Собеседники:
Дмитрий Гасак
Олег Щербачев
Дмитрий Борунов
Алексей Наумов
Александр Верещагин
Дмитрий Кузнецов
Томас Янчаускас
Священник Георгий Кочетков
На какие качества русского человека можно сегодня опереться?
Дмитрий Гасак: Мы продолжаем наши размышления о судьбе русского культурного и духовного наследия. Тема огромная, у нас есть два часа, чтобы об этом поговорить. Первый вопрос для обсуждения я бы предложил сформулировать так: на какие национальные качества русского человека и, может быть, русского общества можно опереться сегодня, чтобы преодолеть кризис русской идентичности? Второй вопрос имеет смысл посвятить проблеме актуальности разговора о возрождении русского народа и русской нации. В какой мере сегодня этот вопрос можно всерьез обсуждать и каковы могут быть перспективы?
Вспомнить о кооперации
Дмитрий Борунов: Мне кажется, что разговор о менталитете и типично русских качествах — не самое благодарное дело. Несмотря на то, что менталитет — очень широко употребимое слово, вряд ли он существует на самом деле. А что существует, так это довольно чётко измеримые характеристики состояния общества в данный момент. И в истории мы видели уже много раз, когда общество, состоящее более-менее из одного этноса или даже бывшее единой политической нацией, могло и изменяться до неузнаваемости, и раскалываться. Поэтому основной вопрос для меня звучит так: «Какова надежда, что мы сможем сформировать сильную политическую нацию?» Один из самых важных показателей здесь, как мне видится, — это уровень доверия между людьми, от которого сильно зависит то, как вообще действуют граждане в обществе, в том числе политически. Последние лет десять (я, несмотря на свой очень юный возраст, отслеживал эту дискуссию) социологи, пусть и робко, но всё-таки отмечали, что уровень доверия в России растет. Это было, наверное, главным полюсом моего оптимизма. К сожалению, в последние месяцы можно наблюдать, что положительная динамика сходит на нет под воздействием фактора, хорошо известного нашей стране – страха. Это заставляет всех людей, выступающих за создание русской политической нации, очень сильно огорчаться, если не сказать страдать. Что можно делать в этой ситуации? Когда люди напуганы, им нужна поддержка. Значит, нужно создавать такие структуры, которые эту поддержку могут дать. Ничего более подходящего для такой цели, чем независимые и самоуправляющиеся сообщества, я не знаю. Значит, нужно выстраивать горизонтальные связи, создавать некоторый пример, не побоюсь этого слова, образа будущего, к которому захочется присоединиться уже сейчас. Если русские люди вспомнят о кооперации, это может стать драйвером перемен. И не могу не отметить, что сидя здесь, я вижу представителей большого количества разных объединений, которые укрепляют мою веру в то, что кооперация не просто не умирает, но даже развивается – вопреки всему.
Алексей Наумов: Мне очень близко то, о чём Дмитрий говорит. Действительно, самоорганизация важна. Я в своё время с удивлением узнал, что в начале ХХ века Россия была одним из мировых лидеров по количеству низовых сообществ и кооперативов. Это поразительно, конечно! С другой стороны, я бы не стал уходить от разговора о качествах. Когда Бердяев писал о коммюнотарности русских, он писал именно об этом – даре общительности, способности что-то делать вместе. Конечно, этот дар во многом не был реализован, а в советское время так и вовсе выкорчёвывался: живые отношения и связи запрещались в первую очередь! Но возрастать нужно именно здесь; это, если хотите, очень важное указание, где искать себя.
Отношение к святыне
Точно так же не случайно убеждение, что для русских важен некий духовный план бытия. Всё можно понять превратно, а можно рассмотреть так, как это делал, например, Николай Лосский, отмечая, что для русских характерно особое отношение к святыне: когда ты живёшь, понимая, что она есть. Да, ты можешь не принимать святыню, можешь прямо ей противоречить, но она для тебя небезразлична. Мне кажется, что при всей повреждённости русского народа сегодня, на такие его качества можно опираться. Пытаться возрождать что-то бескачественное странно; к тому же как раз история свидетельствует, что нам плохо даётся построение “срединной культуры”, срединного царства нормы. По Бердяеву, русские – или нигилисты, или апокалиптики. Значит, чтобы не уйти в ничто, нужно возвращаться ко Христу, к вере в Бога и человека. По-видимому, антирелигию большевизма ничем, кроме как духовным усилием, не изгнать.
Русский или россиянин?
Александр Верещагин: Вопрос, конечно, необъятный, поэтому очень трудно на него ответить за несколько минут. Мы тут решили, что кризис идентичности в доказательствах не нуждается. Наверное, не нуждается. Но, понимаете, это всё равно как сказать: мы больны. Следующий вопрос: а чем больны конкретно? Болезнь — это недостаточный диагноз. Надо назвать её по имени, чтобы найти рецепты, средства лечения. Поэтому я предложил бы подумать в первую очередь об этом. Есть, как известно, две концепции: концепция «русскости» и концепция «российскости», которую иногда пренебрежительно называют «россиянством». Хорошо бы понять соотношение между этими концепциями: чем русский отличается от россиянина или россиянин отличается от русского? Как они соотносятся, эти понятия? Один популярный публицист сказал, что россияне — это становой хребет недоделанного советского народа. Действительно, мы видим, что концепт «российскости» продвигается властью скорее как замена «многонациональному советскому народу». Был многонациональный советский народ, потом канул в небытие, но ему на смену пришёл такой уменьшенный наследник – в лице российского народа. А внутри этого российского народа где-то сидят русские. Причем русские, конечно, с россиянами не совпадают, «русскость» с «россиянством» тоже не совпадает и где-то, видимо, выходит за пределы понятия «россиянин». Не всякий россиянин – русский, не всякий русский – россиянин. Надо понять, о ком мы говорим. Как обстоят дела с российской концепцией идентичности? Она сама в кризисе или, наоборот, процветает? Может быть, за ней будущее? Это ведь тоже интересный вопрос.
Потом, надо иметь в виду ещё и то, что исторически русская идентичность привязывалась к земле. Было понятие «Русская земля». Её воспевали: О, свѣтло свѣтлая и украсно украшена, земля Руськая!. («Слово о погибели Русской земли», XIII век). Но сейчас тоже непонятно, что такое «русская земля». Где земля, на которой русский народ живет? «Русская земля» — это Российская Федерация, созданная Лениным и Сталиным, или это что-то другое? Тоже ведь интересный вопрос. Видите, я пока скорее задаю вопросы, чем отвечаю на них. Понятно, что наша история до 1917 года была именно русской. Говорят: «русская история», «русский историк». А после 1917 года всё изменилось: мы, скажем, до сих пор стыдимся называть русских юристов русскими, мы почему-то называем их дореволюционными. Это, конечно, признак кризиса идентичности: мы даже в прошлом боимся признать своих предков своими. Причём это трагическое событие 1917 года отчего-то стало смыслообразующим – всё от него отстраивается, всё вокруг него вертится. Мне кажется, с этим надо заканчивать. Здесь я, пожалуй, остановлюсь и предоставлю слово другим.
Идентичность постигается в совместном труде
Дмитрий Кузнецов: Как музыкант, занимающийся мировой этнической музыкой, могу сказать: когда я записываю альбомы, скажем, с кельтскими или китайскими мелодиями, я эти мелодии «погружаю» в русскую оболочку. Поэтому я на личном опыте прочувствовал то, что Достоевский называл всемирной отзывчивостью русских. Как это технически происходит, не знаю, но по факту получается так, что я беру информацию из мира и трансформирую её в русскую мысль. Мы насобирали много камней по миру, может, как раз сейчас настало время все это аккумулировать в себе, переосмыслить? Генетическая память в нас жива – она поможет: когда я устраиваю фестивали народной музыки, я вижу, как люди, совершенно неподготовленные, вовлекаются в это событие. Что касается текущего кризиса – так это повод признать, что мы ничего не понимаем вокруг, что накопление информации не сделает нашу жизнь понятнее и подлиннее. И что нужно уже остановиться, обратиться к внутреннему себе и попытаться связать свои знания с глубинной русской идентичностью. Эту идентичность, по моим ощущениям, сложно описать словами – её лучше чувствуешь в тишине. Конечно, она связана с корнями. Я недавно давал очередное интервью по поводу рыбинского проекта с вывесками и, как всегда, меня спрашивали, зачем вам понадобилось возвращаться в старину. Странный вопрос! Как мы можем двинуться вперёд, не познав свои корни? Чтобы делать хорошо что-то новое, нам нужно научиться делать то, что хорошо делали наши предки, потому что мы много потеряли, разучились, руки не помнят и не знают, голова не в ту сторону повёрнута... Не только детям нужно иногда убирать гаджеты и что-то делать руками, но и взрослым. Идентичность хорошо постигается в совместном труде, что до сих пор прекрасно знают наши западные соседи. А мы забыли и «распылились». Я считаю, что сейчас самое подходящее время, чтобы снова почувствовать себя.
Экзистенциальная резистентность
Олег Щербачёв: В постановке вопроса о кризисе русской идентичности есть трагизм, что оправдано: русское было и есть погребено советским. И тем не менее я все-таки сдержанно оптимистичен. Почему? Потому что одна из удивительных черт русского народа – его невероятная выносливость, экзистенциальная резистентность. К сожалению, эта резистентность и проявляется, когда уже все пропало. Но она проявляется. В 1610 году казалось, что все пропало и Кремль взят, в 1942 году тоже казалось, что всё пропало, чужестранная армия дошла до Сталинграда… А всё же, несмотря на вызовы и кризисы русский народ далек от исчезновения. Другое дело, каким он будет – наш народ, что именно станет главной доминантой в его дальнейшем существовании. Это дело далеко не решённое. Понятно, что русский народ Святой Руси, Древней Руси эпохи Сергия Радонежского – это один русский народ, а русский народ Московского царства первых Романовых – уже другой, народ Петровской эпохи – третий, и так далее. Я принципиальный противник концепции единой истории и считаю, что большевики – убийцы русских, но и в советское время русский народ как-то существовал (часто в ГУЛАГе) и представлял собой тоже совершенно особую общность. Напомню, что советский период – это не только НКВД с одной стороны, и безгласный, доносительствующий народ с другой; это ещё и новомученики, и выдающиеся люди культуры, которые сопротивлялись молоху и в конце концов его победили. Другое дело, что мы в 90-х годах не сумели воспользоваться этой победой. Говоря о качествах русских, можно задать себе вопрос: что оставила Россия миру, чем она велика? Конечно же, русскую культуру – это прежде всего. Русский народ оставил Пушкина, русский народ оставил Достоевского, Толстого, выдающуюся богословскую школу конца XIX — начала ХХ веков. Важно осознать эту культуру не «дореволюционной», как справедливо заметил Александр Верещагин, а своей, русской. Русский народ запомнится и своим имперским характером. Безусловно, всё имеет свои негативные стороны, сегодня мы вообще переживаем кризис имперской идеи, но долгое время имперскость для русских была прежде всего умением жить вместе с другими. Русским человеком мог ощущать себя и немец, и француз, и татарин. Степень вовлечённости других этносов в русскую культуру была огромна – в силу огромности и силы самой этой культуры. Умение ладить с другими – это то, чего нам после советского строя очень сильно недостаёт, но что, как я верю, ещё можно возродить.
Вопрос не крови, а менталитета
Томас Янчаускас: Да, я отчасти продолжу и проиллюстрирую мысль Олега Вячеславовича. Как правило, все с трудом произносят мои имя и фамилию: у меня отец литовец, мать русская, а сам я родился и выучился в Пензе, провинциальном русском городе, каких много в России. Когда мы проводили выставку в Музее русской армии, кто-то в комментариях пошутил: пока Томас Витаусович Янчаускас организовывал Музей русской армии, что делал в это время Иван Иванович Иванов? Есть у нас такой советский стереотип: если у человека русская фамилия, значит он русский, а если нерусская – значит нерусский. В православии я крещен как Кирилл, и при получении паспорта у меня была возможность сменить имя и взять русскую фамилию матери – тогда бы ни у кого не было вопросов. Но зачем? – подумал я, и оставил всё как есть. Обратите внимание, у нас в стране не осталось французских, немецких, итальянских фамилий, каких было много среди героев белого движения. В ранние советские годы они ещё встречались, скажем, Жорж Милляр – замечательный актёр, сын француза, родившийся до революции, настоящий русский человек. Почему эти фамилии исчезли? Потому что при советской власти их стали либо менять, либо переделывать на русский лад, но это была не русскость, а симулякр, подмена. В Российской империи Петр Михайлович Врангель, барон Роман Фёдорович Унгерн-Штернберг, те же серб Милорадович и грузин Багратион – не скрывали своих имён и не вызывали усмешек, считались настоящими русскими патриотами. А в советской империи такое стало невозможно. И до сих пор, например, мне при знакомстве с людьми приходится пояснять, что я не переселенец, не беженец, разговариваю без акцента и т.д. Русский ты или нет – это вопрос не крови, а менталитета. Не нужно чураться иностранных фамилий, нужно смотреть на то, что человек реально делает. Конечно, хотелось бы, чтобы люди у нас становились добрее друг к другу, умели друг друга поддерживать – как это было на Руси. Хотелось бы, чтобы в реализации социальных проектов активнее участвовал отечественный бизнес, чтобы восстановилась школа меценатства. Именно меценатства, а не спонсорства, инвестиционного менеджмента и проч. Тогда возможно появление больниц, основанных на частные средства, клубов, общественных организаций. Нам нужны и религиозные кружки, которые так замечательно развивались в России на рубеже XIX-XX веков. Сейчас всё это стало такого качества, что люди справедливо многого боятся: что их обманут, вовлекут и т.д. Но ведь всё это в русских традициях: волонтёрство, окормление, собирание в кружки и общины – всё это было до революции. Когда я брал интервью у потомков белой эмиграции, всегда задавал им вопрос: “Что нам делать, чтобы оставаться русскими?” – и собрал свой рейтинг самых популярных ответов. Прежде всего и все говорили, что важно сохранять связь с православной церковью. Я думаю, это справедливо. В последние 20-25 лет, скажем, в России активно развивается направление язычества–родноверства, чьи сторонники под прикрытием восстановления народных традиций вышивают свастики на рубашках. Для молодого поколения тут много привлекательного: все эти викинги, длинные волосы, модные бороды, топоры и агрессивная музыка – вот, мол, настоящее, славянское! Но это же чистой воды симулякр, потому что не было бы русского народа без Крещения. У Русской православной церкви сегодня очень тяжёлый медийный имидж, она часто не интересна. Значит, нужно делиться своим опытом церкви, противостоять имиджу своим свидетельством. На втором месте в ответах на мой вопрос было внимание к национальным праздникам, умение их отличить от советских. Значит, нужна работа музеев, работа общин, для которых важные даты церковного календаря, исторической России – не пустой звук. Мне приятно, что на Пасху в нашем городе в храмах и крестных ходах собирается всё больше людей – какой-то живой запрос за этим стоит. Ну а третье – это, конечно, изучение своей истории. Своей – это значит истории своих непосредственных бабушек и дедушек. Я понимаю, что не у всех есть средства и время на то, чтобы работать в архивах, но как-то прорываться к жизни своего рода в XIX веке и в более ранние эпохи необходимо – иначе как эти эпохи сделать своими? Моя литовская родня восстановила историю рода до середины XVII века: если маленькая Литва в населением в 2,5 миллиона человек может заниматься такой работой, почему наша страна, с её огромными архивами, не может? Так же стоит интересоваться своим городом. Достаточно свежим взглядом посмотреть на центр Пензы, чтобы найти здание, где пел Шаляпин, дом, где жил и родился Иван Мозжухин, места, которые посещал Николай II и великий князь Михаил Павлович. Конечно, пример Рыбинска для нас очень вдохновляющий и заразительный. Выяснилось, что при доле самоотверженности и настойчивости можно убедить и Сбербанк, и “Пятёрочку”, и “Магнит” найти деньги на красивые вывески. Русским людям, по-видимому, нужно решительнее, увереннее “проталкивать” свою историю: создавать соответствующие сообщества или участвовать в уже существующих, приходить на старые кладбища, участвовать в крестных ходах. Знание, что ты русский, а не россиянин, родившийся в Советском Союзе, требует весьма конкретных действий.
Верить в русский народ
Свящ. Георгий Кочетков: Спасибо большое! Очень многое уже прозвучало, мне остаётся только добавить отдельные комментарии. Начну, наверное, по порядку – с политической нации. Конечно, о ней можно и нужно говорить, но нужно говорить не только о ней. Потому что политической нации у нас нет и не было никогда – тут, как видите, пока исследовать нечего, тут мы вынуждены немножко обезьянничать по отношению к Европе и Америке, и это проблема. При всём при том русские как нация и были, и есть, и будут. Кто такие русские? Сейчас, видимо, прежде всего великороссы, хотя до революции русскими были и великороссы, и малороссы, и белорусы. Но что делать – ХХ век так просто не прошёл, наши народы разделились и во многом разошлись. Жаль, печально! Может быть, в будущем что-то изменится, но пока это так. Русским также можно назвать человека любого другого этноса, помимо великорусского, если кто-то сам признаёт себя русским, если он хочет разделить судьбу русского народа, живёт на русской земле, любит её красоту и хочет нести ответственность за прошлое, настоящее и будущее этой земли и этого народа, за отношения с другими народами, со всем миром. Можно ещё сказать, что русский – это тот, для кого каждый русский человек – ближний и потенциально близкий, то есть такой, кому ты готов помочь и идти вместе по жизни. Русский, конечно, ещё и тот, кто верит в русский народ и его творческий потенциал, верит в осуществление его призвания от Бога. На какие качества мы могли бы опираться, чтобы преодолеть, наконец, кризис русской идентичности? Думаю, на все качества, которые составляют суть русской души и русского духа, и даже – русского пространства, русской «плоти». Корни нынешнего кризиса – в подменах, о которых начинал говорить Александр Верещагин. У нас сейчас пропагандируется псевдо-вселенскость, псевдо-современность, псевдо-справедливость, псевдо-соборность и псевдо-коммюнотарность, псевдо-братскость и псевдо-общинность. Все это необходимо отринуть, как и право на бесчестие, навязанное русскому народу большевиками, право на предательство, ложь, страх и подавленность (такое псевдо-смирение), а также на наглое невежество. Надо отринуть нетрезвенность и нетрезвость, иллюзии, суеверия, забвение своего прошлого, своих предков и безответственность, забвение своего призвания от Бога, а также всякую безличностность и безличность. Нужно желание восстановить честь своей нации. Нельзя больше её стесняться! Никто не должен её порочить и унижать, ведь русский народ — это великая нация в своем прошлом, настоящем и будущем!
ДГ: Очень богатый спектр качеств и свойств русского человека был нами сейчас выявлен и назван. Этот набор качеств и свойств имеет, мне кажется, даже концептуальное значение. Конечно, мы говорим о сложной, проблематичной реальности – русском человеке и русском народе. Здесь сложно что-то доказать, все то, что было высказано, я воспринимаю как свидетельство.
Возможно ли возрождение русского человека и русского народа?
Предлагаю теперь посмотреть на проблему русской идентичности немножко под другим углом — с точки зрения сегодняшнего дня. Мы видим, что Россия и русский народ пережили тяжелейший, катастрофический ХХ век, век очень серьезных разрушений и культурной деградации. Не случайно мы сейчас говорим о том, что нам необходимо нечто напомнить самим себе, нечто вызвать из генетической памяти, что было глубоко забыто русскими людьми. Мы видим также, что те исторические процессы, свидетелями которых мы сейчас являемся, в какой-то мере способствуют обращению к национальной идентичности, но эта идентичность связывается по преимуществу с реалиями советского времени – довоенного или позднесоветского. Те качества, о которых мы сейчас слышим, как о достижениях народа, страны, государства, — опять-таки возвращает нас к советскому времени. Отмечу также, что Россия существует в определенном геополитическом контексте и, думается, что возрождение русского национального сознания сейчас – это не только внутренний, но и внешний вопрос. В этой связи насколько, на ваш взгляд, реально и трезвенно в наше время говорить о возрождении русского начала, русского национального сознания? Мы знаем из истории, что какие-то глобальные исторические процессы и исторические проекты, рано или поздно заканчиваются и возродить их почти невозможно. Какова судьба исторического проекта «Россия», особенно после тех ударов, которые ей довелось пережить в ХХ веке?
АВ: Я думаю, что, пока есть русские люди и люди, которые ощущают себя русскими, что бы это ни означало конкретно, — перспектива у них есть и должна быть. Более того, есть и определенные симптомы того, что русскость, понятие «русский» возрождается. Скажем, поправки в Конституцию 2020 года включали в себя интересную формулу о том, что русский язык – это язык государствообразующего народа. В ней, конечно, много лукавства: как бы поманили русских, не называя конкретно, упомянули, не упоминая. Потому что русский язык может быть и языком российского народа, преемника советского. Можно по-всякому понять. Но движение в эту сторону – чтобы русских как-то упоминать, включать в политический лексикон – весьма симптоматично. В советский период русский народ существовал только в этнографическом смысле, а в гражданском и политическом его не было. Сталин произнёс свой тост за русский народ, который, мол, такой терпеливый: вообще-то мог бы нас свергнуть (в 1941 году было за что), но он добрый, потерпел, не стал. Молодец, одним словом; ну и всё: иди, отдыхай, Ваня! И до 1978 года в связи с русской темой воцарилась тишина, которую прервали, опять-таки, новой Конституцией. Там в идеологическом ключе говорилось, что русский народ и другие народы России совместными усилиями свергли всё плохое и выступили за всё хорошее – я примерно передаю, но в целом смысл такой. При Ельцине в конце 1990 г. это упоминание русских опять вычеркнули – парад суверенитетов и прочие конъюнктурные соображения восторжествовали. Процесс политического и гражданского признания русского народа, таким образом, идёт нелинейно. Хотя наше государство и не является преемником русского исторического государства, а всё же внутри себя понимает, что народ такой – русский – существует, и что, в общем, на нём очень многое держится. Иногда оно это понимание пытается как-то выразить в словах – настолько удачно, насколько оно это может ввиду своей советской сущности. Если задать прямолинейный вопрос: “А собственно, на каком народе – народе в самом простом, этническом смысле слова – держится Российская Федерация?”, то понятно будет, что она держится главным образом на русском народе. Не в обиду будь сказано другим – у них свои важные роли, но ведь легко можно произвести следующее логическое рассуждение. Представим себе, что на Марс переселится любой другой народ Российской Федерации. Страна погибнет от этого? Нет. Конечно, она станет хуже, меньше, мы все обеднеем и оскудеем, может, начнутся какие-то конфликты, но страна сразу не исчезнет. Теперь представим, что на Марс переселился русский народ. Что останется от Российской Федерации? Ничего. И это медицинский факт, о котором почему-то не принято говорить. Вот поэтому и идентичность в кризисе. Потом, объём понятия “русский народ” очень изменился. До 1917 года (и это можно проследить по законодательным актам) понятие “русский” и “российский” трактовались как синонимичные. Можно было сказать “российский император”, или “всероссийский”, или просто “русский император” – и всё это в официальном дискурсе. “Русские” были больше, чем просто этнической группой. Томас справедливо напомнил, что было очень много русских людей с европейскими фамилиями. Русский посол в Лондоне, например, – Поццо ди Борго, корсиканец по происхождению, который с Наполеоном учился в одной школе. Один из самых известных русофилов на престоле – Александр III – в этническом смысле вообще не русский: в нём даже по официальной генеалогии лишь 1/64 русской крови. “Русский народ” вбирал в себя всех, кто был причастен к судьбе русской государственности, культуры и цивилизации. По крови можно было принадлежать к любой национальности, и при этом называть себя русским, не чувствуя от этого угнетения и денационализации. А в советское время понятия “русский” и “российский” стали разводить, сейчас разрыв между ними больше похож на пропасть. И всё бы ничего, но такое удвоение понятий сбрасывает само явление русскости в этнографическую - и довольно примитивную - племенную плоскость. Если есть политическое понятие “россиянин”, восходящее к многонациональному советскому народу, то что же такое “русский”? Нас убеждают, что это этничность, кровь и т.д. Но это противоречит русской исторической традиции, которая никогда не делала особого акцента на крови и племенной принадлежности! Игра словами, которую, как может показаться, я веду, имеет свой смысл: будучи правильно и логически выстроенными, слова способны преображать реальность. Путаница в словах закрывает от нас ту перспективу, о которой спрашивал Дмитрий Гасак.
ДК: В вашем вопросе шла речь о сложности геополитической обстановки, о давлении, которое испытывал и испытывает русский народ – как извне, так и внутри своих государственных границ. Я думаю так: когда давят со всех сторон, выходит “самый сок”, отборный. Не нужно бояться своего времени. Обстоятельства могут быть очень неблагоприятными, но и они закаляют. Мой бельгийский продюсер, Мишель Драшусов, русский по происхождению, рассказывает, как сложно сейчас на Западе продвинуть хоть какой-то русский культурный продукт. Ну и что, отчаиваться? Я когда услышал об этом, первым делом подумал: значит, надо как-то восполнять гармонию. Учиться самим лучше постигать свою культуру. Давление, если его правильно понять, может помочь нам обратить внимание на то, на что мы сами раньше не обращали внимания. Для меня важна мысль отца Георгия, что русский человек – это тот, кто готов разделить судьбу русского народа, причём “и в радости, и в горе”. И этот национальный выбор – очень серьёзная, вовсе не поверхностная вещь. Мне кажется, что человек, или даже целый народ, начинает “затухать”, когда изменяет своему культурному коду, некоей культурной традиции. Это бывает заметно даже по тем людям, которые жили в одной местности и как-то отвечали за неё, а потом переехали в другое место – очень часто они “ломаются”, “теряются” и т.д. Не просто ввиду материальных сложностей и прочего (с этим как раз всё может быть хорошо), а ввиду какого-то внутреннего самоощущения. Это справедливо, во всяком случае, для многих творческих людей. И вот, пока мы храним верность своему культурному коду, пытаемся его вспомнить, понять, расшифровать – перспектива будущего открыта.
АН: Я хотел бы сказать о чём-то похожем, вынеся за скобки геополитическую тему – она требует слишком нюансированного разговора. Что важно? Что путь национального само-осознания – это путь, на самом деле, очень радостный. Это не просто труд, долг, необходимость и т.д., но это огромное вдохновение. Кто хоть раз открывал благодаря, например, генеалогическим поискам имя своего предка – тот понимает, о чём я говорю. Такие находки в нормальном случае дают силы. Возрождение русской традиции – это не построение коммунизма, где нужно поднапрячься лет на пятьдесят, чтобы потом твои дети зажили хорошо. Это какая-то другая ситуация, она даёт радость уже сейчас. А отказаться от того, что даёт радость, что наполняет смыслом твою жизнь – и сложно, и странно. В этой связи перспектива русского национального возрождения мне кажется реальной. И ещё: иногда важно просто понять, что Россия – это ты. Не в смысле, что на тебе свет клином сошёлся и ты всегда прав, а в смысле ответственности. Убеждение Юрия Ускова, основателя IT-компании iSpring и Русского университета метатехнологий, что Россия – это страна частных инициатив, мне кажется очень продуктивным. Один Пушкин, один Ломоносов сделали для национальной культуры столько, что трудно вообразить. Нам сейчас полезно думать и знать, что иногда от одного человека меняется пространство жизни для очень и очень многих. От тебя реально многое зависит, и ты действительно, прямо сейчас можешь жить в нормальной России. Прямо сейчас! Мы можем просто увидеть национальное движение как радостную возможность уже здесь и сейчас жить полноценно и творчески. Тогда что-то получится предложить и для мира – во всех смыслах этого слова. Раскрытие русского потенциала для всех стало бы хорошей новостью.
ДГ: Да, спасибо. Впрочем, имена, которые прозвучали – Ломоносов, Пушкин, можно вспомнить и другие – это, все-таки, гении. Я думаю, что в деле национального возрождения всё же трудно рассчитывать на гениев, потому что это чудо Божье. Верить, что они проявятся, можно, но, всё-таки, рассчитывать, мне кажется, нельзя. Это было бы как раз нетрезвенно.
Свящ. ГК: Я обычно считаю себя оптимистом, но странное дело – в этом разговоре вынужден делиться скорее тревожными наблюдениями. Я думаю, у нас не просто отдельная проблема – кризис русской идентичности, а реальная трагедия: полное отсутствие русской нации и русского народа. Русские люди есть, а русского народа — нет. И нужно что-то сделать, чтобы он появился. На самом базовом уровне, полагаю, нам нужно найти общий путь: общее призвание или интерес в своей жизни. Это — довольно проблематично. Для нас самих, “наедине с собой”, не говоря уже о внешних влияниях и силах. Далее – необходимо увидеть свои границы, свою ответственность в жизни и даже в мире. Сейчас, на мой взгляд, не очень подходящий период, чтобы говорить о всемирной отзывчивости русского народа. О ней стали вспоминать добром – это очень хорошо, и сама всемирная отзывчивость замечательна, но тогда, когда русский народ есть и, так сказать, преизливается своими силами и талантами. Да, сейчас тоже много прекрасных, талантливых и даже потенциально гениальных русских людей, но они не собраны как народ, часто не осознают себя в этом качестве. Поэтому стоит начать с более простых, первичных по отношению к всемирной отзывчивости вещей – чтобы глобальность задачи не погребла нас под собой. Надо больше думать о русском призвании, русских интересах и соответственным образом себя вести, трудиться и действовать. Мы всё ещё стесняемся этого, потому что в лучших своих порывах ориентируемся на высокие образцы дореволюционной русской мысли: если я русский, я должен думать в первую очередь о других. Но сейчас ситуация изменилась. Слишком изменилась! Должна быть какая-то очередность стоящих перед народом задач. Важно сначала обрести своё лицо, которое было утеряно, чтобы потом было чем делиться с другими. Как обрести своё лицо? Тут важно знать, что уникального мы имели, имеем и можем иметь, и что, таким образом, способны предложить другим людям, народам, миру. Что мы имели? Конечно, здесь должна быть названа русская культура, но ещё и русская изобретательность, и русская самоотверженность, и русская благотворительность и даже милосердное русское право. О существовании многих этих достоинств мы знаем плохо, скажем, русское право часто воспринимается как бесправие и неправосудие – большая заслуга в изменении этого советского стереотипа принадлежит Александру Верещагину, но сколько ещё предстоит сделать! Сегодня говорили о Русской церкви, но её сокровища – в отличие от её медийного имиджа – тоже немногим известны. Русская общинно-братская духовность, русское юродство, опыт святости новомучеников ХХ века – это наш уникальный духовный запас, который до сих пор практически никак и нигде не используется. Опыт веры таких людей, как мать Мария Скобцова, опыт мысли таких людей, как Бердяев, или опыт действия таких людей, как (рискну сказать) Юрий Гагарин, нами целостно не осмыслен именно как русский опыт. А что уникального мы имеем сейчас? Не имели, а имеем. Это сложный вопрос, ибо наши корни оборваны. Русские люди уже сто лет как лишены возможности принимать самостоятельные решения в своём государстве, иметь голос в обществе, потому что ни русского государства, ни русской общественности, ни русского общества нет. У них нет голоса ни в культуре, ни в церкви. Русская культура и Русская церковь, на мой взгляд, ещё существуют, но крайне стеснены, искажены чуждыми силами и влияниями. Русские люди по-прежнему раздроблены, индивидуализированы, разобщены, никому не доверяют, подвержены страхам и насилию, почти полностью лишены своей элиты. И как долго это уже длится! Сейчас ситуация начинает меняться, но в какую сторону что повернётся — пока не очень понятно. Мы свидетели всех последствий русского геноцида ХХ века. Наконец, зададим третий вопрос: что уникального мы можем иметь? Это, на мой взгляд, напрямую зависит от того, когда и как мы снова станем русским народом и русской нацией. Чтобы это произошло полноценно и качественно (а мы заинтересованы именно в таком сценарии), необходимо церковное и национальное покаяние и возрождение. Его возможное содержание, основные смыслы и направления, мне кажется, вполне целостно представлены в тезисах Форума “Имеющие надежду”. Они открыты, выложены на одноимённом сайте, и все могут с ними ознакомиться – не буду на это занимать общего времени. Всё это важно, чтобы мы снова стали одним народом (я использую слова “нация” и “народ” как синонимы в данном контексте, просто “народ” – какое-то более живое и тёплое понятие, поэтому оно мне ближе).
Народу нужно обрести свои границы
ДГ: Отец Георгий, я бы попросил Вас кратко пояснить одно из Ваших высказываний. Вы сказали, что народу нужно обрести свои границы. Что это значит, о каких границах идёт речь?
Свящ. ГК: Да, нужно знать границы народа, а мы их не знаем. В церкви умные люди говорят: «Мы знаем, где Церковь есть, но не знаем, где Церкви нет». Это одно из фундаментальных и очень важных экклезиологических положений. Дмитрий Сергеевич как преподаватель экклезиологии в Свято-Филаретовском институте, несомненно, сам мог бы сказать об этом подробнее. Но к народу всё же не вполне применимы те принципы, которым мы следуем в церковной жизни, это общность другого рода, другого порядка. И всё же мы должны знать, где нет русского народа. К сожалению, сейчас в этом есть необходимость. Не на пустом месте и не сегодня родилась русофобия, которую легко сейчас так распространили по всему миру. Это было легко сделать, и это было сделано, и это было принято большинством стран. Никто не стал разбираться, где там русское, где советское, ибо так привычнее и проще. Поэтому мы должны быть трезвенными, мы должны увидеть свои границы. Иногда эти границы как бы проступают, достаточно посмотреть, например, может ли человек, не заикаясь и не запинаясь, и не отворачиваясь в сторону, ответить на вопрос: «Ты русский или нет?» – утвердительно: «Я русский!». Можно сказать это спокойно, без чванства, как в известном стихотворении: «"Я – русский". И Бог заплакал вместе с ним»[1]. Это очень важно! Главное, что там, где нет границ, там