Тем временем в гостинице, где остановился Зайцев, случилось происшествие, не имевшее прямого отношения к исчезновению Сливинского. Хотя гостиница эта была в Москве одной из самых больших и многолюдных, десятки опытных служащих, несмотря на сумбурную и беспокойную жизнь сотен постояльцев, незаметно и постоянно поддерживали в ней образцовый порядок.
В залитом светом вестибюле сновала публика, легкий гул голосов тонул в обширном помещении; портье был занят обычными хлопотами — проверял списки постояльцев, разговаривал по телефону, отвечал посетителям; бесшумно поднимался и опускался лифт; пробегали официанты и горничные, и лишь один швейцар, стоя у величественной двери, философически наблюдал за всей этой суетой.
Один из постояльцев подошел к лифту, когда тот только что тронулся вверх. Постоялец присел на минутку на диван, но лифт не опускался. Он нажал кнопку звонка, вызывая лифтера вниз, но подъемная машина, остановленная где-то наверху, так и не спустилась. Постоялец собрался было идти по лестнице пешком, но тут подошел кто-то еще и принялся названивать гораздо нетерпеливее. Постепенно в ожидании лифта скопились несколько человек, раздались возмущенные голоса, кто-то из публики подозвал портье и пожаловался на беспорядок.
Портье сейчас же послал одного из служащих гостиницы выяснить причину задержки. Это был дежурный монтер Доценко, остановившийся у конторки поболтать с телефонисткой. Доценко весело побежал наверх и еще быстрее спустился вниз. Лицо у него было бледное, он что-то буркнул портье, и они вместе побежали разыскивать дежурного администратора.
Лифт стоял на четвертом этаже, и когда Доценко поднялся, он увидел металлическую дверь лестничной клетки приоткрытой. Сперва он с укоризной подумал о том, что лифтер куда-то отлучился. Но, заглянув в кабину лифта, он с удивлением увидел лифтера, неподвижно сидящего на полу. В тот день лифтом управлял Гущин, исполнительный и скромный работник, однако у Доценко мелькнула мысль о том, что Гущин пьян. Доценко тронул лифтера за голову. Голова Гущина безвольно покачнулась, а Доценко внезапно почувствовал, как пальцы его намокли. Он отдернул руку и увидел на пальцах кровь. Доценко наклонился. Затылок Гущина был залит кровью.
Тотчас был пущен в ход запасной, меньший лифт, директор гостиницы известил о случившемся Управление уголовного розыска, и оттуда прибыл следователь; были осмотрены кабина и коридор, все это было проделано аккуратно и незаметно. Ни один постоялец гостиницы не мог даже заподозрить о происшедшем преступлении, а через полчаса труп Гущина был уже убран, следы крови тщательно стерты с полированной обшивки и большой лифт начал совершать обычные рейсы.
Когда Евлахов и Зайцев в сопровождении Железнова приехали в гостиницу и Зайцев расположился, наконец, в приготовленном для него номере, Виктор спустился вниз расспросить портье о Сливинском. Но портье было не до расспросов. Он был как-то странно рассеян, отвечал невпопад, мысли его явно были заняты какими-то другими предметами. Да и сообщить он мог немного: гражданин, назвавшийся товарищем гражданина Зайцева, сидел в холле, а как он оттуда ушел, портье не заметил.
Виктор поинтересовался, чем это портье взволнован, но тот принужденно улыбнулся и сослался на головную боль. Виктор догадался, что в гостинице что-то произошло. Он разыскал директора, тот направил его к работникам уголовного розыска, и уже от них Виктор узнал о трагическом происшествии.
Это было странное преступление, и все терялись в поисках причины убийства. Гущин, простой тихий человек, ни с кем никогда не ссорился, в гостинице он служил давно, был женат на такой же простой и тихой женщине, жена его работала на кондитерской фабрике, было у них двое детей, они оставались обычно дома под присмотром бабушки. Водки Гущин не пил, в карты не играл, жене не изменял, ни с какими сомнительными приятелями знакомства не водил. Одним словом, это был один из тех обыкновенных добрых людей, которые спокойно доживают до глубокой старости и которых всегда всем ставят в пример. Поводов для его убийства не было, и оставалось лишь предположить, что Гущин стал жертвой маньяка или сумасшедшего.
Убит он был кастетом. Удар был нанесен опытной рукой, со страшной силой, весь затылок у лифтера был раздроблен, смерть последовала мгновенно от кровоизлияния в мозг. На минуту следователь предположил, не убил ли лифтера Доценко, но монтер весь вечер находился на виду, лифт остановился, когда он разговаривал в вестибюле, наверх он пошел по просьбе портье, да и никаких поводов не могло быть у Доценко для такого убийства. Короче говоря, произошла одна из тех нелепостей жизни, которым трудно бывает подыскать логическое объяснение.
Виктор не усмотрел связи между убийством и исчезновением Сливинского, он позвонил к Пронину и рассказал о происшествии, — Иван Николаевич умел решать такие задачи. Действительно, Пронин заинтересовался происшествием, и через полчаса Виктор сидел у него и рассказывал о подробностях.
— Надо позвонить в гостиницу, — спохватился вдруг Виктор. — Не вернулся ли Сливинский?
— Можешь не звонить, — сдержанно остановил его Пронин. — Сливинский не вернется. Во всяком случае, сегодня ночью. А тебя я прошу провести эту ночь в гостинице. Зайди к Евлахову, предупреди, что мы заняты поисками, сообщи приметы Сливинского в милицию и в морг, но сам из гостиницы не выходи. Думаю, что ночью будут сделаны еще некоторые находки, о которых я хотел бы услышать непосредственно от тебя.
Много вопросов хотелось задать в свою очередь Виктору, но он хорошо помнил о нелюбви Ивана Николаевича к расспросам и давно привык к его неожиданным поручениям.
НОЧНЫЕ НАХОДКИ
С интересом наблюдал Виктор за течением ночи в большой московской гостинице. Жизнь не затихала ни на мгновенье. С вокзалов приезжали какие-то люди, возвращались домой жильцы, уходили от постояльцев гости, официанты носили из ресторана в номера кушанья, телефон на конторке звонил не умолкая, и казалось, что портье разговаривает со всем миром. Виктор присматривался к публике, прислушивался к разговорам, от нечего делать бродил по коридорам, заглядывал в ресторан и отдыхал на диване в холле.
Суматоха прекратилась часам к пяти утра. Швейцар, наконец, задремал, портье отодвинул от себя телефон, в холле погасили люстру, и Виктор вдруг почувствовал усталость от всего этого гостиничного сумбура. Но уже в шестом часу появились уборщицы и полотеры, и началась чистка помещения, вытряхиванье ковров, натирка полов и мойка окон.
Вскоре после начала уборки к портье принесли чемодан, и Виктор резонно решил, что это и есть одна из тех находок, которые предвещал Пронин. Уборщица нашла чемодан в одной из уборных. Уборная была заперта, но слишком уж долго из нее никто не выходил. Уборщица постучалась, никто не отозвался, она позвала слесаря, и слесарь отвернул защелкнутую задвижку. В уборной было пусто, лишь у стены стоял закрытый недорогой чемодан.
Виктор сообщил о находке Пронину, тот велел разбудить Зайцева и показать чемодан инженеру.
Действительно, это оказался тот самый чемодан, с которым Сливинский поехал в гостиницу. Зайцев нетерпеливо его открыл и принялся в нем рыться. Он испуганно выбросил все белье, все туалетные принадлежности, но папки с чертежами в чемодане не оказалось.
В той же уборной, в корзине для мусора, Виктор нашел и папку; чертежей, конечно, в ней не было.
Тогда Зайцев принялся твердить о том, что со Сливинским случилось несчастье…
Всем учреждениям, которые могли способствовать розыску исчезнувшего человека, дано было распоряжение взяться за поиски Сливинского, а часом позже полотер Хрусталев в гостиной четвертого этажа нашел за диваном труп Сливинского. Затылок его тоже был раздроблен кастетом, и убит он был, по заключению врачей, в одно время с Гущиным.
Сообщать о смерти Сливинского Зайцеву Пронин запретил: он щадил молодого инженера; горе могло помешать его работе, а время должно было помочь свыкнуться с мыслью о потере.
Убийца не оставил никаких следов, все было неясно и загадочно, и лишь исчезновение чертежей позволяло предполагать о цели совершенного преступления.
Пронин отдавал себе отчет в том, что трудно будет раскрыть это неясное и хорошо подготовленное преступление; нелегко ему было сдерживать и нетерпение Евлахова, торопившего с розыском и преувеличивавшего простоту задачи.
— Ну, кто оказался прав? — тревожно и вместе с тем с задором спросил Евлахов, приехав утром к Пронину и садясь возле его постели. — Я сразу почувствовал, что все происходит неспроста!
— Хотите, возьму вас к себе в помощники? — усмехнулся Пронин. — Я в предчувствия верю слабо.
Евлахов укоризненно покачал головой.
— Просто вы слишком привыкли к таким делам, — упрекнул он Пронина, рассматривая вытканные на ковре узоры.
— Что же вы теперь думаете делать? — спросил он после минутного молчания.
— Спать не будем, — опять усмехнулся Пронин. — Железное уже этим делом занимается, да и другие товарищи ему помогут.
— Но мне хотелось, чтобы ты сам занялся этим делом, — попросил Евлахов. — Слышишь, товарищ Пронин?
— Я, конечно, помогу, — ответил Пронин довольно-таки безучастно. — Ведь у меня грипп, температура…
— Курица не птица, грипп не болезнь! — рассердился Евлахов. — Я вот недавно получил важное задание — ни на какой грипп не посмотрел. Выпей коньяку с малиновым вареньем, все и пройдет. Дело-то ведь серьезное…
Он встал и прошелся вдоль комнаты.
— Нет, я очень прошу тебя лично заняться этим делом, — сказал Евлахов, останавливаясь перед Прониным. — Надо проверить в гостинице всех жильцов, обыскать каждую комнату!
— Вы говорите наивные вещи, — мягко возразил Пронин. — Если даже чертежи спрятаны в гостинице, в чем я сильно сомневаюсь, для того чтобы найти в таком громадном помещении пачку бумаг, понадобится потратить несколько месяцев и заставить работать десятки опытных людей.
— Не может быть, чтобы среди многочисленных приезжих не оказалось подозрительных личностей, — продолжал кипятиться Евлахов. — Проверьте документы!
— Вы не улавливаете особенностей этого преступления, — кротко объяснил Пронин. — Это ведь не обычное уголовное дело. Преступления против собственности совершают большей частью профессионалы-рецидивисты. Обнаружив убийство с целью ограбления или кражу со взломом, почти всегда поиски можно направить по определенным каналам. Политическое преступление, направленное не против отдельных личностей, а против целой страны, целого народа, раскрыть гораздо труднее. Шпионы и диверсанты редко действуют по стандарту. Они остроумней и находчивей и, по возможности, не станут пользоваться ни фальшивыми паспортами, ни отмычками взломщиков.
— Судя по твоим словам, получается, что агенты капиталистических разведок неуловимы? — мрачно спросил Евлахов.
— Нет, зачем же! — возразил Пронин. — Они талантливы, но и мы не лыком шиты. Кроме того, у нас есть еще одно преимущество. Они хорошо служат своим хозяевам, но хозяева-то их малочисленны. Народ, против которого они борются, превосходит их и численно, и морально, а следовательно, и людей, которых народ посылает бороться против своих врагов, и числом побольше, и сердца у них погорячее.
— Это я понимаю, конечно, — согласился Евлахов. — Но что нам делать в данном конкретном случае?
— Искать, — ответил Пронин с улыбкой.
— Но как, как? — опять нетерпеливо воскликнул Евлахов.
— Так же спокойно, как уверенный в себе школьник решает заданную ему задачу, — сказал Пронин. — Вместо того чтобы запутаться среди сотен людей, мы прежде всего должны выяснить, кому было известно об изобретении. Зайцеву, Сливинскому, вам… Кому еще?
Они перебрали всех людей, которые были причастны к вызову Зайцева в Москву.
Сам Зайцев решительно заявил, что на заводе об изобретении знали только он да Сливинский. Оба инженера были еще неженаты, дома им делиться своими заботами было не с кем, да и на работе они были достаточно осторожны, превосходно учитывая важность изобретения.
Инженеры выехали в Москву по вызову управления. О непосредственной цели их поездки на заводе никому ничего не было известно.
Опасаясь каких-либо случайностей, приятели нарочно купили на железнодорожной станции билеты в спальный вагон и всю дорогу ехали в двухместном купе, не заводя знакомств и по очереди обедая в вагоне-ресторане.
Письмо Зайцева было адресовано лично Евлахову. Евлахов сам его вскрыл и отдал на хранение начальнику секретной части Иванову.
Во всем управлении об изобретении Зайцева знали заместитель Евлахова Белецкий да инженер Коган, которому предстояло дать первое заключение об изобретении. Коганом и была написана докладная записка с краткой характеристикой изобретения и заключением о необходимости вызова Зайцева, содержание которой могло быть известно еще только Иванову и машинистке Основской.
Эти люди не вызывали подозрений. Все они по многу лет работали в управлении, все были на хорошем счету, все неоднократно имели касательство к секретным делам.
В Белецком вообще не приходилось сомневаться. Крупный хозяйственник, сын шахтера и сам шахтер, он еще в годы Гражданской войны в боях доказал свою преданность Советской власти. Преданным работником был и Коган. Белецкого и Когана можно было оставить вне подозрений еще и потому, что они могли бы, при желании, похитить чертежи с меньшим риском и не так эффектно. Но ради очистки совести Пронин поручил Виктору присмотреться даже к Белецкому.
Как и следовало ожидать, ни в отношении Белецкого, ни в отношении других проверка ничего нового не дала. Иванов жил с матерью и маленькой племянницей и занимался на заочных курсах иностранных языков; у Когана была только жена, нигде не работавшая пустая женщина, тратившая деньги мужа на свои туалеты; муж Основской был фоторепортером и постоянно находился в разъездах, а сама она делила все свое время между службой и сыном. Это были обыкновенные люди, ничем не примечательные и никакими подозрительными знакомствами не обремененные.
Но должен же был кто-то проговориться о вызове Зайцева, и у Пронина не оставалось иного выхода, как подвергнуть этих людей незаметному испытанию.
ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО
На письменном столе в большом глиняном горшке, покрытом блестящей коричневой глазурью, стоял пышный букет сирени. Нет, это была не чахлая белая сирень из цветочного магазина, осторожно срезанная садовником, с блеклыми бледными листьями, крупные и редкие цветы которой еле пахнут тонким сладковатым ароматом… Иван Николаевич не любил оранжерейные цветы. Это была простая садовая сирень с густыми лиловыми гроздьями бесчисленных мелких цветков, среди которых так часто попадаются пяти- шести- и семилепестковые звездочки — находка их сулит счастье, — сирень, наполняющая комнаты резким благоуханьем, простая и душистая, с темными, крепкими, глянцевыми листьями, безжалостно наломанная где-нибудь в палисаднике, отчего ее кусты будут цвести на следующий год еще обильней и ярче.
— Эге, да здесь настоящая идиллия! — воскликнул Виктор из-за двери, еще в прихожей почувствовав запах цветов. — Тут не делами заниматься, а Блока читать.
Отрекись от любимых творений,
От людей и общений в миру…
Но Пронин лежал на тахте, по самый нос закутанный в синее стеганое одеяло.
Виктор озабоченно взглянул на него и понизил голос:
— Худо, Иван Николаевич?
— Температура, знобит, — пробормотал Пронин из-под одеяла. — Но я тебя слушаю.
Если Пронин сам заговорил о своей температуре, значит, ему всерьез было плохо.
— Врач еще не был? — обеспокоился Виктор.
— Был, был, — сердито пробормотал Пронин. — Не твоя забота. Рабочий день начался, а ты не врач и любительскими делами будешь заниматься после службы. Нашел виноватого?
— Вы и вправду больны, — обиженно произнес Виктор. — Я ведь не маг, а это дело и впрямь загадочно.
— Я хочу твои соображения слышать, — сказал Пронин, поворачиваясь к Виктору. — На мою помощь надежда плоха. Придется, брат, самому узелки распутывать.
Виктор насупился. Запах сирени положительно мешал сосредоточиться. Хорошо Пронину болеть!
— Знаете, — сказал Виктор, — у вас от цветов голова еще сильней разболится.
— Ладно-ладно, — отозвался Пронин. — Ты о деле говори, а не о цветах.
Виктор пожал плечами.
— Я думаю, что виноват Сливинский, — начал он, поворачиваясь спиною к цветам. — Он выполнил поручение, и от него решили избавиться. “Мавр сделал свое дело…”
— Что? — Пронин высунул голову из-под одеяла. — Ну, брат, этого я от тебя не ожидал. Провинциальная школа!
— Позвольте, — возразил Виктор. — Он не изобретатель, он только с боку припека, увязался с товарищем в Москву…
— Ну, знаешь, это и впрямь только Мавра или Агаша такое заключение могут сделать, — съязвил Пронин. — Уж если тебе затрепанные афоризмы полюбились, я тоже тебе напомню: aut bene, aut nihil — о мертвых говорят только хорошее…
Виктор обиделся.
— По мне, прохвост и после смерти прохвост.
— Да ты вдумайся, — возразил Пронин. — Если бы Сливинский хотел похитить чертежи, обязательно увязался бы с Зайцевым в управление. Прохвосты всегда заботятся о своем алиби. Он и до этого и после этого имел тысячи возможностей снять копию, и уж если и совершил бы кражу, обязательно подстроил бы так, чтобы произошла она в присутствии товарища, заставил бы Зайцева разделить с ним ответственность. Наоборот, он не поехал в управление только потому, что оказался хорошим и деликатным человеком. Сливинский не считал себя изобретателем и не хотел делить с Зайцевым славу. Так что об этом покойнике — или хорошее, или ничего.
Пронин не часто заступался за незнакомых людей, и это означало, что он очень тщательно продумал поведение Сливинского.
— Но кто же тогда? — задумчиво спросил Виктор, глядя на разгоряченное лицо Пронина.
— Вот это и предстоит тебе решить, — отозвался Пронин, прячась снова под одеяло. — У меня температура, вон под сиренью и бюллетень лежит, мне думать врач запретил.
Виктор с удивлением взглянул на Пронина и смущенно отвел глаза в сторону.
— Значит, это дело… Вы хотите это дело передать… — произнес он запинаясь и еще раз недоверчиво посмотрел на Пронина. — Передать это дело другому следователю?
— Э, нет… — Пронин опять оживился. — Это, брат, было бы стыдно…
— Значит… — Виктор заметил в глазах Пронина насмешливую искорку и тоже повеселел. — Неужели вы доверите это дело мне, Иван Николаевич?
Пронин натянул одеяло чуть не до самых глаз.
— Там посмотрим, посмотрим, — пробормотал он. — Пока что никому ничего передавать не надо. Работай.
Виктор поглубже сел в кресло.
— Посоветуйте хоть с чего начать!
— Начать? — озабоченно переспросил Иван Николаевич. — От какого угла танцевать? С середины! Все углы обойти надо. Поезжай к Евлахову. Начнем со сказки про белого бычка. Хорошо, если бы история с документом повторилась. Попроси его…
Иван Николаевич никогда не выхватывал из запутанного клубка какую-нибудь одну нить, он считал необходимым одновременно распутывать все нити, — в этом и заключался смысл его советов, хотя врач и запретил ему думать. Раз уж случилось преступление, следовало проверить всех, кто имел хоть какую-нибудь причастность к злополучным чертежам.
Пронин позвонил Евлахову, посетовал на болезнь, сообщил о том, что расследование поручил вести Железнову, попросил ему во всем довериться и на этом успокоился.
— Ты меня пока не тревожь, — сказал он на прощанье Виктору. — Действуй самостоятельно. Хочу воспользоваться болезнью и перечесть статьи Энгельса о войне, обещал нашим комсомольцам доклад сделать. Но для тебя мои двери не заперты. В крайнем случае — заходи.
Пронин впервые предоставлял Виктору полную самостоятельность. “В крайнем случае” значило: “Приходи, если не справишься”. Виктор гордился доверием и побаивался ответственности. Но отступать Пронин его не научил. Поэтому в разговоре с Евлаховым Виктор держался и резче, и увереннее, чем это следовало, точно тот очутился у него в подчинении.
— Скажите, кому известна дислокация заводов, подведомственных вашему управлению? — решительно спросил Виктор.
— У нас в управлении? — переспросил Евлахов. — Мне и отчасти Белецкому.
— Товарищ Пронин просил поступить следующим образом, — сказал Виктор. — Написать что-нибудь вроде докладной записки, из которой явствовала бы производственная мощность этих заводов. Какие-нибудь намеки на будущее. Разумеется, приближаться к истине не надо, но выглядеть записка должна достоверно. Ценность документа не должна вызывать сомнений. Что-нибудь вроде производственной программы, какие-нибудь цифры, распределение заказов…
— Знаете, это нелегкая задача, — предупредил Евлахов. — Боюсь, не получится из меня беллетрист.
— А вы попробуйте, — холодно возразил Виктор. — И обязательно коснитесь в записке производства бесшумных моторов. Несколько фраз об энергичных поисках похищенных чертежей и заключение о том, что Зайцев, мол, обязуется в течение месяца восстановить чертежи, и вы считаете возможным запланировать выпуск моторов. Вообще вставьте побольше всяких цифр и описаний отдельных деталей, чтобы наизусть все это запомнить было трудновато.
— Зачем это? — поинтересовался Евлахов.
— Ну вот, — отозвался Виктор с укоризной. — Я ведь не спрашиваю вас о действительном местоположении заводов, а вы не интересуйтесь нашей дислокацией.
— Ладно, пусть будет по-вашему, — согласился Евлахов. — Вставлю описание двух забракованных моторов, вот все и получится как надо…
Он озабоченно расстался с Железновым, и на следующий день, когда Виктор явился в управление, со вздохом пожаловался:
— Задал мне ваш начальник задачку. Всю ночь сочинял, не умею хорошо врать. Что теперь с этим делать?
— Теперь с этим документом вы должны познакомить лишь тех сотрудников, которые так или иначе были осведомлены об изобретении, — сказал Виктор. — Пусть эта бумага пройдет тот же путь, какой прошла предыдущая записка.
Евлахов захмыкал.
— Машинистке это, конечно, нетрудно продемонстрировать. Но Белецкий меня прожектером назовет…
Он махнул рукой, но перед вечером вызвал к себе Иванова, поручил ему лично продиктовать документ машинистке Основской, и, получив затем документ в перепечатанном виде, Евлахов вызвал к себе Белецкого и Когана и познакомил их с содержанием записки.
Коган торопился домой и откровенно попросил Евлахова разрешить ему ознакомиться с документом утром и тогда уже высказать свое мнение, а Белецкий, прочитав записку и раз, и два, оставшись наедине с Евлаховым, изумленно покачал головой, указал на ошибки в цифрах и назвал записку необоснованной.
Виктора, зашедшего в кабинет, Евлахов встретил нелюбезно.
— Все сделал, как вы сказали, а какой в этом смысл — не понимаю, — сердито сказал он. — Что же дальше делать мне с этой филькиной грамотой?
— Наоборот, все в порядке, — бодро отозвался Виктор. — Теперь эта бумажка станет одной из улик…
Но, несмотря на свой уверенный тон, Виктор тоже мало верил в успех этого опыта.
Для того чтобы снять с документа копию или хотя бы списать цифры, требовались время и уединение. Иванов даже не зашел к себе в комнату, прошел прямо к машинистке, продиктовал ей документ и вернулся в кабинет к Евлахову. Машинистка даже не держала документ в руках, а использованную копировальную бумагу Иванов захватил с собой, — после того как стал известен случай, происшедший в одном из московских учреждений, где один чрезмерно любознательный иностранец скупал у малограмотных уборщиц бумажный мусор, в управлении был введен порядок, согласно которому черновики секретных документов и копировальная бумага от них сдавались в секретную часть для уничтожения. Белецкий и Коган тоже не выходили с документом из кабинета Евлахова.
Однако Пронин придавал большое значение тому, как эти люди проведут свой вечер.
Белецкий засиделся в кабинете до поздней ночи и прямо из управления поехал домой. Коган, наоборот, торопился и ушел раньше обычного. Оказалось, что еще неделю назад Коганом были куплены билеты в оперу. В театре Коган не отлучался от жены, вместе с которой зашел после спектакля в кафе выпить кофе. Иванов и Основская прямо со службы пошли домой и никуда больше не выходили.
Нет, ни грубоватый и малоразговорчивый Белецкий, ни увлекающийся и влюбленный в собственную жену Коган, ни аккуратный и озабоченный предстоящими зачетами Иванов, ни усталая и постоянно торопящаяся домой Основская не возбуждали в Викторе подозрений. Поведение всех этих людей было столь будничным, что время, прошедшее в наблюдении за ними, казалось Виктору потраченным впустую.
Поздней ночью, когда Москва погрузилась в сон, Виктор не удержался и по телефону доложил о результатах, или, вернее, как выразился он, о безрезультатности своих наблюдений Пронину.
— А наблюдение на ночь снято? — встревожился Пронин.
— Нет, оставлено, — сказал Виктор. — Хотя…
— Вот и правильно, что оставлено, — успокоился Пронин. — Утро вечера мудренее.
Но и утренние наблюдения не дали никаких результатов. Люди вели себя еще обычнее, чем вечером. За Белецким и Коганом пришли машины, Иванов дошел до службы пешком, а Основская доехала на трамвае. Домашние работницы пошли по рынкам и лавкам, дети побежали в школу, жена Когана отправилась к модистке заказывать себе шляпку, муж Основской зашел в парикмахерскую и тоже пошел на службу, а мать Иванова понесла в прачечную белье…
Действия всех этих людей терялись в бесконечных будничных делах и заботах, тысячи условных тропок скрещивались и расходились во все стороны, десятки людей встречались с десятками других людей, и за всеми этими людьми просто невозможно было уследить, подозрения и намеки тонули в сутолоке жизни, напоминая дымок, улетающий в небо и тонущий в облачной гуще.
НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
Зайцева разбудил монотонный шорох, несшийся с улицы. Он спрыгнул с кровати и подошел к раскрытому окну. Дворники подметали площадь. С шелестом вылетала вода из шлангов, точно змеи, извивающиеся на мостовой. Народу на улице было еще мало, и дворники работали легко и спокойно. Зайцеву было как-то не по себе. Ему тоже захотелось поскорее взяться за работу, но было еще очень рано. Вероятно, в управлении еще только собирались уборщицы, и его просто не пустили бы в зал для заседаний, где специально для Зайцева поставили чертежный стол. Мысленно он мог представить себе каждую деталь своего мотора, но для того чтобы воспроизвести все их на кальке, требовалось время. Зайцеву не терпелось поскорее все вычертить, чтобы на какое-то время забыть и свое изобретение, и такой неудачный приезд в Москву, и непонятное исчезновение Сливинского. Ему говорили, что поиски его товарища продолжаются, но Зайцеву почему-то казалось, что с Володей Сливинским произошло несчастье и ему просто лишь не хотят об этом сказать.
Зайцев взял журнал, купленный накануне в газетном киоске. Он наскоро прочел стихи. Стихи ему не понравились. Он нехотя полистал страницы и вдруг начал читать. Это была статья академика Тарле об адмирале Нахимове. О Нахимове читать было очень интересно. Написана была статья умно и просто, и Зайцеву вдруг показалось, что в судьбе его и Нахимова есть что-то общее. Зайцев взглянул на часы. Было всего семь часов. Но в воздухе уже начинало парить, день обещал быть очень жарким. В небе висело какое-то городское солнце, тусклое и невеселое, точно запорошенное пылью. Зайцев позвонил горничной. Она пришла очень скоро. Должно быть, она сама недавно проснулась и еще не успела забегаться и устать и поэтому была очень приветлива. Веки у нее были еще опухшими от сна, и на выбившихся надо лбом волосах блестели капельки воды. Зайцев попросил принести ему чаю.
— Ой, еще рано! — воскликнула горничная нараспев, но чай все-таки принесла.
Зайцев напился чаю, почитал еще. Сделал на полях журнала несколько пометок. Ему не понравилась обреченность, которую так явственно ощущал в своей судьбе Нахимов. Но, поразмыслив, Зайцев понял адмирала и простил. Ему самому хотелось жить, жить очень долго, удивить мир черт-те знает чем… Он снова посмотрел на часы, было уже восемь.
В это время в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Зайцев.
В комнату вошел незнакомый человек и быстро прикрыл за собой дверь.
Этот невзрачный человек решительно ничем не мог привлечь к себе внимание. Бесцветное лицо с белесыми волосами; туманные голубые глаза; длинный бледный нос; брови, росшие короткими рыжими пучками у самой переносицы; вежливая улыбка на бескровных губах. Одет он был в серое летнее пальтецо, на голову была напялена легкая серенькая кепочка, в руке он держал желтый чемоданчик.
— Вы меня вызывали, — уверенно сказал вошедший, приближаясь к Зайцеву.
И в это же самое время дверь номера без всякого стука и предупреждения неожиданно распахнулась, и в комнату даже не вбежал, а точно впрыгнул невысокий коренастый человек с раскрасневшимся лицом, в зеленоватом коверкотовом пальто нараспашку и в серой шляпе, сползшей у него на затылок.
— А я вас ищу по всем коридорам! — закричал вновь вошедший, приветливо протягивая Зайцеву руку. — Устал даже…
Он без приглашения плюхнулся в кресло и с облегчением принялся обтирать носовым платком потный лоб.
— Позвольте, — растерянно произнес Зайцев, обращаясь к обоим посетителям. — Я не совсем понимаю…
Посетитель с чемоданчиком как-то сразу стушевался, отступил назад к двери и виновато улыбнулся.
— Я подожду, у меня есть время, — торопливо сказал он, сгоняя с губ вежливую улыбочку и кивая на незнакомца в шляпе. — Пожалуйста! Разговаривайте с ними.
Но незнакомец в шляпе запыхтел еще громче и очень смешно и добродушно замахал руками и на Зайцева, и на посетителя с чемоданчиком.
— Нет уж, нет уж! Дайте отдышаться! — повелительно выкрикнул он. — Беседуйте. У меня, батенька, астма. У меня дело важное. Отпустите, отпустите его…
Он не кивнул на посетителя с чемоданчиком, не указал на него, но и Зайцев, и посетитель с чемоданчиком смирились и поняли, что переспорить им этого человека не удастся.
— Я парикмахер, — сказал первый посетитель. — Вы меня вызывали?
Зайцев растерянно покачал головой.
— Я? — переспросил он и сконфуженно улыбнулся. — Я бреюсь сам, — добавил он, как бы оправдываясь.
И уже увереннее повторил:
— Нет, я вас не вызывал.
— Назвали ваш номер, — обидчиво возразил парикмахер. — Ошибиться трудно. — Он оглянулся на дверь. — Вот так и ходишь зря.
— Но я ведь не вызывал вас, — виновато сказал Зайцев.
— А может, побреемся? — неуверенно предложил парикмахер.
И добавил:
— Чтоб зря не ходить?
Зайцев невольно провел рукой по щеке, но бриться ему в присутствии незнакомца в шляпе не хотелось, и он решительно отказался:
— Нет-нет. Вы справьтесь у горничной. Возможно, кто-нибудь вас давно дожидается…
Улыбка окончательно сползла с лица парикмахера, он недоверчиво покачал головой — точно сомневался в искренности Зайцева, пытливо взглянул на человека в шляпе и взялся за дверную ручку.
— Конечно… — пробормотал он и вышел в коридор, деликатно закрывая за собой дверь.
Зайцев повернулся ко второму посетителю.
— Надеюсь, вас-то я не вызывал? — с мягкой улыбкой спросил он незнакомца.
— О нет! — Незнакомец добродушно засмеялся и поправил на голове шляпу. — Ведь вы — Григорьев?
— Григорьев? — переспросил Зайцев, начиная уже раздражаться. — Какой еще Григорьев?
— Григорьев, из Тамбова, с письмом от Марьи Федоровны, — убежденно и ласково ответил незнакомец, поддернул вверх рукав пиджака, взглянул на наручные часы и вдруг спохватился. — Ой, простите!
Он вскочил с кресла, прижал почему-то руку к сердцу и так же стремительно, как и появился, выбежал прочь, громко хлопнув дверью перед самым носом Зайцева.
Но Зайцеву визит этот показался достаточно странным. Все последнее время ему приходилось держаться настороже, и сейчас у него было такое ощущение, точно мимо его головы только что просвистела пуля. Он бросился к двери, хотел нагнать незнакомца, но этот астматик уже успел скрыться. Зайцев решил его все-таки догнать, но увидел шедшего по коридору Железнова и невольно остановился.
— Что с вами? — поинтересовался Виктор, глядя на встревоженного Зайцева.
— Да ерунда какая-то, — недовольно ответил Зайцев. — Приходят какие-то люди… Черт в них разберется!
— Какие люди? — спросил Виктор, и глаза его заблестели. — Быстро!
— Парикмахер, которого я не вызывал, — объяснил Зайцев. — Потом еще какой-то субъект. Какую-то Марью Федоровну спрашивал.
— Какие? Какие они из себя? — нетерпеливо закричал Виктор. — Да не тяните же!
Зайцев запнулся.
— Ну, знаете ли, это надо вспомнить. Я не писатель и не следователь…
Но Виктор уже схватил его за руку и повлек вслед за собой. Невольно заражаясь волнением Железнова, Зайцев тоже заторопился и побежал рядом с ним — и по коридору, и вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Ни парикмахера, ни незнакомца в шляпе нигде не было видно. Виктор и Зайцев пронеслись через вестибюль мимо удивленного портье, опередили бросившегося было к двери швейцара и выскочили на тротуар.
— Смотрите, смотрите, — приказал Виктор свистящим шепотом. — Видите вы их где-нибудь?
И Зайцев действительно увидел вдруг зеленоватое коверкотовое пальто.
— Вон! — крикнул он, указывая Виктору.
Парикмахер успел уже скрыться, но незнакомец стоял еще по ту сторону площади и махал кому-то рукой. Виктор побежал к нему. Но в это время к незнакомцу подъехал автомобиль, и он почти на ходу сел в машину. Виктор оглянулся. На стоянке стояли такси, он бросился обратно.
— Скорей! — крикнул он шоферу, опускаясь на переднее сиденье и смотря вперед через стекло. — К углу! Не разворачивайтесь, я отвечаю перед милицией.
К счастью, постовой милиционер вообще не заметил нарушения правил уличного движения, и автомобиль с незнакомцем не успел скрыться из виду.
Впрочем, машина двигалась медленно, точно незнакомец в шляпе никуда не спешил и ни от кого не пытался скрыться. Виктору приходилось даже сдерживать шофера такси, не видевшего смысла в медленном продвижении.
Они проехали вдоль одной улицы, вдоль другой, вдоль третьей…
Наконец, преследуемый автомобиль остановился, незнакомец в шляпе выскочил из машины, пересек тротуар и скрылся за какой-то дверью.
Виктор толкнул шофера. Тот рванул машину, и минуту спустя они поравнялись с преследуемым автомобилем. Это тоже было такси. Виктор сунул шоферу деньги и подошел к другой машине.
— Кого вы привезли? — спросил он шофера. Тот недоумевающе на него посмотрел. Виктор понял, что шофер ничего не знает.
Виктор взглянул на дверь, за которой скрылся незнакомец. Это была парикмахерская. И вдруг в его памяти мелькнула мысль о том, что именно в эту парикмахерскую заходил вчера муж Основской. Виктор вошел в парикмахерскую и взглянул на вешалку. Коверкотовое пальто там не висело. Он вошел в мужской зал. Незнакомца там не было. Виктор вернулся к швейцару.
— Куда прошел человек в зеленом пальто? — спросил он швейцара.
— Не проходили-с, — любезно ответил швейцар.
— В зеленоватом пальто? — переспросил Виктор.
— Никто не проходили-с, — повторил швейцар. Виктор бросился в служебные помещения.
Там сидели уборщицы.
— Здесь прошел кто-нибудь? — спросил он.
— Да отсюда и ходу нет, — лениво ответила одна из уборщиц.
Виктор заглянул в другой зал. На него сердито прикрикнули:
— Гражданин, здесь дамы…
Незнакомца в зеленоватом коверкотовом пальто не было нигде.
ПЕРЕМЕНА КВАРТИРЫ
Это была одновременно и удача, и неудача. Неудача заключалась в том, что преступника Виктор упустил, а в том, что э<