ДОРИАН. Джеймс Вэйн?!
УОТТОН. Наверное, он бывший матрос, потому что на обеих руках у него татуировки… Интересно, что его завело к вашей усадьбе?
ДОРИАН. Вы говорите, матрос?.. И он мертв?.. Боже!.. (Плачет от счастья).
УОТТОН. Что с вами, Дориан? Вы плачете?
ДОРИАН (не сразу). Ах, Гарри!.. (Издает громкий вздох облегчения и весь преображается.) Ах, Гарри… Знаете, я теперь обязательно изменюсь! Обязательно!
УОТТОН. Вы и так достаточно хороши. Пожалуйста, не меняйтесь.
ДОРИАН. Нет, Гарри, у меня на совести слишком много тяжких грехов. Я решил не грешить больше и сегодня же начинаю творить добрые дела. Я хочу стать лучше и стану… Ну, довольно об этом. Я давно не был в клубе. Что там слышно?
УОТТОН. Люди все еще толкуют об исчезновении Бэзила Холлуорда.
ДОРИАН (не сразу). А я думал, что им это уже наскучило…
УОТТОН. Ну что вы, милый мой! Об этом говорят всего несколько недель, а обществу трудно менять тему чаще, чем раз в три месяца, на такое умственное усилие оно не способно. Правда, в этом сезоне всем очень повезло – столько событий: самоубийство Алана Кэмпбела, отъезд леди Феррол, а теперь еще загадочное исчезновение Бэзила! Французская полиция утверждает, что он так и не приезжал в Париж…
ДОРИАН. Как вы полагаете, куда он мог деваться?
УОТТОН. Понятия не имею. Если ему угодно скрываться – это его дело. Если он умер, я не хочу о нем думать. Смерть – то единственное, о чем я думаю с ужасом. Она мне ненавистна, потому что в наше время человек все может пережить, кроме нее. Смерть и пошлость – вот два явления, которые и в нашем веке остаются необъяснимыми и ничем не оправданными.
ДОРИАН. Гарри, а вам не приходило в голову, что Бэзила могли убить?
УОТТОН (зевнув). Бэзил очень известен и носит дешевые часы. Зачем же его убивать? И врагов у него нет, потому что не такой уж он примечательный человек.
ДОРИАН. А что бы вы сказали, еслибы я… Если бы я признался, что это я убил его?
УОТТОН. Сказал бы, что вы, мой друг, пытаетесь выступить не в своей роли. Всякое преступление вульгарно, точно так же, как и всякая вульгарность – преступна. И вы, Дориан, не способны совершить убийство. Извините, если я таким утверждением задел ваше самолюбие, но, ей-Богу, я прав. Преступники – всегда люди низших классов. И я ничуть не осуждаю их. Мне кажется, что для них преступление – то же, что для нас искусство: просто-напросто средство, доставляющее сильные ощущения.
ДОРИАН. Вот как?..
УОТТОН. Впрочем, убийство – всегда промах. Никогда не следует делать того, о чем нельзя поболтать с приятелями после обеда… (Пауза.) Знаете, Дориан, вряд ли Бэзил смог бы многое создать в живописи. Его работы за последние десять лет значительно слабее первых. Чего-то в них не хватает. Видно, Бэзил утратил свой идеал… Кстати, что с вашим чудесным портретом? Я, кажется, не видел его ни разу с тех пор, как его отвезли к вам… А, припоминаю, вы как-то говорили, что отправили его в Селби, и он не то затерялся по дороге, не то его украли… А вы объявляли в газетах о пропаже?
ДОРИАН. Не помню уже… Вероятно, объявлял… Ну да Бог с ним, с портретом! Он, в сущности, никогда мне не нравился, и я жалею, что позировал для него… Знаете, Гарри, при взгляде на портрет мне всегда вспоминались две строчки из какой-то пьесы – кажется, из «Гамлета»…. (Декламирует.) «Словно образ печали, Бездушный тот лик…»
УОТТОН. Послушайте, Дориан… (Пауза.) «Что пользы человеку приобрести весь мир, если он теряет…» Как там дальше?.. Ах, да… «…если он теряет собственную душу?» Эти слова я услышал от какого-то уличного продавца. Вы согласны с ними?
ДОРИАН (пристально смотрит на него). Почему вы задаете мне такой вопрос?
УОТТОН. Просто так… Я думаю, что душа есть только у искусства, а у человека ее нет.
ДОРИАН. Не говорите так, Гарри! Душа у человека есть, это нечто до ужаса реальное. Ее можно купить, продать, променять. Ее можно отравить или спасти. У каждого из нас есть душа. Я это знаю!
УОТТОН. Вы совершенно в этом уверены?
ДОРИАН. Совершенно!
УОТТОН. Боже мой, какой у вас серьезный и мрачный вид! Полноте! Что нам за дело до суеверий нашего века? Нет, мы больше не верим в существование души… Расскажите лучше, как вы сохранили свою молодость? Я старше вас только на десять лет, а посмотрите, как я износился, сморщился, пожелтел! Вы же поистине очаровательны, Дориан! Хотел бы я узнать ваш секрет!.. Чтобы вернуть молодость, я готов сделать все на свете, но только не заниматься гимнастикой, не вставать рано и не вести добродетельный образ жизни… У меня есть свои горести, о которых я не говорю даже вам. Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым… А вы все тот же, милый друг, что и восемнадцать лет назад.
ДОРИАН. Нет, Гарри, я уже не тот.
УОТТОН. А я говорю – тот же! Ах, если бы я мог поменяться с вами! Люди осуждали нас обоих, но вас они все-таки боготворят. Всегда будут боготворить! Вы – тот человек, которого наш век ищет… и боится, что нашел. Я очень рад, что вы не изваяли никакой статуи, не написали картины, вообще не создали ничего вне себя. Вашим искусством была сама жизнь. Вы положили себя на музыку. Ваши сонеты – это дни вашей жизни.
ДОРИАН. Да, жизнь моя была чудесна, но так жить я больше не хочу. Вы не все обо мне знаете. Если бы знали, то даже вы, вероятно, отвернулись бы от меня… (Уоттон смеется). Смеетесь? Ох, не смейтесь, Гарри!
УОТТОН. Пойдемте сегодня в клуб, Дориан. Там будет один молодой человек, который жаждет с вами познакомиться. Он уже копирует ваши галстуки и умоляет, чтобы его вам представили. Премилый юноша и немного напоминает вас.
ДОРИАН (печально). Надеюсь, что это не так… (Пауза.) Я устал… Я не пойду в клуб… Скоро одиннадцать, а я хочу пораньше лечь спать… Прощайте, Гарри!
Дориан доходит до двери и останавливается, словно хочет
еще что-то сказать. Но только вздыхает и выходит вон.
Комната в доме Дориана – через несколько часов. Входит ДОРИАН, идет к дивану, ложится. Долго лежит с печальным лицом, потом берет зеркало, стоящее на столе рядом с диваном. Разглядывает свое отражение – долго, подробно. Трогает волосы, нос, подбородок, щеки… Переводит взгляд в сторону детской, где заточен его портрет. Лицо его мрачнеет.
Дориан поднимается, берет со стола лампу и медленно идет наверх по лестнице. Освещается экран над сценой. На нем виден силуэт портрета, рядом с которым – фигура ДОРИАНА. Дориан срывает покрывало с портрета, смотрит на него. Берет со стола нож и с криком
ненависти и отчаяния вонзает его несколько раз в портрет. Свет за экраном гаснет, и на самом экране появляется ИЗОБРАЖЕНИЕ юного и прекрасного ДОРИАНА ГРЕЯ.
Сверху по лестнице обессиленно скатывается ЧЕЛОВЕК В ОДЕЖДЕ ДОРИАНА, с трудом делает несколько шагов по сцене, со стоном оседает на пол. В луче яркого света видно, что это –
седой и дряхлый старик с безобразным лицом сатира…