую водку. Забивалась песочком в ботинки. На долго исчезала, и появлялась вновь.
Третьей появилась актриса. Пьяная закидывала ноги на подушку. Врала и говорила то, что думает. Имела право. Актрисы вообще имеют право на нечто большее. Брила ноги моим станком, называла меня поэтом, делала вид, что ни с кем не спит. До сих делает вид. Имеет полное право.
Четвертым появилось предательство друга.
Пятым появилась тюрьма. Неизвестный контакт по скайпу: «Алло, здорова! Знаешь, в тюрьме очень холодно..». Об одном мечтают те, кого посадили в тюрьму за несколько грамм – как следует вставиться на воле и убить стукача. Я не знал, что ответить и отключился. На всякий случай, заблокировал абонента.
Шестой появилась Мария, вторая любовь. Спокойствием пахло от нее, а не пистолетом. Молоком пахло от нее, а не похмельем и смертью. Её грудь просвечивала сквозь футболку.
Но когда появилась мистерия, сцена, то, что было до неё и за ней, стало неважным, несерьёзным, перестало иметь значения, и потому исчез страх, и я стал свободен. Так называемая ваша общая реальность целиком построена на диалектике Сократа, на детективном коллективном мышлении, вы рассматриваете жизнь, которая по природе своей метаэмпирична, через призму причинно-следственных связей, – и это полная хуета. Я её презираю, вашу реальность. Скоро Сын Божий Анатолий подойдёт к Безобразному Положению Вещей, и спросит Лешкевича на счет покурить, и в одиночестве удалится к балкону с видом на кишку. Лешкевич будет распятый Святым духом лежать на ковре со спущенными до колен штанами и с сигаретой в руке и продолжит мысленно рисовать неоновыми красками на ковровой стене картины не хуже, чем все Великие художники, какие только были в Истории.
Конец поэмы