Естественно, в позднюю викторианскую эпоху и в эпоху Эдуарда внимание клиентов привлекали не только девушки и девочки, но и мальчики. В Англии существовало даже братство второстепенных поэтов, известных под названием "уранианцы", которым нравилась педерастия в лучших греческих традициях. Эти образованные люди брали мальчиков из рабочих семей под свое покровительство, чтобы любить их, помогать им и руководить ими.
Но такие высокодуховные отношения встречались редко. Более частым было то, с чем столкнулся в Нью-Йорке почтенный Чарльз Пэркхерст в 1892 г. после совершения им тактической ошибки: он заклеймил администрацию города как "кучку лгунов и клятвопреступников, пропитанных ромом и похотью", не потрудившись сперва выстроить систему аргументов. Верховный судья поспешно предложил ему отправиться осмотреть городские гнезда порока. Детектив, которого Пэркхерст взял с собой в качестве проводника, провел его по Тендерлойну и Хэймаркету, показал ему салуны, бордели и китайские притоны курильщиков опиума, а затем, в качестве кульминационного пункта программы, привел его в "Клуб золотых наслаждений" на Третьей западной улице, где в отдельных комнатушках размещалось множество юношей с раскрашенными лицами, высокими голосами, девичьими манерами и женскими именами. Детектив объяснил ему, чем занимаются эти мальчики, и почтенный мистер Пэркхерст предусмотрительно ретировался.
Независимо от возраста, спрос на гомосексуалистов на фоне общего взрывообразного роста проституции был характерной чертой конца XIX в., особенно в Британии и США. Во Франции он возник гораздо раньше. Хотя французы продолжали сжигать гомосексуалистов и после того, как перестали сжигать ведьм (вплоть до 1725 г.), законы, введенные Наполеоном, к 1860-м годам сделали гомосексуализм и лесбийскую любовь если не совсем обычным, то хотя бы вполне терпимым явлением. В Париже были сотни мужчин, занимавшихся проституцией, в том числе знаменитый гомосексуалист Андре, который, если верить Эдмону де Гонкуру, зарабатывал по 1800 франков за один сезон балов в Опере. (Искусный ремесленник в то время выручал от двух до четырех франков в день, а Кора Перл - 5000 за ночь.) Некоторых мужчин-проституток можно было узнать с первого взгляда: они одевались в женское платье и носили накладные бюсты, сделанные из овечьих легких, сперва они их варили, а затем придавали им нужную форму. "Один из них жаловался мне на другой день, - говорил парижский врач Франсуа-Огюст Вейн, - что кошка съела одну из его грудей, которые он оставил на чердаке, чтобы остудить". Других узнать было труднее, и последствия получались самые неожиданные. Братья Гонкуры писали, что начальник отдела военного министерства приводил такое множество гвардейцев в частный кружок богатых людей, что у правительства возникли подозрения в военном заговоре.
В Германии 40 лет спустя возникло подозрение в еще более опасном заговоре. На рубеже веков ходили слухи, что страна управляется кликой гомосексуалистов, которые отстранили от императора более ответственных (т.е. гетеросексуальных) советников; эти слухи усилились, когда граф Гюнтер фон дер Шуленбург разослал аристократам-гомосексуалистам циркуляры с предложением присоединиться к Обществу дружбы и Лиге защиты, которые он намеревался создать.
В 1906 г. Максимилиан Харден, издатель берлинской газеты "Die Zukunft", решил открыть глаза на этот опасный союз всей публике, включая самого императора. Эти люди, по его словам, составили "товарищество, более сильное, чем монашеские ордена или вольные каменщики, более сплоченное и превратившееся в религию, государство, класс, который объединяет самых разных, самых разнородных людей в братскую лигу, созданную, чтобы атаковать и защищать. Людей этого сорта можно встретить повсюду: при дворе, среди высших армейских и военно-морских чинов, в редакторских конторах крупных газет, среди торговцев и учителей... Все объединяются против общего врага".
Это была старая идея интернационального заговора (обычно ее применяли к евреям, но в отдельные периоды и к таким обществам, как масоны и розенкрейцеры) в новом обличье, которое было еще более устрашающим по той причине, что еврея распознать легко, а гомосексуалиста - не очень. Харден сокрушил заговорщиков - и в то же время объяснил публике, что такое гомосексуализм. Несмотря на все усилия Магнуса Хиршфельда, знаменитого берлинского сексолога, рассматривавшего гомосексуалистов как "третий пол" и считавшего, что они должны находиться под защитой закона, а не преследоваться, гомосексуалистов в обществе ненавидели. Люди учились узнавать их на улицах и всячески унижали; их презрительно называли "стосемидесятипятниками" - по 175-му параграфу немецкого уголовного кодекса, направленного против мужчин-гомосексуалистов.
Положение гомосексуалистов в Англии было более неоднозначным, поскольку англичане возвели в степень высокого искусства умение не обращать внимания на гомосексуальность в тех людях, которых они любили и уважали, но в то же время осуждали гомосексуальность среди чужаков (иностранцев и британского пролетариата) и отщепенцев (таких, как Оскар Уайльд). И, хотя в вопросах секса англичанин викторианской эпохи страдал скорее от самообмана, чем от лицемерия, в случае гомосексуализма он подошел к самой границе между этими двумя недостатками.
Одной из причин этого, несомненно, было то, что вплоть до 1861 г. за гомосексуализм полагалась смертная казнь (по крайней мере, по закону). Как и во всех законодательных системах, где "закон" является порождением эволюции и прецедента, в английской системе была масса недочетов и белых пятен. "Публичная" содомия предполагала присутствие третьего лица, но содомия сама по себе точно определена не была. В XVIII в. некоторых неудачников арестовывали за то, что те позволили себе зайти несколько дальше трансвестизма. В 1828 г. появился новый закон, касавшийся преступлений против личности, в котором утверждался принцип, что "каждое лицо, виновное в омерзительном преступлении содомии, совершенном с мужчиной или с любым животным, подлежит смерти как преступник", - а далее отмечалось, что если раньше преступники, обвиненные в содомии или насилии, часто могли спастись по причине "сложностей в доказательстве вины в совершении этих нескольких преступлений", то в будущем вовсе не нужно будет "доказывать, что имело место семяизвержение: плотское познание должно считаться совершенным после доказательства одного лишь проникновения". В 1861 г. смертная казнь была заменена тюремным заключением (от 10 лет до пожизненного).
Но эта уступка гомосексуалистам была лишь случайной. С 1826 по 1861 г. парламент тщательно старался свести на нет численность главных преступлений и сократил ее от 200 до четырех (государственная измена, убийство, пиратство и преступления против Закона защиты судоверфей), и гомосексуалисты заняли в списке преступлений далеко не первое место. Те же, кто обладал достаточным благоразумием, чтобы скрывать свои наклонности, вероятно, почувствовали себя в гораздо большей безопасности, чем когда-либо.
Но затем наступила катастрофа. В 1885 г. была принята поправка к уголовному законодательству. В парламент поступила просьба обеспечить "защиту женщин и девушек, подавление проституции и так далее", и вначале о гомосексуализме речи не было. Вероятно, статья, включенная на более позднем этапе и принятая практически без обсуждения, являлась неверно сформулированным предложением покончить не только с женской, но и с мужской проституцией. Но в результате статья поправки гласила, что "любое лицо мужского пола, которое в общественной или частной ситуации совершает, или участвует в совершении, или обеспечивает, или делает попытки обеспечить совершение любым лицом мужского пола любого нечестивого акта с другим лицом мужского пола", подлежит двум годам тюремного заключения с каторгой или без нее. Это означало, что даже интимная, тайная гомосексуальная связь, и даже такая, которая была прервана до полового акта, подпадала теперь под уголовное законодательство. Это был картбланш для шантажистов, который не утратил актуальности и по сей день, несмотря на то что в 1967 г. гомосексуальные отношения между сознательными взрослыми людьми (кроме служащих в армии, на флоте и в полиции) были легализованы.
Закон 1885 г. произвел эффект, противоположный возлагавшимся на него ожиданиям. Непрофессиональному гомосексуалисту теперь угрожала не только опасность тюремного заключения. Из-за ставшего более легким наказания приговоры стали выноситься тоже с большей легкостью, а огласка, которую получало слушание дела в суде, могла представлять не меньшую угрозу, чем само тюремное заключение. Но у профессионала не было репутации, которую можно было бы потерять, а двухгодичное заключение казалось ему смешным по сравнению с десятилетним или пожизненным.
Мужчине, занимающемуся проституцией, всегда жилось легче, чем женщине, - его труднее было распознать, даже когда он снимал клиента. Если гомосексуалисты не вели себя назойливо, полиция оставляла их в покое, даже в тех районах, куда, согласно одному шуточному путеводителю для туристов 1850-х годов, любой провинциал мог пойти полюбоваться на настоящий цирк из Маргарит, Пуффи и Мэри-Энн. "Квадрант, Холборн, Флит-стрит и Стрэнд буквально кишат ими. Недавно на окнах респектабельных отелей по соседству с Черинг-Кросс вывешивали опознавательные знаки и таблички с надписями: "Берегитесь педерастов!". Обычно они собираются у художественных магазинов, и распознать их можно по женственной внешности, модной одежде и т.д....Квадрант посещают множество самых примечательных [из них], которые разгуливают там в поисках своей "жертвы" наподобие проституток-женщин".
Это похоже на преувеличение. В течение 50 лет, охватывающих середину прошлого века, спрос на гомосексуалистов-проституток был невелик просто потому, что социальное давление стремилось направить бисексуальность в гетеросексуальное русло и роль клиентов проституток-мужчин могли выполнять лишь 4-5 процента врожденных гомосексуалистов. Некоторые викторианцы, несомненно, осознавали свою бисексуальность и намеренно подавляли гомосексуальный аспект, но очевидно, что большинство мужчин оставались латентными гомосексуалистами.
Численность гомосексуалистов в этот период в Британии и Америке оценить трудно, поскольку существовала мода на крепкую мужскую дружбу, которая не только помогала сублимировать гомосексуальные потребности, но во многих случаях просто служила маской для гомосексуальных отношений. Поскольку в самом крайнем случае они допускали, по словам Германа Мелвилла, всего лишь некоторую степень "сладчайших сантиментов, которые приняты между разными полами", такие отношения считались вполне приемлемыми и даже трогательными. Но к 1880-м годам, накануне конца эпохи, охарактеризовавшегося реакцией против чопорной респектабельности предшествующих десятилетий, младшее поколение начало культивировать несколько нетрадиционный тип отношений. Английские общественные школы, в которых мальчики содержались в монашеском затворничестве, всегда были питомником гомосексуального опыта, который обычно сходил на нет, когда ученики заканчивали школу. Но теперь этот опыт стали переносить и во взрослую жизнь. У.Т. Стид в своих заметках во время скандала, разразившегося вокруг Оскара Уайльда, сделал ценное замечание: "Если бы каждый, кто виновен в грехе Оскара Уайльда, попадал в тюрьму, то мы бы стали свидетелями удивительного переселения обитателей Итона, Хэрроу, Рэгби и Винчестера в тюремные камеры Пентонвилля и Холлоуэя. Ведь мальчики в общественных школах свободно подхватывают привычки, за которые их потом могут приговорить к каторге".
Вслед за Итоном и Хэрроу часто следовали мужские колледжи Оксфорда и Кембриджа. Только в 1970-х годах, когда наконец стало возможно безопасное признание, выяснилось, что почти на протяжении столетия в сфере высшего образования существовало мощное подводное течение гомосексуализма. Очевидно теперь также и то, какому шантажу были подвержены высшие посты в дипломатии, правительстве и администрации, занимаемые мужчинами, воспитанными в подобной среде.
Английский порок
Французы в XIX веке называли гомосексуализм "немецким пороком", а самобичевание, с таким же непринужденным безраличием к точности, - "английским пороком"; сексологи Германии и Англии, воодушевляемые своеобразным извращенным ура-патриотизмом, с превеликой охотой приняли эти термины и стали искать им оправдание. Закрыв глаза на такие нелепые исключения, как де Сад, Руссо и религиозно-эротические самобичеватели средневековой Испании, англичане радостно объявили, что за превращение джентльменов в извращенцев ответственны в первую очередь общественные школы. С детства обученные надзирателями и школьными учителями, следовавшими правилу "пожалеешь розгу - испортишь ребенка", старшеклассники (как утверждалось) привыкали к такому положению вещей и в зрелые годы продолжали нуждаться в хорошей порке, чтобы разогреть кровь.
По сути дела, если для того, чтобы человек вырос мазохистом, достаточно было бы только регулярной порки в детстве и в школьные годы, то самобичевание могло бы стать не столько излюбленным спортом аристократов, сколько международной пандемией. Кроме Индии и некоторых племенных сообществ, во всех странах и во все времена с детьми обращались с такой жестокостью, какая в наши дни была бы почти преступной. Очевидно, что между теми, кто орудовал розгой, были существенные различия: если мальчика порола молодая няня или воспитательница, относительно которой у него могли возникать сексуальные фантазии, или школьный учитель, которого он боготворил в отроческом возрасте, то вполне вероятно, что во взрослой жизни он мог продолжать считать бичевание мощным возбуждающим средством. Но в подавляющем большинстве случаев это извращение на самом деле проистекало из определенной внутренней тяги к мазохизму.
Мазохизм был впервые определен в конце XIX в. австрийским полицейским доктором и психиатром Ричардом фон Крафт-Эббингом. Его труд "Psychopatia sexualis" (1886) представлял собой исследование патологий сексуального поведения. Наиболее шокирующие подробности автор предусмотрительно перевел на латынь. Вскоре работа превратилась в настольную книгу любителей порнографических произведений, которым удавалось раздобыть хороший латинский словарь. Поскольку получение сексуального удовольствия от причинения боли было названо в честь маркиза де Сада, Крафт-Эббингу показалось вполне резонным назвать получение удовольствия от подвержения боли и унижениям в честь самого знаменитого проповедника такого извращения - Риттера Леопольда фон Захер-Мазоха, австрийца, который в 1870 г. начал издавать романы и рассказы о приключениях мужчин, которым требовалась женщина, способная причинять им боль.
Самой знаменитой книгой Захер-Мазоха была "Венера в мехах", которая раз и навсегда установила перечень основных орудий арсенала мазохиста. Ванда, жестокая, властная, одетая в меха женщина, заманивает своего любовника Северина в ловушку, связывает его, а затем предстает перед ним с кнутом в руках. Меха, кнут и сатанинская (но обязательно аристократическая) красота были лейтмотивом произведений Захер-Мазоха. "Красавица бросила на своего обожателя странный взгляд своих зеленых очей, ледяной и убийственный, затем она пересекла комнату, медленно накинула на плечи восхитительный просторный плащ из красного атласа, пышно отороченный королевским горностаем, и достала из ящика туалетного стола кнут с длинным хлыстом и короткой рукояткой, которым она обычно наказывала своего мастифа. "Ты этого хочешь, - сказала она. - Тогда я тебя выпорю". Все еще стоя на коленях, ее любовник воскликнул: "Выпори меня! Умоляю!".
Захер-Мазох не был первым мазохистом в истории литературы. Существовала давняя литературная традиция "роковых женщин", которые порабощали мужчин и даже, подобно самкам пауков, убивали своих любовников. И мужчинам это очень нравилось. До XIX века определенного стереотипа хищной феминистки не существовало, но викторианский коктейль из куртуазного этикета и интимного греха привел к необходимости создать такой стереотип.
"Я люблю величие человеческого страдания", - сказал граф Альфред де Виньи (которому не довелось испытать его в сколь-либо значительной степени), и его современники, согласившись с благородством этого утверждения, не смогли заметить всей его актуальности в условиях жизни низов общества после индустриальной революции. Многие из этих современников, как бы для компенсации садистского пренебрежения, на котором лежит ответственность за миллионы страдальцев, подвергали себя особому типу искусственной мазохистской игры. Все материалы были под рукой: они содержались в готическом образе куртуазной любви, где любящий жестоко страдал от недоступности своей возлюбленной; в XIX веке эта идея разрослась до неестественных, гротескных пропорций. В начале века (под влиянием байронизма) существовала недолговечная мода на "рокового мужчину", но в середине века она уступила место моде на "роковую женщину", власть которой заключалась в боли. Такая женщина представляла собой противовес викторианскому "домашнему ангелу", и мужчина, помыкавший кроткой и уступчивой женщиной в семье, терпел от нее в свою очередь аналогичные унижения.
Тему "английского порока" в литературе первыми стали разрабатывать французы. Тип "роковой женщины" был сформирован Теофилем Готье в его слегка эксцентричном образе Клеопатры - сластолюбивой царицы, женщины, обладавшей исключительной жестокостью и варварской интуицией, которая каждое утро приказывала убивать очередного любовника, с которым только что провела ночь. Последователи Готье воспевали Ниссию (своего рода восточную леди Макбет), Иродиаду, Елену Троянскую и царицу Савскую. Несколько более утонченным образом Проспер Мериме превратил Испанию в питомник "роковых женщин", хотя к концу века в этом отношении стали предпочитать Россию.
Но самые экзотические образцы "красоты, пришедшей прямиком из ада", создал безупречный английский джентльмен Элджернон Чарльз Суинберн. Суинберн (чей маниакальный мазохизм до сих пор определяют в биографических справочниках как "склонность к излишествам") считал, что мужчина должен стремиться к тому, чтобы стать "бессильной жертвой яростной страсти прекрасной женщины", женщины, вероятно, похожей на "Долорес, нашу госпожу чувственной боли", обладательницу "холодных век, за которыми скрываются самоцветы тяжелых очей, что смягчаются так редко; и тяжелых белых членов, и жестоких алых губ, подобных ядовитому цветку...", в чьем присутствии "боль таяла в слезах и была наслаждением; смерть истекала кровью и была жизнью". Захер-Мазох и в подметки не годится такому джентльмену.
Но литературные светила мазохистского пантеона были романтиками, для которых "роковая женщина", размахивающая кнутом, означала нечто большее, чем просто боль. Романтики жили в мире грез, более богатом и красивом, но не более реалистичном, чем современные фильмы ужасов. Однако встречались и мазохисты другого рода, для которых самобичевание было жизненной необходимостью.
Такие мазохисты иногда были пресыщенными извращенцами, иногда - угнетенными импотентами, иногда - неотесанными грубиянами, которых Ипполит Тайн, французский философ и критик, описывал как "животное в человеческом облике, находящее высшую степень удовольствия в чувственности и беспорядке". Тайн утверждал, что пристрастие англичан к розге вызвано чрезмерным употреблением алкоголя и красного мяса, но настоящие причины мазохизма были скорее психосоматическими. У определенного типа людей острая физическая боль не угнетает, а стимулирует нервную систему, что вызывает сексуальное возбуждение. Такой же эффект может производить ярость, поэтому мазохисты подобного рода могут легко превращаться в садистов.
Среди мазохистов-романтиков частыми явлениями были воображаемые сцены насилия и личные соглашения; но функциональный тип мазохиста нуждался в проститутках. Если же не хватало денег, то такой мазохист находил утешение в порнографических произведениях, на которых специализировались англичане: "Пирушки леди Бамтиклер", "Танец мадам Бечини", "Романтика наказания, или Откровения школы и спальни" и т.д. Специально для хозяев публичных домов и независимых проституток, которые стремились удовлетворять любые потребности клиентов, существовали пособия по бичеванию. В них рекомендовалось "иметь под рукой книжку с описанием сцен порки в драматической форме, и, когда ваш посетитель потребует, вы можете дать ему эту книгу и спросить, что бы ему больше всего хотелось осуществить". Далее, следовало выбрать, во что одеваться. "Выставка женщин-бичевательниц" не одобряет полную наготу и рекомендует наготу частичную, которая является лучшим способом "достичь высшей степени удовлетворения [клиента]". Хороши были меха, подходило также облачение монахини, шелковые чулки с золотыми нитями, туфли с блестками и белое шелковое одеяние с белым кружевом и белыми подвязками.
Сексуальное бичевание, согласно непревзойденному доктору Дюрену, требует "большой деликатности и определенного мастерства". В начале XIX века в Лондоне своим мастерством славилась миссис Колетт, но вскоре ее затмила Тереза Беркли, настоящая перфекционистка, верившая, что качество работы в первую очередь зависит от качества инструментов. В своем доме близ Портленд-Плейс, она держала розги в воде, "чтобы они были зелеными и гибкими. У нее была дюжина тонких, длинных плетей, дюжина плеток-девятихвосток, различные виды гибких хлыстов, усеянных иглами, кожаные ремни, скребницы и ремни из воловьей шкуры, усаженные гвоздями, загрубевшие и жесткие от постоянного употребления, розги из падуба и колючие прутья растения, называемого "куст палача". Летом она наполняла стеклянные и фарфоровые вазы зелеными стеблями крапивы". Миссис Беркли могла доставить удовольствие настоящему мазохисту.
Но самым крупным ее изобретением (в 1828 году) стала "лошадка Беркли", представлявшая собой раздвижную лесенку (чтобы можно было подогнать ее высоту под рост клиента) с подпорками и удобной обивкой. Клиента привязывали к ней так, чтобы его лицо выглядывало из одного отверстия, а гениталии - из другого. "Госпожа" стояла позади и хлестала клиента по спине или ягодицам, в соответствии с его предпочтениями, а спереди сидела полуголая девица, ласкавшая его гениталии. "Лошадка Беркли" оказалась чрезвычайно доходным изобретением и принесла своей создательнице за восемь лет 10.000 фунтов стерлингов прибыли, что по тем временам было весьма солидной суммой.
Одно из самых известных первых пособий по бичеванию, "Венера-наставница, или Игры с розгой" (1788 г., 2-е изд. - 1898 г.), разделяло мужчин по их склонностям на три вида: те, кому нравилось, чтобы их порола женщина; те, кто предпочитал пороть женщину; и те, кто получал удовольствие просто от наблюдения сцен порки (такое удовольствие хозяин борделя всегда мог доставить посетителю). Иными словами, мазохисты, садисты и вуайеристы - три разновидности сексуальных извращений, согласно классификациям современных психоаналитиков.
Но можно также сказать, что почти любая разновидность секса в викторианскую эпоху приближалась к извращению в психоаналитическом смысле. Оборотной стороной викторианской чрезмерной самоуверенности было чувство уязвимости и вины, примешивавшее даже к обычному гетеросексуальному сношению с проституткой элемент интеллектуального и морального мазохизма. Гюстав Флобер обобщил все эти смутные и сложные противоречия XIX в. в следующих словах: "Мужчина кое-что упустил в жизни, если он никогда не просыпался в неизвестной постели рядом с женщиной, которую он больше никогда не увидит, и если он никогда не покидал публичный дом в час рассвета с таким чувством, словно он прыгает с моста в реку из чисто физического отвращения к жизни".
Тэннэхилл Р. Секс в истории
М., 1995, с. 323-359.