Ольга, вторая дочь, ушла в Серафимо-Знаменский скит. Духовный отец этой общины — Владыка Арсений, настоятельницей была схиигуменья матушка Фамарь.
В двадцать третьем или двадцать четвертом году Серафимо-Знаменский скит закрывают. Я тогда жила в Аносиной пустыни и была младшей келейницей у матушки игуменьи. И когда Серафимо-Знаменский скит закрыли, одиннадцать человек сестер перевели к нам в Аносину пустынь, в том числе и Патрикееву Ольгу. Именно в Аносину, потому что последняя игуменья Аносиной пустыни, матушка Алипия (в схиме Евгения), была из одного монастыря с матушкой Фамарью, из «Нины, просветительницы Грузии».
И эта Ольга Патрикеева, несмотря на свое происхождение — что у нее были там фейерверки, дворцы и прочее, — она ничем-ничем не выделялась. Я три года с ней прожила и все удивлялась, думаю: сколько ж смирения, сколько же духовности в этих людях! Казалось бы, они бы нос задрали: «Ты что, мол, я вон где, а ты где росла?» — нет, нет, нет, Боже сохрани!
В двадцать девятом году закрывают Аносину пустынь.
После закрытия монастыря у Ольги еще жива была мама. Она взяла свою маму и уехала в Серпухов. Работала бухгалтером в трикотажной артели, снимала комнатушку. Продолжала строгую иноческую жизнь (монахиней не была, а была рясофорная инокиня). Потом дом сломали, ей дали комнату.
Однажды приехала в Москву по делам своей работы. Ночевала у знакомого хирурга, у Нины Фроловны Мигиной. Она утром уезжает к себе в Серпухов, а Нина Фроловна идет в Боткинскую на работу.
И вот как нам рассказывала потом Нина Фроловна: «Приехала на работу, пошла к своим больным в палату, и вдруг меня вызывают в приемный покой. Я думаю, зачем же меня в приемный покой? Я сегодня по приемному покою не дежурю… Мне говорят, что там вот привезли кого-то с травмой, вызывают вас. Прихожу в приемный покой и вдруг вижу Олю без ног…»
|
|
Она поехала в свой Серпухов и как-то по вине водителя попала под трамвай. Отрезало обе ноги, одну ниже колена, другую выше. Сознания не потеряла и говорит: «Везите меня в такую-то больницу, у меня там врач знакомый».
Нина Фроловна говорит: «Я, конечно, оперировать не могла, а просто ушла. На следующий день пришла к ней в палату и только говорю: «Оля! Что с тобой случилось!» А она мне спокойно отвечает: «Нина Фроловна! Я недостойна своими ногами ходить по земле»«.
Какая сила духа! Это ей было лет пятьдесят. И она дожила (тридцать лет была без ног!) до восьмидесяти лет в своем Серпухове. Ольге Сергеевне сделали протезы здесь, в Москве, назначили пенсию (раз по вине водителя, от депо ей пенсию платили). И она живет, не унывает, поет — не имея слуха, она поет псалмы, читает, молится, соседи к ней прекрасно относятся, потому что она сама, конечно, замечательно к ним относилась, и ей помогают, что-то там приносят.
Сначала с ней жила одна сестра, Елена, тоже из Серафимо-Знаменского скита. Потом умерла эта Елена и она осталась одна. И здесь-то вот батюшка о. Леонид к ней все время ездил (сейчас он на Преображенке служит, а раньше в Серпухове служил). Он ее опекал, наверное, до последней минуты, пока жива она была. Он ей сделал такой столик на колесах. Она могла там поставить что-то, мисочку там, тарелочку, чашечку, и если она сидит — и сама может подвинуться, и его подвинуть. Когда она уже старенькая была, то не могла пользоваться. Говорит, я упаду с кровати и встать не смогу…
|
|
Я, бывало, к ней приеду — она сидит, комната большая, окно большое, подоконник широкий, ее кровать. И она на стуле между подоконником и кроватью сидит. Я говорю:
— Оля, тебе удобно так, здесь ты устроилась? Она говорит:
— Удобно.
Одна нога отрезана выше колена, другая ниже. То есть если бы коленочка была, могла бы хоть с кровати ползком ползать. Я однажды говорю ей:
— Оля, ну как это можно! Тяжкий тебе крест.
— Почему? Все хорошо! Лучше, чем без рук-то? Я платочек сама себе повяжу, и поправлю, и одерну. Батюшка мне вон какой хороший передвижной сделал столик — совсем хорошо!
Слуха у нее не было. И вот целый день, когда соседи на работе, поет себе псалмы. Какая сила духа, это невозможно!
* * *
У одной крысы бегали по постели, она говорит: «Ничего страшного». Этот тридцать лет крыши не имел: «Как вы не понимаете, что все от Бога!» Вот какие три силы — Павел, Ольга, Анна.
Монахиня Серафима
Вот эта Нина Фроловна, которая упоминается сейчас в связи с Ольгой Сергеевной, была очень знаменитый, известный хирург. Она всю войну была на фронте, о ней в газетах писали, она сама рассказывала — с керосиновой лампой такие сложные операции делала, и никогда осложнений. Она была тайной монахиней, духовное чадо Глинских старцев. И сестра ее, Мария Фроловна, была инокиня в тайном постриге.
Эти Нина Фроловна и Мария Фроловна содержали трех старушек в доме, и среди этих старушек была матушка Серафима (ее мирское имя Лидочка) — старушка-уродец — скрюченная вся, язычок вывалился — котик в ногах у нее сидел. Она была так парализована, что целый час тратила времени, чтобы повернуться на другой бок спать. Это был какой-то ангел; мы ее навещали, она нас любила, да и мы ее любили.
|
|
Судьба этой матушки Серафимы (это я рассказываю с ее слов). Она была дочь самого богатого человека города Пензы. В летнее время в нижнем этаже на ковре она играла со своими игрушками (лет пять ей было). И прислуга не видела, как прошел контуженый нищий. Она сильно испугалась, и у нее сделались нервные приступы. Вот только я жалею, почему бы мне не спросить подробно, в чем они выражались. Девочка стала больная.
Возили ее лечить везде — и на Черное море, и даже в Италию. Но оставалась она каким-то больным ребенком.
А рядом был храм, и в этот храм ее водила бабушка. И были две девочки, стояли молились — это вот Нина Фроловна и Мария Фроловна.
Однажды батюшка о. Иоанн Кронштадтский проезжал мимо их города и обещал начальнику станции на обратном пути выйти, преподать общее благословение. Все, конечно, ждали (а им дали билеты). Начальник станции стал уже говорить: «Может быть, батюшка завтра поедет?» Народ все равно не верил и плотно стоял, ждал поезда. Идет поезд, идет поезд. Останавливается вагон против этой толпы. И весь народ как закричит: «Батюшка, батюшка!» Батюшка вышел.
Лидочка (матушка Серафима) рассказывает: «Мы стояли, я была с мамой и подружки, Нина и Маня. На расстоянии где-то пяти метров стояли, потому что сильно много было народа. Батюшка, когда всем преподал общее благословение, обратился прямо вот в упор на меня и маму:
— Лидочка больная, подойди ко мне! Сначала-то — ну мало ли тут Лид! Потом опять:
— Лидочка, Лида больная, подойди ко мне!
Тогда уж все поняли, расступились, и мы с мамой прошли, и батюшка нас взял к себе в поезд, и меня, и маму. Маму оставил в коридоре, а меня взял к себе в купе. У батюшки здесь иконочка, бордовым бархатом диван обитый, коврик у ног, и я (поскольку я уже с подружками, с Ниной и с Маней) понимала, что такое батюшка, а родители мои вдали были от этого, богатством занимались, и все. Я встала прямо на коленочки. Батюшка говорит:
— Лида, чего ты хочешь?
— Батюшка, я всю жизнь болею и хочу быть здоровой.
Батюшка послушал, потом помолчал, как бы куда ушел.
— Лида! Просил я Господа, чтобы ты была здоровой, но ты не будешь здоровой, Господу это неугодно. Ты будешь болеть всю жизнь. Но зато спасешься сама, спасутся твои родные и спасется тот, кто будет около тебя. Хочешь, Лида, я тебя устрою в монастырь к себе?
— Нет, батюшка, я не хочу, — отказалась. — Потом.
— Я сейчас тебя поисповедую, ты батюшке своему скажешь (приход рядом был), что я тебя поисповедовал, и ты завтра причастишься. И когда после причастия придешь… я тебе даю грушу, разрежь ее на три доли. Родителям по доле и одну долю дашь тому, кто придет тут же после причастия первый к тебе.
Поезд тем временем уже пошел. Я когда была с батюшкой, у меня все слезы лились ручьем, а у батюшки была муаровая ряса, и вся эта ряса стала мокрая. Я говорю:
— Батюшка, простите, я вам рясу всю слезами намочила!
Он говорит:
— Ну вот, будешь в монастыре, помолишься за меня.
Я отказалась от монастыря, а он говорит: «Будешь в монастыре…» Потом он дал денег нам на билет, потому что у нас денег не было на обратный билет, с мамой мы приехали. В этот же день приходит женщина, вся в слезах. Ее какие-то обстоятельства так задержали, и она очень страдала, что не видела батюшку о. Иоанна. Хотела нас расспросить. Дали ей долю груши».
Когда Лидочке уже лет было семнадцать, у нее умер отец. Нина Фроловна с Марией Фроловной перебираются в Москву со своей мамой и берут с собой Лидочку. И они приезжают. И она потом поступает в монастырь, в Серафимо-Знаменский скит, к матушке Фамари.
Подготовка текста к печати протоиерея Александра Шаргунова