Рамакришна с первой же минуты проявил к Нарену большой интерес. Он отозвал в сторону Сурендру Натха с Рам Чандрой и стал дотошно их выспрашивать о нем. Когда же Нарен кончил петь, Рамакришна сказал ему несколько слов, внимательно всматриваясь в его лицо. Он явно искал физических отмет, которые бы подтвердили его уверенность в том, что перед ним действительно один из назначенных ему учеников. Потом он пригласил Нарена к себе в Дакшинеш-вар. Нарен ответил согласием.
Однако на протяжении нескольких недель Нарен был занят — готовился сдавать экзамены в Калькуттский университет. К тому же снова возник конфликт в семье: Вишванатх в очередной раз пытался женить сына. Отец невесты давал за ней огромное приданое, поскольку девушка была довольно смугла, что считалось большим недостатком. А Нарен в очередной раз отказался жениться. Рам Чандра, который приходился Нарену двоюродным братом, изо всех сил уговаривал его согласиться на брак. Когда он увидел, что Нарен стоит на своем и не собирается сдаваться, Рам Чандра заявил:
— Очень хорошо! Но если ты серьезно намерен жить духовной жизнью, тебе надо поговорить с Рамакришной. Брахмо самадж ничего тебе не даст.
Рам Чандра вызвался лично отвезти Нарена в Дакшинеш-вар. Через несколько дней они туда отправились в наемном экипаже, захватив еще кое-кого из знакомых.
Когда позднее Рамакришну спрашивали о первом приезде Нарена в Дакшинешвар, он рассказывал:
— Нарен вошел в комнату через западную дверь, ту, что выходит на Гангу. Я отметил, что Нарена не волнует его внешность, ни волосы, ни одежда не отличались особой ухоженностью. Он выглядел очень раскованным, казалось, что все внешнее ему безразлично. Можно было сказать, что глаза его души всегда обращены вовнутрь. Поняв это, я поразился: возможно ли, чтобы человек такой духовной силы жил в Калькутте, в доме обыкновенных мирян? На полу была разостлана циновка. Я попросил его присесть. Он сел рядом с кувшином, в котором была вода из Ганги. В тот день с ним приехали его друзья. Я видел, что это люди самые обычные, совсем не такие, как он. Они думали только об удовольствиях. Я стал его расспрашивать о музыке, и выяснилось, что он поет всего две-три бенгальские песни. Тогда я попросил его спеть. Он начал с песнопения Брахмо самаджа:
О Разум мой, пойдем домой,
к чему бродить по миру, по этой чужой земле,
к чему носить чужое платье?
Он пел с такой душой, как будто медитировал в песне. Я не мог сдержаться и впал в экстаз.
Больше Рамакришна ничего не рассказывал об этой встрече, он проявил, как мы увидим, скрытность, несвойственную ему. Возможно, дело в том, что с той встречей были связаны очень сильные чувства и ему не хотелось вспоминать их. Однако Нарен описал совершенно поразительную сцену, последовавшую затем:
«Как только я допел песнь, Учитель встал, взял меня за руку и повел на северную веранду. Дело было зимой, и между столбиками веранды были натянуты циновки для защиты от северного ветра, а значит, когда закрывалась дверь в комнату, ни снаружи, ни изнутри не было видно находящихся на веранде. Едва мы вышли на веранду, Учитель закрыл за нами дверь в комнату. Я решил, что он хочет дать мне наставление с глазу на глаз. Но то, что он сказал и сделал, было просто невероятно. Он схватил меня за руку и залился счастливыми слезами. При этом он нежно говорил, точно обращаясь к старому другу:
— Почему ж ты так поздно пришел? Разве это правильно? Разве ты не догадывался, как я жду тебя? У меня уши отваливались от болтовни этих людей, поглощенных одними мирскими интересами. Я думал, что просто не выдержу, мне же некому было сказать о моих чувствах! — И все продолжал говорить, как в бреду, и все заливался слезами. Вдруг он сложил ладони перед грудью и обратился ко мне, будто я был небожителем: — Я знаю, кто ты такой, Господи, ты Нара, мудрец древности, воплощение Нараяны. Ты снова низошел на землю, чтобы взять на себя страдания и скорби человечества!
Я был совершенно сбит с толку. Я спрашивал себя: „Кто он, этот человек? Он же совершенно безумен! Как он обращается ко мне, я же никто, сын Вишванатха Датты!" Но я не отвечал ему, я дал этому замечательному безумцу говорить, что ему хотелось. Он попросил меня остаться на веранде, а сам пошел в комнату и вернулся, неся масло, фруктовый сахар, несколько кусочков сандеша, и принялся кормить меня из рук! Я попросил его дать мне сладости, чтобы я оделил друзей, но он не соглашался.
— Их угостят попозже, — говорил он, — а эти — для тебя! — И не оставлял меня в покое, пока я все не съел. Опять взяв меня за руку, он сказал: — Пообещай, что ты скоро приедешь еще, и один!
Мне пришлось сказать: „Я приеду". Потом я пошел за ним в комнату и сел рядом с друзьями».
Нелегкое, конечно, испытание для восемнадцатилетнего интеллектуала из колледжа; и то, что Нарен не убежал при первой возможности из Дакшинешвара и не нарушил обещание вернуться, говорит о зрелости его суждений. Вместо этого он сидел, наблюдая Рамакришну и пытаясь соединить то, что произошло на веранде, с его поведением на людях. Сейчас, в окружении людей, Рамакришна выглядел вполне нормальным человеком. Он говорил об отрешении от мира — очень ясно и красиво.
Затем Нарен продолжил свою историю так:
«Вот действительно человек, который от всего отрекся, сказал я себе, он практикует, что проповедует, он всем пожертвовал во имя Бога. А он говорил: „Бога можно видеть и говорить с ним, как я сейчас вижу вас и с вами говорю. Но кто хочет видеть Бога и говорить с ним? Люди скорбят и проливают столько слез, что можно ими наполнить множество кувшинов, потому что у них умерли жена или сын, потому что они потеряли деньги или лишились имения. А кто плачет из-за того, что не может увидеть Бога? Но если человек по-настоящему хочет увидеть Бога, если он взывает к Богу, Бог обязательно откроется ему — это уж наверняка".
При этих словах я окончательно убедился, что он отличается от всех прочих вероучителей, с которыми я до того встречался, — те были переполнены поэтическими образами и изящными фигурами речи, этот же говорил о том, что сам познал, о том, чего сам достиг, отказавшись от всего и взывая к Богу всей силой своего сердца. Я тогда подумал: возможно, он сумасшедший, но все равно это редкостная натура, способная на великое самоотвержение. Да нет, он явно сумасшедший, но как он чист душой! Он достоин всяческого уважения. С этими мыслями я простерся перед ним, распрощался и в тот же день уехал в Калькутту».
Тем не менее Нарен не показывался в Дакшинешваре целый месяц. Сарадананда замечает, что удивляться этому едва ли приходится. Нарен не решался снова посетить Рамакришну, боясь возможной силы его воздействия на себя, инстинктивно понимая, что воздействие Рамакришны есть прямой вызов его образу мыслей. Хотя духовная жизнь Брахмо самаджа и оставляла Нарена в неудовлетворенности, он с энтузиазмом относился к идеям реформирования общества. А к традиционному индуизму, какой представлял Рамакришна, Нарен относился критически. Юноша верил — или полагал, что верит, — скорее в разум, нежели в интуицию, скорее в различение, чем в слепую преданность. Экстатические состояния Рамакришны смущали его. И он не мог представить себе, что стал бы проводить всю жизнь в медитации и богопочитании, запершись в четырех храмовых стенах. Неспокойная натура влекла его к бродячей жизни, совесть реформатора подталкивала к социальному служению.
Встреча с Рамакришной просто сбила его с толку. Он твердил себе, что перед ним безумец, одержимый одной-единственной идеей. Но в то же время Нарен чувствовал, что человек этот ему очень дорог и что, вопреки себе, он почти готов следовать за ним. Почти — но нет, это же немыслимо! Нельзя же стать учеником сумасшедшего! А Рамакришна наверняка сумасшедший. Сумасшедшим должен быть именно Рамакришна, иначе — что за дикая мысль! — сумасшедшими придется признать Джона Стюарта Милла и Герберта Спенсера, а также реформаторов из Брахмо самаджа, да и вообще весь мир. Но если Рамакришна в здравом уме, то Нарену предстоит вывернуть наизнанку и полностью перетряхнуть все, во что он верил и чему учил его мир. Себя ему тоже предстояло вывернуть наизнанку.
Яростное сопротивление, оказанное Нареном притягательности Рамакришны, есть мера его величия. Он ничего не мог принять частично. Альтернативой для него, без сомнения, могло стать только полное самоотречение. Недаром же много лет спустя, когда Нарен уже был Вивеканандой, он сказал одной западной последовательнице учения, которую друзья поддразнивали за бесконечные сомнения, колебания и неспособность отдаться вере:
— Пусть никто не сожалеет, что не сразу поддался убеждению. Шесть долгих лет я противился моему Учителю, но в результате изучил каждый дюйм пути.
Вот как описал Нарен второе посещение Дакшинешвара. На сей раз ему пришлось проделать весь путь пешком.
«Я и представить себе не мог, что Дакшинешвар так далеко от Калькутты, потому что я только раз там побывал, и то — приехал в экипаже. Но на этот раз я все шел и шел, а дорога все не кончалась. Я останавливался, расспрашивал, правильно ли иду. В конце концов я достиг Дакшинешвара и прошел прямо в комнату Учителя. Он сидел в глубокой медитации на маленькой кровати, которая стояла у него рядом с большой. В комнате больше никого не было. Осознав мое присутствие, он радостно пригласил меня подойти поближе и усадил на край той же кровати. Рамакришна был в странном настроении. Пробормотал что-то себе под нос — я так и не понял что, — всмотрелся в меня, встал и подошел поближе. Я подумал, что сейчас начнется очередная безумная сцена. Но не успел я додумать эту мысль, как Рамакришна коснулся меня правой ногой, и со мной начало происходить нечто совершенно поразительное. Мои глаза оставались открытыми, и я видел, что все в комнате, включая и сами стены, бешено закружилось и стало отступать, вместе с этим я почувствовал, что мое осознание себя и всей вселенной тоже вот-вот исчезнет, растворится в громадной всепожирающей пустоте. Растворение самосознания показалось мне равносильным смерти, я чувствовал, что смерть приблизилась ко мне, что она совсем близко. Не в силах сдерживаться, я выкрикнул:
— Ты что со мной делаешь? Разве ты не знаешь, что дома меня родители ждут?
Услышав это, Учитель громко расхохотался. Он дотронулся до моей груди и сказал:
— Ладно, давай на этом остановимся. Нет никакой нужды спешить. Всему свое время.
К моему изумлению, невероятное чувство исчезло так же внезапно, как появилось. Я возвратился в нормальное состояние и увидел, что комната стоит недвижно, как и прежде.
Описание этого случая потребовало некоторого времени. Произошло же все мгновенно. Но случившееся изменило весь мой образ мыслей. Я был в смятении и мучительно пытался разобраться в себе. Я видел, что переживание началось и закончилось по воле этого поразительного человека. Я начитался достаточно книг о гипнозе и мог предположить, что столкнулся с чем-то в этом роде. Однако сердцем я чувствовал, что это не так. Ибо даже люди огромной воли способны вызывать подобное состояние только у слабых умов. Я же до того времени гордился своим интеллектом и силой воли. Нет, он не загипнотизировал меня, не превратил в послушную марионетку. Напротив, при первой встрече он же произвел на меня впечатление помешанного. Тогда как же я неожиданно оказался в этом состоянии? Мне все это казалось тайной. Но я принял решение быть настороже, на случай, если и в будущем он попытается воздействовать на меня подобным образом».
Когда Нарен пришел в себя от пережитого, Рамакришна начал шутить с ним, угощать его и вел себя с такой откровенной нежностью, что Нарен опять испытал немалое смущение. К вечеру Нарен заявил, что ему пора домой. Рамакришна казался огорченным и разочарованным. Он взял с Нарена слово, что тот снова появится в Дакшинешваре, как только сможет.
Нарен появился примерно через неделю, очень настороженный и полный решимости больше гипнозу не поддаваться. Рамакришна предложил пройтись по садам к югу от комплекса, поскольку в самом Дакшинешваре в тот день было полно народу. Они вдвоем отправились в садовый домик — тот самый, где Рамакришна впервые увидел изображение Пресвятой Девы с младенцем Иисусом, — и расположились там. Скоро Рамакришна погрузился в самадхи. Нарен наблюдал за ним. Вдруг Рамакришна до него дотронулся — совершенно так же, как в прошлый раз. Несмотря на твердую решимость не поддаваться, Нарен в этот раз полностью потерял сознание. Придя в чувство, Нарен увидел, что Рамакришна с нежной улыбкой проводит рукой по его груди. Нарен понятия не имел, что происходило, пока он был в бесчувствии.
Позднее Рамакришна рассказывал другим ученикам:
— В тот день, когда Нарен утратил ощущение своего нынешнего «я», я задал ему множество вопросов: кто он на самом деле, откуда явился, сколько времени пробудет в этом мире и так далее. Я заставил его войти в самые глубины своего естества и там найти ответы на мои вопросы. Ответы стали подтверждением того, что мне уже было известно из видений. Рассказывать о таких вещах запрещено. Но могу вам сказать, что как только Нарен узнает, кто он на самом деле, то покинет этот мир. Огромным усилием воли и йогическими силами он немедленно оставит свое тело. Нарен — великая душа, совершенная в медитации.
Одно видение Рамакришна все же описал — из тех, которые Нарен подтвердил своими ответами. Ум Рамакришны в состоянии самадхи проник сквозь миры грубой материи до тонкого мира идей, а оттуда поднялся к тому, что он описал как «изгородь из лучей», которая разгораживает делимое и неделимое. За изгородью исчезает Форма, поэтому туда не проникают даже боги с богинями. Тем не менее в этой области неделимого Рамакришне увиделись семеро святых, чьи тела состояли из одного света чистого сознания. Святые были погружены в самадхи, и величие их превосходило величие богов. На глазах Рамакришны что-то сформировалось из сплошного света, и это что-то приняло форму младенца. Младенец спустился к одному из святых и, обвив ручонками его шею, попытался вывести того из самадхи. Святой пробудился и при виде младенца просиял от радости — Рамакришна понял, что они вечно сопутствуют друг другу.
— Я спускаюсь вниз, — сказал младенец святому, — и ты должен спуститься со мной.
Святой не ответил словами, но его глаза выразили согласие. Он снова погрузился в самадхи, и Рамакришна увидел, что часть его ушла на землю в виде яркого луча.
И Рамакришна добавил:
— Как только я впервые увидел Нарена, я понял, что он и есть тот святой.
В ответ на расспросы учеников Рамакришна признавался, что младенцем был он сам.
В главе восьмой я уже объяснял индусскую концепцию аватары. Теперь надо добавить к ней концепцию «вечного спутника». Индусы верят, что всякий раз, когда Бог спускается на землю в человеческом обличье, его сопровождают такие спутники.
Индусы, разумеется, с готовностью поверят, что апостолы Иисуса из Назарета были его «вечными спутниками».
Следовательно, для Нарена осознать, «кто он такой на самом деле», означало вспомнить и свои вечные отношения с Рамакришной, в которых краткое совместное пребывание на земле Индии не более чем мимолетный эпизод. Ракхал тоже был «вечным спутником», но его отношения с Рамакришной были еще более тесными, поскольку то были отношения духовного отца и сына.
Второе проявление силы Рамакришны убедило Нарена в том, что он соприкоснулся с волей, неизмеримо превосходящей его собственную. Но все равно он не находил возможности сдаться. Нарен всегда противился традиционному индусскому представлению о том, что ученик должен следовать за гуру в слепом повиновении. Он и сейчас продолжал считать это неправильным — принесение своей свободы в жертву суждению другого человека. Нарен был уже готов признать Рамакришну чем-то большим, нежели просто человек, готов был следовать за ним, как за учителем. Позиция Нарена заслуживает самой пылкой благодарности от всех нас — скепсис Нарена делает его надежнейшим свидетелем величия Рамакришны.
Обучение Нарена
В предыдущей главе мы читали о том, как Рамакришна пришел к убеждению о том, что юный студент колледжа на самом деле был одним из его «вечных спутников». Может возникнуть вопрос: уж коли Рамакришна пришел к этому убеждению, отчего бы ему тревожиться по поводу будущего Нарена? Разве существо такого порядка способно понести хоть малейший духовный урон? Отвечая на этот вопрос, Сарадананда подчеркивает, что даже аватара, облекаясь в плоть и вступая в сферу действия Майи, должен испытать некоторое притупление духовного зрения. Рамакришна временами бывал склонен ставить под сомнение подлинность своих видений — возможно, я ошибаюсь, говорил он себе. Вот почему он не переставал тревожиться из-за Нарена и подвергать его различным испытаниям.
Рамакришна говорил, что в человеке возможны восемнадцать свойств, или проявлений духовной силы. Даже двух-трех достаточно для достижения в миру великой славы и влияния — а в Нарене Рамакришна видел все восемнадцать. Когда Рамакришну охватывала тревога, он опасался, что с возрастом Нарен может злоупотребить своей силой, то есть удовлетвориться частичным познанием Бога и на основе этой частичной реализации просто основать новую религиозную секту и обрести для себя обыкновенную мирскую славу и власть. Жизнь самого Рамакришны, как мы видим, была и протестом против сектантской исключительности, и демонстрацией способности любой секты указать путь к Богу. По поводу Нарена ему незачем было тревожиться, ибо в лекциях и книгах позднейшего времени, когда он уже был Вивеканандой, он показал, насколько хорошо усвоил урок:
«Я приемлю все религии прошлого и почитаю Бога вместе с каждой из них. Может ли книга Господня быть завершена? Не должна ли она быть непрекращающимся откровением? Отличие есть первый признак мысли. Я молюсь, чтобы число сект умножалось, пока не станет их столько, сколько есть на свете людей».
Преданность Рамакришны Нарену потрясала всех окружающих. Часто при виде Нарена, приехавшего в Дакшинеш-вар, Рамакришна восклицал:
— А вот и На..., — но не в силах произнести второй слог, погружался в самадхи.
Если Нарену случалось хоть несколько дней не показываться в Дакшинешваре, Рамакришна не мог унять слезы:
— Жить не могу, когда его не вижу! — жаловался он другим молодым ученикам. — Я столько плакал, а Нарендра так и не появился. Он совершенно не понимает моих чувств к нему! Что люди подумают при виде человека моего возраста, который проливает слезы и умирает по мальчишке. Вас я не стесняюсь — вы мне родные, но что другие могут подумать? А сдержаться я не в силах...
Незачем было и надеяться на то, что Нарен покорит все сердца. Многие из окружения Рамакришны, не обладая его духовным зрением, видели только, что их любимого и почитаемого Учителя обижает своей бессердечностью какой-то мальчишка, к тому же мальчишка явно самодовольный и надменный! Сарадананда вспоминает, как еще до знакомства с Нареном он случайно разговорился с его соседом и тот ему сказал:
— Тут рядом живет один — в жизни не видел более избалованного парня! Получил диплом, так ему стало казаться, будто в мире ничего не имеет значения, кроме него. В присутствии отца и других старших может начать петь и колотить по горшку — никакого уважения! И еще курит сигары — на глазах у старших!
Стороннему наблюдателю было просто невозможно уловить всю сложность и комичность взаимоотношений между этими двумя совершенно непохожими людьми. Но за зримыми отношениями и поведением обоих шел только им внятный обмен сигналами — они проверяли друг друга. Как-то раз Кешаб Сен с Виджаем Кришной Госвами и группой членов Брахмо самаджа наведались в Дакшинешвар. Нарен тоже был там. После отъезда Кешаба и Виджая, Рамакришна заметил тем, кто остался:
— Я видел свет познания в Кешабе и Виджае — он походил на пламя свечи. А в Нарене он сиял как солнце.
Нарен яростно запротестовал:
— Люди подумают, что вы сошли с ума! Кешаб известен всему миру, Виджай человек святой жизни, а я никто. Как вы можете ставить нас в один ряд? Прошу вас, не надо так говорить!
— Но, дитя мое, — с невинной улыбкой возразил Рамакришна, — что я могу поделать? Ты же не думаешь, будто это мои домыслы? Мать открыла мне истину в отношении тебя, и я должен был ее повторить. Мне Мать никогда не говорила неправду.
— Откуда вам известно, что это сказала Мать? — не унимался Нарен. — А если это плод вашего воображения? Наука и философия доказывают, что чувства часто обманывают нас. Вы хорошо ко мне относитесь, и вам хочется верить, что я великий человек, — в этом все дело.
Когда Рамакришна бывал в состоянии высокого духовного видения, такие разговоры Нарена его только забавляли. Но иногда он начинал тревожиться, обращался за наставлением к Божественной Матери и получал ответ: «Зачем ты слушаешь Нарена? Он скоро признает истину».
Однажды, когда Нарен дольше обычного не показывался в Дакшинешваре, Рамакришна так изнемог от ожидания, что решил отправиться в Калькутту поискать его. Дело пришлось на воскресенье, поэтому Рамакришна начал с Брахмо самаджа, зная, что Нарен, как правило, бывает там по воскресным вечерам, когда идет служба под религиозные песнопения. Рамакришна не сомневался в теплом приеме, раз он поддерживал такие сердечные отношения с Кешабом Сеном, Виджаем и другими лидерами общества. Однако он совершенно не учел, что есть и другие лидеры в Брахмо самадж, которые не одобряют перемены, произошедшие в настроениях Кешаба и Виджая под влиянием Рамакришны — кое-кто даже перестал бывать из-за этого в Дакшинешваре.
Рамакришна явился в Брахмо самадж на средине службы. Его приход вызвал сумятицу — многие взобрались на скамьи, чтобы получше рассмотреть гостя, поднялся шум. Естественно, это рассердило других, в том числе и присутствовавших лидеров общества, больше всего сердился проповедник, которому пришлось срочно завершить службу. Рамакришна ничего этого просто не заметил. Не глядя ни вправо, ни влево, он прошагал к алтарю, где и погрузился в самадхи. Это вконец разволновало аудиторию. Кто-то распорядился погасить газовый свет, чтобы заставить народ покинуть помещение, и в результате дурацкого распоряжения в дверях образовалась давка в темноте.
Нарен, который находился в хоре, видел все это. Он протиснулся к Рамакришне, вывел его через боковую дверь, усадил в экипаж и увез в Дакшинешвар. Потом он рассказывал:
— Как мне было больно, когда я увидел, как унижают Учителя — и виною этому был я! Как я бранил его за то, что он натворил! Но он не обращал внимания ни на унижения, ни на мои сердитые слова — просто радовался тому, что мы с ним вместе. Тогда я весьма сурово сказал ему: «В Пуранах есть история про царя Бхарату, который так пекся о любимом олене, что после смерти сам стал оленем. Если это правда, то вам надо поменьше думать обо мне». А Учитель был простодушен, как маленький ребенок. Мои слова он воспринял буквально и с огорчением спросил: «Что ж со мной будет, я же и вправду не могу не видеться с тобой?» И он в тревоге поспешил советоваться с Божественной Матерью. Вернулся он, лучась счастьем: «Оставь меня в покое, маленький негодяй! Больше никогда не стану тебя слушать! Мать мне сказала: „Ты потому его так любишь, что видишь в нем самого Нараяну (то есть Вишну), а если настанет день, когда ты в нем не увидишь Вишну, ты и взгляда не бросишь больше в его сторону..."»
Когда Нарен начал бывать в Дакшинешваре, он, естественно, был рад найти среди учеников Рамакришны своего давнишнего друга Ракхала. Однако вскоре Нарен обнаружил, что Ракхал нарушает клятву Брахмо самаджа: эмоциональный по натуре, он пбд влиянием Рамакришны возвратился к почитанию Бога в определенной форме. Ракхал каждый день ходил по храмам и падал ниц перед изображениями богов. Нарен по-прежнему пренебрежительно относился к идолопоклонству и с характерной для него резкостью попрекнул этим Ракхала. Ракхал по природной мягкости не мог ответить на укор, но Нарена во время его приездов в Дакшинешвар стал избегать. Помирил их Рамакришна, который сказал Нарену, что тот должен уважать отношение Ракхала к богопочитанию, если даже не согласен с ним.
Тем временем Рамакришна старался приобщить Нарена к доктрине чистого ведантизма, утверждающей полное тождество Брахмана и Атмана. Он заставил Нарена читать книги по недуализму, но Нарену они показались хуже, чем идолопоклонство Ракхала, он воспринял их как кощунство по сути.
— Чем это отличается от атеизма? — восклицал он. — Как может сотворенная душа считать себя Творцом? Что может быть греховней этого? Что это за чушь — я есмь Бог, ты есть Бог, все рожденное и подлежащее умиранию есть Бог? Авторы этих книг должны быть сумасшедшими, иначе как они могли писать такое?
Рамакришна на негодование Нарена отвечал с мягкой улыбкой:
— Возможно, ты сейчас не в состоянии воспринять эти истины, но разве это причина для осуждения великих мудрецов, учивших им? К чему ограничивать природу Бога? Продолжай взывать к нему. Он есть истина. Что Бог откроет тебе, то ты и прими как истину.
Но Нарен не поддавался убеждениям. Как бы он изумился, если бы мог услышать собственные слова, которые произнесет через пятнадцать лет, недуалистические заявления, повергающие в ужас христиан, которые придут послушать его в Соединенных штатах:
— Не нужно искать разницы между муравьем и ангелом — каждый червь есть брат Назареянина!
В главе четырнадцатой упоминался Пратап Чандра Хаз-ра. Он был яблоком раздора между Рамакришной и Нареном. Вот запись их типичного разговора о нем, сделанная М. 24 апреля 1885 года:
«Нарен. Хазра стал совершенно другим человеком.
Рамакришна. В этом нельзя быть уверенным. Бывает, что у человека одно только имя Рамы на языке, а за пазухой полно камней, которые он готов бросать в других.
Нарен. Я не согласен, Учитель. Я спрашивал о тех вещах, в которых его обвиняют. Он сказал, что все это неправда.
Рамакришна. Я однажды молился Божественной Матери: „Мать, если Хазра притворщик, удали его от нас!" А ему я потом сказал, о чем молился. Он пришел ко мне через несколько дней и говорит: „Вот видите, я все еще здесь..." Ты его не знаешь. Ты думаешь, будто понимаешь людей, — поэтому я тебе и говорю это. Знаешь, как я смотрю на таких, как Хазра? Я думаю, раз Бог принимает облик святых, значит, он должен принимать и облик жуликов и проходимцев тоже».
Хазра изъяснялся исключительно языком высокой философии и возвышеннейших чувств. Он повторял имена Бога с четками в руках — обязательно у всех на виду. К Рамакришне он относился с почтением настолько преувеличенным, что трудно было поверить в его подлинность. Однажды, когда он склонился, чтобы взять прах от ног Рамакришны, тот отпрянул от прикосновения, инстинктивно избегая физического контакта с неискренностью и неправдивостью.
Нарена же забавлял острый и злой язычок Хазры, а Хазра выслушивал все, что говорил Нарен, с лестным для того почтением. Как-то раз Нарен говорил с Хазрой о ведантиче-ском недуализме и о своем недоверии к нему.
— Ну можно ли представить себе, — говорил Нарен, — что этот горшок с водой есть Бог, и чашка есть Бог, и все, что мы видим вокруг, тоже есть Бог?
Нарен пренебрежительно посмеялся над этой мыслью, Хазра со свойственным подобострастием подхватил его смех. В эту минуту к ним подошел Рамакришна и с нежностью спросил Нарена:
— Вы о чем тут беседовали?
И, не дожидаясь ответа, дотронулся до Нарена, а сам погрузился в самадхи.
А дальше вспоминает Нарен:
— От чудодейственного прикосновения Учителя мой ум полностью преобразился. Я был потрясен осознанием того, что на самом деле во всей вселенной нет ничего, кроме Бога. Я сидел в молчании, не зная, сколько продлится это удивительное состояние моего ума. Оно длилось весь день. Я вернулся домой, но там продолжалось то же самое — все, что я видел, было Богом. Я принялся за еду и видел, что все — тарелка, еда, мать, которая подавала еду, я сам — все было Богом, и одним только Богом. Мать с тревогой спросила меня:
— Ты что так притих? И почему ничего не ешь?
Ее вопрос вернул меня к обыденному сознанию, и я продолжил ужин. Однако с тех пор это чувство уже не оставляло меня, что бы я ни делал — ел или пил, просто сидел, лежал, был в колледже или прогуливался по улице. Я не могу описать, что это было — нечто вроде опьянения. Если я переходил через дорогу и видел приближающийся экипаж, у меня не возникало нормальной потребности прибавить шагу, чтобы не попасть под колеса. Я себе говорил: «Этот экипаж есть я сам, нет разницы между экипажем и мной».
Пока длилось это состояние, я не чувствовал ни своих рук, ни ног. Я ел, но не чувствовал насыщения — будто кто-то другой ел за меня. Иногда во время еды я ложился на несколько минут, потом вставал и опять принимался есть; когда это случалось, я съедал намного больше обычного, но без всяких последствий. Мать страшно переполошилась, ей казалось, что у меня какая-то ужасная болезнь, и она говорила: ох, боюсь, не жилец он!
Когда же первая острота впечатлений от этого опьянения несколько притупилась, я начал видеть мир, будто во сне. Выходя прогуляться по Корнуоллис-сквер, я стукался головой о железную загородку, чтобы проверить, настоящие это перила или они мне приснились. Бесчувственность рук и ног меня пугала — я все боялся, что это начало паралича. Когда же наконец все прошло и я вернулся к нормальным ощущениям, я не сомневался, что мне открывался недуалистический мир. Теперь я знал, что все написанное в священных книгах об этом есть чистая правда.
Внезапно в один прекрасный день Рамакришна резко изменил свое отношение к Нарену — больше не стало смиренной радости, которую он выказывал в его присутствии, не стало слез, которые он проливал в отсутствие Нарена. Когда Нарен явился утром, Рамакришна посмотрел на него, не выразил никакого удовольствия, не заговорил с ним, не стал заботливо справляться о его здоровье и делах. Нарен предположил, что Рамакришна не хочет разговаривать оттого, что находится в возвышенном духовном состоянии. Он немного подождал, потом вышел на воздух, поболтал с Хазрой. Услышав голос Рамакришны, донесшийся из комнаты, его разговор с каким-то посетителем, Нарен вернулся, но Рамакришна не обратил на него внимания. Он лежал на постели, отвернув лицо. Наконец, уже вечером, Нарен почтительно простерся перед Рамакришной и уехал домой.