КАНТ (Immanuel Kant, первонач. Cant)

- основатель философского критицизма, представляюще­го главную поворотную точку в истории человеческой мыс­ли, так что все развитие философии если не по содержа­нию, то по отношению мысли к этому содержанию должно быть разделено на два периода: до-критический (или до-кантовский) и после-критический (или после-кантовский). Согласно его собственному сравнению (с Коперником), Кант не открыл для ума новых миров, но поставил самый ум на такую новую точку зрения, с которой все прежнее представилось ему в ином и более истинном виде. Зна­чение Канта преувеличивается лишь тогда, когда в его уче­нии хотят видеть не перестановку и углубление существен­ных задач философии, а их наилучшее и чуть не оконча­тельное решение. Такая завершительная роль принадле­жит Канту на самом деле только в области этики (имен­но в «чистой» или формальной ее части), в прочих же от­делах философии за ним остается заслуга великого возбу­дителя, но никак не решителя важнейших вопросов. Био­графия Канта не представляет никакого внешнего интере­са. Он провел всю свою жизнь, преданный исключительно умственному труду, в том же Кенигсберге, где родился (22 апр[еля] 1724 г.) и умер (12 февр[аля] 1804 г.). Отец его был небогатый мастер седельного цеха. Семья отлича­лась честностью и религиозностью в пиэтистическом духе (особенно мать). Такой же дух господствовал и в той школе (collegium Fredericianuin), где Кант получил среднее обра­зование (1733—1740). Директор этой коллегии пастор Ф. А. Шульц был в то же время проф[ессор] богословия в Кенигсбергском универ[ситете], куда Кант поступил на богословский факультет. Пиэтистическое воспитание, не­сомненно, оставило след у Канта в общем характере и тоне его жизнепонимания, но не давало удовлетворения умствен­ным запросам, рано возникшим в его несоразмерно разви­той голове. Помимо богословских лекций он с увлечением изучал светские науки, философские и физико-математиче­ские. Окончание курса совпало со смертью его отца (1746), принуждавшею его искать средства к существованию. Де­вять лет провел он домашним учителем в трех семействах,

частью в самом Кенигсберге, частью в недалеких поместьях. Умственное развитие Канта шло от точных знаний к фило­софии. Самостоятельным философом он стал поздно, лишь к 45-летнему возрасту, но гораздо ранее заявил себя как первостепенный ученый. В 1755 г. он издал (анонимно) свою физико-астрономическую теорию мироздания («Аll-gemeine Naturgeschichte u[nd] Theorie des Himmels» '), которую в сущности лишь повторил Лаплас через несколь­ко десятилетий. Эта теория, которую называют кант-лапла-совскою, но по справедливости следовало бы называть кан-товскою, остается общепринятой в науке. До сих пор имеют значение и другие, меньшие сочинения естественнонауч­ного содержания, изданные Кантом около того же времени (1754—1756): об огне, о вращении Земли вокруг ее оси, об одряхлении Земли, о землетрясениях ². В 1755 г. Кант сделался приват-доцентом философии в Кенигсб[ергском] унив [ерситете] и только через 15 лет, на 47-м году жизни, получил место ординарного профессора логики и метафи­зики, защитив диссертацию «De mundi sensibilis atque in-telligi bills forma et principiis» ³ (1770). [Раньше этого, во время занятия Кенигсберга русскими войсками, открылась вакантная кафедра философии, которую желал занять Кант, но русский губернатор утвердил, по старшинству, другого кандидата] ⁴. Из философских трудов Канта на­званное соч[инение] — первое, где он является оригиналь­ным мыслителем, с новым и важным взглядом именно на субъективный характер пространства и времени. Незадол­го перед тем, как видно из одного письма, он задумал еще другое небольшое сочинение: «О границах человеческого познания», которое предполагал издать в том же году, но оно появилось лишь через 11 лет, после того как разрослось в «Критику чистого разума» (1781). В следующие 12 лет вышли и все другие главные сочинения Канта в области философии: «Prolegomena zu einer jeden kunftigen Metha-physyk die als Wissenschaft wird auftreten konnen» (1783), где Кант в другом порядке излагает сущность своей кри­тики познания; «Grundlegung zur Melhaphisyk der Sitten» (1785); «Metaphysische Anfangsgriinde der Naturwissenschaft» (1786); «Kritik der praktischen Vernuft» (1788); «Kritik der Urtheilskraft» (1790); «Religion innerhalb der Grenzen der blossen Vernunft» ⁵ (1793). Из мелких сочинений кроме упомянутой латинской диссертации значительный фило­софский интерес имеют: «Идея всеобщей истории» (1784), «Вечный мир» (1795), «Об успехах метафизики со времени Лейбница и Вольфа» (1791), «О философии вообще» (1794), «Спор факультетов» (1798). Меньший интерес представ-

ляют «Грезы духовидца» (1766) — сочинение до-критиче­ской эпохи, написанное под влиянием Давида Юма; пред­мет его — видения и теории Сведенборга, к которому Кант относится крайне скептически, хотя одна из основных мыс­лей шведского мистика — об идеальности пространства и времени — отразилась в латинской диссертации Канта, а потом и в «Критике чистого разума» (это более чем вероят­ное предположение нисколько не колеблется сердитой бранью Куно Фишера в его полемике с д-ром Тафелем ⁶). Кроме сочинений Кант много действовал и как препода­ватель. Несмотря на слабость голоса, его лекции своей со­держательностью и оригинальностью привлекали значи­тельное число слушателей. Кроме логики и метафизики он читал курсы математики, физики, естественного права, этики, физической географии, антропологии, рациональ­ного богословия. Лекции по этому последнему предмету •он вынужден был прекратить вследствие внешнего давле­ния. В царствование Фридриха II, когда министром народ­ного просвещения и духовных дел был слушатель Канта фон Цедлиц, наш философ пользовался особым благораспо­ложением правительства, но с воцарением Фридриха-Виль­гельма II это отношение изменилось, особенно когда преем­ником Цедлица был назначен клерикал-реакционер Вёль-нер. Сочинение о «Религии в пределах одного разума» вы­звало крайнее неудовольствие начальства, и Кант получил (в 1794 г.) королевский указ, начинавшийся так: «Прежде всего посылаем вам милостивый привет, наш достойный и высокоученый любезный верноподданный! Наша высо­чайшая особа уже давно с великим неудовольствием усмо­трела, что вы злоупотребляете своей философией для из­вращения и унижения некоторых главных и основных уче­ний Св. Писания и христианства». Далее говорилось, что в случае упорства Кант должен «неизбежно ожидать не­приятных распоряжений». Кант отвечал, оправдывая свою точку зрения, и заявлял в заключение, что в качестве верно­подданного он обещается в лекциях и сочинениях своих вовсе не касаться религии, как естественной, так и откро­венной. Вскоре после этого он отказался и от других приват­ных лекций, ограничившись обязательным курсом логики и метафизики, а в 1797 г., чувствуя приближение дрях­лости, совсем прекратил преподавание. Он думал остаток жизни посвятить начатому им обширному труду, который должен был содержать энциклопедию всех наук, но ослаб­ление умственных способностей не позволило ему продол­жать это сочинение, оставшееся в отрывках. Не дожив двух месяцев до 80 л[ет], Кант умер от старческой немощи.

Личность и жизнь Канта представляют совершенно цель­ный образ, характеризуемый неизменным преобладанием рассудка над аффектами и нравственного долга над стра­стями и низшими интересами. Поняв свое научно-философ­ское призвание как высшую обязанность, Кант безусловно подчинил ей все остальное. В силу ее он победил даже природу, превратив свое слабое и болезненное тело в проч­ную опору самой напряженной умственной энергии. Весь­ма склонный к сердечному общению, Кант находил, что се­мейная жизнь мешает умственному труду,— и остался на­всегда одиноким. При особой страсти к географии и путе­шествиям он не выезжал из Кенигсберга, чтобы не преры­вать исполнения своих обязанностей. По природе болез­ненный, он силой воли и правильным образом жизни до­стиг того, что дожил до глубокой старости, ни разу не быв болен. Потребностям сердца Кант давал необходимое удов­летворение в дружбе с людьми, которые не мешали, а под­держивали его в умственной работе. Главным другом его был купец Грин, который с большими практическими спо­собностями соединял такое умственное развитие, что вся «Критика чистого разума» прошла через его предвари­тельное одобрение. Дружбой оправдывалась и единствен­ная плотская слабость, которую позволял себе Кант: он лю­бил удовольствия стола в небольшом обществе друзей. Но и это стало возможно для него только во второй половине жизни, когда он достиг ординатуры и когда сочинения его стали давать доход, а до 1770 г. он получал всего 62 талера в год. Впоследствии его экономическое положение улучши­лось настолько, что он мог делать сбережения, на которые купил дом. Впрочем, он был совершенно свободен от скупо­сти и корыстолюбия. Когда министр фон Цедлиц предлагал ему кафедру в Галле с двойным жалованьем, он отверг это выгодное приглашение. Узнав, что сын одного его друга основывает книжную торговлю, он, чтобы поддержать его, предоставил ему за бесценок издание своих сочинений, от­казавшись от несравненно более выгодных условий других книгопродавцев. Эстетическое развитие Канта было значи­тельно ниже умственного и нравственного. Он понимал от­влеченно значение красоты, но живого интереса эта область в нем не возбуждала. Из искусств он всего более находил вкус в кулинарном, составлявшем любимый предмет его разговоров с женщинами; в поэзии он уважал только дидак­тику; музыку не мог терпеть, как навязчивое искусство; к пластическим художествам был совершенно равнодушен. Эта скудость эстетической стихии вполне понятна у наше­го философа. Его призвание было — провести всюду глубо-

чайшее разделение между идеальной формой и реальным содержанием бытия, а их нераздельное единство есть сущ­ность красоты и искусства.

Учение о познании Канта. Каким образом можем мы познавать находящиеся вне нас и от нас независимые вещи или предметы? Этот вопрос, не существующий для наивно­го, непосредственного сознания, но составляющий главную задачу всякой философии, ставится и решается Кантом с особым глубокомыслием и оригинальностью. Наш ум мо­жет познавать предметы потому, что все познаваемое в них создается тем же умом по присущим ему правилам или законам; другими словами, познание возможно потому, что мы познаем не вещи сами по себе, а их явление в нашем сознании, обусловленное не чем-нибудь внешним, а форма­ми л категориями нашей собственной умственной деятель­ности. Издревле признавалось в философии, что чувствен­ные качества предметов — цвета, звуки, запахи — обуслов­лены как таковые ощущающим; но от этих чувственных, или вторичных, качеств отличались первичные качества, или определения, как, напр[имер], протяженность, суб­станциальность, причинность, которые считались принад­лежностями вещей самих по себе, независимо от познаю­щего. Кант первый систематически и научно показал, что и эти «первичные» определения обусловлены познающим умом, но не в его эмпирических состояниях (как чувствен­ные свойства), а его априорными или трансцендентальны­ми актами, создающими предметы как такие. К этой идее Кант подходит посредством формального разбора того, что есть познание. Познание вообще состоит из суждений, т. е. из такого соединения двух представлений, в котором одно служит предикатом (сказуемым) другого (А есть В). Но если всякое познание состоит из суждений, то нельзя сказать, наоборот, что всякое суждение есть познание. Зна­чение настоящего познания принадлежит только таким суждениям, в которых связь субъекта и предиката: 1) пред­ставляется всеобщей и- необходимой и 2) полагает нечто новое, не содержащееся в понятии субъекта, как его при­знак. Суждения, удовлетворяющие только одному из этих двух требований, но не отвечающие другому, не составляют познания (в научном смысле этого слова). Одному первому условию удовлетворяют суждения аналитические, на­пример тело есть нечто протяженное — это суждение до­стоверно a priori, оно есть всеобщая и необходимая истина, но лишь потому, что предикат протяженности уже содер­жится в самом понятии тела, следовательно, ничего нового этим суждением не сообщается. Напротив, одному второму

требованию удовлетворяют суждения синтетические a po­steriori, например длина этой улицы — 377 саж. или се­годняшняя температура воздуха = 2° R. Такие суждения сообщают нечто новое, ибо число саженей и градусов не мо­жет быть выведено аналитически из представления данной улицы и дневной температуры; но зато эти суждения выра­жают только единичные эмпирические факты, лишенные всеобщего и необходимого значения и потому не состав­ляющие истинного познания. Для образования этого по­следнего остается, таким образом, лишь третий род сужде­ний, именно такие, которые, чтобы быть всеобщими и необ­ходимыми, должны быть априорны, подобно суждениям ана­литическим (ибо данные a posteriori факты, сколько бы их ни набирать, отвечают только за себя и из них никак нельзя извлечь всеобщего и необходимого закона); но при этой априорности они должны — в отличие от аналитиче­ских суждений — сообщать новое содержание, т. е. быть синтетичными. Такие синтетические суждения a priori дей­ствительно существуют в науке, как в чисто математиче­ской, так и в естествознании или физике (в широком смыс­ле древних). Когда мы говорим, что сумма 789 и 567 есть 1356, то мы высказываем истину всеобщую и необходимую; мы заранее уверены, что всегда и в применении ко всем предметам сумма этих чисел остается необходимо тою же самою; следовательно, это есть суждение априорное, одна­ко оно не есть аналитическое, ибо число 1356 вовсе не есть признак, логически содержащийся в понятии чисел 789 и 567, вместе взятых; чтобы получить из этих двух третье число, нужно было совершить особый мысленный акт сло­жения, давший новое число, следовательно, это есть син­тетическое суждение a priori. Точно так же в геометрии положение, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками, хотя a priori, т. е. независимо от вся­кого опыта, достоверно, однако не выводится аналитически, ибо понятие краткости расстояния не содержится как при­знак в понятии прямизны; следовательно, и это есть синте­тическое суждение a priori. Наконец, в естествознании если все так называемые законы природы суть нечто большее, чем простое констатирование единичных случаев, чаще или реже повторяющихся, то они обязаны своим значением ле­жащему в их основе положению причинности, которое устанавливает между явлениями всеобщую и необходимую связь; но основоположение «все явления имеют свою при­чину» есть, во-1-х, априорное, независимое от опыта (ибо опыт не может обнимать всех явлений), а во-2-х, оно пола­гает нечто такое, что из данного порядка явлений анали-

тически выведено быть не может (ибо из того, что неко­торые явления происходят в известной временной последо­вательности, нисколько не вытекает, что одно есть причи­на другого); следовательно, это основоположение есть син­тетическое суждение a priori, а чрез него тот же характер принадлежит и всему чистому естествознанию, которого задача есть установление причинной связи явлений.

Точное определение того, в чем и из чего состоит по­знание, приводит к решению вопроса: как возможно позна­ние, или — что то же — как возможны синтетические суж­дения a priori? Чтобы синтетическое соединение двух пред­ставлений имело априорный, а потому всеобщий и необхо­димый характер, требуется, чтобы это соединение было определенным и правильным актом самого познающего субъекта, т. е. чтобы он обладал способностью и извест­ными способами соединять или связывать эмпирический материал единичных ощущений, которые сами по себе еще не дают никакого познания. Они могут стать предметом познания лишь чрез деятельность самого познающего ума. И действительно, наш ум, во-1-х, приводит все данные ощу­щения в некоторый наглядный или воззрительный (ап-schaulich) порядок в формах времени и пространства, или создает мир чувственных явлений, а во-2-х, эти чувствен­ные явления он связывает умственно по известным основ­ным способам понимания (категории рассудка), создающе­го мир опыта, подлежащий научному познанию. Время и пространство не могут быть ни внешними реальностями, ни понятиями, отвлеченными от данных в опыте свойств или отношений вещей. Первый наивный взгляд на время и пространство как на самобытные реальности вне нас, по справедливому замечанию Канта (в лат[инской] дис-с[ертации]), принадлежит к области баснословия (рег-tinet ad mundum fabulosum), второй же, по-видимому более научный, взгляд подробно опровергается нашим филосо­фом. Настоящую силу всей его аргументации дает та не­сомненная истина, что всякий, даже самый элементарный, опыт мыслим только при различении моментов и мест, т. е. предполагает время и пространство, которые, будучи таким образом непременными условиями всякого опыта, не могут быть продуктами никакого опыта; самая попытка эмпири­ческого объяснения этих форм чувственности возможна только при двояком, довольно грубом недоразумении: при отождествлении их самих с отвлеченным понятием о них и затем при смешении самого времени и пространства с частными временными и пространственными отношения­ми, как если бы кто-нибудь вопрос о происхождении зоо-

логического вида «лошадь» смешивал, с одной стороны, с вопросом о происхождении отвлеченного понятия «ло­шадь», а с другой стороны, с родословной тех или других экземпляров конской породы. Психофизическая генеало­гия времени и пространства предполагает притом кроме самого времени и пространства еще определенную живот­но-человеческую организацию, т. е. некоторое чрезвычайно сложное временно-пространственное явление.

Если, таким образом, время и пространство не могут быть ни внешними предметами, ни отвлеченными от внеш­него опыта понятиями, то — заключает Кант — каждое из них может быть лишь чистым воззрением (intuitus purus, reine Anschauung), т. е. априорной, субъективной и иде­альной формой или как бы схемой (veluti schema), необ­ходимо присущею нашему уму и обусловливающею для него правильную координацию чувственных данных; дру­гими словами, это суть два основные условия воззритель-ного синтеза чувственности, совершаемого нашим умом. Все состояния нашего субъекта без исключения являются как моменты одного и того же времени (что возможно толь­ко в силу априорной природы этой формы), некоторые же из них определяются как части одного и того же простран­ства (что также предполагает субъективный, априорный характер пространственного воззрения). Из этого различия вытекает противоположение внутренних явлений, связан­ных во времени, но не в пространстве, и внешних, связан­ных не только во времени, но и в пространстве,— противо­положение лишь относительное и, с точки зрения Канта, не вполне объяснимое (см. ниже критику учения). В чем бы, впрочем, ни состояло неведомое (с этой точки зрения) последнее основание, в силу которого некоторые из наших чувственных состояний объективируются и представляют­ся как внешние вещи, а другие, напротив, всецело сохра­няют свой субъективный характер, тот начальный способ, которым первые полагаются как внешние предметы, т. е. самое представление вне-бытия, или пространственное воз­зрение, есть во всяком случае, так же как и время, собствен­ный, ни от чего постороннего не зависящий, чистый и трансцендентальный акт самого познающего субъекта. Благодаря этой априорно-синтетической природе времени и пространства возможна математика как настоящее позна­ние, т. е. образуемое из синтетических суждений a priori. Числа суть априорные, но вместе с тем воззрительные акты сложения (Zusammensetzung) во времени; геометрические величины суть такие же априорные и воззрительные акты сложения в пространстве. Подлежать счислению и изме-

рению, т. е. находиться во времени и пространстве, есть всеобщее и необходимое (потому что a priori полагаемое) условие всего чувственного, вследствие чего и учение свое о времени и пространстве Кант назвал трансценденталь­ной эстетикой (от aiafl"nais — чувство, ощущение).

Но кроме воззрительной математической связи чув­ственных фактов мы постигаем еще их связь рассудочную, или логическую. Так, мы полагаем, что один факт есть причина другого; в сложном ряде изменений мы различаем преходящие элементы от пребывающих; мы утверждаем, что при таких-то условиях данный факт возможен, а при таких-то необходим и т. д. Если бы такая связь была связью вещей самих по себе, то мы не могли бы ее познавать так, как познаем; ибо, во-1-х, нельзя понять, каким образом нечто пребывающее вне нас и не зависящее от нас может войти в нас и сделаться нашим понятием; во-2-х, если бы и возможно было такое реальное воздействие внешнего предмета на субъект для произведения познания, то это воздействие в каждом случае было бы только единичным фактом, и такой же фактический (эмпирический) харак­тер имело бы и происходящее отсюда познание. Положим, мы могли бы воспринимать два реальные предмета в их объективной, независимой от ума связи — это давало бы нам право утверждать, что они связаны между собою во всех тех случаях, когда мы их воспринимали; но случаи, хотя бы и многие, не содержат в себе того признака всеобщ­ности и необходимости, которым отличаются законы от фактов и который действительно находится в нашем есте­ственнонаучном познании. Наконец, в-3-х, самое представ­ление внешних предметов, связанных между собою так или иначе и различным образом действующих друг на друга и на нас,— самое это представление сложного, вне-бытия уже предполагает формы пространства и времени, кото­рые, как доказано в трансцендентальной эстетике, суть иде­альные субъективные воззрения, а следовательно, и все, что в них находится, существует не вне познающего субъ­екта, а лишь как его представление. По всем этим причи­нам те принципы или основные законы, которыми связы­ваются чувственные явления и создается мир научного опыта, суть собственные априорные действия нашего рас­судка по присущим ему понятиям. Основные способы, ко­торыми наш рассудок соединяет или слагает между собою предметы своего познания, выражаются в формах сужде­ния, представляющих то или другое сочетание между субъ­ектом и предикатом. Это сочетание бывает четырех родов, из которых в каждом возможны по три случая. I. Когда

15 В. С. Соловьев, т. 2 449

предикат выражает объем субъекта, то этот последний мо­жет находиться под своим предикатом или как единичный экземпляр, или как часть рода, или как целый род: таким образом, суждения по количеству бывают единичные, осо­бенные и всеобщие, откуда 3 категории количества: 1) Единство, 2) Множественность и 3) Всеобщность. II. Когда (со стороны содержания) предикат мыслится как признак, содержащийся в субъекте, то этот признак может или утверждаться, или отрицаться, или, наконец, исключаться таким образом, что за субъектом оставляются всякие дру­гие признаки, кроме одного этого; отсюда три формы суж­дения по качеству: утвердительные (А есть В), отрица­тельные (А не есть В) и бесконечные (А есть не В), чему соответствуют три категории качества: 4) Реальность, 5) Отрицание и 6) Ограничение. III. Помимо количества и качества суждений форма их определяется еще отноше­нием между субъектом и предикатом в том смысле, что по­следний или усвояется первому безусловно, как его при­надлежность, или же субъект указывается как условие пре­диката (если есть А, то есть В), или, наконец, они соче­таются таким образом, что предикат представляется раз­деленным на несколько видов, чрез один из которых связы­вается с ним субъект (напр., данный организм есть или растение, или животное). Таким образом, мы имеем сужде­ния безусловные, или изъявительные (категорические), за­тем условные (гипотетические) и, наконец, разделитель­ные; соответствующие им категории отношения будут: 7) Субстанция (и принадлежность), 8) Причина (и дейст­вие), 9) Взаимодействие, или общение. IV. При всяком со­четании субъекта с предикатом, каково бы оно ни было по количеству, качеству и отношению, остается еще вопрос: представляется ли это сочетание как только возможное, или же как действительно существующее, или, наконец, как необходимое? Другими словами: означает ли связка (copula) данного суждения, что А может быть В, или же, что А есть В, или, наконец, что А должно быть В (в общем смысле mussen). С этой точки зрения суждения бывают проблематические (сомнительные), ассерторические (уве­рительные) и аподиктические (обязательные), чему соот­ветствуют три категории модальности: 10) Возможность, 11) Действительность или существование и 12) Необходи­мость.

Эти основные понятия (категории или предикамеиты), из которых легко выводятся некоторые другие общие поня­тия, как, напр., величина, сила и т. п., служат, далее, для определения коренных истин, обусловливающих опыт-

ное познание или естественную науку; Кант называет эти последние основоположениями чистого рассудка (см. ни­же). Но чтобы с помощью всех этих формальных прин­ципов можно было создать из чувственных данных единую природу или единый мир опыта, всеобщего и необходимого как в частях, так и в целом, нужно прежде всего, чтобы все отдельные и частные отправления рассудка (вместе со всеми воззрительными актами в сфере чувственной) относились к единому самодеятельному сознанию как об­щей синтетической связи всех чувственных и рассудочных элементов познания. Поскольку все сводится к закономер­ному соединению или сложению представлений, ясно, что кроме правил соединения требуется еще само соединяю­щее действие. Во-1-х, соединяемые представления должны быть выделены или схвачены в своей особенности («ап-прегендирован'ы»); но так как соединение нескольких представлений невозможно в самом акте «аппрегензии» каждого из них, а между тем все они должны быть налицо при соединении их, то требуется, во-2-х, способность вос­произведения (Reproductio) уже «схваченных» представ­лений при новом акте их соединения, и, в-3-х, как руча­тельство того, что воспроизводимые представления суть те же самые, какие были прежде схвачены, необходим акт узнавания (Recognitio), который возможен только в том случае, если субъект схватывающий, воспроизводящий и узнающий представления остается одним и тем же или себе равным. Сознание («апперцепция») предмета как такого, т. е. известного, определенного и закономерного синтеза представлений, возможно только при единстве са­мосознания, т. е. когда субъект неизменно сохраняет свое внутреннее безусловное тождество: Я== Я (Кант называет это «синтетическим единством трансцендентальной аппер- ** цепции» и другими подобными именами).

Единство самосознания достаточно объясняет возмож­ность синтетических познавательных актов вообще. Единое сознание, действуя как производительное воображение (в отличие от вышеупомянутого воспроизводительного), соз­дает из чувственных восприятий, посредством воззритель-ных форм, цельные образы предметов; оно же, в своем дис­курсивном или рассудочном действии, создает связь яв­лений по категориям. Но предметы действительного опыта имеют зараз и чувственный и умственный характер, суть вместе и воззрительные образы, и носители рассудочных определений. Каким же способом эти две нераздельные и, С однако же, противоположные стороны нашего мира сходят­ся между собою, каким способом категории прилагаются

к чувственным явлениям или эти последние подводятся под категории для произведения действительных пред­метов опыта? Два противоположные термина, как чув­ственность и рассудок, для соединения своего требуют че­го-нибудь третьего. Третье, между чувственным образом и чистым понятием, Кант находит в так называемых им схе­мах, которые он выводит из природы времени. Время, как мы видели, есть чистое воззрение и основная общая форма всех чувственных явлений, но вместе с тем в нем заклю­чены четыре рода мысленных определений, дающих соот­ветственные схемы для всех категорий, образуя, таким об­разом, связующие звенья или как бы некоторый мост меж­ду чувственным и умственным миром. Во времени как фор­ме чувственных явлений мы различаем, во-1-х, продолжи­тельность или величину, т. е. число моментов или равных единиц, что дает схему количества; во-2-х, содержание или самое временное бытие, то, что наполняет время,— это дает схему качества (именно, наполненное время — схему ре­альности, пустое время — схему отрицания); в-3-х, явле­ния находятся в различном временном порядке относитель­но друг друга, чем даются схемы отношения, а именно или одно явление пребывает, когда другие проходят (от­сюда схема субстанции и акциденций), или одно следует за другим (схема причины и следствия), или все они суще­ствуют в одно время (схема взаимодействия или общно­сти); в-4-х, явление во времени существует или когда-ни­будь (схема возможности), или в определенный момент (схема действительности), или во всякое время (схема необходимости). Представляя чувственные явления по этим схемам, чистое воображение в каждом случае ука­зывает рассудку на приложимость той или другой из его категорий. Если, таким образом, действительные предметы нашего опыта — все то, что мы называем миром явлений или природой,— состоят из произведений чистого вообра­жения, связываемых рассудком в силу соответствия меж­ду вообразительными схемами явлений и его собственными категориями, то ясно, что коренные истины (аксиомы) опытной науки, или естествознания, могут быть только основоположениями чистого рассудка, т. е. должны иметь априорный характер. Хотя рассудок по существу своему оперирует только посредством понятий, но благодаря схе­матизму его понятиями обнимаются и действительные предметы, т. е. воззрительно-чувственные явления. Т[а-ким] обр [азом], природа определяется рассудком с четы­рех сторон: со стороны воззрительнй формы явлений, чув­ственного их содержания, существенной связи их между

собою и связи их с нашим познанием. Как находящиеся во времени и пространстве, чувственные явления суть воз­зрения и в этом смысле определяются первым осново­положением рассудка, которое Кант называет «аксиомою воззрения» и которое гласит: все воззрения суть экстенсив­ные величины, т. е. всегда состоят из однородных частей, в свою очередь слагающихся из таких же частей, и т. д. до бесконечности,— другими словами: чувственные явления как величины делимы до бесконечности, и, следовательно, никаких атомов не существует; это основоположение, оче­видно, соответствует категории количества. Содержание свое явления получают от ощущений; хотя внутреннее свойство ощущений как особых состояний ощущающего субъекта есть нечто непосредственно данное и не подлежит определению a priori, существует, однако, некоторое непре­менное условие или общий способ всякого ощущения, определяемый рассудком в его втором основоположении, гласящем: во всех явлениях ощущение и соответствую­щая ему в предмете реальность (realitas phaenomenon) имеет интенсивную величину, т. е. степень. Ощущение не слагается из однородных частей или единиц, как воз­зрение, но оно может постепенно убывать или возрастать в своей силе. Это основоположение, которое Кант назы­вает «предварением восприятия», соответствует кате­гории качества. Связь явлений со стороны их отношения друг к другу определяется общим принципом, глася­щим: все явления по своему бытию подчиняются a priori правилам, определяющим их отношения между собою во времени. Эти правила, определяющие отношения явле­ний, Кант называет «аналогиями опыта» ⁸. Соответствуя категориям отношения, они суть следующие: 1) при вся­кой смене явлений субстанция пребывает и количество ее в природе не увеличивается и не уменьшается (это ос­новоположение соответствует категорической субстанции);

2) основоположение порождения: все, что происходит, предполагает нечто, из чего оно необходимо следует, или: все изменения происходят по закону связи причины и дей­ствия (соответствует] катег[орической] причинности);

3) основоположение взаимности: все субстанции, насколько они существуют одновременно, состоят в сплошном обще­нии или взаимодействии между собою. Общая зависимость явлений от условий познания определяется в следующих трех основоположениях, которые Кант называет «постула­тами эмпирического мышления вообще» ⁹ и которые соот­ветствуют категориям модальности: 1) что согласно с фор­мальными условиями опыта (со стороны воззрения и со

стороны понятий), то возможно; 2) что связано с мате­риальными условиями опыта (ощущения), то действитель­но; 3) то, чего связь с действительным определяется по все­общим условиям опыта, то существует необходимо.

Учение о сознании, о категориях, о схематизме и об ос­новоположениях составляет «трансцендентальную анали­тику», результаты которой (в соединении с результатами «трансцендентальной эстетики») сводятся к следующему. Настоящее познание, т. е. чрез синтетические суждения a priori, возможно, поскольку предмет его — мир явлений, опыт или природа — не есть что-нибудь внешнее познаю­щему и независимое от него, а представляет, напротив, во всех своих познаваемых определениях лишь произведение самого ума в его воззрительных и рассудочных функциях, обусловленных трансцендентальным единством самосозна­ния и согласованных между собою посредством схем чисто­го воображения. Мир познается умом, лишь поскольку он создается им же; строго говоря, ум познает только свои собственные акты; как внутренняя рефлексия самодеятель­ного субъекта познание не представляет ничего загадочно­го. Как геометрические линии и фигуры понимаются нами a priori во всех своих свойствах, потому что нами же са­мими построяются, так что ум рассудочно находит в них только то, что он же в них интуитивно влагает,— подоб­ным образом и весь мир нашего опыта, будучи априорным синтетическим построением ума, естественно, и познается таким же способом. Загадочным или, прямо сказать, не­мыслимым факт познания кажется лишь при том ложном предположении, что познающий субъект должен перехо­дить в какую-то внешнюю сферу реальности или что вещи должны каким-то образом проникать в сферу субъекта; но на самом деле познаваемая реальность есть лишь продукт самодеятельности нашего ума в его собственной сфере, а потому нет никакой надобности в невозможном переходе от субъекта к внешним вещам и от них к субъекту: по­скольку предполагаемые вещи вне нас, мы о них ровно ни­чего не знаем и знать не можем, а все то, что мы познаем, находится при нас самих, есть явление нашего сознания, произведение нашего ума. Одним словом, акт субъекта мо­жет быть действительным познанием, поскольку и позна­ваемое есть акт того же субъекта. Этот свой взгляд Кант называет трансцендентальным или критическим идеализ­мом, отличая его от догматического, типическим предста­вителем которого был Беркли. Различие состоит в том, что критический идеализм признает предметы нашего мира произведениями субъекта не со-стороны их возможного

существования в себе самих, а только со стороны их дейст­вительной познаваемости, тогда как догматический идеа­лизм утверждает, что вещи внешнего мира и не существуют иначе как в нашем знании. Хотя иногда Кант и запуты­вается в собственных критических сетях, он все-таки реши­тельно различает познаваемое существо (essentia) или при­роду объективного мира от его существования (existentia). Первое всецело полагается нашим умом и без остатка раз­решается в феноменальное субъективное бытие; второе есть продукт ума, лишь поскольку определяется первым, само же по себе от него не зависит и потому непознаваемо. Создавая природу, наш ум самодеятелен, т. е. все формы и способы его синтетического действия, как воззрительно-го, так и рассудочного, берутся им a priori из самого себя; но материал этой умственной деятельности, именно ощу­щения, или чувственные восприятия, не производится умом a priori, а получается им как не зависящие от него данные. Конечно, и ощущения суть состояния субъекта, но не в его активности, а лишь как страдательного или рецептивного. Поэтому должно признать, что этот перво­начальный чувственный материал всякого опыта и позна­ния как данный, а не созданный в нас обусловлен каким-то непонятным образом со стороны той не зависящей от нас, а