Андре Жид. Страницы из дневника

--------------------------------------------------------------- OCR: anat_cd < @ > pisem.net--------------------------------------------------------------- 1929 год. Любовь к истине -- не потребность в достоверности, и крайне неосторожносмешивать одно с другим. Истину любишь тем больше, чем яснее сознаешь, что никогда не достигнешьабсолютного, хотя на поиски его толкает нас истина неполноценная. Сколько раз мне приходилось замечать, что религиозные люди, вособенности католики, тем слабее тянутся к этой ублюдочной (однакоединственно доступной) истине, чем сильнее они убеждены в обладании истинойвысшей, подчинившей себе осязаемый мир и наше о нем представление. Да ипонятно: тот не производит наблюдений над молнией, кто верит, что онапослана богом, тот не следит ни за прорастанием зерна, ни за метаморфозаминасекомого, кто во всех явлениях природы видит только непрерывное чудо ислепое подчинение вечному вмешательству божества. Скептицизм -- отправная точка науки; против него и восстает вера. Я знавал человека, который погружался в черную меланхолию при одноймысли, что должен время от времени менять ботинки, одежду, шляпу, белье,галстук. Дело здесь совсем не в скупости, но в муке не видеть ничегопрочного, определенного, абсолютного, на что можно было бы опереться. Перечел "Orientales" Гюго. Вновь испытываешь то же восхищение, что и вдетстве; достаточно мне один раз их перечесть, чтобы знать наизусть. Какаяпоразительная, чисто ораторская изобретательность! Здесь все: сила иизящество, улыбка и пафос рыданий. Что за богатство приемов! Как высокпоэтический подъем! Какое знание стиха, как свободно он им владеет! Такаямастерская легкость дается только при полной завороженности словом и егозвучанием. Мысль у него подчинена слову, фразе, образу; вот почему Гюго(совсем не такой простец, каким его выставляют) всегда предпочитал чувства имысли наиболее пошлые, совершенно не заслуживавшие его внимания, -- чтобыотдаться все существом своим наслаждению их поведать, плодить и размножать. С обычной для него отменной учтивостью, С. Посылает мне два кусочкаамбры, содержащих еле видимых насекомых, и небольшую статью Мориса Трэмбли*(по поводу открытия им пресноводных полипов). Меня восхищает эта брошюра.Списываю: "Он знает, когда сомнение ему выгодно и необходимо, и умеетво-время усомниться в собственных выводах. Он всегда стремится видеть вещитакими, каковы они в действительности, а не такими, какими он желал бы ихвидеть". И добавляет: "В этом смысле Реомюр (ибо здесь речь идет именно онем) оказал большую услугу науке, чем Бюффон". _______________ * Две фразы из письма к Реомюру принадлежат Аврааму Трэмбли, а не внукуего, Морису Трэмбли, чей доклад, прочитанный в 1902 году перед Швейцарскимобществом любителей естествознания, знакомит нас с перепиской двух ученых поповоду открытия пресноводных полипов. (Прим. автора.) _______________ Совершенно случайно и не помышляя об астрологии, я открыл, что как раз21 ноября -- в день моего рождения -- земля переходит из знака Скорпиона взнак Стрельца. Так моя ли вина в том, что по воле вашего же бога я родился между двухсозвездий -- плод смешения двух рас, двух стран, двух исповеданий? Когда мы ощущаем в себе страшную силу и порывистость желаний, тоотносим ее не к самому себе, а к предмету наших желаний, который благодаряей и влечет нас к себе. И тогда он влечет нас уже неотразимо до такойстепени, что мы уже отказываемся понимать, почему другой человек одаряеттакой же неотразимостью другую группу объектов, к которой его влечет с тойже силой и порывистостью желаний. Кто с самого начала в этом не убедится,пусть лучше помолчит, когда речь зайдет о половом вопросе. Если вопросзаранее возникает в форме ответа, можно прямо сказать, что его и не ставили.И думается мне, причина мистического обожания кроется в том, что чарыбожества (именуемые у мистиков атрибутами), по самому своему существутребующие поклонения ему, в действительности являются проекцией ихсобственного рвения. Читаю "High wind"* Ричарда Хьюза. Странная книга: будь я в состояниикрепче связать ее с личностью автора и понять, чем вызвана потребность еенаписать, она несомненно привела бы меня в восторг. А вдруг это только игра,необыкновенно ловко задуманная, в которой автор остается победителем,однако, не завоевав моего сердца. Всякая книга занимает меня лишь в томслучае, если я в самом деле почувствую, что она родилась из настоятельнойпотребности, и если эта потребность разбудит во мне ответное эхо. Теперьмногие авторы пишут неплохие книги, но они с тем же успехом могли бынаписать и другие. Я не ощущаю незримой связи между ними и их творениями, даи сами они меня нисколько не интересуют; они навсегда останутсялитераторами, они прислушиваются не к своему демону (у них его и нет), а квкусам публики. Они приноравливаются к тому, что есть, и это их ничуть нестесняет, -- ведь они не чувствуют, что стесняют других. _______________ * "Крепкий ветер". (Прим. перев.) _______________ 1930 год. Я верю, что их мир -- мир воображаемый, но иначе, чем лучшим,представить себе не могу. Иначе говоря: их мир (мир благодати и т. д.) был бы лучшим, если бы небыл только воображаемым. Люди сами убеждают себя во всем и верят -- кто во что горазд. А потомсвои умозрительные построения называют высшей правдой. Так как же она можетбыть иной, если верят в нее, как в высшую правду? Да и в какую другую, какне в высшую правду, можно верить? А вдруг "бесценная жемчужина", ради которой человек лишает себя всехблаг, окажется фальшивой?.. Не все ли равно, раз он сам того не знает? "Проблемы", волновавшие человечество, не разрешив которых, казалось,невозможно жить, постепенно теряют прежний интерес, и не потому, что решениенайдено, а потому, что жизнь отходит от них. Стоит им потерятьзлободневность, и они умирают, совершенно незаметно, без агонии, просто --отмирают. Возрожденный томизм*1 и статьи Маритэна*2 будут иметь лишь историческуюценность; сомневаюсь, что кто другой, кроме археолога, ими заинтересуется. _______________ *1 Томизм (по имени Фомы Аквинского) -- богословско-философское учение.(Прим. перев.) *2 Маритэн -- католический "философ". (Прим. перев.) _______________ Ясно: С. любит в Ницше его агонию. Исцелись Ницше -- он отвернулся быон него. Как он носился со мной, считая меня удрученным страдальцем, надеясьсыграть заманчивую роль утешителя! Он ластился ко мне, как кошка. Однажды, сидя вечером у Р., мы остолбенели, услышав его заявление, чтоон может быть дружен только с женщинами. Конечно, в этом признании не малогордости: он любит копаться, жалеть и соболезновать. Все бы шло хорошо, еслибы в нем была сильна потребность доставлять счастье, Но суть в ином: любитон самое горе, скорбь, и в этом усматривает долг христианина. В счастьи онвидит разодухотворение; вот почему он чисто интуитивно отстраняется отМоцарта. Бесплотность изумительного искусства Моцарта, глубочайшую егопроникновенность, господство разума над страданием и радостью, уничтожающеевсякую болезненность страдания (то, что С. счел бы искупительнойдобродетелью), для Моцарта являющегося лишь темно фиолетовой полосой радуги,нарисованной его гением, он воспринимает лишь постольку, поскольку она егоне стесняет. Перечел "Under Western Eyes"* в превосходном переводе Нееля. Мастерскинаписанная книга; но в ней слишком чувствуется напряженная работа; избытокдобросовестности Конрада (если можно так выразиться) -- в длиннотахописаний. Чувствуешь, как где-то, в глубине книги, скользит увертливаяирония, но хочется, чтобы она была еще легче и забавнее. Конрад словноотдыхает на ней и снова становится растянутым и многословным. В общем книганеобыкновенно удачна, но в ней не хватает непринужденности. Не знаешь, чемвосхищаться: искусством сюжета, композицией, смелостью столь широкогозамысла, спокойствием изложения или остроумием развязки. Но читатель, закрывкнигу, невольно скажет автору: "Теперь недурно и отдохнуть". _______________ * "Глазами Запада" Джозефа Конрада. (Прим. перев.) _______________ Сильно заинтересован открытым мною, родством "Глазами Запада" с "ЛордомДжимом". (Жалею, что не поговорил об этом с Конрадом). Герой совершаетнепоследовательность и, чтобы выкупить ее, закладывает свою жизнь. Ибо какраз непоследовательности имеют в жизни наибольшие последствия. "Но развеможно это уничтожить?" Во всей нашей литературе не найти патетичней романа;романа, который в такой степени ниспровергал бы правило Буало, что "геройдолжен проходить через всю драму или роман таким, каким он был вначале". Пагубное, плачевное влияние Барреса*. Нет более злосчастноговоспитателя, чем он, и все, на чем лежит печать его влияния, -- при смертиили уже смердит. Достоинства его как художника чудовищно раздуты. Разве ненаходишь уже в Шатобриане все его лучшие элементы? Его "Дневник" -- пределдля него, и с этой стороны он представляет громадный интерес. Его тяга ксмерти, к небытию, его азиатчина; погоня за популярностью, гласностью,принимаемая им за любовь к славе; его нелюбознательность; избранные им боги.Но превыше всего возмущает меня жеманность, дряблая красивость некоторых егофраз, на которых почиет дух Мими Пенсон... _______________ * Морис Баррес (1862-1923) -- французский писатель и политикмахрово-реакционного шовинистического толка. (Прим. перев.) _______________ Нахожу на столе пришедшее в мое отсутствие приложение к "Нувель журне":"От Ренана к Жаку Ривьеру" ("Дилетантизм и аморализм"). Эти книги -- из того же теста, что и Массис*: так же рьяно восстают онипротив всего некатолического. Но вот что я там вычитал: "Не настало ливремя, открыв в последний раз замечательную поэму "Фауст",прокомментированную Ренаном, поразмыслить над скрытым в ней уроком?" (стр.77). А Массис писал мне в письме, полученном месяц тому назад в Рокбрэне: "Книгу Барбэ д'Оревильи о Гете я прочел много лет назад; удовлетворяяваше любопытство, должен признаться, что нахожу его суждения великолепными ицеликом под ними подписываюсь. Бенжамен Констан, с присущей емупроницательностью, сказал то же самое; он назвал Гете неостроумнымВольтером". Дальше следовали две страницы, исписанные красивым почерком; но тон ихсовсем не тот, каким Массис всегда со мной говорил и который, кстатисказать, не производил на меня никакого впечатления. Что же ему ответить?Сказать: "Любезный Массис, вы написали бы мне совсем иначе, знай вы, как яотличаюсь от того, каким... знай вы, что самый тон ваш, прежде всего,слишком подозрителен, чтобы меня взволновать"... Нет! Какой смысл? Мы неможем столковаться, и не столкуемся. Но все же мне очень хотелось послатьему отрывок из кардинала Ньюмана, процитированный Гриерсоном: "We may feel great repugnance to Milton and Gibbon as men; we may mostseriously protest against the spirit which ever lives and the tendency whichever operates, in every page of their writings; but there they areextinguith them, we cannot dewy their power; an intergral portion of Englishliterature; we cannot write a new Milton or a new Gibbon; we cannotexpurgate what needs to be exercised. They are great English authors, eachbreathing hatred to the catholic church- in his own way, each a proud andrebellious creature of God, each gifted with incomparable gifts. We musttake things as they are if we take them at all".* _______________ * "Мы можем испытывать величайшее отвращение к Мильтону и Гиббону, какк личностям, можем решительно отвергать, тенденцию, проскальзывающую накаждой странице их писаний, -- дух, вечно в них живущий; но они таковы, и мыне можем отсечь их от английской литературы, с которой они неразрывносвязаны; не можем отрицать их могущества; не можем заменить их произведенийдругими; не можем даже очистить их творчество от того, что должно бытьоттуда изгнано. Оба они -- великие английские писатели, каждый по своемуненавидел католическую церковь: оба они -- создания божии, гордые истроптивые; оба исключительно даровиты. Мы должны принимать вещи такими,каковы они есть, или вовсе их не принимать". (Прим. автора) _______________ Но в обычаях Массиса и иже с ним -- отрицать всякую ценность за теми,кого они не могут к себе приблизить, и приближать к себе тех, чью ценностьони не в состоянии отрицать, заранее решив, что все добропрекрасноеобязательно, по долгу службы является католическим. Из любопытства отыскал в "Дневнике" Бенжамена Констана места,относящиеся к Гете. Некоторые из них, посвященные первым встречам, по правдесказать, довольно непочтительны, во вкусе Массиса. Но затем откапываю: "Он полон ума, остроумия, глубины, новых идей" (стр. 9). "Я не знаю в целом мире человека, который был бы так же умен и обладалтакой же тонкостью, силой и разносторонностью, как Гете" (стр. 13). "Гете -- мировой ум и, может быть, пока единственный в мире генийтакого неопределенного жанра, как поэзия, где все и всегда тольконеоконченные наброски" (стр. 303). И наконец в письме к графине де Нассау от 21 января 1804 года: "Гете и Виланд... Это -- люди необычайного ума, особенно Гете". Совесть вместо добросовестности. Последние дни сдружился с Попом. В "Essay of criticism"* читаю: _______________ * "Критические опыты". _______________ These rules of old, discovered, not devised, Are Nature still but Nature methodised, Nature like liberty, is but restrain'd By the same laws which first herself ordained.* _______________ * Эти издревле известные, нехитрые правила -- сама природа,неподвижная, но упорядоченная. Природа свободна, но обуздана, однако, своимисобственными, раз и навсегда установленными законами. (Прим. перев.)_______________ Отлично, лучше не скажешь (столь разумная истина и так разумновысказанная)... Ничего -- более антипоэтического (но это не важно). В полном восторге от "Послания Элоизы к Абелару" Попа. Мое уважение кнему растет по мере того, как я с ним знакомлюсь, и почему не сознаться, чтоего поэзия, перегруженная содержанием, волнует меня теперь несравненносильнее, чем мутные извержения какого-нибудь Шелли, который заставляет менягде-то витать, оставив неудовлетворенной слишком важную часть моего "я". Мориак* Этюды о Мольере и Руссо. _______________ * Франсуа Мориак -- автор романов католического направления (Прим.перев.) _______________ Скорей искусны, чем справедливы. Тяжесть Истины портит чувствительную пружину весов. Всюду и всегда он находит то, чего искал, и только то, что хотел найти. "Ты не искал бы меня, если бы уже не нашел", т. е. "Ты бы не нашел менятам, если бы ты меня туда не поместил". Французская литература гораздо более старается признавать и изображатьчеловечество вообще, чем человека в частности. Ах, если бы Бэкона взаменДекарта! Но картезианство не было обеспокоено мыслью "Every man in hishumour"*, и в конечном счете у него было мало любознательности. Такназываемые чистые науки предпочитались наукам естественным. Бюффон -- и тотплохой наблюдатель. _______________ * "У каждого свой нрав" -- заглавие комедии Бен Джонсона, современникаШекспира. (Прим. перев.). _______________ Мысль о том, что надо итти от простого к сложному, что можно строитьвыводы дедуктивно; обманчивая вера в то, что созданное умом равноценномногосложности природы; что конкретное можно вывести из абстрактного... Лансон в прекрасной работе о влиянии картезианства приводитудивительное признание Монтескье: "Я видел, как частные случаи, словно сами собой, совпадали спредложенными мной законами... Когда я раскрыл эти законы, все, что я искал,предстало передо мной". Значит, он искал лишь то, что было заранее имнайдено. Потрясающая ограниченность. А наряду с этим -- восхитительная фразаКлода Бернара, не помню где мною записанная; поэтому привожу ее заведомонеточно, расширяя ее смысл: "Исследователь должен гнаться за искомым, незабывая следить за тем, чего он не ищет; то, что он увидит неожиданно, недолжно захватить его врасплох". Но картезианец не допускает возможности бытьзахваченным врасплох. Иначе говоря, он не допускает для себя возможностичему-нибудь научиться. Из письма М. Ар.: "Вчера вечером прочел в "Горе" Мишле: "они хохочут над Ксерксом,влюбленным в платан", четверть часа спустя -- У Дона "Xerxe's stange lydianlove, the platan tree"*. _______________ * "Ксеркса странная лидийская любовь -- платан". (Прим. перев.)_______________ "Это тем более любопытно, -- добавляет М. Ар., -- что в тексте Геродотанем и намека на любовь". А с другой стороны, Мишле не мог знать Дона. Где же источник, откудаоба черпали? Чванливость всегда сочетается с глупостью. Многие плохие писателисовременности потому самодовольны, что они не способны понять всего, чтовыше их, оценить по заслугам великих писателей прошлого. Не считаться с самим собой в течение дней, недель, месяцев. Потерятьсебя из виду. Итти туннелем в надежде увидеть за ним неизведанную страну.Боюсь, как бы слишком долгая работа сознания не связала чересчур логичнобудущее с прошлым, не помешала бы прошлому стать будущим. Превращениявозможны только ночью, во сне; не заснув в куколке, гусеница не проснетсямотыльком. Мне важно не самому попасть в рай, а привести другого. Невыносимо тосчастье, которым не с кем поделиться... А что тогда сказать о счастьи, обретенном за счет другого? Торная дорога, конечно, всегда надежней. Но много дичи на ней неспугнешь. Это Баррес завел такую моду. Его потребность всюду, без концаотыскивать назидание, "урок" -- мне просто невыносима. Положение вассала,принижающее дух. Мы учимся у великих мастеров только тогда, когда онипогружают нас в нечто вроде любовного экстаза. Те, что всюду ищут выгоды,подобны проституткам, которые, прежде чем отдаться, спрашивают: "Сколькозаплатишь?" Я хочу ощутить аромат каждого цветка, словно это лето для меня --последнее. Рыбы, умирая, переворачиваются брюхом вверх и всплывают на поверхность:таков их способ падать. Больше всего я ненавижу перевранные цитаты. Так можно заставитьписателя сказать все, что угодно. Максанс, взваливая на меня ответственностьза анекдот из "Фальшивомонетчиков" (который он, кстати, полностью извращает,сказав: "Мне рассказал этот анекдот один русский писатель" -- не значит лиэто, что он не читал книги и что его мнение основывается на слухах?),напоминает мне Ломброзо, который по "Неумелому стекольщику" Бодлера заключило жестокости поэта: не заставлял, ли Бодлер стекольщиков, -- говоритЛомброзо, -- подниматься на его мансарду, чтобы тут же выгнать их вор,расколотив вдребезги их товар за то, что у них не было розовых стекол? Но из его заявления я привожу следующее: "Ницше -- враг мой, трогательный для меня тем, что даже в его отказечувствуется страдание". Да, это верно; и то же самое -- С.: они упрекаютменя в безмятежности. Счастье, достигнутое не их путем, кажется имвеличайшим преступлением или, по меньшей мере, величайшей духовнойскудостью. Эм и m-ll Z. говорят о больницах, о безобразных тамошнихзлоупотреблениях, о скверной кормежке больных, о беззакониях, кумовстве ишантаже, которому подчас подвергаются несчастные больные со стороны сиделок.Однако раскрыть эти преступления значит -- сыграть на руку "левым". И обэтом помалкивают. И когда встречаешь в народе ужас перед больницей, онкажется -- увы! -- больше чем справедливым. Помню, однажды я захотел навестить свою племянницу незадолго до ееконца, нанял авто. о- На улицу Буало, в лечебницу, -- приказал я шоферу. Тот спрашивает: -- Какой номер? -- Не знаю. Вы сами должны знать. Это -- частная лечебница. Тогда, повернувшись ко мне, он сказал, и в голосе его слышалось все:ненависть, презрение, насмешка, горечь. -- Мы знаем только Ларибуазьер*. _______________ * Казенная парижская больница имени жертвователя графа Ларибуазьера.(Прим. перев.) _______________ Это невинное слово, произнесенное по-деревенски, нараспев, прозвучалопохоронным звоном. -- Да полно, -- ответил я ему, -- сдохнуть везде одинаково можно: что вчастной больнице, что в государственной... Но его восклицания у меня по спине мурашки забегали. М. Н. очень умен; чувствуется, что проблемы свои он подобрал по дороге.Он их не выносил и не родил в муках. Мне стоит большого усилия убедить себя, что я теперь в возрасте тех,кто казался мне дряхлым, когда я был молодым. О кровосмесительном характере теорий Барреса. По его мнению, нельзя,невозможно любить людей иной крови. Баррес (я читаю теперь с ожесточенной усидчивостью второй том его"Дневников"), видимо, обеспокоен тем, что отец Шопена происходит из Нанта.(Я писал об этом несколько страниц; нужно их только найти и доразвить.) Онотмечает факт, чтобы тотчас о нем забыть. Как он ловко сам себя изобличает!То же самое и о Клоде Желэ, великом лотарингце*. _______________ * Французский живописец Желэ, подписывающийся Клод Лоррэн, т. е. Клодиз Лотарингии. (Прим. перев.) _______________ Упорство, с каким он отстаивает абсурд, -- вот что, может быть, большевсего и трогает в Барресе. Но чтобы лианообразная мысль его могла вытянуться ей необходимаподпорка. "... закон человеческого производства. Мы знаем, что энергияиндивидуума есть не что иное, как сумма душ его покойников, и что онаполучается только благодаря непрерывности земного влияния" (стр. 93). И наивно добавляет: "Вот где одна из основных идей, почти достаточных для оплодотворенияума, так часто возможно их применение". И действительно, вся работа егомысли заключалась в применении этой теории к отдельным случаям. Нельзя твердо сказать, что эта теория ошибочна, но, как все теории,она, по прошествии определенного времени и сыграв раз навсегда определеннуюроль в прогрессе человечества, станет располагать к праздности и всяческитормозить его дальнейшее развитие. И вдруг -- поразительное признание (стр. 192): "Лотарингия -- могу ли я сказать со всей искренностью, что я еелюблю?...* _______________ * Что он, действительно любит, так это Толедо, Венецию,Константинополь, Азию. (Прим. авт.) _______________ Но она проникает в не принадлежащую ей жизнь мою и, может быть,завладевает ею. Не знаю, люблю ли я ее; но, войдя в мое существо черезстрадание, она стала одной из причин моего развития". Лучше не скажешь. Он проявил здесь исключительную проницательность. Идалее -- на стр. 215: "Моя любовь к Лотарингии досталась мне нелегко. В Лотарингии масштабывсегда ограничены (стр. 190). В десять, двадцать, тридцать лет я чувствовалсебя так, как в ссылке. Я не переставал мечтать о Востоке. Мне всегдаКазалось, что в этих краях я люблю лишь землю мертвецов, кладбище,сновидения, места призраков, тайны и т. д." И еще (стр.237): "Вначале она мне не нравилась. Я полюбил ее, лишьпоняв, что и у нее есть мертвецы". Как будто их нет в каждой стране! "Затемэто ответ на вопрос: чего ради?" (стр. 238). Необходимость искусственно подогревать интерес к ложному образурождается у Барреса из глубокого сознания собственного оскудения. У него невстретишь реальной насущной проблемы. Ему нужно изобретать; без выдумки емунечего было бы сказать. Отсюда -- острое ощущение небытия, пустоты, смерти;потребность "довольствоваться малым" (стр. 236). Перечел с глубокой радостью первую книгу "Wahrheit und Dichtung"*по-немецки. Попробовал в шестой или седьмой раз (по меньшей мере) осилить"Also sprach Zaratustra"**. Немыслимо. Я не выношу тона этой книги. И мойвосторг перед ницше не заставит меня претерпеть до конца этот тон. В концеконцов мне кажется, что он перестарался: книга ничего не прибавляет к егославе. Я постоянно чувствую в нем зависть к Христу; назойливое желание датьмиру книгу, равную Евангелию. Если "Так говорил Заратустра" и болееизвестна, чем все остальные книги Ницше, то это только потому, что это, всущности, роман. Но в силу этого она может удовлетворить вкусы самогонизшего разряда читателей, -- для тех, кому еще необходим миф. А я... какраз люблю Ницше за его ненависть к вымыслу. _______________ * Гете -- "Поэзия и правда". (Прим. перев.) ** "Так говорил Заратустра" Ницше. (Прим. перев.) _______________ "Сцены будущей жизни"*, которые я дочитываю, не дают мне никакогоудовлетворения. Несколько слов предисловия заставили меня ожидать большего.Если американизм восторжествует и если позднее, после его триумфа, сновавзять эту книгу, -- боюсь, как бы она не показалась детским лепетом. Высшийиндивидуализм должен мечтать о стандартизации массы. Нужно лишь сожалеть,что Америка останавливается на первых шагах. Да останавливается ли?Благодаря ей человечество начинает вглядываться в новые проблемы,развиваться под новым небом. Под обеззвезденным небом? -- Нет, под небом,звезды которого мы не сумели еще разглядеть. _______________ * Книга Жоржа Дюамеля. (Прим. перев.) _______________ Я полон уважения к "Демону юга" Бурже и считаю, что большое место,занимаемое им в литературе, принадлежит ему по праву. Книга эта совсем нетак вяло написана, как я предполагал. В его работе нет внезапных срывов,психологических ошибок; замечания всегда верны и иногда удивительно разумны.Но когда, оставив на время "Демона юга", я принимаюсь за Гете, сразу видишь(не к чему и сравнивать, чтобы это увидеть), как высоко над холмом Буржевздымается вершина истинного Парнаса. Он не принадлежит к величественнойгорной цепи, вершины которой благодаря вечному снегу всегда нечеловеческиобнажены. Конечно, он счастлив и тем, что раскрывает перед нами пахотныеземли, но я не думаю, что урожай с них может быть всегда съедобен. Аппетитна такие продукты проходит всегда вместе с эпохой; утилитарное искусствонедолговечно, и как только оно перестает приносить пользу, оно вызывает лишьисторический интерес. Даже "серьезный" тон его книги вызывает улыбку, аотсутствие иронии к самому себе быстро вызовет и уже вызывает иронию учитателя. Ничто так не ветшает, как серьезные книги. Ни Мольер, ниСервантес, ни даже Паскаль -- не серьезны. Они величественны. Если бы"Провинциальные письма" были серьезны, никто бы их в руки не взял. И как разсерьезная сторона творчества Боссюэта больше не имеет хождения. Да, думаетсямне -- через двадцать (от силы -- через пятьдесят) лет Бурже безнадежноустареет. Д-р М. находил вполне естественным выражение, теперь такое избитое:"общий паралитик". Невозможно сразу подыскать примеры, чтобы подчеркнутьнелепость этого выражения; я спросил его, можно ли сказать в таком случае:"перемежающийся малярик", -- скоротечный чахоточный", "кишечныйтуберкулезник". Докончил выписанную мною очень интересную и убедительную книгу оболезни Ж. Ж. Руссо. Автор все сводит к задержанию мочи; отсюда --постепенное отравление крови и т. д. Помню я, -- когда родился Р. "R"., сиделка пришла к отцу и объявила,что ребенок "криво сикает". -- Лишь бы думал прямо, -- воскликнул М., может быть с большей долейюмора, чем благоразумия. П., который подозрителен не тем, что плохо понимает мои писания, а тем,что слишком любезно к ним относится, высказал мне свое негодование по поводутой непочтительности, с какой я говорю в "Возвращении с озера Чад" о "Смертиволка"*. Он сказал мне, что все домашние животные ревут и визжат, когда ихрежут; но что будь я охотник, я был бы поражен молчаливой агонией дикихживотных. И так он довел меня до того, что я пожалел, зачем написал этистроки. _______________ * Стихотворение Альфреда де Виньи. (Прим. перев.) _______________ Нет, конечно, я не могу принять предустановленной гармонии, как еепонимал Бернарден; но я верю, что все стремится к известному гармоническомупорядку по той простой причине, что все хотя бы в малой степенинегармоничное нежизненно; таким образом возмещения, размещения и т. д.восстанавливают равновесие. Ни один народ не обладал таким чувством и пониманием гармонии, какгреки. Гармония индивидуума, нравов, общины. Именно из потребности кгармонии (потребности разума и, в равной мере, инстинкта) уранизму былопредоставлено право гражданства. Я постарался показать это в "Коридоне".Книгу эту поймут позднее, после того как поймут, что тревога, охватившаянаше общество, и разнузданность его нравов проистекают из стремления изгнатьоттуда уранизм, необходимый для строго упорядоченного общества. Чем быстрее я приближаюсь к смерти, тем меньше страшусь ее. Как толькопочувствуешь, что страх свил в тебе прочное гнездо, и художник сдается ему иходит перед ним на цыпочках, я пересиливаю себя и встречаю его полнейшимпрезрением. Мне всегда казалось, что главная добродетель человека -- уметьбезбоязненно смотреть смерти в глаза; и становится противно и жалко, когдавидишь, что очень молодые люди меньше боятся смерти, чем старые, которыеесли и не устали от жизни, то во всяком случае должны были бы с покорностьюожидать смерти. "Оставьте мертвых погребать мертвецов". Религия, именующая себяхристианской, меньше всего принимала во внимание эти слова Христа. Пока я пробегаю обманчивого "Р." М, молодая финка, рядом со мной, скарандашом в руке, читает его "А". Временами карандаш опускается на книгу;верно, она нашла в ней одну из своих собственных мыслей; одну из тех, скоторыми я давно уже распрощался. Нет, я не люблю беспорядка. Но меня приводят в отчаяние те, что кричат:"Спокойно!", хотя никто еще не уселся по местам. Январь 1931 год. С неослабным вниманием читаю Грассэ*; его размышления словно продолжаюткнигу Зибурга о Франции.** _______________ * Бернар Грассэ -- "Заметки о счастьи". (Прим. перев.) ** Теодор-Вольф Зибург -- "Француз ли бог?" (Прим. перев.)_______________ Не нравится мне у Грассэ оборот: "Ни один француз не...", ибо я,француз, придерживаюсь в этом наиважнейшем вопросе совсем другого мнения. Яне верю в человеческое "постоянство", а Грассэ им аргументирует и строит нанем свою защитительную речь. Его утверждение: "Существует известный пределсознания и добра, который человек не может переступить", и "предел этот былдостигнут, лишь тот человек приобрел способность мыслить", -- абсурдно, и ктому же чисто по-французски, (увы, приходится признаться) и по-католическиабсурдно. Человек стал, а не всегда был тем, что он сейчас. Тогда как жедопустить, что он таким не останется на веки веков? Человек пребывает всостоянии становления. По какому праву отнимаете вы у меня надежду напрогресс? Тот, кто не допускает, что человек стал тем, что он есть, а невышел готовым из рук творца, не может допустить, что он когда-нибудь станетиным, что его первое слово не было в то же время и последним. Эта вера кажется тем несокрушимей, чем она дурковатей, так сказать,простецкая. Так, в пьесе Обей ной говорит о боге: "Как бы он, чего доброго,не рассердился. Не святой же он в самом деле!" Тому же примеры у Пеги*, новолнующие: в голосе его слышатся слезы. _______________ * Пеги -- убитый в начале войны писатель, наиболее остро ощутившийтревогу, которая объяла лучшую часть интеллигенции, но находивший выход врелигии. (Прим. перев.) _______________ Дочитал Курциуса*. Личная часть не так значительна, как хотелось бы.Как ни превосходны его исторические очерки, жажда моя зачастую остаетсянеутоленной: куда лучше утоляет ее книга Зибурга. _______________ * Эрнст-Роберт Курциус -- "Очерки Франции". (Прим. перев.)_______________ Курциус стушевывается -- из скрытности, конечно. Но уже и этиретроспективные картины, столь рассудочные и поданные в должном освещении,дают повод поразмыслить. Хочется, однако, знать, какую же часть занимает наследственное впсихике француза, и не обязан ли он своими так четко выявленными Курциусомособенностями воспитанию, советам учителей, примеру соседей и т. д. Иначеговоря, не вышел ли бы он совсем другим, будучи воспитан в другой стране ине подозревая даже, что он -- француз. Соображаю сейчас, насколькоискусственна была, например, карьера Барреса и какой она могла бы стать,если, не ведая своего происхождения, он отдался бы природным склонностям. Замечательная речь Валери*. Восхитительной серьезности, широты,торжественности, без тени напыщенности; язык оригинален, но безличен -- дотого он красив и благороден. Гораздо выше всего, что пишется в наши дни. _______________ * Поль Валери -- французский академик, известный поэт. (Прим. перев.)_______________ Дочитал Книгу Зибурга. Если бы даже упреки, обращенные к нам, былисправедливы (а это почти так, но это "почти" узаконивает все мои надежды),все равно дилемма, которую Зибург старается нам навязать, осталась бынеприемлемой. Ничто в его книге не может доказать мне, что длявосстановления европейского равновесия необходимо, чтобы Франция вышла вотставку. Франция обязана доказать свою способность развиваться, не отвергаяпри этом прошлого. Весна, купленная такою ценой, равносильна банкротству.Прошлое Франции -- вот что породит ее будущее. Но как убийственно она цепка!Вспоминаются слова Валери "Сколько людей гибнут от несчастных случаем, и всеоттого, что не хотят расстаться с зонтиком!" Франции незачем больше подлаживаться к чужому шагу, ни навязывать свойшаг чужим народам; сменить ногу самой, усвоить мудрость евангельскогоизречения: "Не вливают вино новое в мехи ветхие". Новое вино может быть ифранцузским, -- пусть даже сначала не разберут, что оно французское. Нашастрана приберегает для Зибурга (и для себя самой) немало сюрпризов; ресурсыее богаты и не разведаны. Как ни инертно наше тесто, положи чуть закваски --и оно взойдет. Не многовато ли трех образов на одну мысль? Неважно! Разовьемпоследний: тесто не любит закваски. Закваска ему чужда. Часто такая закваска(в литературе, понятно) создавала произведения восхитительные и нисколько нетерявшие при этом французского духа: итальянская закваска -- Ронсара,испанская -- Корнеля, английская -- романтиков, немецкая -- тоже... Ни одналитература, может быть, не умела так, как французская (несмотря на упрек,зачастую справедливые, будто на не разбирается, где свое, а где чужое),обогащаться, заимствуя и сохраняя в то же время свое лицо, свои особенности.Можно даже сказать, что при всех качествах французского народа: ясности,точности, чувстве меры, законченности, никто не нуждается так в иностранном;без притока извне он рискует смертельно измельчать (не обладай он, с другойстороны, изобретательностью, которую он обычно пускает в ход гораздо позднеедругих стран). Грассэ безусловно прав, отвечая Зибургу, что Франция с давних пористорически перегнала Германию, но заблуждается, считая старостьпреимуществом. Не понятое у нас превосходство Германии -- именно в еемолодости. Совсем недавно начала обращать, внимание на молодежь и Франция. Первыйпризнак омоложения. Всем сердцем презираю я мудрость, ключ к которой -- охлаждение илиусталость. Пусть те, кто отказывается верить в прогресс, именуют нас утопистами.Этим робким и консервативным умам казалось когда-то утопией всякое улучшениечеловеческой судьбы. "Так было, -- говорят они, и заключают немедленно: -- так будет". Быливойны, будут войны, и т. д. и т. д. Нет дыма без огня. Отрицающим прогресс необходимо в него не верить,дабы сберечь и застраховать дорогие им идеи религии, семьи и отечества.Защищая от нас традиции, они отождествляют их с перешедшим к ним понаследству капиталом. Ах, как трудно человеку порвать с прошлым! Непокончить, просто -- порвать. Лишь их упрямство и приверженность к прошломумогут толкнуть нас на насилие. Что мешает им допустить: прежняя опорастановится помехой, человечество не может подняться на высшую ступень, неоттолкнув ногой ступеньки, на которой стояло. Но человеческой способностиподняться они как раз и не допускают. Дабы установить, что человек неизменяется и не способен измениться, они предпочитают думать, что он всегдаоставался таким, каков есть. (Кювервиль) Нигде так не размаривает, как в этом краю! Это, по-моему, больше всегоспособствовало медленности и трудности работы Флобера. Он думал, что боретсясо словами, а боролся с воздухом. Возможно, в ином климате, при возбуждающейтворческую фантазию сухости атмосферы, он был бы не так требователен илидобивался своего без особых усилий. Бывают дни, когда мучительно чувствовать себя счастливым и когда лишьсилком можно заставить себя им быть; даже стремление к счастью кажется мнетогда нечестивым. Слишком мало людей могут нынче его достичь. Я вспоминаю, вкаком подавленном состоянии духа возвратилась из Азии М., объехав огромныепространства, где счастье, по ее словам, неведомо, невозможно... Иные обладают достаточно мягким сердцем, но до того лишены воображения,что не могут себе представить чужих страданий. Все далекое кажется имнесуществующим; к описаниям нездешних бедствий они относятся так же, как крассказам об ужасах прошлого. Это их не трогает. Скорее их взволнует умелыйвымысел романиста: в сочувствии к воображаемым горестям есть нечтоснисходительно-приятное; зрелище настоящего горя -- лишняя обуза. "Ничего неподелаешь", -- думают они и в бессилии помочь находят оправдание безделью.Тем самым они солидаризуюся с угнетателями, с палачами, но это им и в головуне приходит. Они, очевидно, твердят себе: "Живи мы в странах, где происходятподобные ужасы, мы бы знали, на чью сторону стать". И не потому ли такволнуют меня эти рассказы, что я чувствую: а я окажусь на другой стороне. Я-- оптимист, ибо я на стороне угнетенных и знаю: доведись мне разделить ихстрадания, мой оптимизм оттого не поколеблется. Он не подвластен насилию.Глубокий