Английский термин sustainable development, который впоследствии был переведен на русский язык как устойчивое развитие, первоначально появился в природопользовании. Раньше всех — в середине XX в. — это словосочетание использовали канадские специалисты по регулированию рыболовства. Так они назвали систему эксплуатации рыбных ресурсов, при которой эти ресурсы не истощаются, вылов соответствует возможностям простого воспроизводства популяции рыб. Но еще за 100 лет до канадских рыболовов ту же идею, но применительно к другим ресурсам и на другом языке выдвинули немецкие лесоводы: они имели в виду такую систему эксплуатации лесов, при которой лес сохраняется, вырубка не превосходит естественного прироста и лесосеки организованы таким образом, что лесная экосистема воспроизводится без потерь (если пользоваться современной терминологией). При такой системе — как в рыбном, так и в лесном хозяйстве — эксплуатация ресурса может продолжаться неограниченно долго, если не вмешиваются посторонние факторы, не имеющие отношения к природопользованию как таковому.
Прилагательное sustainable подчеркивает наряду с устойчивостью долговременность процесса, то, что он поддерживается таким образом, чтобы его важные свойства непрерывно воспроизводились. Из природопользования, где его применяли с явной ориентацией на локальные экосистемы, термин устойчивое развитие был перенесен в глобальную экологию. С 1980-х годов он начал входить в научный оборот, но широко распространяться стал после доклада «Наше общее будущее», подготовленного в 1987 г. Международной комиссией по окружающей среде и развитию (МКОСР), образованной ООН четырьмя годами ранее для изучения проблем взаимоотношений природы и человеческого общества, экологических последствий антропогенного воздействия на биосферу и путей нормализации этих воздействий. МКОСР была сформирована в связи с тем, что через 10 с небольшим лет после Всемирной конференции по окружающей среде, которая была проведена ООН в Стокгольме в 1972 г. стало ясно, что мир развивается совсем не так, как следовало бы в соответствии с решениями этой конференции. Перед Комиссией была поставлена задача: разобраться в ситуации, оценить тенденции и по возможности сформулировать конструктивные предложения.
Комиссия исходила из сформулированного (хотя и в несколько иных терминах) еще в Стокгольме базового положения: устойчивость в экологическом аспекте неотделима от устойчивости мирового развития в широком смысле. В докладе Комиссии предложено определение: «Устойчивое развитие — это такое развитие, которое удовлетворяет потребности настоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности». В состав МКОСР входили известные ученые, политики и общественные деятели. Возглавляла МКОСР норвежская политическая деятельница Гру Харлем Брундтланд, имевшая большой опыт работы в качестве министра окружающей среды Норвегии в 1974–1979 гг. (кроме того, Г. Х. Брундтланд в 1981, 1986–1989 и 1990–1996 гг. занимала пост премьер-министра Норвегии, а в 1998—2003 гг. — генерального директора Всемирной организации здравоохранения), поэтому МКОСР часто называют Комиссией Брундтланд. Во многих странах на открытых конференциях Комиссия обсуждала поставленные перед ней задачи. Доклад «Наше общее будущее» был переведен на все официальные языки ООН, а также на многие другие языки. Широкие круги мировой общественности — политики, журналисты, научные работники — получили новую пищу для размышлений и дискуссий: понятие устойчивое развитие и адресованный мировому сообществу призыв добиться перехода к нему. В течение первых лет бытования в общественном сознании понятия устойчивое развитие дискуссии имели преимущественно теоретический характер.
Но в 1992 г. в Рио-де-Жанейро состоялась Конференция по окружающей среде и развитию — крупнейший мировой форум последней четверти XX в., и в его решениях устойчивое развитие стало ключевым термином (собственно, создание МКОСР и поручение ей подготовить аналитический доклад были одной из мер по подготовке этой конференции). Основной документ Рио — «Повестка дня на XXI век» — выстроен так, что все проблемы нового века сконцентрированы вокруг устойчивости развития, причем не только экологические, ибо уже никого не надо было убеждать в том, что возникновение, обострение и способы решения экологических проблем нельзя рассматривать вне всеобъемлющего социально-экономического контекста, что именно в экономике и социуме следует искать как их причины, так и средства решения или хотя бы смягчения.
После Рио период спокойных академических дискуссий закончился: каждому политику надо было определить свое отношение к проблеме, оно стало существенным фактором во взаимодействии с электоратом. Люди науки, причастные к этой тематике, а также и многие очень далекие от нее уловили сильный сигнал социального заказа и занялись изучением проблемы.
Нередко оно принимало форму поиска в архивах математических моделей, по виду пригодных хотя бы для примерки к устойчивости; после переименования обозначений и перелицовки уравнений быстро получались результаты, вполне подходящие для докладов на международных симпозиумах. Конечно, и серьезных работ появилось немало, может быть, даже слишком много, так что это разнообразие подчас вызывало чувство растерянности у тех, кто хотел понять суть дела. Журналисты, не отходящие ни на шаг от политиков, принялись осваивать новую проблематику и активно интервьюировали чиновников и ученых, однако попытки изложить получаемые ответы доступным языком привели к тому, что «широкая общественность», первоначально заинтересовавшаяся идеей устойчивого развития, в значительной мере охладела к ней.
Постепенно для многих устойчивое развитие стало расхожим словом, которое слишком часто произносится без всякого представления о том, что оно означает или может означать. Однако в практике работы всех международных организаций, органов государственного управления многих стран, прежде всего входящих в Европейский союз, Китая, Японии, США, Канады, понятие устойчивое развитие стало одним из основополагающих, базовых не только в природоохранной деятельности, но и при разработке всех крупномасштабных экономических и социальных программ и проектов, особенно долгосрочного характера. Более того, сфера использования понятия устойчивое развитие постоянно расширяется — как географически, поскольку все боль- шее число стран начинают привлекать наработанные (прежде всего в ООН) методики оценки устойчивости для анализа экономического и социального развития, состояния окружающей среды и пр., так и по содержанию — оно постоянно расширяется, охватывая новые аспекты развития цивилизации (например, после теракта 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке в проблематике устойчивости важное место заняли вопросы предотвращения террористической деятельности и борьбы с терроризмом). Уже поэтому необходимо разобраться в содержании понятия устойчивое развитие и развиваемой на его основе концепции. Первоначальное определение понятия устойчивое развитие, приведенное в докладе МКОСР, вызвало волну критики и многочисленные желания его улучшить. Известны сотни публикаций, содержащих попытки модифицировать исходное или предложить новое определение. Однако ни одно из них за более чем четверть века усилий исследователей из разных национальных школ так и не стало общепринятым. Определение доклада МКОСР вызывает сомнения в первую очередь в связи с апелляцией к «собственным потребностям будущих поколений». Не ясно, о каких потребностях идет речь: следует ли принимать во внимание так называемые наведенные потребности, т.е. такие, которые не вытекают из природы человека и необходимости его всестороннего гармоничного развития, а навязываются ему с единственной целью — получить прибыль производителям, девелоперам и продавцам соответствующей продукции? (Отметим, что критериев четкого разделения потребностей на «истинные» и «наведенные» не существует.) Не ясно, каковы будут способы удовлетворения потребностей, даже если сами потребности признать известными (например, неизменными, такими же, какие имеют место сегодня, или «подправленными», хотя бы слегка подтянутыми до уровня не самых богатых, но не бедствующих стран — в тех странах, которые относятся к бедным). Что значит «ставить под угрозу способность будущих поколений»? До какого временного горизонта должны распространяться такие оценки? Убедительных попыток каких-либо уточнений не содержится не только в Докладе Комиссии Брундтланд, но и в огромном количестве последовавших затем международных документов. Нет их и в «Повестке дня на XXI век»3, где с большими или меньшими подробностями затронуты все мировые проблемы (окружающая среда, бедность, дифференциация стран по уровню жизни, дефицит ресурсов, равноправие женщин, воспитание и образование, распространение наркомании и т.д. — те, что широко обсуждались в конце 1980-х — начале 1990-х годов). То, что все эти проблемы поставлены в «Повестке дня на XXI век», подчеркнута их взаимосвязь и намечены отдельные шаги по их решению, — безусловно, позитивный момент документов конференции в Рио-де-Жанейро (1992 г.) и последовавших за ней саммитов («Рио+10» в Йоханнесбурге, 2002 г., «Рио+20» — вновь в Рио-де-Жанейро, 2012 г.), а также ряда других конференций меньшего масштаба. Однако эти проблемы не систематизированы, не выявлены в должной мере их взаимосвязи, не подчеркнуты их общие корни, не подведено общее методологическое основание, а потому и не найдены адекватные подходы к их решению. Подтекст «Повестки дня на XXI век» таков: если мы сумеем решить все поставленные глобальные проблемы, то это и будет устойчивое развитие; а если проблемы хотя бы отчасти останутся нерешенными, то развитие цивилизации останется неустойчивым, глобальный кризис будет обостряться. Отсутствие общепринятого определения понятия устойчивое развитие — причина продолжающихся дискуссий. Но разноголосица обусловлена не только тем, что предмет обсуждения недостаточно определен, поскольку ясно, что, какую бы дефиницию ни зафиксировать, многие все равно будут толковать предмет по-своему. Дело еще и в трактовке содержания понятия, его объема. Часто дискуссии об устойчивом развитии вырождаются в споры о словах. Критикуют русский перевод английского sustainable development (и в самом деле, устойчивое неполно отражает смысл sustainable). Но дело не в переводе, а в том, как мы договоримся понимать термин, т.е. опять-таки в определении. Переводы sustainable на некоторые другие языки тоже не слишком хороши: если буквально перетранслировать на русский французское de´veloppement durable, получается прочное развитие, ближе к основному значению слова долговременное, немецкое nachhaltige Entwicklung — стойкое, устойчивое развитие и т.п. За исключением испанского и итальянского языков, в которых имеется практически то же слово, что и английское sustainable (испанское sostenible, итальянское sostenibile, но это слово утеряно в ряде других романских языков, например французском и румынском), ни один перевод нельзя признать адекватным, ни один не указывает на такой смысловой оттенок, как непрерывно поддерживаемое, который, хотя тоже не вполне явно, присутствует в оригинале и на котором настаивают критики русского перевода. Русский вариант следует признать одним из самых удачных, хотя словосочетание непрерывно поддерживаемое долговременное развитие смысл понятия передает лучше, но его надо использовать для объяснения термина, а сам термин должен быть по возможности кратким. Некоторые критики утверждают, что слова устойчивое и развитие противоречат одно другому, что развитие в принципе не может быть устойчивым, «от чего-то надо отказаться: либо от развития, либо от устойчивости». Однако с философской точки зрения развитие — частный случай движения, когда возрастает сложность, уровень организации системы. С другой, тоже философской, точки зрения, движение — частный случай развития. Для наших целей не требуется разрешать этот философский спор: важно, что понятия развитие и движение по смыслу очень близки, а устойчивость движения — одно из важнейших понятий в математике, стало быть, и в устойчивости развития нет ничего предосудительного (по крайней мере, с точки зрения математики, а это, как известно, — самая строгая из наук). Движение, развитие обычно отождествляются с изменением, а устойчивость — с инвариантностью, т.е. сохранением какого-либо свойства, отношения, ограничения постоянным (инвариантным) при любых изменениях из конкретного, обязательно фиксированного класса возможных изменений — полный произвол не есть объект изучения науки. (Более строго: устойчивость означает, что некоторые высказывания о системе остаются истинными при всех ее изменениях, принадлежащих заданному множеству.) Все известные профессиональные рассуждения об устойчивом развитии, по сути, полностью соответствуют такому пониманию. Понятие устойчивое развитие рассматривается, прежде всего для цивилизации в целом, для человечества (как базовое), для всех же систем более низких уровней («подсистем» цивилизации) его понимание должно быть производным по отношению к базовому. Примем, что развитие цивилизации в сколько-нибудь обозримый период времени является устойчивым, если оно сохраняет некий инвариант, т.е. не меняет, не подвергает угрозе какое-либо свойство, объект, отношение, ограничение (имеются и другие подходящие к случаю слова). Конечно, речь должна идти не о чем-то малосущественном, а о самых главных аспектах существования системы, устойчивость развития которой нас интересует. И важнейшая проблема состоит именно в выявлении главного для данной системы — цивилизации, того, что при любых «поворотах» должно быть сохранено, а кроме того, надо описать множество рассматриваемых изменений. Главное для цивилизации — выживание; и не только для человечества, для цивилизации, но и для любой другой системы, заданной биологически, т.е. через жизнь, недаром использовано слово выживание, произведенное от того же корня. Что касается изменений, при которых выживание должно быть инвариантом, то это те изменения, которые вызываются действиями людей, или те внешние влияния, которые могут быть предотвращены, хотя бы ослаблены в результате их действий. Модные рассуждения на всевозможных talk-show о конце света по причине вселенских катаклизмов, на которые человек никак не может воздействовать, никакого отношения к науке и практической деятельности не имеют.