За неделю до Нового года в Братиславе начинались весёлые времена, с гуляньями на улицах, с шутками и смехом. Все жители города радовались празднику, но больше всех – вечно голодные студенты, школяры, дети из бедных семей.
В эту пору из дома в дом ходят колядовать весёлые, шумные толпы, и всем что-нибудь перепадает от гостеприимных хозяев. Во главе каждой толпы идёт Дед Мороз – Микулаш, с посохом, с заплечной корзинкой, в корзине – медовые пряники для послушных детей. А рядом с Микулашем – его непременный спутник, весёлый чёрт Крампус, подпоясанный цепью, рогатый, с красным суконным языком и с метлой в руках.
Чёрт бренчит цепью, корчит рожи, пугает непослушных детей и шлёпает их метлой.
Такой вот Крампус ходил за своим Микулашем по набережной под Братиславским замком. Он ухал, неуклюже подпрыгивал, а его рога свисали с головы как плохо начинённые колбаски.
«И это называется Крампус?» - возмущался настоящий братиславский чёрт, которому всё было отлично видно из его логова на склоне Замкового холма. Он жил там с незапамятных времён и не убрался даже тогда, когда прямо у него над головой возвели церковь святого Микулаша.
«И это называется Крампус? Рога тряпичные, хвост верёвочный, а копыт и вовсе нет!»
Чёрт рассвирепел, закутался в свой форменный красный плащ и помчался к своему начальнику, сатанинскому князю Вельзевулу.
- Ваше превосходительство, - чёрт отвесил низкий поклон, - нельзя ли мне сыграть роль Крампуса, уж очень хочется.
Вельзевул сидел в своём красном кресле и мыслил.
- Не думай, что это такая уж невинная игра, - сказал он после непродолжительного размышления. – Но поскольку ты чёрт способный и шустрый – разрешаю. Верю, что в роли Крампуса ты не только повеселишься на славу, но и сотворишь что-нибудь полезное для нашего ада.
Взвизгнул чёрт от радости и поспешил домой, переодеться Крампусом. Ха-ха, что значит переодеться? Да разве пекарю нужно наряжаться пекарем? Или трубочисту – трубочистом? Или угольщику угольщиком? Вот так и чёрту незачем было рядиться. Повесил на гвоздь красный плащ, надел бараний полушубок и подпоясался цепью. Глянул на себя – то что надо! Вот так должен выглядеть настоящий Крампус!
Что-то он не припомнит, чтобы ему случалось когда-нибудь появляться в своём подлинном чертовском обличье. Кажется, это – первый раз.
Внизу, на площади, народ так и кишит. Кто просто гуляет, кто запасается лакомством к Новому году: у торговок выложены в корзинах яблоки, орехи.
Ходит чёрт среди корзин, там хапнет яблоко, тут горстку орехов. Никто глазом не успевает моргнуть – на то он и чёрт! Вскоре карманы у него полны.
- Крампус! Крампус! – выкрикивают дети. – А где твой Микулаш?
Осклабился чёрт, задребезжал цепью: у-ух, сейчас всех проглочу! Дети завизжали, разбежались, а через минуту начинают снова: - Крампус! Крампус!
Сбежал чёрт от детей, забрёл на соседнее кладбище. Гуляет по свежему снежку, радуется, какие славные отпечатки делают его копыта, а ещё больше радуется, когда ему удаётся свалить какой-нибудь покосившийся надгробный камень. Как приятно среди бела дня чувствовать себя самим собою! Ещё бы только подыскать себе подходящего Микулаша!
А вот и Микулаш откуда-то появился: в руках посох, за спиной короб.
- Хочешь быть моим Крампусом? – спрашивает Микулаш.
- С удовольствием! – Чёрт подпрыгнул от радости и забренчал цепью. Очень ему понравился этот Микулаш.
- А ты Крампус хоть куда! – с восхищением разглядывает его Микулаш. – Волосатый, с копытами – прямо-таки пахнешь адской серой!
- Зато ты, хоть и Микулаш, а попахиваешь добрым винцом! – засмеялся чёрт.
И у Микулаша от добродушного смеха пряники в коробе запрыгали.
И вдруг – бац! Здоровенный снежок залепил чёрту глаз и чей-то злобный голос выкрикнул:
- Какого черта ты лезешь на чужой участок?
Перед чёртом возник Крампус в чёрном наряде, с жалкими надломленными рогами и с красным суконным языком, съехавшим с подбородка на шею.
Размахивая кулаками, он набросился на чёрта.
- Крампусы дерутся! Крампусы дерутся! – верещали дети, прыгая вокруг них.
Даже в пылу боя Крампус успел показать им свой длинный язык: бэ-э! Видимо, он забыл, что один язык уже висит у него на шее.
- Крампус с двумя языками! Крампус с двумя языками! – вопили дети.
Чёрт не был привычен к подобным сражениям, а к перестрелке снежками и подавно. Руки у него быстро озябли. Сгребая снег для снежков, он ободрал себе руки, потому что снегу выпало не так уж много. Тогда он присел на корточки и начал сгребать снег в кучу хвостом, да так ловко, что Микулаш заподозрил неладное.
- А кто ты, собственно, есть? – спросил он.
- Я? – Чёрт стал дуть на ободранные руки, чтобы выиграть время. – А вы меня разве не знаете? Я подмастерье у кузнеца Нагеля, Варга меня зовут. Уже второй месяц у него работаю.
- А живёшь где? – включился в допрос Крампус.
- Да прямо здесь, на горе, под церковью Микулаша, - ответил чёрт.
- Выходит, ты живёшь у нас, - примирительно сказал Микулаш. – И ты, Крампус, не имеешь права бить его или прогонять отсюда.
- Тогда что ж нам делать? – пробурчал Крампус.
- Пойдёмте со мной оба и баста! – решил Микулаш.
Забренчали цепи: одна от радости, другая от злости. Крампус и чёрт ещё потолкались, кто пойдёт за Микулашем первым, а кто вторым, но в это время Микулаш уже стучался посохом в двери ближайшего дома. Им тут же отворили, так как хозяева давно уже наблюдали за этой троицей в окно.
Посреди небольшой комнаты, прячась за мамину юбку, стояли у стола мальчик и девочка.
- Ну, дети, хорошо ли вы себя вели в старом году? – спросил Микулаш.
Дети робко кивнули, но отец, сидевший за столом, неумолимо сказал:
- Да не так уж и хорошо. Слушались не всегда, а то и врали. А ну, Крампусы, всыпьте-ка им!
Крампус с суконным языком тут же принялся охаживать их по спине метлой.
«Как, наказывать за непослушание и враньё? – возмутился в душе чёрт. – А вот я их за это вознагражу!»
Он незаметно дунул на метлу Крампуса, и она тут же рассыпалась. Потом дал мальчику и девочке по яблоку, украденному на площади.
- Врать нужно так, чтобы все думали, будто вы говорите правду, - прошептал он им на ухо и при этом так завертел хвостом, что дети весело рассмеялись.
- А чему вы научились за этот год? – спросил Микулаш.
Дети прочитали по стихотворению и получили в награду по медовому прянику. А благодарные родители сунули в карман Микулашу серебряную монету.
Для Крампуса день выдался на редкость неудачный. Во-первых, появился неприятный соперник, во-вторых, развалилась метла, и любой прутик, который он подбирал по дороге, ломался при первом же ударе. Оставалось только пугать детей цепью и суконным языком.
Фрукты в кармане чёрта убывали. Румяной Зузке он отдал последний орех, этого было чертовски мало для такой девчонки; ведь она, как выяснилось, не только дерзит и врёт, но ещё и тащит где что плохо лежит.
- Когда стащишь что-нибудь, обязательно говори «спасибо», - шепнул ей черт и ласково погладил по волосам.
- И всё-то ты делаешь не так, как надо! – выговаривал ему Крампус. – Сразу видно, что никогда не был чёртом!
А чёрт заливался весёлым ржанием и высекал копытом искры.
Дети ликовали, такого весёлого Крампуса они ещё не видели.
Они табуном ходили за ним от дома к дому, от двери к двери.
На Рыбной площади тоже были разбиты палатки с лакомствами и игрушками. У детей слюнки текли при виде знаменитых братиславских медовых пряников, соблазнительных рожков с маком и орехами. За самую мелкую монетку здесь можно было купить «сливового чёртика», сделанного из чернослива.
Микулаш с обоими Крампусами и стайкой детей начали обход палаток. Они не столько покупали, сколько любовались сладостями, игрушками, картинками, изображавшими Микулашей, Крампусов, королей и солдат в красочных мундирах.
Мороз крепчал, над Дунаем сгущалась белёсая мгла. Вся компания топала ногами, дышала на пальцы, слушая хриплый голос шарманки, наигрывавшей новогодние колядки.
У Микулаша уже опустел короб, придётся сходить к кондитеру Хаберману, который продаёт ему медовые пряники со скидкой.
Интересно, как это получается, что у черта опять полны карманы, и он раздаёт сливовых чёртиков всем подряд? У каждого в перемазанной ручонке по чёрному чёртику из чернослива, у каждого радостно и гордо сияют глаза, хотя все озябли не на шутку. И чёрт сияет. На душе у него почему-то радостно, а почему – он сам толком не понимает. «Наверное, оттого, что я сегодня столько народу облапошил!» - думает он.
- И мне! И мне дайте! – Перед чёртом встал мальчишка в грязной рубахе и дырявых штанах; лицо неумытое, волосы забыли, что такое гребень, глаза горят, как у голодного волчонка.
«Ну, брат, ты, я вижу, мой будущий клиент, - обрадовался чёрт, - уж тебя-то непременно нужно угостить!» Стал шарить по карманам, вывернул их наизнанку – пусто, хоть бы одна черносливинка нашлась! И стащить негде, палатки давно уже остались позади. «Что же тебе дать? – думает чёрт. – Неужто ты уйдёшь от меня с пустыми руками? Ну нет, сегодня каждому перепало, значит, и тебе нужно что-то подарить» И в неожиданном порыве чёрт скинул свой полушубок и набросил его на плечи мальчика:
- На, держи!
- Спасибо, пан Крампус! – хрипло сказал мальчик, схватил черта за волосатую руку и поцеловал её.
- Эх, ты! – чёрт дружелюбно хлопнул его по спине.
А Микулаш и Крампус тем временем куда-то исчезли.
Побрёл чёрт домой. Идёт, то и дело копытом искры высекает, вспоминая сегодняшнее веселье. И всё время ему кажется: где-то в чём-то он маху дал. Но в чём?
Ввалился он в своё логово – и что же он видит? В хорошо знакомом ему красном кресле сидит сам сатанинский князь Вельзевул.
- Ваше превосходительство, случилось что-нибудь? – выдавил из себя чёрт.
- Обманул ты моё доверие, братиславский чёрт, - произнёс Вельзевул ледяным тоном.
- Чем же я, простите, провинился?
- Ты сделал доброе дело, а страшнее этого греха у чертей не бывает.
- Ваше превосходительство, не может этого быть!
- Тем не менее! Скажи-ка, братец, где твоя шуба?
Чёрт задрожал. Точно, в ней всё дело!
- Ваше превосходительство, я её отдал одному оборванцу. Он был совсем одичавший и злой, как бродячая собака.
- Ха-ха! – мрачно засмеялся сатанинский князь. – Да знаешь ли ты, кто он такой, этот оборванец? Это самый несчастный сирота в Братиславе, которого никто знать не хочет. Не сегодня-завтра из него вышел бы душегуб или мошенник, наш человек. А ты своим подарком повернул всю его судьбу. Страшно вымолвить: ты вернул ему веру в людей! Да знаешь ли ты, что он сейчас делает? Он сейчас кутается в твою баранью шубу и мечтает, как выбьется в люди, чтобы отблагодарить тебя, доброго Крампуса! Тьфу!
Чёрт взвыл, словно его огрели плетью.
- Смилуйся, владыка ада!
Он рухнул на землю и стал кататься у подножья красного кресла. Наконец Вельзевулу это надоело, и он поднял руку.
- Ну всё, довольно! До сих пор у тебя была безукоризненная репутация, поэтому я прощаю тебя. Первый раз не считается – это правило и в аду в ходу. Но играть в Крампуса я тебя запрещаю раз и навсегда. Этот предновогодний дух для тебя опасен. Люди делают друг другу подарки, желают всяческого добра. Тут даже хорошо подкованный дьявол может заразиться добрыми людскими помыслами. Итак, запомни: никаких Крампусов! Запрещено – и баста!
Вельзевул ударил кулаком по подлокотнику кресла – и был таков.
УТИНЫЙ ФОНТАН
В маленьком парке на берегу Дуная, неподалёку от Старого моста, есть фонтан, который жители Братиславы называют «Утиным». Скульптор изобразил трёх весёлых ребят. Они ловят уток среди больших камней. Первый стоит на самом верху, в руках у него бьётся утка, хлопает его крыльями по лицу, вот-вот вырвется на свободу. Его друзья смеются, что-то кричат ему, один впопыхах споткнулся и распластался по земле. Фигуры из чёрной бронзы неподвижны – и в то же время полны жизни, движения. Что же это за сила, которая сумела остановить и навеки запечатлеть мгновение?
Вот что рассказывает легенда о возникновении Утиного фонтана:
В те времена, когда жители Братиславы ещё держали у себя во дворе коров, коз и свиней, гусей, уток и кур, многие ребята волей-неволей становились пастухами. Кто пас коров на Кухайде, кто через Козьи ворота выгонял коз на окрестные зелёные склоны. А вот Мишко Тримай и его верные друзья Ферко и Лацко пасли уток.
Дело это нехитрое. Утки плещутся себе на мелководье у берега, полощут клювы в воде, вылавливая всякую мелкую водяную живность. А пастушкам раздолье: разведут костёр, станут кукурузу печь, вопят от радости, когда зёрнышки выстреливают. А ещё катаются на самодельных качелях на вербе, играют в салки, прятки…
Но вот когда этим уткам вздумается выплыть с мелководья на волну, когда с торжествующим кряканьем они отправляются в путешествие вниз по реке – вот тогда ребятам приходится туго. Потому что утка – она же дура, уплывёт, забьётся куда-нибудь в камыши – и пиши пропало. Это не собака, которая всегда найдёт дорогу домой.
Именно такая история случилась однажды в жаркий летний день. Глупые утки выплыли на стремнину и с гордым видом пустились вниз по Дунаю. Напрасно Мишко кричал, напрасно Ферко и Лацко улюлюкали и шлёпали палкой по воде, утки уносились по течению словно быстрые лодочки. Кто знает, куда бы их занесло, если бы вдруг не вынырнул перед ними человек в зелёном кафтане, с волосами до плеч, и не захлопал звонко в ладоши, словно камнем о камень ударил. И тут же утки метнулись к берегу, сломя голову припустили к ребятам на суше. А этот человек шагает за ними. Из воды вышел, а сухой, только с рукавов вода капает. Зелёный кафтан, штаны тоже зелёные, полосатые, в сапоги заправленные.
Ребята сразу всё поняли, испугались: это же водяной!
А тот смотрит на них спокойно и даже вроде усмехается.
- Спа-спасибо вам, дяденька, - первым сумел вымолвить Мишко Тримай.
- Не за что, - махнул рукой водяной. – А зовут меня Зеленяк, или «дядя Зеленяк», если хотите. Можно мне тут с вами посидеть?
- Садитесь, пожалуйста, - Мишко подвинулся, - дяденька… дяденька Зеленяк.
Утки плещутся на отмели, окунают головы в воду. А мальчишки угощают гостя печёной кукурузой.
- Вкусно, - говорит водяной, перебрасывая початок из руки в руку, - только больно уж горячо.
Он кладёт початок на камень и достаёт из кармана три сахарные дудочки.
- В них можно свистеть, пока они не растают во рту, - и он протягивает каждому по дудочке. – Они из самого лучшего дунайского сахара.
Так водяной подружился с тремя весёлыми ребятами. Если утки норовили уплыть вниз по течению, он всегда приходил на помощь ребятам, а часто и просто так подходил.
При виде его дети радостно вопили, топали босыми ногами, ходили на руках. Каким только штукам он их ни научил. И понимать рыбий язык, и танцевать смешной танец водяных, и играть в дунайские прятки.
- Дядя Зеленяк, а как оно там, внизу, выглядит? – спрашивает раз Мишко.
- Где «там»?
- Ну, в Дунае. На дунайском дне.
- Ну, как… вообще-то неплохо, - без особого воодушевления начал водяной. – Ветер там не дует, солнце не печёт, мороз не щиплет, нигде ни пылинки…
- А что-нибудь занятное есть у вас там? – не унимается Мишко.
Водяной задумчиво выпячивает толстые губы: что бы там могло быть интересного для ребят?
- Ну как же, вспомнил! – обрадовался он. – У дорожек там рыбы танцуют. А перед пещерой чёрный судак с алебардой стоит.
- Почему с алебардой? Он что, солдат?
- Вроде этого, он там на страже стоит.
- А что он сторожит?
- О, это тайна! Хотя, какая там тайна, если её каждая рыбёшка знает! А по мне, так у вас здесь куда больше интересного, - сказал он.
- У нас? – удивились ребята. – А что ж у нас тут интересного?
- Ну, как ветер в листве шуршит, как пыль поднимается на дороге, как солнце припекает – хотя, на мой вкус, оно слишком жжёт. Как от мороза плетни потрескивают, как белая зима Дунай льдом покрывает. Как возчики пробуют переехать по льду на другой берег, как все радуются, когда это им удаётся. А ещё мне, ребята, нравится, как вы играете и как вопите от радости, увидев меня. Вот это мне больше всего нравится.
Мишко пренебрежительно фыркнул:
- Да разве можно это сравнивать с судаком, который стоит на страже с алебардой на плече? Вот бы кого увидать!
- Да, это было бы здорово! – вздохнул Лацко.
- Нельзя, - покачал головой дядя Зеленяк.
- Почему нельзя? Вы нам покажете судака с алебардой, а мы вам за это покажем, где бакланы гнёзда вьют, - пообещал Ферко.
Задумался водяной. Не то чтоб он хотел узнать, где гнездится баклан, это он и без них знал. Он думал, как бы ему порадовать своих друзей. Доставить кому-то радость – значит, доставить радость и себе самому. Да только вот запрещено это, строго-настрого запрещено… А! Может, сойдёт разок…
- Ну ладно, пошли.
Он завёл ребят в густые, высокие камыши, наклонился к самой воде и прошептал волшебные слова:
- Сексамент, откройся!
Он произнёс их так тихо, что двое младших ничего не услышали. Зато Мишко расслышал, у него ведь слух был как у совы.
Вода зашумела, словно шёлк зашелестел, расступилась и объявилась перед ними дорожка, усыпанная искристым песком.
Шагают ребята по дорожке, удивляются, глядят вокруг, не наглядятся. Прямо у дорожки пляшут-вьются невиданные рыбы, длинные плавники развеваются как белые вуали. И сама дорожка вьётся, петляет, а далеко, в самом её конце, зачернелось отверстие, что-то вроде входа в пещеру. Тёмные стены просвечивают золотыми прожилками, а где-то в глубине переливается золотое сияние.
«Так вот как золото выглядит!» - ахнул Мишко. В жизни он золота не видал, а тут узнал сразу. «Поглядеть бы на него поближе!» - Подбежал к пещере, но тут дорогу ему преградила алебарда.
У входа в пещеру стоял чёрный судак, строгий-престрогий, взгляд острый – как ножом режет.
- Ты что, Зеленяк, забыл, что сюда людям ходу нет? – вскинулся он на водяного. – Не знаешь разве, что хранится в этой пещере?
- Как же не знать? – отвечал пристыженный водяной. – Известно что, дунайский золотой клад!
- А разве ты не знаешь, что люди по золоту с ума сходят?
- Как же не знать? Так то люди, а это ведь ещё дети малые!
- А разве дети – не люди? – прогремел судак, и пещера эхом откликнулась на его слова.
- Люди-то они люди, но это мои друзья, и уж больно им хотелось увидеть тебя с твоей алебардой. Ну я и решил доставить им эту радость.
- Говоришь о радости, а приготовил им погибель. Нельзя им теперь возвращаться на землю.
- Как это нельзя? – ужаснулся Зеленяк. – Это почему же? Ведь они больше сюда не придут, они не знают волшебного слова…
Судак посмотрел на мальчиков. Они глядели на него с таким восторгом, что взгляд его невольно смягчился.
- Не знают, говоришь? – повторил он. – Ну, их счастье! А тебе всё равно не миновать дунайского суда. Ну-ка, брысь отсюда, чтоб я вас больше не видел!
И он замахнулся на ребят алебардой.
Они оглянуться не успели, как снова оказались на берегу Дуная, невозмутимо катившего свои мутные волны. Как будто им всё это приснилось.
- Ребята, а что я вам скажу! – притянул к себе своих друзей Мишко. – Ведь я эти слова услышал.
- Какие ещё слова?
- Те самые, которыми дядя Зеленяк открывает Дунай. Я их хорошо расслышал, а вот сейчас, хоть убей, не могу вспомнить.
А неподалёку, на чёрной скале, сидела огромная старая жаба, спокон веков сторожившая дунайский берег. Выпучила жаба глаза, раздула щёки и прохрипела на своём жабьем языке:
- Кто эти слова произнесет, и кто их услышит, пусть станет камнем, бре-ке-ке!
И снова глаза закрыла.
Прошло несколько дней, а дядя Зеленяк всё не показывался. Что такое? Никогда с ним такого не бывало.
- Может, заболел, - говорит Ферко.
- А может, наказали его из-за нас, - говорит Лацко. – Может, его под замок посадили.
- Ребята, нужно ему помочь! – загорелся Ферко. – Прийти и сказать чёрному судаку: «Не трогайте дядю Зеленяка! Мы никому и не пикнем о том, что у вас видели».
- Если б я только вспомнил те слова! – Мишко постучал себя по лбу. – Вот чувствую, что они у меня на кончике языка, а вспомнить не могу.
Дело шло к вечеру, небо над Братиславским замком было охвачено золотым пожаром. Пора домой, а утки ни в какую. Глупые птицы, никак не запомнят, когда пора возвращаться домой. Стали ребята ловить их среди камней. Главное дело поймать утку-вожака, а уж остальные пойдут за ней. На самом верхнем камне Мишко поймал утку, она бьётся у него в руках, хлопает его крыльями по лицу, а он даже не замечает этого. Ведь в эту самую минуту…
- Ура, ребята, вспомнил! – радостно выкрикнул он. – Сексамент, откройся!
Не успел он и рта закрыть, как тут же превратился в статую. Вместе с ним стали чёрным камнем Лацко и Ферко, и утки, за которыми они гонялись. Сбылось проклятие чёрной жабы, сторожившей дунайский берег. Только вода весело плескалась вокруг окаменевших фигур: дунайская вода, которая давно всё знает, но никому не выдаёт ни свои, ни чужие тайны.
А водяного Зеленяка с тех пор никто из людей не видал, поэтому не известно, что с ним сталось.
Такая вот есть легенда об Утином фонтане. Если вы ещё не видели его, загляните в маленький парк неподалёку от старого дунайского моста и полюбуйтесь им.
БРАТИСЛАВСКИЙ РОБИНЗОН
Очередное заседание городского совета близилось к концу, и господа сенаторы уже предвкушали холодное пиво, которое ждало их в «Зелёном зале» по дороге домой.
Но бургомистр ещё не захлопнул свою чёрную папку. Ту самую папку, в которой бумаги перекочёвывают с правой стороны на левую по мере того, как заканчивается обсуждение отдельных пунктов.
- Придётся мне задержать вас ещё на минутку, господа, - бургомистр окинул беглым взглядом сенаторов, сидевших вокруг длинного стола. – Не знаю, известно ли вам, что в Вене вышло уже второе издание книги, в которой описываются удивительные приключения путешественника Кароля Йеттинга. Судьба его во многом подобна судьбе Робинзона Крузо – героя знаменитой книги Даниэля Дефо.
И он выложил на стол небольшую книжку, на титульном листе которой стояло: «Новый Робинзон или судьба и удивительные приключения путешественника Карла Йеттинга».
- Мне кажется, всем следовало бы прочитать её.
Господа сенаторы явно были не в восторге. Нашёл чем угощать их, да ещё в такой жаркий день! Задаёт им чтение на дом, словно школярам!
- Я ещё не всё сказал вам, господа, - продолжал бургомистр. – Будучи в Вене, я посетил своего старого друга, высокородного господина Отто фон Кратца, и он вдруг говорит: «Вы, конечно, горды своим Робинзоном, не так ли? Ещё бы, ведь такие люди приумножают славу своего родного города. Когда приеду в Братиславу, обязательно поклонюсь его могиле. Вашему Йеттингу удалось то, о чём мы, так называемые солидные люди, можем только мечтать: он познал настоящие, неподдельные приключения». – Вот что сказал мне господин фон Кратц. Итак, господа, из книги я узнал, что Кароль Йеттинг родился в нашем городе, здесь же и умер пятьдесят лет тому назад и был похоронен на Ондрейском кладбище.
Сенаторы оживились. Раз этот Йеттинг был их земляком, дело принимало совсем другой оборот. Первый подал голос старый советник с унылыми седыми усами:
- Разумеется, нам, отцам города, будет весьма лестно, если высокородный господин фон Кратц и, гм-гм, другие придут почтить память нашего земляка. Наше Ондрейское кладбище достаточно великолепно, чтобы принять самого высокого гостя.
- Верно, верно, - кивали отцы города.
- Действительно, этим кладбищем мы можем гордиться, - согласился бургомистр. – Вчера я нарочно туда сходил, прогулялся по всем дорожкам. Загвоздка лишь в том, что могилу Кароля Йеттинга я так и не нашёл. Не исключено, что я проглядел её, кладбище огромное, к тому же там ещё не косили, трава выше колен…
- Да, это досадно, - отозвался советник, сидевший справа от бургомистра. – Но, может быть, автор ошибся или просто соврал, с ними это бывает. – Он потянулся к книжке, рукой, украшенной многочисленными перстнями, перелистал несколько страниц. – Кстати, я бы охотно прочёл её первым, если пан бургомистр не возражает.
- А потом я, - сказал его сосед.
- А ты дашь её мне.
- А у вас я возьму.
Слово взял сенатор с холёной чёрной бородкой:
- Боюсь, господа, как бы нам не опростоволоситься: мы даже не знаем, где могила нашего знаменитого земляка! Что если о нашем невежестве станет известно всему миру?
Отцы города заёрзали:
- Что-то нужно делать!
- Как бы не опозориться!
- Совершенно с вами согласен, господа, - присоединился к ним бургомистр. – Я хочу дать поручение пану писарю, - бургомистр повернулся к низкому столику, над которым сгорбился городской писарь с гусиным пером. – Прошу вас, Рибица, попытайтесь выяснить, как, собственно, обстоят дела с могилой Кароля Йеттинга. Если заодно вам удастся узнать что-либо и о нём самом, мы будем вам благодарны.
Высокий и тощий писарь Рибица, весь в чёрном, поднялся со своего места и поклонился.
- Мы заслушаем вас на следующем заседании, через неделю, - сказал бургомистр – и захлопнул свою чёрную папку.
Ровно через неделю писарь Рибица стоял у большого стола в зале заседаний и докладывал о результатах своих поисков.
- С вашего позволения, первым делом я решил отправиться на Ондрейское кладбище.
Рибица пошёл кратчайшим путём, по Дунайской улице, мимо богадельни, из окон которой выглядывали старческие лица. «Несчастные, - подумал Рибица, - одно только развлечение им осталось: смотреть в окно. А что если…?»
- И вот, когда я проходил мимо этого приюта, мне пришло в голову: а не порасспрашивать ли стариков?
- Отличная мысль, - кивнул бургомистр.
В приюте пахло карболкой и какой-то тухлятиной, слонялись тихие, выцветшие старики – тени самих себя. В коридоре собралось человек пятнадцать – те, кто ещё могли ходить. О Йеттинге они и слыхом не слыхивали. Один только вспомнил: в молодости приятель его, Роберт Майтнер, как-то хвалился, что дружит с дядей Каролем Йеттингом, который ему рассказывает о кораблях, океанах, морских пиратах. И будто этот дядя Кароль жил где-то у Рыбацких ворот. Жаль, рано Роберт умер, вздохнул старик, лет пятнадцать как покоится на кладбище. Но вдова его, Гильда Майтнерова, ещё жива и непременно что-нибудь должна знать, живёт она напротив монастыря святой Елизаветы, найти будет нетрудно.
- В приюте я напал лишь на слабый след, о нём я упомяну позднее, - только и сказал об этом Рибица, но распространяться о своих впечатлениях от приюта не стал. Какое дело господам сенаторам до жалких, никому не нужных стариков?
Когда писарь уже подходил к воротам Ондрейского кладбища, внимание его привлекла шумная стайка босоногих мальчишек. Рибица остановился и доверительно тронул одного из них за плечо.
- Ребята, вы, должно быть, хорошо знаете это кладбище, верно?
Они неуверенно кивнули, но когда он спросил про могилу Кароля Йеттинга, они лишь плечами пожали.
- Это, наверное, будет на Блументальском кладбище, - сказал, наконец, один из них. И босоногая команда умчалась по своим делам.
Рибица вошёл в калитку для пешеходов и очутился в этом саду тишины, где вдоль каменных стен и прямых дорожек спят вечным сном богатые горожане. Надписи на величественных памятниках с достоинством перечисляли имена, звания, титулы, даты рождения и смерти… Благоухала цветущая липа и свежескошенная трава, щебетали птицы, жужжали пчёлы, откуда-то из-за рядов плакучей ивы и туи доносился мерный шорох косы. Рибица подошёл к косцу и заговорил с ним:
- Вы здесь постоянно работаете, любезный? Могу я спросить вас кое о чём?
Косарь остановился, опёрся косовищем о землю и вытер лезвие пучком травы.
- Пожалуйста, спрашивайте. Я здешний могильщик.
Услышав, что интересует Рибицу, он удивился.
- Могила Кароля Йеттинга? Совсем недавно ещё один про него спрашивал, говорил, что из газеты. Столько лет никому эта могила не была нужна – и вдруг сразу…
- А из какой газеты? – полюбопытствовал бургомистр.
- Я спросил могильщика, но он не помнил, - ответил Рибица. – Могильщик повёл меня к западному краю кладбищенской ограды. Под кустом дикого жасмина стояли, подпирая друг друга, два небольших надгробных камня. Два старых камня стояли прямо на земле. Могильщик указал на один из них: - Вот этот. – Я с трудом разобрал на его щербатой поверхности надпись, высеченную готическими буквами: «Карл Йеттинг, 1730-1790». – А с какой он могилы? – спросил я. Могильные холмики вокруг осели и почти сравнялись с землёй. – Очень сожалею, уважаемый, но этого уже никто не знает, - отвечал могильщик, - эти могилы давно уже отслужили свой срок, и в них начали хоронить заново. – Он показал рукой на ряд свежих могил. – Если бы за могилой ухаживал кто-нибудь, продолжал он, - она бы сохранилась, а так… А ведь говорят, что он был богат, мне газетчик рассказывал: будто этот Йеттинг долгое время жил на необитаемом острове и нашёл там клад…
- Но ведь в книге говорится, что он нашёл клад на корабле, - вмешался сенатор с чёрной бородкой. – Буря пригнала к острову полуразрушенный корабль, и Йеттинг нашёл на нём клад.
- С вашего позволения, есть ещё одна версия, - вежливо заметил Рибица. – Правда, я книжку не читал, но в приюте я напал на след некой Гильды Майтнеровой, и после кладбища я направился к ней.
Рибица шагал по тротуару вдоль роскошного сада, вернее, парка, в глубине которого виднелся Аспремонтский дворец. Рибица подходил к дворцовым воротам, когда из них вылетела великолепная чёрная карета, запряжённая четвёркой лошадей. На облучке сидели два ливрейных кучера: один с вожжами в руках, другой – с кнутом, опущенным к земле – означало, что в карете едет знатная особа. По ту сторону дороги привратник городского госпиталя отдал честь, и Рибица понял, что ему тоже нужно вытянуться перед каретой.
Кони летят как на крыльях, султаны над ними колышутся, из-под копыт поднимаются клубы пыли – и городской писарь мужественно вдыхает её, ведь не может он повернуться спиной к знатной карете! Лишь когда пыль улеглась, Рибица двинулся дальше по Госпитальной улице. Действительно, нужный ему дом оказался против монастыря святой Елизаветы. Такой же дом, такой же двор, как сотни других в Братиславе. Посредине двора росло раскидистое дерево. Под деревом скамейка. На этой скамейке Рибица и застал Гильду Майтнерову, старую, обрюзгшую женщину с пронзительным голосом и не по возрасту живыми глазами.
- Значит, городские власти заинтересовались дядюшкой Каролем? – удивилась она. – Поздновато, но лучше поздно, чем никогда, верно? По правде говоря, лично я с дядюшкой Каролем не была знакома, он умер примерно за год до нашей свадьбы, но покойный Роберт часто мне о нём рассказывал, он ведь с ним много лет водил дружбу…
Рибице достаточно было задать вопрос-другой, а там уже речь старухи лилась могучим и безостановочным потоком.
- Конечно, мне и самой было странно, что старик дружил с мальчишкой, - отвечала Гильда Майтнерова, - но это в самом деле так и было: дядя Кароль рассказывал о кораблях, о морях, о морских разбойниках, а паренёк слушал как зачарованный. А иногда старик читал ему свои записки, он ведь записывал всё, что испытал в жизни, у него этих бумаг была уйма… У него там было написано, - тут она перешла на шёпот, - как он нашёл на необитаемом острове клад, спрятанный в надёжном тайнике… Нет-нет, у него здесь никого не было, жил один как перст. Единственный его сын жил в Вене, сюда приехал только, чтобы отца похоронить. Сграбастал всё, что после него осталось, все бумаги перерыл, всю квартиру перевернул вверх дном, даже печь по кирпичику разобрал. Нетрудно догадаться, что он искал, только неизвестно, нашёл ли… Жена? Да, дядя Кароль был женат на какой-то англичанке, да она померла, когда он ещё скитался по этим своим островам…
- А я вот слыхала, - подала голос молодая соседка, незаметно подсевшая к ним и с интересом слушавшая рассказ, - я слыхала, будто пан Йеттинг женился на дочери дикарского царька и только поэтому его не съели…
- Ах, ерунда, болтовня всё это! – решительно оборвала её Гильда. – Он сам рассказывал моему Роберту: его жена была англичанка, и звали её… погодите, дай бог памяти… да, Эллен Голд…
- Однако в книге написано, что её звали Лизбет, - опять вмешался сенатор с чёрной бородкой. – И будто она приехала с ним сюда, в Братиславу, и они здесь вместе жили.
«Да, правда и вымысел основательно перемешались с тех пор», - подумал бургомистр. Но вслух он произнёс:
- Продолжайте, Рибица. Что ещё вы узнали от старушки?
- Её тоже очень интересовало, почему дядюшка Кароль жил так скромно, если ему достался клад. Он сам готовил себе, сам убирал, а больше всего любил прогулки вдоль Дуная. «Видишь, вот здесь стоял наш домик, - показывал он своему маленькому приятелю, - здесь, я помню, мы играли в свои детские игры, а здесь была кузница моего отца…»
Кузнечное дело, работу с огнём и железом, он считал не менее достойным занятием для мужчины, чем морские плавания и поиски новых земель.
- На прощание я просил пани Гильду, не было ли у её мужа какой-нибудь вещи, подаренной ему дядей Каролем. Пани Гильда покачала головой, но тут же спохватилась: «Ах, да-да! Когда Роберту исполнилось 14 лет, дядюшка Кароль подарил ему какую-то монету, очень странную! Она была не круглая, а четырёхугольная и с дыркой посерёдке, словно её носили на шнурке. Роберт говорил, что мама смеялась: мол, тоже мне подарок! Но когда она снесла монету ювелиру, тот дал ей столько денег, что она смогла купить сыну костюм, туфли и карманные часы. С часами Роберт не расставался всю жизнь, а когда умер, их положили ему в гроб… А ещё дядюшка дал ему однажды какие-то семена, и Роберт посадил их на грядке. Из них выросло вот это дерево, под которым мы сейчас сидим. Какой оно породы, никто не знает. Так что память всё-таки осталась, прекрасная память, на долгие времена». Вот, собственно, и всё.
- Спасибо, Рибица, мы вам очень признательны за это сообщение, - сказал бургомистр.
Рибица поклонился в ответ, с трудом скрывая чувство радости и удовлетворения. Как-никак, он показал господам сенаторам, что умеет не только вести протоколы их заседаний, да варить чернила из чернильных орешков.
Он перешёл к своему столу, достал толстую книгу записей, и вскоре его перо привычно заскрипело по бумаге.
- Хотя многие из этих данных противоречивы, - взял слово сенатор, сидевший по правую руку от бургомистра, - ясно, что Кароль Йеттинг был личностью незаурядной. Вы только подумайте, ему дал аудиенцию сам английский король Георг Третий. Короли ведь не принимают кого попало!
- Недаром же его назвали Новым Робинзоном, - сказал пожилой сенатор с унылыми усами.
- Как жаль, что этот наш Робинзон не нашёл своего Даниэля Дефо, - заметил сенатор с чёрной бородкой. – Книжка, прочитанная нами, увы, не шедевр.
- Тем не менее, приключения этого путешественника захватывают читателей, - сказал бургомистр. – Достаточно вспомнить, как отозвался о нём мой венский приятель Отто фон Кратц. Я считаю, что сейчас самое время воздать должное памяти Йеттинга. Думаю, нам следовало бы поставить ему новый надгробный камень от имени родного города.
- Но ведь мы даже не знаем, где его могила! – развёл руками сенатор с чёрной бородкой.
И тогда попросил слова самый старый из сенаторов, молчавший до сих пор.
- Да, к нашему сожалению – и к нашему стыду – мы не знаем, где его могила. О нём пишут книги, им восхищаются, а мы не знаем даже, где покоятся его кости. Люди не помнят, но помнит земля! И потому мы можем воздвигнуть надгробный камень если не на могиле, то, по крайней мере, на земле его кладбища.
Через четыре месяца, в конце октября, на Ондрейском кладбище был торжественно открыт надгробный <