Приложение к главам XV и XVI 4 глава

Как домашний, родовой очаг был первым жертвенником, так домовладыка, гла-

 

¹ Громанн, 75.

² Зубная боль останавливается также прикосновением пальца, омоченного кровью крота.

³ По немецкому поверью, кровь дитяти и невинной девицы исцеляет от коросты. — D. Myth., 1125.

⁴ Ibid., 49.

⁵ Памяти. XII в., 190—1. В поучении митрополита Фотия (1416 г.) о невкушении удавленины ска­зано: «кровь бо вместо души в бессловесных имеет силу». — Ак. Ист., I, 22.

⁶ Ч. О. И. и Д., год 3, VII, 32.

 

 

ва рода, был первым жрецом, первым служителем богов. Такое явление необходи­мо условливалось патриархальным бытом первобытных племен и их религиозны­ми воззрениями, в силу которых с пламенем, возжженным на домашнем очаге, со­единялось представление о боге — охранителе родственного союза и семейного сча­стия. Те же лица, которые заведовали очагом, разводили на нем огонь и приготов­ляли пищу, были и совершителями священных обрядов; такие хозяйственные и религиозные обязанности лежали на старших в роде, пользовавшихся особенным уважением и полною властию распоряжаться в доме¹. Как служитель очага, домо­владыка носил у славян имя огнищанина; по выражению сербов, «без стара пан а сиротно огн иште»². От хозяйки, по русской народной поговорке, должно пахнуть дымом³; а вместо названия старшой в некоторых деревнях выражаются о домохо­зяине: дымная шапка; дымничать означает: смотреть житье-бытье жениха или не­весты, то же самое, что выражение: «смотреть печь или шесток» в доме родителей невесты⁴. Доселе уцелевшие народные обычаи живо свидетельствуют за то богослу­жебное значение старшого, какое принадлежало ему некогда в среде рода. В Мало­россии до сих пор накануне Нового года хозяин исполняет тот же «законный» об­ряд, какой, по свидетельству Саксона-грамматика, совершал в старину жрец во вре­мя Святовитова праздника: он садится за стол, уставленный всякого рода печенья­ми, и после обычного замечания домочадцев, что его не видно из-за приготовлен­ных яств, молит об урожае будущего года: «дай же, Боже, щоб и на той рок не бачили!» (см. гл. XXVIII). У болгар домовладыка напоминает о своем древнежреческом характере — в большие праздники (наприм., в «бадний вечер» — пред Рождеством), когда он, окруженный всеми родичами, берет кадильницу, кладет в нее ладон и ка­дит семейным иконам⁵; на Юрьев день он режет жертвенного ягненка. В Сербии кутњи стapjeшинa является с тем же характером в своем семействе: «кад се моле Богу, он почиње и свршyje»⁶. В Тверской губ. в день похорон хозяин дома ставит на стол кипу блинов, зажигает свечу пред иконами, берет в руки кадильницу и молча кадит во все углы, а потом покойнику и всем присутствующим в избе⁷. По указа­нию колядской песни, заклание в жертву козла совершалось стариком; в другой старинной песне, которую поют при «опахиванье», сказано: «кипят котлы кипучие, вокруг котлов стоят старцы старые; поют старцы про смерть, про живот, всему ми­ру сулят годы долгие, а на злую Смерть кладут проклятье великое» (см. I, 288—289). До сих пор нáболыпой в семье угощает Мороз киселем и кутьею (см. 1, 162), и во­обще все уцелевшие от старины обломки жертвенных и богослужебных обрядов главным образом совершаются стариками и старухами. Исстари родоначальники назывались у славян князьями, которые и соединяли в своих руках власть прави-

 

¹ Куланж, 117—8: «Всех ближе к очагу отец; он зажигает его и заботится о нем; он его верховный жрец. Во всех религиозных службах он исполняет высшую обязанность: он закапает жертву, его уста произносят молитвенную формулу, которая должна снискать ему и его домашним покровительство богов».

² Без старого пня сиротеет огнище. — Срп. н. посл., 12.

³ Рус. в св. посл., II, 59. У греков и римлян мать семейства (materfamilias,) пользова­лась большим почетом; на ней лежала забота, чтобы очаг не потухал. Греки считали несчастием «иметь очаг, лишенный супруги»; а у римлян жрец, овдовевши, терял свой жреческий сан. — Куланж, 136-7.

⁴ Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 28; Терещ., II, 610.

⁵ Каравел., 277; Истор. Росс. Соловьева, I, 49.

⁶ Срп. pjeчник, 713.

⁷ Вест. Р. Г. О. 1853, II, 105.

 

 

тельственную вместе с религиозною. Слово «князь», первоначальный смысл кото­рого указывает на отца, основателя рода (см. гл. XXIX), доныне в различных сла­вянских наречиях удерживает значения господина, правителя, сельского старосты и священника: пол. ksiądz, чешск, и лужиц, knez — поп, священник, predni knez — епископ, knezsrwo (слов. knázstwo) — духовенство, czerno-knezik — чародей, czerno-knezstwo — чародейство; в чешском переводе Евангелия X века архиереи названы cnaezi popsti, а в Евангелии XIV в. kniezáta popowa; согласно с этим, по-литовски kunig's — не только вообще господин, но и духовный сановник, kunigene — по­падья¹; на Руси же священников называют батька, батявка² и отец (с прибавлением собственного имени, напр., отец Иван, отец Петр); старослав. поп, которое встреча­ется уже в памятниках XI века, имеет то же значение: сравни: pater, papa, нем. phaph. Когда, с дальнейшим развитием общественного быта славян, отдельные ро­ды стали сливаться в племенные союзы, а племена группироваться в одно граждан­ское общество («народ»), когда вместе с тем расширился и объем власти князя, по­ставленного во главе соединившихся племен, — и в это сравнительно позднейшее время он не утратил своего теократического характера. Подобно тому как наряду с родовыми очагами возникает представление о племенном и всенародном очаге, пламя которого чествуется равно всеми отдельными семьями и родами, так рядом с домовладыками, охранителями семейного единства и служителями отеческих бо­гов в тесном кругу родичей, великий князь пользуется правами верховного жреца, служителя пред алтарем того священного огня, который был видимым знамением народного единства. При совершении общественного богослужения он является впереди, как пастырь народа. Летописец Нестор ни разу не упоминает об особен­ных жрецах, а напротив, во всех случаях, где необходимо должны бы действовать жрецы, если бы существовали они, как отдельный класс, говорит о князе и боярах: в. кн. Владимир ставит кумиры в Киеве, возле своих теремов, а дядя его Добрыня — в Новгороде³. После победы над ятвягами Владимир творил потребу кумирам с людьми своими; и сказали старцы и бояре: «мечем жребий на отрока и девицю, на него же падеть — того зарежем богом». С боярами и градскими старцами рассужда­ет этот князь о перемене отческой веры и принятии христианства; по его велению падают идолы и созидаются церкви: «повеле кумиры испроврещи, овы осечи, а другия огневи предати, Перуна же повеле привязати коневи к хвосту... Повеле рубити церкви и поставляти по местом, идеже стояху кумири; и постави церковь святаго Василья на холме, идеже стояше кумир Перун и прочии, идеже творяху потребы князь и людье»⁴. Итак, важнейшие религиозные вопросы решались князем вместе с боярами и старцами — общею их думою и приговором. У чехов, по свидетельству Краледворской рукописи, жреческие обязанности лежали на старших в роде — на отцах семейств и военачальниках, предводителях племенной рати. Так Честмир, перед походом на Власлава, сам приносит жертву богам; другой вождь Воймир ис-

 

¹ О влиян. христ. на сл. яз., 170; Р. И. Сб., I, 82—89; III, 150—1. Ходаковский указывает на множест­во урочищ, названия которых образовались от слова князь, и замечает, что они всегда расположены в известном расстоянии от городищ, а где подобных названий не встречается, там находил он имена, об­разовавшиеся от слова поп.

² Обл. Сл., 8.

³ «И нача княжити Володимер в Киеве един, и постави кумиры на холму вне двора теремнаго... Володимер же посади Добрыну уя своего в Новегороде, и пришед Добрына Ноугороду, постави кумира (вар. кумир Перуна) над рекою Волховом, и жряху ему людье ноугородстии аки богу».

⁴ П. С. Р. Л.-Д 34-35, 45-46, 50-51.

 

 

полняет то же самое, а Забой в своих жалобах на врагов, разоривших священ­ные рощи, замечает:

 

Kamo otĉik dáwáše krmie bоhom,

Като k niem hlasat chodivaše,

Posiekachu wše drva

I rozhrušichu wše bohy¹.

 

По указанию старых саксонских писателей, славянские владетели за р. Одрою соединяли с своей светскою властию и духовную², точно так же, как ныне удержи­вает за собою обе власти черногорский владыка. Такое явление не есть исключи­тельное, принадлежащее только славянам; оно неразлучно с патриархальным стро­ем первобытных человеческих обществ. В эпоху Гомера греческие цари и полко­водцы были и жрецами; так поэт рассказывает о жертвоприношении, совершенном в честь Афины Нестором³. У скифов обязанности главных жрецов отправляли царь и племенные начальники, и потому на них падала ответственность за все бедствия, какие постигали народ; там, где власть переходила в руки царицы, она совершала и общественное богослужение, и при ней состояли девы, обязанные прислуживать при жертвенных обрядах⁴. Пример княгини Ольги и чешское предание о Любуше доказывают, что и в славянском мире в известных случаях старейшинство могло переходить на женщину, а вместе с ним переходили на нее и религиозные обязан­ности. В этом образовании княжеской и царской власти из власти древнего патри­арха, представителя родственного союза и прародительского культа, кроется объяс­нение, почему с древнейших времен с саном верховного правителя соединялась идея таинственного освящения. Происхождение царственной автократии терялось в физиологических основах, положенных самою природою, и для племен, нравст­венные убеждения которых воспитаны были на живом, всепроникающем чувстве крови, она являлась установлением самого божества. Как лица, священнодействую­щие пред алтарями пенатов и потому состоящие в непосредственных сношениях с миром богов, старцы-родоначальники и вел. князь поведали их непреложную волю и установляли на земле правду; в силу этого, самый суд получил религиозное зна­чение и совершался пред священным пламенем, обличающим кривду (см. ниже о «божьих судах»). Понятия суда, управы и домашнего хозяйства, стряпни у очага поставлены в языке в близкую связь: ряд — общественное устройство, суд, законо­дательный устав («Ряд права земского» — сборник старинных чешских законов; урядить землю, рядная запись, раз-ряд — правительственное место, тавтологиче­ская формула: судить-рядить, на-ряд в известном выражении летописи: «земля на­ша велика и обильна, а наряда в ней нет, да пойдете княжить и володети нами»); об­ряд — введенный законом или обычаем порядок, внешняя обстановка какого-либо действия, церемония; обряды — всякое занятие по кухне, стряпня, обрядиха — хо­зяйка, стряпуха, обрядня — порядок в домашнем обиходе, обрядиться — пригото­вить кушанье, обрядить корову — снять с нее кожу и вынуть внутренности⁵; стряп­чий, стряпческие дела и стряпать — готовить яства, стряпуха — кухарка. Почти у всех языческих племен жрецы были и судьями и распорядителями общественных

 

¹ Перевод: где отец давал богам яства (кормы), куда ходил возглашать к ним — там враги порубили все деревья и разрушили всех богов (т. е. идолы). — Ж. М. Н. П. 1840, XII, 130, 145.

² Р. И. Сб., I, ст. Ходаковск., 84.

³ Одис. песнь III.

⁴ Лет. рус. лит., кн. I, 139.

⁵ Обл. Сл., 135.

 

 

дел. У нас существует примета, связывающая с стихией огня представление о вла­сти и преимуществе: во время венчания советуют невесте держать свою свечу выше жениховой, чтобы впоследствии «иметь над мужем бóльшину» (Тверск. губ.)¹.

Вместе с тем, как общинное устройство более и более брало перевес над разрозненностию родов, вместе с утверждением великокняжеского управления на более широких основаниях, необходимо начинает развиваться и публичный характер бо­гослужения, религиозных игрищ и празднеств. На игрища и празднества роды схо­дятся «межи селы» и совершают их сообща; избранные для этого места — при­брежья рек и озер, леса и горы мало-помалу получают в глазах окрестного населе­ния особенную святость: здесь воздвигаются жертвенники (требища) для сожже­ния приносимых народом жертв; здесь же, для общего поклонения, поставляются и кумиры богов. Идолы и жертвенники созидаются также и в местах главных поселе­ний, огражденных крепкими стенами от набегов неприятеля (в «городах»), где жи­вут властители-князья и куда сходятся на вечевые сходки старейшины от всех под­властных им родов. Впоследствии эти святилища начинают обносить оградами и завешивать покровами, чтобы защитить их от разрушительного влияния непогоды и святотатственных покушений, и таким образом возникают языческие храмы. В это время делается необходимым, чтобы из общей массы народа выделились по­четные, всеми уважаемые лица, которым можно б было вверить надзор за чисто­тою святилищ и охранение кумиров и их достояния; чувствуется нужда в людях, которые бы исключительно посвятили себя делу религии. К тому же ведет и ослож­нение мифических сказаний и образование целой системы различных обрядов. Прежде, в отдаленную старину, сказания о богах были общедоступны, и самый язык молитвенных возношений более или менее для всякого понятен. Но когда бо­жества из стихийных явлений природы облекаются в животные и человеческие формы, получают субъективные страсти и побуждения, тогда, естественно, и те вы­ражения, которые понятны в приложении к простому явлению природы, делаются загадочными в отношении к его олицетворению; каждая метафора, коренной смысл которой затерян, служит зерном, из которого вырастает мифическое сказа­ние или обряд; возникает множество трудно согласимых между собою представле­ний, басен, поверий, примет и чар, составляющих сущность языческого вероуче­ния. Сберечь это богатое наследие предков в течение долгих лет сила семейного предания оказывается недостаточною. Знать разнообразные мифы, помнить закля­тия и сложную обстановку обрядов, употребляемых при религиозных очищениях, врачеваниях, жертвах, гаданиях и судебном разбирательстве, понимать указания примет и смысл загадок могут уже не все, а только избранные, отдавшиеся священ­ному ведению. Мало-помалу начинают выдвигаться из народа люди, одаренные большими способностями: умом, бойким словом, поэтическим одушевлением и потому пользующиеся между своими соотечественниками значительным влияни­ем. Действуя под религиозным увлечением, они становятся народными учителя­ми, глашатаями воли богов и прорицателями будущего: им известны древние пре­дания, они в силах разгадать и объяснить небесные знамения, таинственные при­меты и сновидения, они знают целебные свойства трав и других снадобий, в памя­ти их хранится обильный запас заговоров и заклятий, чародейною силою которых

 

¹ В народных сказках (Н. Р. Ск., V, 53; VI, 61 и стр. 300; Рыбник., II, 274; Эрленвейн, 93) избрание нового царя происходит таким образом: по решению думных людей, всякий должен войти в церковь со свечою в руках; у кого свеча загорится сама собою — тот и царь.

 

 

можно управлять божественными стихиями и обращать их на добро и зло. Это — волхвы, кудесники, колдуны и колдуньи, чародеи и чаровницы, люди вещие; к ним, в случае нужды, прибегали за советом и помощью, и они совершали жертвенные и очистительные обряды, читали заклятия, гадали, лечили и давали предсказания¹. В древлеславянском языке известно и слово жрец; в Иоакимовской летописи нахо­дим даже указание, которое, по-видимому, противоречит общепринятому мнению, что у русских славян жреческие обязанности несли князья и родоначальники: «вы­шний же над жрецы славян Богомил, сладкоречия ради наречен Соловей, вельми претя люду покоритися» (принять христианство)². Думаем, что противоречие это легко может быть устранено; жрец здесь то же, что волхв, кудесник, и влияние Бо­гомила на народ и его враждебное отношение к христианству совершенно сходны с влиянием и действиями волхвов XI столетия. Допустить у восточных славян суще­ствование особого класса жрецов не позволяют все достоверные известия о их быте. Жрец, волхв, кудесник суть слова синонимические (см. гл. XXVI); из них название «жреца» было избрано, при переводе ветхого завета на славянский язык, для обоз­начения языческих священнослужителей, так как оно яснее других указывало на сожжение жертвенных приношений. Именно это и усвоило за ним тот смысл, ка­кой придается ему в современной речи. Впрочем, и слово «волхв» употребляется иногда в старинных памятниках с тем же значением; так в одном поучительном слове читаем: «волхвов, дети моя, удаляйтесь! Болен был царь Охозия... послал к идолу Ваалу и к жрецом его спросити: буду ли жив или умру? посланные шли спро­сить волхвов... »³ В хорутанском же наречии понятие жречества соединяется с сло­вом «колдун» (калдованц — см. гл. XXVI). Толпы кудесников, чародеев, волхвов встречаем у всех грубых, неразвитых племен, и везде они являются, как избранни­ки, посвятившие себя тайнам религии и служению богам⁴. Нет сомнения, что, при большей окреплости публичного богослужения у восточных славян, некоторые из влиятельных волхвов могли бы усвоить себе исключительное жреческое значение и образовать отдельный иерархический класс; но такой процесс не успел завершить­ся, как было водворено христианство. Вообще следует заметить, что конечное раз­витие на Руси язычества, по отношению к культу, представляется в тех неустано­вившихся формах, которые прямо свидетельствуют о его переходном состоянии из религии отдельных родов и племен в религию общинную, всенародную.

От домашнего очага, у которого священнодействовал представитель рода, и вся изба получила в глазах язычника религиозное значение. Как кров, свидетельствую­щий о быте предков, как местопребывание родового пената, изба должна была

 

¹ По всему вероятию, вещие мужи выходили из среды тех же старейшин, которые заправляли ро­довым культом. Народное поверье приписывает колдовство преимущественно старикам и старухам; существует даже убеждение, что тайная наука волшебства хранится постоянно в некоторых семейст­вах, передаваясь наследственно из рода в род — от отца к сыну (Верещагина: Очерки Архангел, губ., 187; D. Myth., 1060).

² Истор. Росс. Татищева, I, 39.

³ Москв. 1851, VI, 129-130.

⁴ См. Лет. рус. лит., кн. I, 131—о скифах; Сбоева, 50—51—о финских племенах. Новгородский ар­хиепископ Макарий писал о язычниках водской пятины: «и проста человека у себя держаху и почитаху, яко священника, его же нарицаху арбуем (колдуном): сей вся приношая совершения (приношения совершая) по своей прелести, и детем имена нарицая». — П. С. Р. Л., V, 73. Отец Иоакинф начало ша­манства относит к тому времени, когда еще не знали ни храмов, ни особого класса жрецов. Служение шаманов состоит в принесении жертв, возглашении молитв и врачевании. В Китае шаманы уже со­ставляют жреческое сословие (О. 3. 1839, XI, 73—81).

 

 

пользоваться благоговейным уважением от всех родичей. Больший или меньший почет, воздаваемый различным ее частям, условливался более или менее близкою связью их с очагом; самый же очаг, на котором пылал огонь, охраняющий целость и счастие родственного союза, был главною святынею. Поэтому изба для славяни­на была не только домом в обиходном смысле этого слова (жилищем, пристани­щем), но и храмом, в котором обитало светлое, дружелюбное божество и соверша­лись ежедневные жертвоприношения и мольбы¹. Кроме постоянного присутствия Агни, она освящалась и таинственным нисхождением в нее других богов. Так как жертвы не иначе делаются достоянием богов, как только при посредстве возжженного пламени, то с очагом соединилось представление пиршественного стола, за которым сходятся трапезовать бессмертные владыки. Призываемые своими по­клонниками, они (т. е. бессмертные владыки. — Ред.) оставляют небо и незримо яв­ляются у домашнего очага вкушать от жертвенных яств и в воздаяние за то благо­склонно выслушивают просьбы молящихся, наделяют их щедрыми дарами и по­могают им в несчастиях. В народных заговорах доныне повторяются такие призы­вы, обращенные к небесным светилам: «Месяц ты красный! сойди в мою клеть; Солнышко ты привольное! взойди на мой двор» или: «сойди ты, Месяц, сними мою скорбь, унеси ее под облака»².

Поклонением очагу легко объясняется и славянское гостеприимство. Всякий странник, иноплеменник, входя под кров известного дома, вступал под защиту его пенатов; садясь подле очага, отдаваясь под охрану разведенного на нем огня, он тем самым делался как бы членом семейства, — подобно тому, как невеста, приводимая в дом жениха, только тогда сопричислялась к его родственному союзу, когда триж­ды обходила вокруг затопленной печи (см. стр. 20—21). «Кто сидел на печи, гово­рит русский простолюдин, тот уже не гость, а свой»³. Не принять странника, оби­деть гостя значило: нарушить уважение к святыне очага и к кровным, семейным связям — грех самый ужасный по понятиям патриархально воспитанного челове­ка. Оттого гостеприимство вовсе не составляет исключительной принадлежности славян, а есть черта, общая всем первобытным народам. Теперь путешественники удивляются гостеприимству дикарей Северной Америки и кавказских горцев, про­должающих жить в родовом быте, как прежде хвалили за то скифов⁴. На Кавказе еще недавно гостю передавались права старшего в семье; за обиду, нанесенную ему, угрожала месть целого аула и самые родичи с презрением отступались от виновни­ка такого нечестивого дела⁵. По греко-римскому обычаю, чужеземец, являясь про­сителем, садился на пепле домашнего очага и чрез это приобретал право на защиту и помощь домохозяина. Нарушить долг гостеприимства признавалось за оскорбле­ние Зевса; по свидетельству Одиссеи,

 

Мстит за пришельцев отверженных строго небесный Кронион,

Бог-гостелюбец, священного странника вождь и заступник⁶.

 

Не один народ, говорит Тацит, не бывает так внимателен к гостям, как герман­цы; отказать кому-либо от своего дома считается бесчестием; каждый угощает при-

 

¹ Храм и хоромы, храмина (дом, жилье) — слова буквально тождественные.

² Сахаров., I, 22, 24.

³ Послов. Даля, 866.

⁴Лет. рус. лит., кн. I, 130.

⁵Москв. 1855, XXIII-IV, 45.

⁶ Пропилеи, II (изд. 3), 55; Одис, VII, 146-153; IX, 264—271; XXII, 334—6.

 

 

шельца, смотря по своему состоянию, а в случае недостатка ведет его в соседний дом, где их обоих принимают с радушием, не различая знакомого от незнакомого; пожелает ли гость получить что-нибудь в подарок, просьба его не может быть не исполнена. Юлий Цезарь замечает о галлах, что они считают беззаконием оскор­бить гостя; особа его священна, ему везде доступ, и все, что только припасено в до­ме, отдается на его угощение. Те же обычаи соблюдались и славянами; у них, по словам Гельмольда, позволительно было даже украсть — для того, чтобы достойно употчивать гостя; напротив, обида, причиненная гостю, влекла за собою обще­ственную месть: сожжение дома¹. На Руси, во многих отдаленных от торговых пу­тей деревнях, принимают странников с благоговейным уважением; ибо, по народ­ному поверью, Бог посылает за это урожай; брать с проезжих и путников деньги за обед или ужин признается там за грех: кто поступает вопреки этому мнению, у того не будет спорыньи в доме². Доселе почетных и дорогих гостей встречают с хлебом-солью, и в народе существует убеждение, что странник, вкусивший нашего хлеба-соли, уже не может питать к нам неприязненных чувств, становится как бы родст­венным нам человеком: «хлеб-соль не бранится», «хлеб-соль не попустит на зло!» Верят, что вместе с странником является сам Господь испытывать людское мило­сердие³. Белорусы говорят: «госьць у дом, Бог у дом»⁴; «не гонице Бога в лес, коли в хату влез»⁵, т. е. не прогоняй гостя. Последняя поговорка употребляется и тогда, когда хотят укорить зажиточного хозяина, который жалуется на свою мнимую бед­ность. Бог домашнего очага, всещедрый податель насущного хлеба и всякого богат­ства, приводит под свой гостеприимный кров странных и убогих и на их долю ни­спосылает домохозяину избыток плодов земных; в некоторых местностях Герма­нии существует обычай оставлять, во время жатвы, часть хлеба на корню в пользу бедных. Непринятие странника, отказ в гостеприимстве точно так же оскорбляет божество, как и напрасная жалоба на бедность при действительном изобилии; за такую скупость и недовольство дарованными благами оно наказует неурожаями и отнятием спорыньи. Вот почему и о гостях, и о будущем плодородии гадают перед затопленной печью: если сыплются из печи искры и горячие уголья — это верный знак хорошего урожая и прибытия гостей; в Архангельской губ. по числу и величи­не выпавших угольев делают заключения о числе и значительности самых гостей; упадет ли головня на шесток, погасят ли ненароком лучину или свечку — будет не­чаянный гость⁶. Чехи, лужичане и немцы также знают эти приметы⁷. Малорусы ожидают гостя, если «искра з'печи до покутя спахнула»⁸, — так как покут есть имен­но то почетное место, куда усаживают гостя. У черногорцев — то же обыкновение сажать гостя в передний угол под образа, перед которыми зажигают свечку; жена

 

¹ Ч. О. И. и Д. 1847, I, стат. Суровецкого, 66—67; Учен. зап. Москов. универс. 1833, II, 258—9; Иличь, 91—92: у лужичан всегда накрыт стол для странников.

² Успенского: Опыт о рус. древност., I, 45; Рус. в св. посл., II, 93—94.

³ Статистич. опис. Саратов, губ., 67.

⁴ Приб. к Изв. Ак. Н., II, 178.

⁵ Ibid., 1, 56; Послов. Даля, 737: «не гони Бога в лес, коли в избу влез».

⁶ Записки Авдеев., 140—2; Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Кавел., 9—10; Этн. Сб., II, 57; Иллюстр. 1846, 333. Если упадет полено из охапки дров, взятой для топлива, если распадутся сложенные в печи дрова — будут гости (чужеродцы). От гостей ожидают новостей, слухов; этим объясняются приметы: если от свечи отскакивают искры, то скоро получатся вести; если свеча нагорела, то вести будут с той стороны, куда наклонился нагар. — Пузин., 159.

⁷ Громанн, 42; Volkslieder der Wenden, II, 261; D. Myth., 1090; см. также Совр. 1854, XI, смесь, 3.

⁸ Номис, 230.

 

 

или невестка хозяина умывает ему ноги, и все вообще стараются ему прислужи­вать. Гостеприимство почитается в Черногории так свято, что если бы кто пришел в дом своего заклятого врага (явись он даже к отцу убитого им юнака) — и тогда ос­тается в нем совершенно безопасен¹. Подобно тому, у кавказских племен убийца, случайно зашедший под кров обиженного им рода, принимается с обычным поче­том, несмотря на то что долг требует кровавой мести; но когда он оставит саклю — вдали от ее гостеприимных стен его настигает пуля местника. Под влиянием этих воззрений храмы и жертвенники, устроенные национальным богам, сделались ох­ранными местами, куда удалялись преступники, чтобы быть неприкосновенными для родовой и государственной мести. В средние века такими убежищами призна­ны были христианские церкви.

Итак, всякий нераздельный, живущий под одною кровлею род имел своего бога-покровителя, своего пената. Священный огонь очага был провидением известной общины и не имел ничего общего с огнем соседней семьи. Каждый очаг покрови­тельствовал своим и отвергал чужих; dii gentiles, υεοί γενεδλιοι не принимали мо­литв от чужеродцев². Это подтверждается и русскими народными пословицами: «где жить, тем богам и молиться», «чужих богов шукае, а своих дома мае», «на що ты другаго бога взываешь, коли свого маешь». При водворении христианства двоеверный народ сочетал свои старинные представления с семейными образами, ко­торые принято между простонародьем называть богами и божиньками. Поселяне наши верят, что у всякого семьянина есть свой божич, свой святой, особенно ему покровительствующий³; у сербов каждый род избирает себе патрона из святых угодников: икона его закладывается в фундамент дома, и день, посвященный его памяти (свечар), празднуется как бы именины самого дома⁴. Тот святой, во имя которого выстроена сельская церковь, признается на Руси патроном целого селе­ния; храмовый праздник обыкновенно чествуется общинным пиршеством, а перед иконою святого покровителя возжигается большая свеча, покупаемая на мирскую складчину (см. гл. XXVIII).

В силу того же закона, по которому все стихийные боги облеклись в человече­ские формы, огонь, хранимый на домашнем очаге, был олицетворен в пластиче­ском образе дедушки домового. Это доказывается доныне уцелевшими обрядами и преданиями. При переходе на новоселье хозяйка топит печь в старом доме; как только прогорят дрова, она выгребает весь жар в чистый горшок и со словами: «ми­лости просим, дедушка, на новое жилье!» переносит горячие уголья в новую избу, где и высыпает их в печурку (см. ниже). В этом обряде видим мы прямое указание, что первоначально под «домовым» разумелся самый огонь, разводимый на очаге. На то же значение домового указывает и другой обряд, совершаемый ежегодно в январе месяце: 28 числа, после ужина, оставляют для домового на загнетке горшок каши, который обкладывается вокруг горячими угольями⁵. Прежде, без сомнения,