Акматическая фаза или фаза перегрева, характеризуется наивысшим подъёмом пассионарного напряжения. Количество пассионариев достигает пика. (Гумилёв не высчитывал процентное соотношение пассионариев в различных фазах, да и вряд ли это можно сделать. Но на одной из лекций он заметил, что в Европе, в фазе перегрева пассионарием был каждый десятый.)
Этническая система в акматической фазе почтинеодолима. В этот период продолжается экспансия, внешние войны, колонизация. Однако, вместе с тем, в обществе усиливается внутренняя борьба – пассионариев скапливается так много, что они начинают активно уничтожать друг друга. Это часто выливается в междоусобицы и другие неприятности.
В это время на место силы долга приходит право силы, растёт индивидуализм, который и ведёт к столкновению активных индивидуумов. (Ницше: «взрывающиеся эгоизмы»). Поскольку большая часть задач по созданию и укреплению новой системы уже решена, долг начинает тяготить людей, и появляется новый поведенческий принцип: «Будь самим собой!». «Дружинник хочет быть не только оруженосцем князя, но Петром или Иваном, монах не просто зачитывает тексты писания, но и комментирует их, купец называет фирму своим именем», – писал Гумилёв.
Подъёмы в этой фазе чередуются со спадами – после гибели пассионарных отцов (спад), подрастают их дети и внуки (чаще незаконные), которые вновь выводят систему из состояния полуразвала. Но однажды запаса пассионарности оказывается недостаточно для того, чтобы вывести систему из очередной депрессии и спад становится обвальным. Это уже следующая фаза – надлома. (См. приложение А)
В Европе акматическая фаза приходится на XII – XV вв. Это период Крестовых походов, Столетняя война между Англией и Францией и другие внешние войны. Это нескончаемые междоусобицы, костры первой инквизиции, борьба между светской и папской властью. Европу в это время распирает от внутренней энергии. Гумилёв писал: «Столетняя война между Англией и Францией не имела серьёзных причин, но велась с удивительным упорством. Когда она, наконец, кончилась, английские феодалы, которых выгнали из Франции, не успокоились. Они сразу же затеяли новую войну между собой на 30 лет – войну Алой и Белой розы. Будущий король Англии Эдуард IV кричал своим воинам: «Щадите простолюдинов, бейте знать!» Потому, что почти все пассионарии уже обзавелись гербами и объявили себя знатными, а ему нужно было снизить количество неуёмных феодалов в своём королевстве, иначе он управлять ими не мог. И так было по всей Западной Европе. В XV веке Франция была объединена Людовиком XI, который уничтожил всех феодальных вождей и создал единое королевство, в котором «одна вера, один закон, один король».
|
|
«Крестовые походы, – писал Гумилёв, – католические священники считали результатом религиозного энтузиазма, протестантские священники – папского своекорыстия, просветители – безумием необразованных людей, экономисты – результатом кризиса феодального хозяйства Западной Европы». На самом деле, лозунг «Освобождение гроба Господня» был только лозунг. Они пошли потому, что хотели идти. И пошли бы в любое другое место, с любым другим лозунгом, потому что их распирало от внутренней энергии. Из 110 тысяч до Иерусалима дошло около 20 тысяч (!) человек. Как говорил Гумилёв: «Любое мероприятие можно осуществить, если не считаться с затратами. Можно, например, когда спичек нет, а курить очень хочется, заплатить за коробку 50 руб.» (а не 1 копейку). Другими словами, если воевать сильно хочется, то повод всегда найдётся.
|
|
Европейские государства окрепли, только после того, как они избавились от пассионарного перегрева, т. е. в конце XVI – XVII вв., когда координировать силы было уже легче. Тогда-то и развернулась колониальная экспансия…
В России акматическая фаза занимает период с XVI по начало XIX века (почти 300 лет). Приблизительно, от Василия III (умер в 1533 г.) до восстания декабристов в 1825 году. За это время Россия, из небольшого царства находящегося на задворках Европы, превращается в огромную евразийскую империю.
После распада Золотой Орды в 1502 году Россия достигает, наконец, политической и экономической стабильности, становится монолитной страной. При Иване III территория государства увеличивается в пять раз! За первые пятьдесят лет XVI века население Московского царства вырастает в полтора раза, достигнув 9 миллионов человек!
Пассионарии теперь устремляются не только в Москву (в XVI веке карьеру можно было сделать исключительно на государственной службе), но и на окраины – в основном на Дон и в Поволжье. Вплоть до XVIII века, когда Россия начинает выходить к естественным границам, «наиболее активные индивиды пополняют ряды защитников рубежей Отечества». Это, в первую очередь, лихие рубаки – служилые дворяне и казаки.
При Иване IV Грозном (1530 – 1584 гг.) Россия совершает мощный рывок. Территория страны увеличиваются почти в два раза, начинается присоединение Сибири; укрепляется центральная власть. В период опричнины Ивана IV происходит первая массовая «чистка» правящей элиты – княжеско-боярской аристократии, которая противится усилению центральной государственной власти. Бояре и князья цепляются за остатки своей независимости, оставшейся ещё с удельных времён, когда их предки были полными хозяевами в своих уделах. (А об этом князья-бояре никогда не забывали.) И хотя Гумилёв оценивает опричнину Ивана Грозного весьма негативно (относит опричников к антисистеме), очевидно, что это были вовсе не случайные репрессии, развязанные полусумасшедшим царём.
|
|
Ведь сам Гумилёв писал, что «повышенная пассионарность этнической, а тем более суперэтнической системы даёт результат (успех) при 1) наличии одной доминанты – символа, а не нескольких, и 2) при преодолении анархии, неизбежно возникающей из-за эгоизма и неуправляемости множества пассионариев, усмирить или запугать которых очень трудно, подчас легче убить». Бояре, которые противились усилению власти царя, и были в большинстве своём такими непокорными пассионариями… Другое дело, что вместе с ними погибли и невиновные люди. Но так, к сожалению, происходит при любых массовых репрессиях. Для выполнения грязной работы («казни и кары») всегда набирают всякий сброд...
Рывок, который совершает Россия в XVI веке, был достигнут дорогой ценой. И после сверхнапряжения эпохи Ивана Грозного следует неизбежный спад – Смутное время начала XVII века. (У нас всегда после подобных рывков – спад: так было после Грозного, Петра, Сталина.)
Гумилёв объясняет Смуту обострением борьбы центра с окраинами. На южной и юго-восточной границе Московского царства располагались три воинственных субэтноса: севрюки, донцы и рязанцы. «Именно они недовольные подчиненностью Москве, последовательно поддержали вслед за первым самозванцем и второго…. Когда же обнаружилась слабость центрального правительства…. периферийные субэтносы начали претендовать на лидирующее положение в русском этносе и российском суперэтносе. Именно схватка за власть между представителями разных субэтносов севера и юга страны, находящейся в акматической фазе этногенеза, и вызвала первую русскую Смуту». В конечном счете, в этой упорной борьбе победила Великороссия. Болотников, возглавивший движение окраин, был отброшен от Москвы. Ну, а казаки, пограбив и побуянив еще несколько лет, вернулись домой. Они потом еще не раз побунтуют (Разин, Пугачев), но это уже будет пассионарной инерцией.
С точки зрения этногенеза, писал Гумилёв, Смутное время «это не случайность, и та кровь, которая пролилась, те пожары, которые жгли нашу землю, были следствиями пассионарной депрессии после перегрева середины XVI в.». Период от Василия III до начала царствования Михаила Романова в 1613 году представляет собой первый максимум пассионарности в акматической фазе – резкий подъём и резкий спад (см. приложение А).
Можно сделать вывод, что Смута начала XVII века была системным кризисом особого типа. Это был кризис роста. Роста будущей империи.
Новый подъём обозначился лишь через 10 лет, в 20-х годах XVII века. Гумилёв в связи с этим приводит любопытный пример. В царствование Михаила Романова произошло только одно серьёзное выступление крестьян. 20 тысяч человек подошли к Москве и предъявили смешное с современной точки зрения требование. Они требовали от правительства, чтобы их зачислили на военную службу. Крестьяне не хотели копаться в земле – они хотели воевать. Мужики рассуждали так: «Конечно, на войне или на границе могут убить, но зато так жить веселей и можно сделать карьеру». Крестьян, понятное дело, разогнали, однако этот эпизод очень характерен для героической эпохи XVI-XVIII вв. Тогда было престижнее и веселей воевать, а не торговать…
Гумилёв не пишет (подробно) о втором максимуме пассионарности, но очевидно, что он выпадает на вторую половину XVII и первую четверть XVIII века. По той же схеме – собирание сил, рывок, откат назад. Пиком стали преобразования Петра I.
Гумилев подчеркивал, что реформа Петра не была неожиданностью, она явилась продолжением политики западничества, начавшейся еще при Алексее Михайловиче. Именно тогда в придворную моду входят польские и немецкие кафтаны, а вместе с ними – польский и латинский язык. В Москву прибывают иностранные специалисты, заводятся полки иноземного строя. Однако, при этом отношение русских к европейцам остается крайне недоверчивым. Указ Алексея Михайловича от мая 1661 г. гласил: «Учали на Москву приходить разные еретики, немцы и просить Царские службы и мы собрали… думу и положили думными людьми: их, сукиных детей, немцев на воеводство не посылать и к воеводствам не определять, а быть им, сукиным детям, немцам, только в Москве… и в службу нашу Царскую вступать по нужде, в ратную».
При Петре I, как известно, положение сильно изменилось. Иностранцев стали принимать с распростертыми объятьями, и не только на военную службу. Ну, а после того как Петр «прорубил окно в Европу» (позаимствовав у европейцев скопом и то, что надо и что не надо), правящий класс общества – дворянство – стал стремительно отрываться от своей национальной почвы и европеизироваться. «Низкопоклонство перед Западом» уходит корнями в те времена.
Самым неприятным следствием петровских реформ, с точки зрения этногенеза, стала утрата этнической системой цельности и единства. Западное влияние, от которого Русь стойко защищалась несколько столетий (особенно успешно при Иване Грозном), разрушило внутреннюю гармонию старой Московской Руси. Трещина, появившаяся в русском этносе еще в XVII веке (церковный раскол), после Петра превращается в разрыв. Именно с этого момента антипатриотическая, прозападная партия в русском правящем слое начинает набирать силу. Через 200 лет эта партия свергнет царя…
Гумилёв писал: «Петровские реформы оказались глубже, чем все предыдущие, по своему влиянию на стереотипы поведения, ибо в начале XVIII столетия уровень пассионарности российского суперэтноса был уже ниже, чем в XVI – XVII вв.»
С этнологической точки зрения, возникновение петровской мечты о превращении России в «цивилизованную» «европейскую» державу вполне естественно. Спокойная, комфортная и сытая жизнь в Западной Европе, находящейся уже в инерционной фазе этногенеза, показалась молодому и очень впечатлительному Петру почти сказкой. «Стремление Петра в России конца XVII – начала XVIII в. подражать голландцам напоминает поступок пятилетней девочки, надевающей мамину шляпку и красящей губы, чтобы быть похожей на свою любимую маму. Но как шляпка и помада не делают ребенка взрослой женщиной, так и заимствование европейских нравов не могло сменить фазу русского этногенеза», – писал Гумилёв.
Остается добавить, что радикальные петровские преобразования потребовали огромного напряжения сил и колоссальных средств: резко возросли налоги, была введена жестокая подушная подать. Из народа выжали все соки. В результате убыль населения за годы петровского правления (1689 – 1725 гг.) составила более 20 % (!). В процентном соотношении эти потери значительно превысили потери, которые понесла страна в период сталинского «Большого скачка» 1930-х годов. Сегодня многие уже забыли, что город Петербург «стоит на костях»...
А про Петра в народе была сложена легенда, что он царь не настоящий, а «подмененный» (немчонка в люльку подбросили, а настоящего удавили!). Ибо не посмел бы настоящий царь так издеваться над Церковью Православной и русской стариной… Другая легенда гласила, что Петр был рожден молодой царицей Натальей Кирилловной не от пожилого Алексея Михайловича, а от заезжего немца. Ведь действительно, все сходится: с детства царевич бегал в Немецкую слободу, как будто там медом намазано, первая любовь – немка Анна Монс, лучший друг – швейцарец Лефорт, русскую жену прогнал, женился толи на немке, толи на чухонке из Прибалтики. Сына, который за старину стоял, уморил. Браки с иноверцами разрешил!..
Староверы так были поражены не русским, не православным поведением царя, что объявили Петра антихристом: «Недаром он головой запрометывает и ногой запинается», это его нечистый ломает! (У Петра случались нервные судороги.) Большой резонанс в русском обществе вызвали так называемые «всешутейшие и всепьянейшие соборы». Например, на одном из таких кощунственных «соборов», при «освящении» дворца Лефорта, шут переодетый священником кадил табачным дымом, а вместо креста использовались две скрещенные курительные трубки (!). Немало слухов о богомерзком поведении Петра и его «дружбе с нечистым» породили тайные заседания «Нептунова общества» проводимые в Сухаревой башне шотландским масоном Брюсом. На этих заседаниях, кроме Петра присутствовали его друзья-иностранцы: Лефорт, Гордон и другие.
В целом можно согласиться с евразийцем Трубецким, который писал: «…военная мощь была куплена ценой полного культурного и духовного порабощения России Европой». И здесь надо подчеркнуть – «духовного порабощения»… Трубецкой считал, что «за Петром могли пойти только не русские, приглашенные им на службу иностранцы, либо русские оппортунисты, беспринципные карьеристы, гонящиеся… за наживой…». И действительно, знаменитые «птенцы гнезда Петрова» оказались большей частью отъявленными мошенниками и проходимцами. Поэтому не случайно у Петра не нашлось достойных приемников. Все это дало Трубецкому основание назвать Российскую империю, в которой восторжествовало дворянское западничество «антинациональной монархией».
Однако, справедливости ради, надо заметить, что в тех экстремальных условиях, когда надо было опять догонять Европу (чтобы от нее же и защититься), вряд ли можно было провести столь грандиозную модернизацию без потерь и издержек. Хотя, конечно, издержки были большие. Очень большие. И главная из них – это распространение немецкого вируса протестантизма – чуждой православному духу идеологии, основанной на буржуазном индивидуализме, рационализме,и,в конечном счете, – атеизме.
После смерти Петра в 1725 году закономерно наступила депрессия. Надо было отдохнуть и придти в себя. В себя приходили довольно долго – лет двадцать…. При Анне Иоанновне откатились назад («бироновщина»). При Елизавете Петровне начали собираться с силами. При Екатерине II опять побежали вперед. И здесь надо подчеркнуть, что Екатерина II получила звание «Великой» не потому, что действительно была великой императрицей, а потому, что просто «попала» в эпоху подъема – последний максимум пассионарности. В такие периоды достаточно не мешать истории двигаться туда, куда она движется. То есть иметь здравый смысл и определенную гибкость. (Что у нее, безусловно, было.) А уж пассионарное окружение сделает свое дело. Ведь вторая половина XVIII в. это время великих деяний Потемкина, Румянцева, Суворова, Ушакова и многих других русских пассионариев – завоевателей и строителей империи. Это время присоединения огромных территорий на юге России, и возращение исконных западных земель.
Однако надо отметить, что Екатерина, не пойдя прямо против хода русской истории (как это пытался сделать ее неразумный муж Петр III), все-таки, как могла, русской истории навредила. Немка Екатерина в отличие от русского Петра, который действовал с помощью кнута и топора, повела дело дальнейшей европеизации более тонко. Оставаясь в душе типичной протестанткой «она ударила по русской культуре секуляризацией 80 % монастырей, бывших хранилищами летописей и древних икон». Она учредила закрытые учебные заведения, которые, как писал Гумилёв, «превращали самых способных русских во второсортных европейцев. При этом подразумевалось забвение традиций, а немца из русского сделать было невозможно». Но, добавим, «просвещенной» Екатерине, которая переписывалась с европейскими «философами», очень хотелось.
Помимо того, матушка-императрица, испытывающая комплекс неполноценности перед культурным Западом, наладила журнальное и книжное дело. Было разрешено частное издание периодических журналов, которые устраивались по английскому либерально-сатирическому образцу. Многие из них очень быстро превратились в «оппозиционные СМИ» и стали рассадниками масонства. Одновременно с этим Россию заполонила европейская, в первую очередь, французская литература. Своей-то, русской литературы, почти не было. А читать уже научились... В результате женщины получили мыльно-любовные романы «для души», а мужчины – французских нигилистов-просветителей «для ума». На этой чуждой русскому духу литературе и воспиталось несколько поколений наших дворян. Получилось, как уже говорилось, дурная смесь «французского с нижегородским».
Те же самые мотивы мы наблюдаем и в экономике. Рожденная и воспитанная в лютеранско-буржуазной среде, Екатерина стала активно насаждать капитализм в стране к капитализму совершенно не готовой. В результате пресловутый «экономический подъем» обошелся России потерей финансовой самостоятельности (кредиты из Европы), разбалансировкой бюджета и обесцениванием рубля. (Да-да, все начиналось тогда!..) Остается добавить, что, помимо того, огромные деньги были потрачены на женские удовольствия, т. е. на многочисленных фаворитов и случайных любовников императрицы. Известно, что правители женского пола, как правило, дорого обходятся любому государству, но матушка Екатерина перещеголяла всех!
А еще Екатерина II, боясь очередного дворцового переворота, очень сильно разбаловала дворянство, особенно его высший слой – аристократию. Она, не только подтвердила указ Петра III, разрешавшего дворянам не служить, но пошла дальше, дав дворянству такие привилегии, которые расширили его права до абсурдных пределов. Все это сильно ослабило институт царской власти. Так ослабило, что ее сын Павел I пытаясь привести обнаглевшее дворянство к дисциплине (по-немецки!), получил в ответ заговор аристократии и был убит.
Такие последствия дает постороннее этническое вмешательство в естественный ход этногенеза…
Итак, третий максимум пассионарности акматической фазы приходится у нас на вторую половину XVIII – начало XIX века, от Елизаветы Петровны до Николая I. Последний, мощный всплеск пассионарности мы наблюдаем во время Отечественной войны 1812 года.
Лучшая в мире армия Наполеона превосходила русскую армию более чем в два раза, но была разбита. Французы, придя в Россию, сначала удивились, а потом растерялись: почему русские воюют не по правилам? В Европе, которая находилась в фазе инерции, уже давно воевали по правилам: воюют только армии, население сидит по домам и ждёт кто победит. (Тем более что это были войны внутри «своего» суперэтноса.) А в России простые мужики вдруг схватились за топоры и стали бить захватчиков. Более того, при отступлении русские применили совершенно незнакомую европейцам тактику выжженной земли – жгли и уничтожали всё, что необходимо было наполеоновской армии: хлеб, скот, фураж, свои жилища. Крестьяне уходили в леса целыми деревнями, становились партизанами. Занятая Наполеоном Москва была подожжена по приказу русского командования…
Французы были настолько поражены поведением русских, взявших в руки «дубину народной войны», что не нашли ничего умнее, как объявить на весь мир, что во всех их бедах виноват ужасный «русский мороз»…
Делаем вывод. Если посмотреть на весь акматический период XVI – XVIII вв., то мы увидим, что за это время была совершена грандиозная по объёму работа, затрачена колоссальная энергия и одержаны великие победы! Из небольшого Московского государства выросла мощная Российская Империя. Ни один народ в истории не достигал такого размаха в освоении пространств. Меньше чем за столетие была пройдена вся Сибирь. К концу XVII в. русские прочно закрепились на побережье Тихого океана. Тогда же, после войн с Польшей, была окончательно присоединена Восточная (Левобережная) Украина. В XVIII в. завоеваны: Прибалтика, Белоруссия, Правобережная Украина, Причерноморье, Крым. В XIX в. по инерции присоединяются Кавказ и Средняя Азия.
Конечно, такой мощной экспансии способствовало и то обстоятельство, что в отличие от тесной Западной Европы, где избыточные пассионарии толкались локтями и убивали друг друга, у нас излишние пассионарии устремлялись на малонаселённые окраины – Дон, Волгу, в Сибирь, – до Аляски. Поэтому в России в акматической фазе не было такой длительной и напряжённой борьбы между феодальной знатью, как в Западной Европе. У нас междоусобицы ограничились погромами опричнины и разбоем Смутного времени.
Однако в середине XVII века раздоры потрясли духовную основу государства – Православную Церковь. В 1653 году патриарх Никон провел церковную реформу, целью которой было исправление обрядов и богослужебных книг по греческому (вселенскому) образцу. Прежде всего, вместо двоеперстия было введено троеперстие. На взгляд современного человека – ничего страшного, реформа как реформа: крестились двумя перстами, теперь будем креститься тремя. Но тогда это вызвало целую бурю. Фаза-то была акматическая, религиозное напряжение – высочайшее. В результате вера в Святую Русь – «Третий Рим» – зашаталась. Многие люди отказались принять новый порядок, и ушли в леса. Так появились старообрядцы. Их духовным вождём стал «неистовый протопоп» Аввакум. На преследования властей раскольники ответили самосожжением. Они закрывались в деревянных храмах и все, от мала до велика, принимали «огненное крещение». За период 1670 – 80-х гг. от «самоуморения» и «гарей» погибло около 20 тысяч человек (!). После долгих гонений был казнён и сам Аввакум. Его сожгли в срубе с дровами.
Гумилёв относит старообрядцев к субэтносу. Но, очевидно, что если это и был субэтнос, то весьма своеобразный: раскольники разительно отличались от таких субэтносов, как казаки или поморы. Значительная часть старообрядцев, по сути, выпала не только из социальной, но и из этнической системы, поскольку решительно противопоставила себя всем остальным русским. Спрятавшись в лесах (беспоповцы), они перестали работать на общее дело: в армии не служили, налогов не платили, царя считали антихристом, а весь православный мир – греховным. Более того, старообрядцы принимали самое активное участие во всех антиправительственных мятежах – от разинского бунта 1670 г. до революции 1905 – 1907гг. (миллионеры Морозовы, Мамонтовы, Рябушинские – были спонсорами террористов-революционеров). Получилось, что вместе с раскольниками русский этнос не только потерял значительную долю своей пассионарности, но и получил первых серьезных диссидентов. За церковную реформу пришлось заплатить дорогую цену. Раскол русского этноса, вылившийся в череду социальных кризисов конца XIX – начала XX века, уходит корнями в ту далекую, допетровскую эпоху.
Но «интересен вопрос… почему политику Никона поддержали и большинство прихожан, и собор, и царь Алексей? С этнологической точки зрения, ответ очень прост. Сторонники Аввакума отстаивали превосходство местного варианта православия, сложившегося в Северо-Восточной Руси в XIV веке, над традицией вселенского (греческого) православия. «Древлее благочестие» могло быть платформой для узкого московского национализма…. С точки зрения Аввакума, православие украинцев, сербов, греков было неполноценным. Иначе за что же Бог покарал их, отдав под власть иноверцев? Православие Аввакума, таким образом, не могло быть связующей основой суперэтноса, как скопления близких, но разных народов … И царь и патриарх прекрасно понимали сию тонкость. Поэтому, стремясь к росту и расширению своей власти, они ориентировались на вселенское православие, по отношению к которому и православие русских, и православие украинцев, и православие сербов были не более чем допустимыми вариациями.
Именно в установлении вселенского характера русского православия состоит историческая заслуга патриарха Никона», – писал Гумилёв.
Однако сам Никон кончил плохо. Типичный пассионарий, как и Аввакум, он обладал крутым нравом и безмерным властолюбием. Он захотел стать равным по власти царю. Даже более того, – возвысить «священство над царством»! Никон не понимал, точнее, не желал понять, что его идея теократии совершенно не вязалось ни с православной традицией «симфонии властей», ни с русской действительностью, требующей усиления государства. Это был тот случай, когда избыток энергии взял верх над разумом… Действуя по пассионарному принципу «или всё, или ничего», Никон оставил место патриарха (но патриарших регалий не бросил) и удалился в ближний монастырь. Царь Алексей Михайлович, хотя и имел прозвище «Тишайший», на поклон к нему не поехал. Борьба Никона за патриаршество продолжалась много лет. В конце концов, он был лишён сана и сослан в северный монастырь простым монахом...
Избыточная пассионарность в XVII веке направлялась не только на завоевательные войны, освоение новых территорий и столкновения на религиозной почве. Русские люди тогда любили побунтовать. А иногда и поразбойничать. Недаром XVII век называют «бунташным». Это «соляной», «медный», стрелецкие бунты в столице; настоящая казацко-крестьянская война под предводительством Степана Разина на Волге. Затем, в XVIII веке, мощное выступление Кондратия Булавина и страшный бунт Емельяна Пугачёва... Это была борьба не за свободу, а за «волю», – это было буйство народной стихии. «На одном краю – топор, на другом – икона» – сказано про русского человека из горячей акматической фазы.
Когда говорят о противоречивости русской души – анархо-государственнической по своей структуре – надо помнить, что корни этого противоречия уходят в ту самую эпоху. Русский мужик терпел гнёт государства до последнего, но если уж сбрасывал ярмо, то превращался в свирепого зверя – в грабеже и погромах доходил до исступления.… Потом, устав от буйства, раскаявшийся мужик сдавался властям и, после порки, опять впрягался в то же ярмо. Ну, а самые непокорные, т. е. пассионарные, или теряли свои головы, или бежали дальше – на южные и восточные окраины; в Сибирь, до самого Тихого океана. Где «до бога высоко, до царя далеко»… (Это к вопросу о «стихийной колонизации» свободных земель.)
Итак, используя метод Гумилёва, можно констатировать, чтов бунтах и волнениях XVII-XVIII вв. происходит столкновение двух сил, двух пассионарных потенциалов – государства (правящего дворянского класса) и наиболее активной части народа (в основном казачества). Государство в этой борьбе закономерно побеждает полуанархическую вольницу – оно сильнее.
Однако уже в XIX веке картина меняется. Государство начинает сдавать свои позиции – пассионарное напряжение в правящем классе резко (в длинном, историческом времени) снижается. Если в 1812 году русские дворяне ещё отлично воюют, то к концу XIX века они уже не те. Вместо того чтобы исправно служить Отечеству или заниматься своим хозяйством, многие дворяне начинают скучать и задаваться «русскими» вопросами: «Кто виноват?», «Что делать?», «Куда идти?». Они совсем перестают верить в Бога и начинают верить в «прогресс». (Как, например, русский западник Тургенев.) А некоторые даже в «освобождение». Но это ещё самые активные. Большинство же бесславно заканчивает на диванах обломовых и в заброшенных садах раневских. Рыба, как известно, гниёт с головы...
В конце концов, государственная власть теряет былую силу, и выродившаяся дворянская элита закономерно сметается поднявшейся в 1917 году мощной пассионарной волной. Но мы забежали вперёд. Это относится уже к следующей фазе.
История учит, что она ничему не учит.
историческа я мудрость
По кастрюле и крышка!
Народная мудрость
Фаза надлома (болезнь этноса)
После бурной акматической фазы, которая «и греет и сжигает» наступает усталость. «Пассивное большинство членов этноса, вдоволь настрадавшееся от честолюбивых устремлений своих сограждан, формирует новый императив: «Мы устали от великих!» – и дружно отказывает в поддержке соплеменникам, желающим быть героями», – писал Гумилёв.
Любой фазовый переход, как мы помним, характеризуется сменой стереотипа поведения. Фазу надлома в этом смысле можно рассматривать как длительный, болезненный процесс трансформации героического и религиозного стереотипа поведения акматической фазы в мещанский, сугубо материалистический стереотип поведения фазы инерции.
Фаза надлома характеризуется резким уменьшением количества пассионариев и увеличением числа субпассионариев. Субпассионарии в составе этноса есть всегда, но при наличии пассионариев они не видны. Они проявляют себя, когда этнос слабеет (как вши в голодное время). «Субпассионарии затрудняют, а то и сводят на нет усилия людей творческих и патриотичных, которых они зачастую просто убивают», – писал Гумилёв. В то же время самим субпассионариям никто не мешает размножаться. «Идеалы патриотизма, ревности к вере, влюбленности в культурную традицию утрачиваются, что делает этносоциальную систему беззащитной».