Инфинитив «любить»
Рагда Иванова, идя наперекор автору, остается сторонней, безучастной, прекрасно понимая, что все события касаются именно ее. В ней сочетаются две вещи, о которых она расскажет позже. Автор просит ее, наконец, раскрыться, но она отвечает стоически: «Нет, сначала ты». Молодую женщину снова вызвали в Или. Мисс Колднесс утром прислала письмо. В колледже закрывают почти половину кафедр, чтобы создать какую-то одну, очень важную.
Рагда собрала небольшой чемодан, чтобы снова уехать из родных мест в Англию, чтобы снова работать в туманной обители.
Чем дольше был путь Рагды, тем больше она думала. Думала о том, что, кажется, впервые не хочет уезжать. Когда Рагда уже села в самолет, мыслительная активность ее сильно активизировалась. Самолет летел над землей. Рагда любила наблюдать. Передаем слово ей.
— Как странно. Весь мир идет ровно, красиво, шепчет правильные молитвы, слова, составляет правильные списки дел. Только одна земля лежит, плачет. Слышен ее монолог, который, кажется, никогда не найдет слушателя. Она не составляет списки дел, потому что для вечности график не нужен. Почему же вопит она? Потому что понимает, что для вечности она оступается, точно дитя, которое уже порочное, но еще не умеет ходить и постоянно падает в грязь. Дитя лежит в грязи и изредка, завидев чистый свет, хочет встать. Встает, но понимает, что для такого света не подходит такое грязное и дурно пахнущее. Грязь заставляет кожу чесаться, покрываться отравленными волдырями, но грязь уже дает привычное тепло, сплачивает. Так и получается, что каждая секунда поделена на стыд и страдание от волдырей и на продолжение пребывания в теплой отравленной грязи. Помогает ли более здоровая земля? Нет, она сторонится ее, чтобы не заразиться. Но застрахована ли она сама?
Раньше винила эту субстанцию, винила свои пороки. Но теперь понимаю, что ей тоже тяжело. И виновата совсем не она во мне. Пишу на полях инфинитив «любить», потому что теперь точно знаю, что люблю ее. Любить — значит жалеть.
Что это для меня теперь после веков ненависти и желания закончить все? Что теперь это для меня после спасительных, но не с молоком впитанных пятикратных зовов, что это теперь? Это все те же одинокие женщины, которые решили найти пристанище, но нашли другое. Все это было в попытке. В попытке доказать себе, что нужна и востребована, в попытке найти тепло. На самом же деле мертворожденная идея не даст тепла, она даст такое же тепло, как и могильный камень, который будет охлаждать твою душу, «анальгировать» ее, давая комфорт в пахнущей субстанции.
Что это? Это запьяневшие от всего, чего только можно, люди, убийцы плоти другого, убийцы своей души, которые хотят пойти в храм, но не могут, потому что боятся, что поздно идти туда, и еще в большей агонии начинают предаваться болотистой субстанции, рождая новые и новые витки жизнедеятельности там, погружаясь в тесную трясину еще сильнее. Что это? Это злые сироты, которым не хватает любви. Что это? Это злые все, потому что даже две тысячи лет назад добавили в молоко любви плесень. Как можно не любить их? Как можно не любить преступников и не желать их сожаления, когда однажды сам совершил преступление и получил надежду на прощение? Как после пролонгировать ненависть во имя справедливости, а значит, двуликую трясину? Рагда, ты любишь гадость! Рагда, уезжай к нам навсегда! Нет. Я останусь здесь. Только приеду написать и сказать, а потом снова вернусь сюда. Я могу говорить все, что хочу, потому что я — Рагда, я могу быть везде и любить всех, потому что я — Адамовна, я имею способность любить иррациональность, быть преступником и надеяться на всеобщее очищение, потому что я — Иванова.
Мисс Колднесс сказала, чтобы по дороге в Или я писала все, о чем я думаю. Потому что в нашей жизни очень важен путь. И на пути этом нам обязательно встретится любовь, которую мы растопчем. Я беру тетрадь и пишу. Ничего не зачеркиваю, потому что важна каждая мысль.
Мы всегда думаем, что именно сейчас настали плохие времена. Безусловно, вкус у них апокалипсический. Но если возвратить сознания не на пятьдесят лет, а на пятьдесят веков, то можно понять, что человечество было одинаковым всегда. Другое дело, что нам посчастливилось родиться в ближайшие две тысячи лет.
Прямо о некоторых вещах говорить не люблю, потому что верна своей цис-женской манере говорить загадками. А еще манере символиста.
Когда-то животные не ели мяса, а люди не были порочны. Хищник мог лежать на плече у человека, и ему не было страшно. Так бывает и с человеком на первых порах жизни. Почти с каждым. Однако пройдет еще немного времени и самым прекрасным и романтичным периодом в жизни каждого человека будет момент, когда его родители еще даже не познакомятся. В идеальном понимании детство — Эдем. Нет причин сомневаться в том, что все так просто: главные ценности действительно ценны.
Яблоко когнитивного диссонанса и проблема теодицеи приходят позже, когда обладатели мягких душевных тканей с отсутствием уверенности в авторитете выйдут в мир…
I
Бытует мнение, что плесень — это хлеб дьявола.
Любовь можно делить на множество категорий, направлений, подтекстов. Но в первозданном понимании данного явления предложим разделить любовь всего на две простых категории: здоровую любовь и больную любовь.
Со здоровой любовью мы встречаемся не так часто. Она бывает примерно в возрасте, когда тигры едят траву. Здоровье любви зависит от того, насколько прочно в нас въелись корни зла, которые заставят любовь млечного вкуса приобрести привкус плесени, начать менять цвет, зеленеть и, наконец, перестать содержать в себе млечный компонент. Мы любим безусловно тех, кто близок по роду, забывая о том, что все вскормлены одним молоком.
Для того, чтобы теперь говорить о любви, нужно прибегнуть к градации. К градации, которая станет спуском не для античных философов, а для самых простых многострадальных людей серокоробочной действительности.
Я сейчас люблю тебя, абстрактный человек. Поэтому буду обращаться к тебе во втором лице и единственном числе. Я люблю тебя. Я говорю это вяло, потому что источники мои иссякли, но их удалось сохранить потом. Я поделюсь этим позже. Люблю тебя, слушатель кафедры в Или, за то, что ты есть. Люблю, правда, остатками того, чем могу любить, потому что половину не уберегла, четверть уничтожила, над восьмой частью надругалась, а остаток пребывал в заражении. Люблю не всегда, потому что точно набираюсь с силами, чтобы снова любить. Люблю так, как будто любовь моя приобрела инвалидность. Люблю с отчаянием и страхом не успеть сказать «люблю» уже с чистым подтекстом прощения и раскаяния, люблю с отчаянием не успеть сказать тебе, что нужно учиться любить и лечить свою любовь.
Не уберегла, потому что рано попал корень зла и я подвергла сомнениям вечность. Открыла дверь тому, чему нельзя было открывать, съела плоды, которые нельзя было есть. Допустила, что месть имеет оправдание, допустила, что обида — повод. Уничтожила специально, ведь и тебе, разрушенный, кажется поначалу логичным, что если ты любишь кого-то, а тебя не любят, то и необходимости в этом теперь нет? Сколько раз ты считал, что это делает тебя слабым? Сколько раз ты считала, что это делает тебя негордой? Как страшно читать утешения о Дисмасе, но понимать, что заключила в себе не только его, но… Страшно ехать в Или, чтобы давать эту речь, потому что страшно, что между желанием предотвратить ужасы ты можешь подать идею для новых экспериментов, сплетен, а по меньшей мере, стать насмешкой для шляп вместо того, чтобы защитить мыслью о том, как не разоружиться. Хорошо. Мисс Колднесс сделает свою работу.
Вспомни, когда впервые в млечную любовь попал вредный микроб телесности, эксперимента, собственничества, родив маниакальную, больную, разрушительную любовь. Вспомни, как этим словом оправдывались самые ненавистные человеческому первозданному естеству вещи. Вспомни, как это понятие смешивалось с честолюбием, желанием выслуги, фанатичностью, неспособностью смириться и терпеть, романтической дымкой необходимости растратить вроде бы присущую тебе нежность.
II
Я знаю, что вновь прибывшие подопечные мисс Колднесс будут слушать мою речь как что-то более-менее удачно сложенное, неплохо исследованное, а после найдут лазейку даже в самом плотном тумане и пойдут на рынок, чтобы купить смеси с афродизиаками, различные чернокнижные изделия, и обязательно обсудят это со шляпами. Мисс Колднесс знает, что многие из них безобидны, но она также знает, в ком сидит плесень.
Как правильно начать свое выступление? Быть может, отправить холодные, но внушительные приветствия, к которым привык город, и, оправдывая свою фамилию, начать ярко, эпатажно? Что, Рагда, накрасить губы алым цветом и сделать сложные кудри? Тогда, возможно, речи о больной любви поверят. Но это уже не любовь, потому что я иду торговать. А мисс Колднесс звала меня лишь за искренностью.
Что такое искренность? Чем кажется эта искренняя любовь? Неровным глиняным сосудом. Я и сама похожу на сосуд. Сосуд, в котором пустота. Сосуд, который был леплен разными мастерами, сосуд, который падал из рук, сосуд, который не поддавался правильной температуре. Сосуд, который разбил себя. Поэтому сосуд за шпаклевкой еще может показать свои трещины.
Я приехала. Все выглядит достаточно родным, но я больше не скучаю. Все воспитанницы знали о моем существовании, поэтому на следующий день должны были собрать большой зал для моей речи. Мисс Колднесс хотела объявить всем что-то такое, что должно было шокировать всех.
Мне дали комнату, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок. Мисс Колднесс не нравилось, что я не использую ничего из их будуара. Боялась, наверное, за качество восприятия девушками моего доклада.
Не спится. Нельзя о таких вещах говорить структурированно. Понимаю, что совершенно не готова. В ту же минуту разливаю чернила на всю толстую тетрадь. Намеренно. Я не буду это говорить!
Мою истерику услышала мисс Колднесс. Она забежала ко мне в комнату. Увидела, что я все испортила. Посмотрела на меня со страхом:
— Зачем?
— Мисс Колднесс, я не буду ничего им говорить. Потому что я заново учусь любить. Я не могу их научить.
Я села и заплакала. Мисс Колднесс впервые ушла. Я поняла, почему она меня не заставила переписать все заново. Нельзя заставить по щелчку пальца отмирать и оживать какую-либо клетку организма.
В тот день я вернулась в родные места. Они мытарили меня когда-то, возможно, но я мытарила их непростительно долго, непростительно несправедливо. На вокзале я купила чай, но он очень быстро стал соленый и холодный.
Я решила пойти к месту, где училась любить. Какой ценой я теперь все это сделаю, если не могу и дать малого? Сохранится ли важность лепты в этом случае? Воск и слезы. И твержу почти об одном. Люблю? Я вижу живые цветы и череп. Я не слышу голоса, но слышу что-то заботливое, уговаривая себя в том, что не имею права это услышать.
Я иду в еще одно место, где заново учусь любить. Я вижу искусственные цветы, потому что не успела. Вместо конфет я кладу ожившие части души. Я не смогла. А может, смогла. Вам, наверное, открывают что-то.
Я иду в третье место, где учусь любить. Я люблю, но уничтожила способность показывать это. В таких местах понимаешь, что такое безысходность, надежда, тепло и радость. Как это сходится? Так. В таких местах понимаешь, что такое терпение и прощение. Здесь страшно не успеть научиться любить. Здесь понимаешь, что единственная надежда — чудо и снисхождение.
Я выхожу за стены. И это самое мое большое место, в котором я учусь любить. Самое необъятное. В этом месте собраны живые и искусственные цветы, отчаяние и надежда, боль, слезы, преступление и прощение. Это место вряд ли кто-то сможет понять, кто не впитал его и кто пока еще не научился его любить, потому что это место можно научиться любить только настоящей любовью, которая на все закроет глаза, которая не ищет своего, которая не перестает, которая попытается оправдать.
Я делаю первые шаги в том, чтобы научиться любить.
Туманный штаб
I
Заселение
Холодок туманного раннего утра вынуждал нас начать этот день непозволительно рано. Обычно при холодной температуре я склонна засыпать. Но не в этот день. Сегодня я, и еще около сотни девушек должны распределиться по комнатам скромного общежития в городе Или. Каждая сонно-лениво, но по-замерзшему бодро собирала вещи, которые были необходимы во время поездки.
Накрыв себя теплыми шалями и шерстяными платками, мы отправились на регистрацию (если можно так назвать процесс, представляющий собой сверку списков имен в тетради с наличием прибывших). Строгая дама пожилого возраста, с острыми, строгими чертами лица, тонкими губами и туго собранными в пучок волосами серебристо-шоколадного цвета неторопливо отмечала тех, кто прибыл и готов был пройти в свою комнату.
«Рагда…», — спокойно, но вместе с тем вопросительно произнесла строгая дама, подняв глаза на меня.
Я кивнула. Строгая дама поставила галочку напротив моего имени, выдала ключ, на незамысловатом брелоке которого был указан номер моей комнаты. Сорок третья…
Первый этаж, прямо по коридору, в самом конце, с левой стороны, напротив сорок четвертой комнаты. Я устало улыбнулась, вспомнив левонечетную систему нумерации зданий в родной стране.Последующие три часа не помню, так как, зайдя в комнату и проведя все рутинные процедуры после долгой дороги, я в беспамятстве уснула.
Около девяти часов в дверь постучалась девушка, которая принесла сложенную и хорошо отглаженную форму. По деловому платью, но весьма скромному по цветовой гамме и крою, я поняла, что девушка эта работает здесь пепиньеркой, или что-то вроде этого. Точнее сказать, не работает, а занимает должность. Слово «работа» для этого места не совсем подходит, так как любой труд здесь (начиная от работ на небольшом земельном участке и заканчивая интеллектуальной деятельностью, будь то преподавание, обучение или помощь товарищу) является не столько обязанностью, сколько потребностью не менее ощутимой, чем, например, сон.
Форма у всех студенток одинаковая: черное платье до середины икры, с длинным рукавом и горловиной. Из-под горловины, рукавов и подола выглядывали края нижней удлиненной блузки. Это были, пожалуй, единственные требования к форме. Чулки, обувь, украшения и подобные детали мы могли носить по собственному желанию.
Нас позвали в небольшой зал. Своеобразная столовая, отличавшаяся скромным интерьером. Было видно, что здесь предпочитали не обдумывать часами, каким цветом покрасить стены, какие шторы выбрать, какие аксессуары для комнат поместить на полки. Стены были пастельно-серого цвета, недлинные белые хлопковые шторы выполняли свою функцию целый день, ночью же их сменяли толстые деревянные ставни. Комнату украшали растения, посаженные в подвесные горшки.
В том же расслабленном стиле были выдержаны и столовые приборы: единого сервиза не наблюдалось, чашки, стаканы, тарелки были разные по размеру, цвету и даже материалу. Вдоль стола находилось несколько чайников с заваркой зеленого чая. Точно так же стояли и чайники с кипятком. Из еды на столе присутствовала только растительная пища (пепиньерка позже объяснила, что это было сделано из соображений не нагружать организм после длительного переезда и смены нескольких климатов, так как девушки на обучении были из разных климатических поясов). Стол наш состоял из вареного картофеля, тертого дайкона, тушеной свекольной ботвы, скромного количества хлеба с медом.
Как только мы сели за стол, в зал вошла строгая дама. Впоследствии мы узнали, что при обращении нам следует называть ее мисс Колднесс. Мисс Колднесс была для нас вроде куратора или старшего товарища. Сообщив нам, что оставшееся время после полдника и до самого вечера мы можем провести как угодно, мисс Колднесс покинула нас.
Пепиньерка сидела за столом вместе с нами. Маленькими осторожными глотками она пила зеленый чай и давала нам указания по поводу того, как будет проходить наше обучение, какое расписание нам составили, где находится библиотека, беседка, небольшой сад, как ориентироваться в городе, какие места в городе нам стоит посетить.
Так закончился день в приучебном общежитии.
II
Испытание латынью
Наш колледж находится в обособленном месте маленького городка. Нежные цветы, впервые распускавшиеся, или снова возрождавшиеся из компоста, надежно защищены туманом. Если кто-либо, без приглашения, без договора об обучении решит найти нас, то наткнется на густой туман, через который вряд ли что сможет рассмотреть.
Одна из первых недель моего обучения. Каждая студентка изучает по семь дисциплин, которые она должна выбрать по своему желанию из семнадцати. В список семнадцати дисциплин входят: естествознание, аграрное дело, астрономия, теология, мировая литература, право, история, уроки кройки и шитья, музыка, военная политика, математика, физика, черчение, риторика, эстетика, языкознание, народная медицина.
В вечернее время для нас была открыта большая библиотека с просторными читальными залами. После занятий мы могли свободно передвигаться по городу: рассматривать разные интересные мелочи на рынке, посещать собор, сидеть у Грейт-Уз и наслаждаться природой.
На прошлой неделе в колледж привезли девушку. Вид являл собой скульптурное спокойствие. Длинные кремовые волосы, с легким золотым отливом на кудрях, никогда не могли стать растрепанными на ветру. Это наблюдение показалось мне любопытным, так как в здешних местах сильные ветры, от которых после прогулки падают любые прически, даже укрепленные самым прочным лаком.
Девушка эта оказалась италийкой. Поскольку в колледж она прибыла позже начала учебного года, да еще и в одиночестве, преподаватели должны были экзаменовать ее. Дисциплину при вступительном испытании ей позволили выбрать самостоятельно. Будучи италийкой, она была оплотом живости давно замертвевшего языка. Испытуемая выбрала языкознание, в рамках которого проходила экзамен по латыни.
За неимением свободных аудиторий мисс Колднесс (которая отвечала за прибывающих в колледж девушек) давала экзамен в читальном зале. Так мне представился случай быть невольным свидетелем данной процедуры (я сидела за длинным стеллажом, отделявшим один читальный зал от другого).
Было видно, что италийка жаждет попасть в колледж, потому лицо ее помимо спокойной серьезности выражало сильнейшую сосредоточенность.
«— Мисс, вам будет задан небольшой диктант. Основной темой диктанта является человеческое сердце, мятежное и грустное. Пожалуйста, пишите неторопливо. Должно быть, ваша родная латынь поможет вам раскрыть себя наилучшим образом», — объяснила мисс Колднесс италийке.
Мисс Колднесс прекрасно знала латынь, потому экзамен проходил четко, без отступлений и ремарок. Она что-то диктовала италийке (что конкретно, я не слышала, так как была погружена в подготовку домашнего задания по астрономии, и передо мной лежали сразу несколько пособий: работы Галилея, да Винчи, мои толстые тетради с выписками из Писаний про космическое устройство, толстая книга, рассказывающая о теории большого взрыва).
Медленное и вкрадчивое диктование мисс Колднесс продолжалось минут двадцать. Она замолчала. Я поняла, что диктант закончен, и италийка, проверив работу на предмет ошибок, отдала работу мисс Колднесс.
Я оторвалась от своих книг, чтобы послушать, что скажет мисс Колднесс. За все пребывание в колледже я так и не успела ничего о ней узнать, кроме того, что в юности она училась здесь, а затем — осталась в качестве куратора. Девушки рассказывали, что живет мисс Колднесс неподалеку от колледжа, поэтому она всегда пунктуальна, чего требует и от нас.
— Мисс, вы хорошо справились с диктантом, однако, у вас все время повторяется одна странная ошибка. Вместо «calidum cor», «lapideum cor» вы употребляете «carditis» и «bradycar». Право, не понимаю, что это за странные формы словосочетаний «горячее сердце» и «каменное сердце». Потрудитесь объяснить, леди, на диалекте каких италийских земель вы говорите?
— Мисс Колднесс, я не понимаю, что я сделала неправильно. Разве «горячее сердце» то не есть сердце с заболеваниями воспалительного характера, а «каменное сердце» — состояние мышцы, при котором ее биение достигает минимума, что является поводом показать себя врачу. Мисс Колднесс, я замечательно владею родной латинской речью, а также знаю, что в ней есть и греческие заимствования. Правда, мои италийские предки были гораздо более проворными и прогрессивными, чем эллины, потому я не переживаю, что наш язык имеет некоторые грецизмы.
— Леди, вы, право, не понимаете. Речь идет не об истории прекрасной латыни, а о том, что вы, будучи целеустремленной и грамотной, не понимаете, что называется «горячим сердцем», а что «каменным сердцем». Это точно шутка. Изматывающая, неумная шутка. Сидите здесь. Я должна отлучиться ненадолго. Скоро я объявлю вам результат.
Я была озадачена. Было понятно, что мисс Колднесс удивлена, даже испугана, но не показывала виду. Италийка не понимала, что хотят от нее эти сонные, чопорные английские стены, и медленно поддавалась легкому сну.
Стук каблуков мисс Колднесс заставил меня волноваться так, будто экзамен сдаю я, а не италийка.
Наконец, тишину прервал голос мисс Колднесс:
— Мисс Винсентия, мы не можем принять вас в наш колледж.
— Почему? Я прекрасно справилась с заданием, я могу изучать не только семь наук, но и все семнадцать! Этот колледж — последняя надежда принести разумное на угасающие италийские земли. Дайте мне еще какой-либо урок, я уверена, я справлюсь.
— Так и быть, мисс. Урок вам будет дан.
— Задания по каким дисциплинам я должна выполнить?
— Не нужно заданий. Вы отправитесь обратно. По дороге домой вам будет предоставлена возможность жить некоторое время в крупных городах Нового Света. Наш колледж предоставит вам достаточное количество денег, чтобы позволить себе все самое шикарное из еды, одежды и развлечений. Быть может, до встречи, Винсентия.
— Ноги моей здесь не будет, сумасшедшие англы.
Мисс Колднесс улыбнулась и, не говоря ни слова, ушла.
Через минуту пришла пепиньерка, чтобы проводить Винсентию в автобус.
День этот заставил меня вместо грядущего сна лежать в раздумьях.
III
Сестринство и братство
Сегодня у меня было только две дисциплины — военная политика и народная медицина. Я задумалась о том, как рядом будут стоять эти предметы там, вне Или.
День учебный закончился очень рано. Я выпила зеленый чай и вышла в сад. В беседке уже сидели некоторые студентки, почти со всеми я так или иначе была знакома. Мне помахали рукой и позвали разделить с ними какой-то увлекательный разговор. Сильная близорукость не дала мне сразу разглядеть странные шляпки серо-коричневого цвета, которые выглядывали из-за беседки. В моем воображении эти шляпки что-то вроде поганок, которые спокойно слушали нас.
Я была почти права. Эти шляпы принадлежали тройке денди, или, как их сейчас называют…
Я села на скамью, налила себе травяной чай и стала слушать, какие же новости принесли с собой поганки из мрачных мест.
— Как зовут тебя? — спросила меня шляпа, которая держалась очень уверенно.
Позже мне объяснили, что эта шляпа является негласным лидером какого-то небольшого собрания. Мне стало удивительно, как эти люди узнали о нашем колледже. С вопросом я и не стала медлить.
— Рагда. Как вы узнали об этом месте?
— Мы давно здесь ходим. Городок наш скучный. Сначала нас послали сюда учиться джентльменскому делу, но уже через пару месяцев мы решили уйти из учебного заведения.
— Это очень увлекательно, но как вы узнали, что за туманами существует колледж, и как вас туда пропустили?
— Мы живем неподалеку, в лесу сделали себе уютную хижину, добрые девушки охотно отдают нам скромную домашнюю утварь, а иногда балуют вкусными обедами. Сами же мы не стали дожидаться, пока начнется курс толкования литературы и метафизики, и украли с ребятами несколько занимательных книг, чтобы делать свои переводы и свои смыслы. Мы часто гуляли здесь, этот туман показался нам странным. Заходить туда у нас не получалось, поэтому я оставил в тумане небольшое зеркальце и теплую кофту. Догадка моя подтвердилась: в густом тумане, где вообще ничего не должно было быть построено, был кто-то, кто взял мои подарки. И этот кто-то, очевидно, женщина. Каждый день мы приносили сюда глупые безделушки, пока ваши прелестные студентки не показали нам беседку.
— Что вы делаете в беседке так часто, вам некомфортно в своих вольнодумских ямах? — поинтересовалась я.
— Ну что вы, в наших, как вы выразились, «ямах» гораздо веселее, чем здесь. Во всяком случае, у нас нет такой скучной формы, которую я бы в нескольких местах укоротил, чтобы было легче дышать. А, кроме того, эти красавицы очень любят умные вещи, поэтому наши с ребятами толкования мировых ценных книг, записанные в тетрадках, некоторым из них очень любопытны: вот, Афелья взяла несколько моих тетрадок, чтобы почитать их после занятий.
Разговоры этого сепаратиста меня не волновали так, как волновало меня то, что Афелья, девушка легкая, с детской припухлостью, румяными щеками и легкими молочно-шоколадного цвета густыми кудрями, взяла у него это труды, которые он писал либо с целью опять же сепаратизма, либо от того, что съел в лесу что-то неопознанное и решил записать его.
Мне, и всем остальным девушкам не хотелось, чтобы общество шляп находилось здесь. Однако, Афелья попросила нас помочь ей скрыться на несколько часов от мисс Колднесс, чтобы осмотреть со шляпами красоты болотистой местности.
— Может затянуть и погубить, ты будешь держаться, Афелья.
— Почему ты такая грустная и задумчивая, Рагда? Посмотри, погода почти безветренная, я даже чувствую, что подгнивающая трава дает сладковатый запах. Ты не чувствуешь? Странно, и впрямь, воздух сладкий!
Афелья была самой молодой из нас, хотя биологически она была гораздо старше. Возраст наш измерялся тем, сколько уже течет вода из разбитого камня каждой. Девушки пили настои мяты и зеленого чая, играли в шахматы, в то время как я приняла для себя решение начать с мисс Колднесс очень неприятный разговор.
Мисс Колднесс была в колледже. Она сидела в библиотеке и отбирала нужное количество книг, которое требовалось рапределить по учебным аудиториям.
— Мисс Колднесс…, — неуверенно, но без страха дала понять о своем присутствии.
— У вас, кажется, закончились занятия. Вы мешаете мне подготавливаться к вечерним занятиям.
— Мисс, Афелья — мой товарищ, ушла на прогулку с беглыми шляпами.
Мисс Колднесс ничего мне не сказала, только с еще более сосредоточенным лицом громко и решительно куда-то направилась. Позже я пошла к себе в домик, чтобы взять на прогулку трех молодых, еще не крупных, но уже не щенячьего возраста, английских мастифов.
Я предпочла не вмешиваться в дела и решения, которые принимала мисс Колднесс.
Мисс Колднесс была не главой, но хранителем нашего колледжа, а сепаратисты эти хуже военного врага, так как они работают не на опережение и захват армии, не на знание диспозиции противника. Эти сепаратисты отлично знают все слабые места армии, и, победив в бою Афелью, им захочется разрушать более искусные фронты, где вместо пистолета с холостым патроном, да в неопытных руках, будет картечь, гранаты и, наконец, атом.
Каждая студентка выбирает по семь дисциплин и выделяет для себя главную из этих семи. За кафедрой этой дисциплины она и будет закреплена. Я, Рагда Адамовна Иванова, закреплена за кафедрой военной политики. Афелья была закреплена за кафедрой кройки и шитья, что придавало ей еще большее обаяние. Несмотря на наши различия, мы были приятельницами, мы доверяли друг другу. Она просила меня рассказать о России, а я, в свою очередь, просила рассказать ее о Греции.
Военная политика и алгебра сердца заключают, что забрать в плен физически — не самое страшное. Страшнее в плену произвести раскол в его нравах. На первый взгляд, шляпы уже научились этому. Я была уверена, что мисс Колднесс заставит их забыть путь, ведущий в наш туман.
Каким-то образом, студентки узнали, что я все рассказала мисс Колднесс. Отреагировали они негативно, дав мне понять, что поступок мой сродни предательству. Из уважения к сестринству необходимо объясняться. Так нам говорила мисс Колднесс. Я решила взять слово.
— Разве Афелья не товарищ нам? Разве мы не должны быть едины во имя общей цели? Разве для своей сестры мы не должны желать лучшего? Посему, я уверена в своей правоте. Мы попали в этот колледж не для того лишь только, чтобы выкроить себе праздничную юбку, уметь поддержать разговор в обществе солдатиков и приложить растительную смесь к ране. Шляпы сначала уничтожат в ней стремление быть едиными, потому что женщины трудно обучаются единству, а если и приходят к этому, то почему-то непременно начинают подражать мужчинам. Затем шляпы разрушат то, что мы так долго строили здесь, побеждая ее страдания и кризис жизни, принесенный цивилизацией. Афелья вернется, когда им станет скучно, но чем она вернется? Сначала ее будет тошнить, потому что ее убеждения и смыслы, которые даны человечеству с начала его существования, перемешаются с рвотными идеями. Их шляпы сами по себе похожи на грибок, который будет заражать человека. Спасется ли Афелья потом? Будет ли у нее шанс еще раз вылечиться? Хватит ли у нее сил, чтобы вновь стать строителем, после того, как она оказалась среди сепаратистов душ?
Последнюю фразу я закончила с особым риторическим вопросом и с особым спокойствием. Дожидаться ответов я не планировала, так как сама, как человек и женщина, я слаба, и сейчас любые мнения станут кашей для лукавого.
Я отправилась в комнату.
IV
Бдения
Открыв глаза и посмотрев на часы, я поняла, что только полночь. Спать я уже не могла. Решила пойти в библиотеку. Форму надевать не хотелось: только вчера постирала и выгладила. В сорочке могла заметить припозднившаяся мисс Колднесс и жестоко наказать, поэтому я решила пойти в длинной повседневной рубашке, которую каждый день мы носим. Чтобы не продрогнуть от английского ветра, я взяла с собой шаль.
Я всегда хожу в библиотеку, когда мне беспокойно. Если есть возможность сходить в собор и утешиться англиканскими службами, то это гораздо более радостно для меня, чем утонуть среди книг. Но, одно неотделимо от другого, особенно в нашем колледже.
Сегодня в библиотеке я могла не только читать на пользу себе, но и науке. Через несколько дней я должна в качестве итога усвоения одной из частей изучения военной политики подготовить речь.
Я выстроила четкий план на эту ночь. Первые два часа я уделяю себе. Меня волнует учение о человеке, я читаю аль-Джаузию и других уважаемых ученых. Все время делаю пометы, сравниваю с собой, с другими, с природой, которая нас окружает и является для нас одним живым знамением. Данные изыскания тоже будут иметь место в моей речи, я решила это точно. Говорить на кафедре военной политики о том, что война — это плохо и это большое зло, слишком просто, хотя это так. Нас предупреждали, что в утопию погрузиться у нас не получится, наша задача — научиться противостоять антиутопии.
Сейчас я ничему не могу противостоять. Глобальные противостояния для воинов, наш колледж совмещает в себе больницу для страждущих и товарищеские общества, которые если и осуществляют информационно-научную борьбу, то только посредством того допустимого уровня, который Создатель отметил для женщины.
Для того, чтобы сложить свое видение войны, а точнее, психологии человека в военных условиях, готовности к ней отдельного человека и отдельных групп, мне нужно идти от причин войны, которые и позволяют разделять войны на завоевательные, идеологические, религиозные, войны вынужденные, освободительные. Что способствует победе? Острые секиры, пули, которые пробивают даже железные жилеты и заставляют умирать мучительно, с ощущением, будто огонь присыпали перцем. Нужно ли мне для своего выступления снова повторять ежедневные лекции про Макарова, Стечкина, Калашникова? Стоит ли мне сравнивать древние виды оружия? Что благороднее: огнестрельное или холодное? Нет, все это вопросы второстепенные. А первостепенны они только для клоунов.
Любопытным сегодня для меня является то, почему для одного поколения или населения определенного куска карты война — безусловная трагедия, но после нее они не становятся пьяницами, маргиналами, маньяками. И даже те, кто потерял руки и ноги, постепенно находят силы, веру, поддержку, чтобы доказать, что телу нельзя верить.
Я открыла большую бумажную карту мира и подготовила чернила разных цветов. Черным пластилином я отметила постоянные горячие точки за последние сто лет, коричневым — точки, которые изредка пытаются воплотить свою нерастраченную энергию в войны, не имея при этом не только качественного оружия, но и своих полезных ископаемых. Красным цветом я закрасила воинственные государства, зеленым — пацифистские, белым — государства, вынужденные воевать. Далее я составила список войн за последний век и причины войн, отметила конфликты, которые могли быть в перспективе. Простым карандашом я заштриховала государства, жизнь которых наполнена смыслом. Далее я сравнила эти государства с незаштрихованными на предмет ментальных заболеваний. Картина сложилась. Я не стала писать свое выступление. Во-первых, я устала, во-вторых, я люблю говорить по заготовленным подсказкам, что делает мою речь четкой, но живой. Я сложила карту и положила в сумку. Уснула за столом в читальном зале.
V
Возрождение
Для того, чтобы сдать главный экзамен, заключающийся в речи на кафедре моей главной дисциплины, нужно было не только хорошо подготовиться по материалу, но и освежить внешний вид. Разумеется, форму менять нельзя. Именно в этом запрещении мы и могли показать всю искусность нашей изобретательности.
Я не любитель что-либо менять, но из-за правил я решила пойти на рынок.
Все, что там продавалось, мне либо не подходило для случая, либо просто не нравилось. Шляпы, шейные платки, зонтики, галстуки-бабочки — все это было неподходящим. Устав от рынка, я направлялась в общежитие, надеясь обменяться с какой-нибудь студенткой либо воротником, либо серьгами, либо какими-нибудь другими абсолютно ненужными вещами для выступления по военной политике. Только потом я поняла, насколько я была не права, думая, что студентке не нужно носить вольнодумных и праздных украшений. Став более опытной, я поняла, что такими правилами в нас воспитывали гармонию и держали нас в рамках природной роли.
Как всегда, в колледж я возвращалась не сразу, так как привыкла быть ближе к земле. И поэтому, если была возможность на длительную прогулку, я пользовалась ею. Восток Англии предлагал сдержанную, но весьма похожую на родную мне, флору и фауну. Увидев поляну с сине-фиолетовыми колокольчиками, я решила вопрос об особой детали туалета, которая нужна была для сдачи экзамена.
До речи на кафедре оставалось около тридцати минут. По дороге я встретила несколько свободных торговцев, которые продавали абсолютно разные вещи, в числе которых я увидела недорогие голубые чулки, в достаточно строгом оттенке. Я решила купить их, тем более, что продавщица отдала мне их практически бесплатно, так как, по-видимому, их никто не покупал. Голубой цвет подходил под колокольчики, потому я проворно сменила черные чулки на голубые, растрепанную от ветров косу превратила в такой-же небрежный пучок, который украсила колокольчиками. Хорошо, что это было неярко и почти незаметно, но это показывало мое уважение к правилам.
На кафедре помимо преподавателей, было еще девушек двадцать. Кто-то тоже готовил речь по военной политике, а кто-то, в свободный час пришел послушать процесс, так как тоже изучал этот предмет, но не выбирал его главным.
Моя речь длилась примерно час. В целом, все вышло успешно. Девушки одобрительно улыбались, добавляя к улыбкам скро<