Издание Харьковского Театра Русской Драмы 1935 2 глава

Вспомним некоторые из повестей и рассказов этого времени.

В повести „Дуэль" (1891 г.) Чехов в образе Лаевского дал резко-обличительный анализ помыслов и поступков ин­теллигента-либерала, вскрыл пустоту и пошлость интелли­гентной жизни, ее лживость, осознание ею своего банкротства. Лаевский считает, что: „Причина крайней распущенности и безобразия, видите ли, лежит не в нем самом, а где-то вне, в пространстве", что „его распутство, необразованность и нечистоплотность составляют явление естественно-историче­ское, освященное необходимостью, что причины тут мировые, стихийные". Более общая обличительная характеристика дана в словах повести: „Племя рабское, лукавое, в десяти поколе­ниях запуганное кнутом и кулаком; оно трепещет, умиляется и курит фимиамы только перед насилием...". „И непременно критикует — рабская черта! Ты прислушайся: людей свобод­ных профессий ругают чаще, чем мошенников — это оттого, что общество на три четверти состоит из рабов, из таких же вот макак. Не случается, чтобы раб протянул тебе руку и ска­зал искренно спасибо за то, что ты работаешь". Чехов про­водит в повести мысль о борьбе насилием, прямым искоре­нением таких личностей, как Лаевский, о необходимости ука­зывать обществу на тот „страшный вред, каким угрожает ему и будущим поколениям" существование Лаевских. По мысли Чехова жизнь свою интеллигенция строит на непрерывной лжи; все обман: гуманность, университет, служение обществу. „Это тоже обман, потому что на службе он ничего не делал, жалованье получал даром и служба его — это гнусное казно­крадство, за которое не отдают под суд". „Истина не нужна была ему и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала, или молчала; он, как чужой, или наня­тый с другой планеты, не участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова не написал ни одной полезной, не пошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим со­бой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их. Ложь, ложь и ложь...". Повесть обли­чает „невежественных, черствых сердцем, алчных до наживы, попрекающих куском хлеба, грубых и неотесанных в обраще­нии, плюющих на пол и отрыгивающих за обедом, и во время молитвы". „Ведь даже внешне порядочных людей так мало на свете!"

Врассказе «Страх» (1892 г.) показан страх героя рас­сказа перед жизнью. Жизнь страшна, нет ничего страшнее дей­ствительности, и герой рассказа болен боязнью жизни. Страшна главным образом обыденщина, от которой „никто из нас не может спрятаться". „Я неспособен различать, что в моих по­ступках правда и что ложь, и они тревожат меня; я сознаю, что условия жизни и воспитание заключили меня в тесный круг лжи, что вся моя жизнь есть не что иное, как ежеднев­ная забота о том, чтобы обманывать себя и людей и не за­мечать этого, и мне страшно от мысли что я до самой смерти не выберусь из этой лжи".,,Я вижу, что мы мало знаем и по­тому каждый день ошибаемся, бываем несправедливы, клеве­щем, заедаем чужой век, расходуем все свои силы на вздор, который нам не нужен и мешает нам жить, и это мне страшно, потому что я не понимаю, для чего и кому все это нужно". „Мне страшно смотреть на мужиков, я не знаю, для каких таких высших целей они страдают и для чего они живут. Если жизнь есть наслаждение, то они лишние, ненужные люди; если же цель и смысл жизни — в нужде и непроходимом, безнадежном невежестве, то мне непонятно, кому и для чего нужна эта инквизиция".

Тот же страх перед жизнью символизирован Чеховым в образе „человека в футляре" в одноименном рассказе 1898 г. „Человек в футляре" обобщен Чеховым до синтетического образа всей современной социальной действительности: „А раз­ве то, что мы живем в городе и духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глу­пых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор — разве это не футляр?"

Потрясающий образ социальной действительности, само­державно-бюрократической России раскрыт Чеховым," как известно в повести „Палата № 6" (1892 г.), повести, о которой Ленин, по словам А. И. Ульяновой-Елизаровой, при первом же ее чтении сказал: „Когда я дочитал вчера вечером этот рас­сказ мне стало, прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6".

В „Крыжовнике" (1898 г.) Чехов дал жуткую картину рос­сийской обывательщины и бескультурья: «Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и ско­топодобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье..." Чехов уже со­мневается в целесообразности прогрессивных мер и проте­стующе восклицает: „Свобода есть благо, говорил я, без нее нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказа­тельства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естествен­ный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли поря­док и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам, или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки, во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!". Общая мысль рассказа: „Чело­веку нужны не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.

В рассказе „О любви" (1898 г.) говорится об отсутствии интересной красивой личной жизни, о грехе и добродетели в их ходячем смысле, о невозможности выйти из круга обыч­ной, будничной обстановки, об условности буржуазного об­щества, заставляющей лгать и непозволяющей отдаться не­посредственному чувству любви.,,... Я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить".

В „Даме с собачкой" (1899 г.) — тоска по лучшей личной жизни и неуменье оторваться от общепринятых условий бур­жуазного представления о браке для того, чтобы устроить эту личную жизнь. Анна Сергеевна — жертва исковерканной буржуазной морали. Гуров — типичный представитель пошлого буржуазного общества. „Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные раз­говоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме, или в арестантских ротах!" Чеховым показано в рассказе как члены этого буржуаз­ного общества живут двойной жизнью: все важное, интерес­ное, необходимое, что составляло „зерно жизни" происхо­дило тайно; „все же, что было его ложью, его оболочкой" — все это было явно. „У каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая ин­тересная жизнь". Глядя на природу, „Гуров думал о том, как в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве"».

В повести „В овраге" (1900 г.) течет жизнь даже без внешних событий, жизнь застойная, но потрясающая своим мрачным содержанием: тяжелая, темная жизнь деревни, обна­женное хищничество, обман и обиды, неистовая эксплуатация кулацкими элементами и деревенской администрацией бедных, забитых крестьян.

Даже в психологическом рассказе „Архиерей" (1902 г.) Чехов нашел возможным рассыпать социально-обличительные мотивы. Для побывавшего за границей архиерея русский народ казался грубым, женщины-просительницы — скучными и глу­пыми, семинаристы и их учителя — необразованными, порой дикими. Люди казались „маленькими, испуганными, винова­тыми". Бросалась в глаза рабская психология зависимых людей, убогая бытовая обстановка жизни.

В неоконченном рассказе Чехова „Расстройство компенса­ции" герой говорит о том, что в теперешней жизни мало наслаждения и свободы и „мелки, ничтожны и неинтересны задачи, которые с таким напряжением решал каждый день от утра до ночи". „Ни одного дня не прожил с удовольствием".,,Он соображал, что все это будет продолжаться и повто­ряться в разных видах без конца". Отсюда желание хоть на время вырваться из этой твердой скорлупы, „перестать быть устрицей хотя на один час, заглянуть в чужой мир, бежать из этой жизни".

И бежит из этой обывательской пошлой жизни героиня последнего рассказа Чехова „Невеста'' (1903 г.). Чехов яркими эпитетами обличает эту жизнь, считая ее неподвижной, серой, грешной, бесполезной, мелкой, унизительной, бессмысленной,— а Саша в рассказе проводит упорно одну мысль автора: «Когда перевернете вашу жизнь, то все изменится».

Раскрытие больших, социальных тем осуществлялось Че­ховым одновременно с разработкой высоких качеств своего литературного мастерства: поиски экономных и в то же время максимально выразительных словесных средств, простейшего языка, тонкого психологического рисунка, приемов лириче­ского оформления повествования. Именно в эти годы у Че­хова окреп его художественный метод описания действитель­ности, который можно определить как метод критического реализма. То, что наблюдал, описывал и обобщал в художе­ственных своих образах Чехов, было направлено на отрица­тельные стороны современности, на такой показ этих сторон, при котором у читателя складывалось бы ощущение жизни тяжелой, бессмысленной, бесперспективной. Творческий метод Чехова по словесным своим признакам отличается исключи­тельным объективизмом, и это-то было причиной обычного у критиков отожествления Чехова с интеллигентными лицами его произведений. Так, критики, смешивая верность отражения художником действительности с его классовыми интересами, полагали, что если Чехов описывает тусклые переживания, неясность чувствований, разбитые надежды интеллигента 80—90-х годов, растерявшегося сначала под натиском само­державия, а затем под напором растущего капитализма, — это означает, что Чехов изображал якобы свою бескрылую психоидеологию. Критики не учитывали, что в силу харак­тера своего объективного реалистического метода, Чехов не мог художественные образы окрашивать сознательно субъективно, что Чехов глубоко правдиво изображал современную мелкобуржуазную, мещанскую интеллигенцию раз­личных профессий и судеб в ее подлинных переживаниях и настроениях, и что свое авторское отношение к этому материалу он выражал подспудно, изнутри, общей идей­ной направленностью как отдельных произведений, так и всего своего творчества. Чехов не мог, по свойству своего реалистического метода, прямо говорить о том, как он оценивает своих героев, но его субъективное отношение к ним видно из его многочисленных прямых высказыва­ний в письмах. В них Чехов дает суровую, изобличающую характеристику современной интеллигенции, выражает горя­чий, по его слову, „протест души" против тех носителей культуры, которые неспособны привести страну на путь широ­кого и свободного развития. Чехов презирает равнодушие в обществе, личную в людях слабость и вялость душевных движений, называет интеллигентов «слизняками и мокрицами». По его неоднократным определениям у интеллигенции,,вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движений, неустойчивость в мыслях"; „вялая, апатичная, лениво философствующая, хо­лодная интеллигенция" (1889 г.);,,до какой степени наивен и суеверен русский интеллигент, и как мало у него знаний" (1894 г.); „Вместо знаний — нахальство и самомнение паче меры, вместо труда — лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше „чести мундира", мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых" (1890 г.). Чехов считал, что: „У нас нет политики, у нас нет ни общественной, ни кружковой, ни даже уличной жизни, наше городское существование бедно, однообразно, тягуче, неинтересно" (1896 г.). Чехов презрительно относился к ин­теллигентам как — „доктора-дачевладельцы, несытые чинов­ники, ворующие инженеры", а говоря об актерах, художниках и литераторах, которые, по общему мнению, составляли луч­шую часть общества, писал: „Хорошо должно быть общество, если его лучшая часть так бедна красками, желаниями, на­мерениями, так бедна вкусом, красивыми женщинами, ини­циативой" (1888 г.). Даже в конце своего общественного и литературного пути Чехов дал такую обобщенную ярко отри­цательную характеристику интеллигенции: „Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невос­питанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жа­луется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр" (1899 г.).

Чехов правдиво изобразил идейный распад, моральное разло­жение тех преобладающих групп русской интеллигенции, ко­торые были подавлены гнетом капиталистической системы, — и тогда же, в конце 90-х годов, Чехов еще раз определил свою «прогрессивную» программу и свою веру в отдельных носите­лей культуры такими словами: „Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям — интеллигенты они, или мужики, — в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в оте­честве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подви­гается вперед и вперед, общественное самосознание нара­стает, нравственные вопросы начинают приобретать беспо­койный характер и т. д., и т. д. — и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что".

Глубокое внутреннее убеждение Чехова в отрицательной природе современного ему интеллигентного слоя общества не могло не сочетаться у него с остро обличительными карти­нами этого общества в таких художественных произведениях, как „Дуэль" (1891 г.) „Рассказ неизвестного человека" (1893 г.), „Моя жизнь" (1896 г.). Но угол зрения автора на социальную действительность не был все же безнадежно пессимистичным: он говорил об отрицательном в настоящем, горячо веруя в возможность и необходимость положительного будущего! Философско-этическим взглядам Чехова отвечал тот, ро­жденный из глубочайшей веры в человека, гуманизм высшего порядка, лишенный плесени житейских соображений, о кото­ром Чехов говорил в своем „Рассказе старшего садовника" (1894 г.). Вот почему Чехов так энергично протестовал про­тив упреков его в пессимизме, утверждая, что он человек жизнерадостный, что работая он всегда бывает в хорошем на­строении и что если его герои мрачны, то „выходит это невольно и, когда я пишу, то мне не кажется, что я пишу мрачно" (1897 г.). Видя пороки, вывихи современного буржуазного общества, изобличая социально-этическую патологию, по­рожденную полицейско-самодержавным режимом, Чехов тем самым призывал к искоренению этих пороков, если не ре­волюционными, то культурными методами в повседневной жизни человека. Отсюда понятно, почему, нападая на „бездарный и сухой" дух кружковщины, упрекая общество в бо­язни „свободы и широкого размаха", он требовал, чтобы у ведущих людей этого общества и прежде всего у писателей был бы „алкоголь, который бы пьянил и порабощал", было бы „железо" вместо „фосфора". На вопрос — что должен же­лать теперь русский человек?" Чехов сказал: „Вот мой ответ: желать. Ему нужны прежде всего желания, темпера­мент. Надоело кисляйство" (1893 г.). И в другом месте: „Только ту молодость можно признать здоровою, которая не мирится со старыми порядками и глупо или умно борется с ними—так хочет природа и на этом зиждется прогресс" (1890 г.). Ведь впереди стоит ясная и всем понятная цель:,,Ах, свобода, свобода! Даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья, не правда ли?" („Че­ловек в футляре" —1892 г.).

Веру в необходимость повседневного делания „малых дел" культуры, веру в культурный прогресс страны Чехов довел до конца своих дней. Так, в начале 90-х годов он говорил: „если бы мне предложили на выбор что-нибудь из двух: „иде­алы" ли знаменитых шестидесятых годов, или самую плохую земскую больницу настоящего, то я не задумываясь, взял бы вторую" (1890 г.). В ткани художественного произведения формула прогресса была выражена так: „В поисках за правдой люди делают два шага вперед, шаг назад. Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упря­мая воля гонят вперед и вперед. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящей правды..." („Дуэль").

И в конце 90-х годов, наблюдая рост культурных меро­приятий, сопутствующих развитию капитализма в России, Чехов говорил: „Если теперь не хорошо, если настоящее не симпатично, то прошлое было просто гадко" (1899 г.). По его представлению: „Теперешняя культура — это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, может быть, еще десятки тысяч лет..." (1902 г.).

К этому времени у Чехова расширяется круг знакомств с литераторами (А. Эртель, Л. Толстой, М. Горький и др.), в общении с которыми и в беседах на вопросы, связанные с литературой, Чехов проверяет и углубляет свои позиции, как писателя-общественника и как профессионального лите­ратора. В 1895 г. Чехов лично познакомился с Л. Толстым в Ясной Поляне, что привело в дальнейшем к ряду взаим­ных посещений и беседам на разнообразные вопросы.

Идейные взаимоотношения Чехова с Л. Толстым пре­терпели на протяжении ряда лет существенные изменения. Толстовская моральная философия первоначально, в 80-х годах, оказала свое воздействие на Чехова, и ряд его произведений („Хорошие люди", „На пути" —1886 г., „Огни", „Сапожник и нечистая сила"—1888 г., „Леший" —1889 г.) сложился под ее сильным влиянием. Но в дальнейшем Чехов, вырабатывая свое миросозерцание, отнесся критически к моральному уче­нию Толстого, освободился от толстовства и даже создал произведения, в которых дал критику социально-этических, идей Толстого („Рассказ неизвестного человека" — 1893 г. „Рассказ старшего садовника" 1894 г., „Три года" 1895 г., „Моя жизнь" 1896 г. В 1894 г. Чехов говорил: „Толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно. Во мне течет мужицкая кровь и меня не удивишь мужицкими добродетелями. Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная. Но толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6—7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и веро­ятно гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то про­тестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в це­ломудрии и в воздержании от мяса... для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя".

В 1898 г. в связи с делом Дрейфуса во Франции (ссылка невинноосужденного за государственную измену французского офицера — еврея по происхождению) и позиции в этом во­просе реакционного „Нового времени", Чехов резко отрица­тельно осуждает газету и прерывает свои дружеские до этого отношения с ее редактором А.Сувориным. Печатается Че­хов в дальнейшем, до конца своей литературной деятельности, в органах либеральной прессы: в „Русской мысли", редакто­ром литературного отдела которой он был в последние годы своей жизни, в „Русских ведомостях", в массовых журналах, как „Нива", „Журнал для всех". В 1900 г. при большом посредничестве М. Горького, Чехов стал печататься в марксист­ское» журнале „Жизнь".

Литературные достоинства произведений Чехова — чрез­вычайно популярного к концу 90-х годов писателя, сборники рассказов которого выходили в огромном количестве изда­ний — получили и официальное признание: в 1900 г. он был избран в почетные члены Академии наук, — звание, от кото­рого в 1902 г. Чехов отказался в ответ на исключение М. Горького из состава академиков.

В середине 90-х годов состояние здоровья Чехова сильно ухудшилось. Еще в 1884 г. у него появились первые признаки туберкулеза, для излечения которого тогда же Чеховым не были приняты решительные меры, Весну 1894 г. он вынужден был по болезни провести в Крыму, и осень — на юге Франции, в Ницце. Острое ухудшение здоровья с 1897 г. поставило перед Чехо­вым вопрос об изменении постоянного местожительства и о переселении на юг, в Крым, что и было им сделано в 1898 г. Последние свои годы Чехов, за редкими выездами в Москву и частью за границу, провел на своей даче в Ялте, где он общался с проживавшими в то время в Крыму писа­телями, среди которых были Л. Толстой и М. Горький.

Литературная работа Чехова этих лет протекала в крайне затруднительных условиях: все ухудшающееся здоровье не позволило ему отдаться полностью литературной деятельности. Большое внимание однако было отдано Чеховым редактиро­ванию полного собрания своих сочинений, для чего им была проделана исключительно тщательная работа по отбору огром­ного числа своих произведений и по стилистическому их исправлению.

В середине 1904 г., в виду исключительно тяжелого со­стояния своего здоровья Чехов по совету врачей вынужден был покинуть Ялту и уехать на лечение в курорт Баденвейлер, в Германии, где он скончался 15 (2) июля 1904 г.

Таков жизненный, литературный и общественный путь Антона Павловича Чехова, крупнейшего писателя и видней­шего представителя мелкобуржуазной интеллигенции эпохи 80—900-х годов.

Замечательно в жизни и деятельности Чехова то, что пройдя через исключительно тяжкие годы правительственной реакции и общественной подавленности, Чехов ни на один момент не растерялся, не поддался общественному разложению, но с первых же шагов своей литературно-общественной деятельности стал на путь неустанной борьбы художествен­ным словом и конкретным общественным делом с реакцион­ными настроениями и действиями, на трудный, затяжной путь культурного преобразования страны с далекой, едва ви­димой, целью раскрепощения человека от всяких социальных и личных пороков. Это упорство Чехова в работе, со страст­ной уверенностью в нужное и возможное достижение далекой цели, это непреклонное разоблачение гнусного человека совре­менности, всей „нечистой, безнравственной, праздной жизни" буржуазного общества во имя свободного и красивого чело­века, во имя подлинной человечности,— исключительно нам дорого.

Путь Чехова не был путем революционера, который опи­рается в своей деятельности на коллективные силы, созна­тельно идущие на борьбу с полицейско-самодержавным строем. Это был путь индивидуалиста-культурника, прогрессиста, на знамени которого стояла не политическая борьба, не прямое и немедленное потрясение социальных устоев буржуазного об­щества, а борьба с теми бытовыми, моральными, психологи­ческим искривлениями, которые этим обществом и стоящим за ним политическим строем были порождены. Сын своего класса, разночинец-интеллигент, представитель мещанских слоев буржуазного общества, Чехов на всем протяжении своей деятельности, эволюционируя вместе с этими классо­выми группами, оставался в границах своего классового ощу­щения,— и вот почему его миросозерцание было все же су­жено. Идя своим путем интеллигента, Чехов не соприкасался в 90-х годах, в годы подъема рабочего революционного дви­жения, с революционно-демократическими кругами общества. Но цель у них в конечном счете все же была общая: борьба за свободного, нового человека. Эта цель являлась Чехову с исключительной ясностью, в его произведениях даны такие простые и убедительные ее определения, а его характери­стика отрицательных сторон настоящего настолько яркая и гневная, что уже одними этими сторонами своего творчества Чехов является нашим современником.

Мы ушли от эпохи Чехова безмерно далеко вперед. Социаль­ная революция ликвидировала те политические условия, ту полицейско-самодержавную систему и тот буржуазный обще­ственный строй, которые принижали личность, — и создание свободного, нового человека стало вплотную перед нами, явилось первейшей задачей нашего сегодняшнего дня. В свете этих задач социально-этическая направленность творчества Чехова сделалась нам особенно понятной, близкой и ценной. Мы воспринимаем его художественные произведения как талантливые картины того, что было кошмаром в годы, пред­шествующие революции, но повторение чего в социальной жизни нашей страны, невозможно; мы видим в его образах огромную, но страшную правду той бескрылой жизни, которая без остатка должна быть выкорчевана и в быту и в психике последующих поколений; мы угадываем в Чехове нашего светлого спутника и любим его за его страстную веру в живого, гармоничного человека, — в радостную и светлую жизнь, за его социальный оптимизм.

II

Общепризнано, что пьесы Чехова открывают новую страницу истории драмы и театра. С именем Чехова связано оригинальное построение драматической композиции, сценического характера и диалога, его пьесы вызвали органи­зацию спектакля на принципиально новых началах, радикаль­ный пересмотр приемов актерской трактовки художественных образов. Влияние всей совокупности этих драматических и сце­нических средств, этого „театра Чехова" на формы театраль­ной жизни последних сорока лет исключительно велико и вы­ходит далеко за пределы истории одного русского театра.

Но Чехов-драматург формировался в конкретных исто­рических условиях, его путь к созданию новой драматургии проходил через определенные социальные формации, которые должны были отразиться на характере и тенденциях, на тема­тике и строе его драм. Ключ к пониманию своеобразия чехов­ской драматургии и истоков его художественных образов лежит в той исторической эпохе и в той социальной среде, которая вы­двинула Чехова и предопределила его классовое сознание.

Литературная деятельность Чехова порождена социально-политическим строем 80-х и 90-х годов прошлого века и вы­текающей из этого строя классовой структурой современного ему общества. Чехов явился полновесным выразителем лишь одной социальной прослойки своей эпохи — мещанской и мелко, буржуазной интеллигенции. Отсюда задача исторического изу­чения драматических произведений Чехова сводится к установлению того, как с изменением общего социального профиля страны, а с ним и положения мещанской интеллигенции, изменялся психоидеологический уклад Чехова и вытекающие из этого уклада стилевые тенденции его творчества, — к установлению зависимости как тематической, так и структурной сторон его пьес от социально-политического строя царской России в конце XIX в., в годы распада дворянско-помещичьего уклада, выхода на арену общественной деятельности мощных пластов мелкой буржуазии, а в дальнейшем гегемонии буржуазных классов и подъема всех сил страны в революции 1905 года.

Для всего драматического пути Чехова характерны две черты: стремление выразить в форме драматического произведения большое социальное содержание эпохи, создать на основе кри­тического усвоения окружающей писателя действительности социальную драму, — и стремление претворить материал своих наблюдений в предельно правдивых образах, в точных реали­стических формах искусства. Чехов создал серию драматиче­ских произведений, которые являются правдивыми социально-историческими картинами эпохи реакционного мрака 80-х годов и эпохи предреволюционного рассвета 90-х годов, и Чехов на­шел для этих синтетических картин те художественные приемы письма, которые сделали их необычайно убеждающими и влиятельными. Вот это двустороннее проявление критического реализма Чехова и породило произведения, имеющие огромное познавательное и культурное значение для наших дней.

Наша задача — раскрыть это значение пьес Чехова, пока­зать конкретный процесс появления и изменения социальной тематики и драматического стиля драматурга-новатора, обу­словленных общим изменением социально-политических уста­новок его эпохи.

Мы дадим краткий общий очерк драматического пути Чехова и особо остановимся на последнем его произведении „Виш­невом саде".

Чехов весьма рано стал увлекаться театром. Будучи гимна­зистом, он участвовал в домашних спектаклях, выступая в соб­ственных импровизациях, часто посещал таганрогский театр, интересуясь наравне с классическим репертуаром переводными французскими мелодрамами и водевилями. Степень влияния театральной формы на раннее литературное творчество Чехова видна из первых его литературных опытов. По свидетельству биографов Чехова первыми его литературными произведениями были водевиль „Недаром курица пела"₄ до нас не дошедший, и драма „Безотцовщина".

Основная тема этой драмы — смена двух поколений, двух культурных эпох со свойственным им бытовым и психическим укладом — крайне показательна для глубины творческих замыс­лов начинающего драматурга, сделавшего попытку закрепить в широкой картине основные линии структуры современного ему общества в период распада дворянского уклада и прихода на смену ему буржуазии. Замысел пьесы, в основных своих контурах пронизывающий в дальнейшем весь драматический путь Чехова, замечателен для юного писателя и свидетель­ствует об исключительном общественном его чутье. Однако в силу литературной неопытности начинающего писателя за­мысел этот не мог быть облечен в те годы в убедительные художественные формы, и первая большая пьеса Чехова не была им напечатана и не была поставлена на сцене.