1 Киевлянин 1865, 52; Сборн. памятников народн. творчества, I, 277.
2 Каравел., 240.
3 Рус. Сл. 1860, V, ст. Костомар., 42—43.
4 Ibidem.
5 Nar. zpiewanky, I, 412—3.
6 О влиян. христ. на сл. яз., 21.
7 Иличь, 278.
ночь водят коло1. В сербской песне девица молит посестриму-звезду наделить ее красотою, и вслед за тем мольба ее исполняется вилою2. На связь вилы с бабочкою указывает название этой последней вилиным конем (виленски конь): как малютка эльф или усопшая душа, вила летает на крыльях мотылька, ездит на нем по воздушным пространствам3. У болгар существует поверье, что дети мертворожденные или умершие без крещения поступают в сообщество воздушных духов: мальчики делаются навяками (= навами), а девочки — самодивами; навяки обыкновенно принимают вид лебедей, и в шуме колосистых нив поселянам слышится их неутешный плач4.
Русские поселяне убеждены, что русалки суть души младенцев, умерших некрещеными, а также утопленниц, удавленниц и вообще женщин и девиц, самопроизвольно лишивших себя жизни, следовательно, души не удостоенных погребения. Но когда все были язычники и не знали ни крещения, ни христианского погребения, тогда всякая душа сопричислялась к русалкам. Это древнее верование удержано народною памятью за детьми и утопленницами — во-первых, потому, что самые души олицетворялись малютками, а во-вторых, потому что русалки признавались обитательницами вод. Девицы, бросающиеся с горя и отчаяния в воду, подхватываются русалками и поступают в среду этих водяных нимф, подобно тому, как у литовцев такие утопленницы превращаются в ундин5. Младенцев мертворожденных или скончавшихся без крещения русалки похищают из могильных ям и уносят в свои воды; они крадут их даже из-под порога избы. В течение семи лет в Троицын и Духов дни души этих младенцев летают по воздуху и выпрашивают себе крещения. Думают, что их можно спасти произнесением слов: «крещаю тебя во имя Отца и Сына и Св. Духа!» и ежегодными панихидами в первый понедельник Петровки. Если же в семилетний срок они не будут искуплены молитвами и не услышат ни от кого приведенной формулы, то навсегда остаются в обществе русалок. Та же судьба ожидает и тех несчастных младенцев, которых проклинают матери еще в утробе или до совершения над ними таинства крещения; они исчезают из дому и становятся русалками. Эта порода русалок-детей представляется народной фантазии в виде девочек-семилеток с русыми, кудрявыми волосами, в белых сорочках — без пояса. В Малороссии и Галиции называют их мавками (малками, майками). По мнению наших исследователей, мавка — то же, что навка (уменьшительное от навь), т. е. мертвушка. Как ни соблазнительно такое объяснение, но мы не решаемся принять его, потому что малорусы доселе употребляют слова навы, навьский, не допуская изменения начального звука. Справедливее производить это название от мал, малый; в областных говорах малко — ребенок (мальчик, малыш), малка — малорослая женщина или корова6; звук л в малорусском наречии переходит в в, как и во многих других речениях: русавка вместо русалка, вовк — волк, мовчать — молчать, и т. дал. Таким образом, мавка означает малютку, карлика = существо, подобное лужицким людкам. Мавки сопутствуют русалкам и стараются мстить живым людям за то, что допустили их умереть некрещеными и лишили небесного царства. В летнее время они плавают в ночные часы на поверхности рек, источников и озер и плещутся водою, а в Зеленую, или русальную, неделю бегают
1 Arkivza povĕstnicu jugoslavensku, I, ст. Кукулевича, 88.
2 Срп. н. щ'есме, I, 150.
3 Срп. pjeчник, 62.
4 Сообщено г. Каравеловым.
5 Черты литов. нар., 89.
6 Обл. Сл., 110; Доп. обл. сл., 109.
по полям и нивам, с печальным возгласом: «мене маты породыла, нехрещену схороныла!» Те из них, которые тотчас после рождения были потоплены своими невенчанными матерями (девицами), любят колыхаться на березах, причитывая:
Новыи бильця,
Нове барыльце1;
Мене маты не колыхала2,
Да в воду пускала!
Там, где танцуют мавки, трава растет зеленее и гуще — точно так же, как и на местах хороводов, водимых эльфами3. Есть поверье, что скорлупу от выеденного яйца не должно бросать в воду, не раздавивши наперед; а то русалки построят себе из этой скорлупы кораблик и будут на нем плавать4: любопытный отголосок древнего предания о переправе усопших в надземный мир — по волнам воздушного океана; русалки, как эльфы-души, представляются здесь такими малютками, что яичная скорлупа может служить для них кораблем. Олицетворяя собою души, лишенные доступа в райские обители и потому осужденные вечно блуждать, эльфы с тоскливым чувством сомнения ожидают помилования на Страшном суде и спрашивают у встречных: могут ли они надеяться на спасение при кончине мира? Подобно тому в Астраханской губ. рассказывают о морских русалках, что они выплывают на поверхность вод и допрашивают мореходцев: скоро ли будет светопреставление?5 Сверх того, и многие другие черты указывают на отождествление русалок с душами усопших. Одна из песен, которую поют на Троицкой неделе, называет их земляночками, т. е. обитательницами подземного мира мертвых:
Русалочкы, земляночкы,
На дуб лезли, кору грызли,
Звалилися, забилися6.
Мы знаем, что душа носится по смерти блуждающим огоньком; в приднепровской Руси о блуждающих огнях, особенно о тех, которые светятся по ночам на могилах и курганах, утверждают, будто они разводятся русалками с целию приманить к себе путника7. Приношения, делаемые русалкам, напоминают покормы мертвых. Как душа покойника до удаления своего из-под родного крова, питается паром поминальных блинов, так для русалок кладут на окна горячий хлеб, думая, что они насыщаются его паром8. На русальной неделе, поминая утопленников и удавленников, родичи, за упокой души этих несчастных, бьют на их могилах красные яйца и призывают русалку:
1 Било — колотушка, барило — бочонок.
2 Не баюкала в колыбели.
3 Рус. Бес. 1836, III, ст. Максимовича, 96—97; Киев. Г. В. 1845, 15; Ворон. Г. В. 1850, 16; Шафарик в статье о русалках — в Часописи чешск. музея, 271; Терещ., VI, 124—5; Пассек, III, 189. По рассказам гуцулов, майки — прекрасны, стройны и резвы, носят тонкие прозрачные платья и убирают свои длинные, распущенные по плечам косы весенними цветами. Они заботятся о благосостоянии полей и стад, и, как только растают снега, — являются в горы и долины, засевают травы и даруют урожай. Они воруют по ночам лен, прядут кудели, ткут и белят полотна и вьют венки. — Пантеон 1855, V, 49.
4 Терещ., VI, 126; Иллюстр. 1846, 171.
5 Совр. 1852, 1, 123.
6 Рус. Бес. 1856, III, 100.
7 Терещ., VI, 129; Пассек, III, 190. «Терещ, VI, 126.
Русалка-царица,
Красная девица!
Не загуби душки,
Не дай удавитца;
А мы тебе кланяемся.
Часть поминальных блинов оставляется на могиле в жертву русалке1. Кто на русальной неделе забывает о своих покойниках и не делает им приношений, тому мстят русалки2. При отправлении обрядовых проводов русалок женщины произносят похоронные причитания и, распустив свои косы, с плачем припадают к земле, «как бы к могилам»3.
В бурном полете туч, разбрасывающих молниеносные стрелы и как бы погоняющих одна другую, древние германцы видели битвы неистового воинства или дикую охоту грозовых духов. В этих битвах и охоте принимают участие и души усопших; расставаясь с земною жизнию, они возвращаются к стихийным элементам и как веяние ветра (= дыхание) и летучее пламя (некогда согревавшее тело внутреннею теплотою) несутся в грозе, устремляясь в блаженное царство света. В разных местностях Германии неистовое воинство известно под названиями: nachtvolk, toten (toden) volk, totenschar. В Валлисе появление его считается предвестием чьей-либо близящейся кончины. В его быстром воздушном поезде, при звуках грозовой песни (sturmlied), с шумом мчатся тени умерших всех состояний, полов и возрастов, и сама костлявая Смерть выступает впереди со скрипкою в руках, или, сидя на сове, она заключает шествие. Водан, предводитель дикого сборища, также представляется чародейным музыкантом, который игрою своею приманивает к себе детей (= души, олицетворяемые малютками, карлами), побуждает всех к оживленной пляске и потом, вместе с увлеченными детьми и со всею свитою, скрывается в горы и озера, т. е. в дождевые облака. Как дикий охотник, он гонится за душами усопших, захватывает их, как свою добычу, и в этом смысле отождествляется с адским ловчим — сатаною (infernalis venator), который в сопровождении чертей охотится за христианскими душами. Сага рассказывает о двух детях, которые лежали на перекрестке; одно из них покоилось крепким сном. Вдруг послышался шум приближающейся толпы: это был nachtvolk. «Надо разбудить ребенка!» — кричал один голос. — Нет! — отвечал другой голос, — он и так скоро за нами последует. И действительно, дитя вскоре умерло. В Норвегии предводителем неистового воинства является Тор. Подобно тому, по индийским верованиям, души усопших участвовали в воздушных поездах Рудры и Индры; по сказанию же древних греков, они сопровождались чрез воздушные пространства Гермесом, и еще ныне народное греческое поверье заставляет Харона вести тени умерших в полете облаков. Блаженные герои, поступающие по смерти в сообщество Одина, продолжают в небесной валгалле воинственные игры. Они состязаются в битвах и поражают друг друга; падших воскрешает валькирия Hildur, и они снова вступают в борьбу, и так должны они сражаться во все дни до разрушения вселенной. В Турингии есть народная сага о битве между кроатами и шведами: однажды в году в полночь пробуждаются от смертного сна некогда убитые и погребенные ратники и сражаются до тех пор, пока не пробьет час; с ударом колокола они погружаются в недра земли и целый год лежат в невозмутимом покое. Доныне солдаты, вместо: «умереть», говорят: zur grossen armee
1 Терещ., VI, 134; Рус. прост. праздн., IV, 13; Моск. Вест. 1827, VI, 358.
2 Сахаров., II, 83.
3 Ibid., 94.
gehen. В Литве существует много рассказов, что на тех местах, где в старину происходили кровавые побоища, в нынешнее время показываются вооруженные всадники, выезжающие на конях из своих вековых могил. У леттов привидения, загробные духи (johdi и murgi) изображаются пристрастными к битвам; увидя северное сияние, говорят: johdi kaujahs — духи дерутся; karru lauschu dwehseles kaujahs — души падших воинов сражаются1. Следы тех же представлений находим и у славян. В малорусской песне встречается следующее знаменательное указание:
То ни хмары по небу громом выгремляют,
То не святых (= блаженные души) воны до Бога
провожают.
В стихе о Страшном суде сказано: «все праведные взяты будут на облацы небесные»2. По мнению чехов, если при погребении блестит молния и гремит гром — это душе усопшего отворяются небесные врата; а если идет дождь — это знак, что ей простятся все грехи, что она омоется (очистится) от всякой неправды3. В один из актов 1240 года занесено, что языческие жрецы поморян показывали народу, будто они видят, как душа благочестивого человека возносится на небо, сопровождаемая многочисленною дружиною4. Из приведенных выше свидетельств (стр. 120—122) несомненно, что и славяне и литовцы представляли мертвецов рыскающими на конях и вооруженными стрелами или копьями. По древнеязыческому воззрению, в воздушных поездах участвовали все усопшие — и добрые, и злые; первые являлись спутниками богов и пополняли толпы сопровождающих их духов (рибу и марут), а последние примыкали к полчищам стихийных демонов (великанов, драконов, цвергов) и вместе с ними творили ночную тьму, посылали стужу, непогоду, град, разрушительные бури и отымали у земли плодородие. Так и благодатные, и вредоносные силы природы приписывались деятельности блуждающих душ5. Позднее, преимущественно уже в эпоху христианства, участие в неистовом воинстве было ограничено душами некрещеных младенцев и нераскаянных грешников: опойцев, самоубийц, притеснителей, забияк, завистников и лжецов. Некрещеные дети вступают сюда, как неосвященные христианским таинством и потому остающиеся под властью языческих богов; самоубийцы, грабители, охотники до ссор и драк стоят в связи с представлением бурных и грозовых духов существами буйными, неистовыми, склонными ко всегдашним битвам и насилиям, — точно так же, как опойцы намекают на ту жадность, с какою эти духи опиваются небесным вином = дождевою влагою. В разных местах Германии существуют поверья: если три дня сряду дуют сильные, беспрерывные ветры — это верный знак, что кто-нибудь повесился; как скоро повесят преступника, тотчас же восстает буря, т. е. душа-ветр, исторгнутая из тела чрез задушение, устремляется в бурном полете в не-
1 D. Myth., 892—3, 897, 900; Die Götterwelt, 57, 116, 123—5, 155; German. Mythen, 44—47, 709-710; Der Ursprung der Myth., 126; Beiträge zur D. Myth., II, 157; Рус. Сл. I860, V, 43.
2 Украин. нар. песни, 22; Калеки Пер., V, 200. В житии замученного Евстратия повествуется, что душа его по смерти вознеслась на небо в огненной колеснице и на огненных конях, на которых, как мы знаем, разъезжал бог-громовник.
3 Громанн, 189.
4 Мацеевского: Очерк истории письменности и образования славян — в Ч. О. И. и Д., год 2, II, 55. По свидетельству Оссиана, тени убитых героев обитали в облаках, управляли бурными вихрями, одевали солнце тучами, сражались между собой в воздухе и охотились за небесными вепрями и оленями. — Оссиан, бард III века, пер. Кострова.
5 German. Mythen, 167, 719, 727.
бесные пространства. Этот род смерти был посвящен Одину: кто вешался, тот по собственному произволу предавал себя Одину, поступал в его воздушную свиту1, Русские поселяне и чехи утверждают, что вслед за тем, как человек повесится, удушится или утопится, начинаются гроза, вихри и непогода; самоубийце нет покоя в могиле, он осужден носиться в буре и терпеть муки от злых демонов2. Когда возникало много дел по преступлениям, которые карались смертию, галлы (по свидетельству Страбона) были убеждены, что земля даст богатый урожай; это потому, что значительное число казней увеличивало свиту бога Тейтота (= кельтского Одина), которая составлялась из теней усопших и, летая в грозовых тучах, орошала землю дождями3. Дант в своей «Божественной комедии» заставляет злодеев вращаться в бурном, стремительном вихре. По немецким сагам, в дикой охоте осуждены носиться души тех, которые во время земной своей жизни охотились в воскресные дни и в бешеном удовольствии не щадили ни засеянных полей, ни имущества поселян. У чехов употребительна клятва: «ani v hrobĕ pokoje miti nebude!»4 Вообще мертвецы у всех индоевропейских народов представляются блуждающими ночными привидениями, которые с такою же быстротою и легкостью появляются, как и исчезают. На Руси много преданий о мертвецах-полунощниках; ночью, когда все покоится крепким сном, они встают из могил и, свободно проникая сквозь затворенные двери, посещают свои прежние жилища, показываются своим неутешным вдовам и невестам5, распоряжаются в домах, словно хозяева, и становятся в двоякие отношения к живым людям, с одной стороны, они и за гробом сочувствуют и помогают интересам своих родичей, а с другой, завидуют их наслаждениям, пугают запоздалых путников и вредят домашнему хозяйству. В опустелых комнатах помещичьих домов слышится шарканье усопших владельцев. Рассказываются трогательные повести, как умершие матери приходили по ночам к своим осиротелым детям, мыли и чесали им головы, переменяли белье и кормили их грудью6. Замогильные выходцы могут оставаться в этом мире только до предрассветного крика петухов, а как скоро он раздастся — тотчас же исчезают и прячутся в гробах. Редкий крестьянин согласится пойти на кладбище после солнечного заката. Такому тревожному блужданию предаются мертвецы особенно в тех случаях, когда беззаботные потомки не совершают посмертных тризн (поминок), необходимых для поддержания их стихийного существования (см. т. II, стр. 42), или когда усопшие бывают лишены погребальных обрядов, долженствующих напутствовать их в страну блаженного успокоения. Греки и римляне верили, что мертвецы, лишенные погребения или жертвенных приношений, скитаются в виде призраков (ларв) и наказывают своих потомков неурожаями и болезнями; в ночной тишине можно слышать их страдальческие вопли7. В качестве грозовых духов эльфы, цверги и мары выступают в то время, когда наплывающие на небесный свод облака и тучи превращают светлый день в непроглядную ночь. Мрак, производимый сгущенными облаками, сближался с ночью; а эта последняя была отождествляема с понятием Смерти, увлекающей души в темные области подземного (= облачного) аида. Отсюда объяс-
1 German. Mythen, 270; Die Windgottheiten bei indogerman. Völkern, 5.
2 Громанн, 35—36.
3 Галлы, соч. Георгиевского, 109.
4 Иричек в Часописи чешского музея 1863, 1, 6.
5 Казан. Г. В. 1859, 7; Семеньск., 36-37.
6 Русск. Предания, I, 79; Н. Р. Ск., VI, 65, f; Киевлян. 1865, 52. По мнению чехов, мать, умершая после родов, в продолжение шести недель приходит в полночь и кормит грудью своего ребенка. — Громанн, 116.
7 Куланж, 13, 22.
няется: во-первых, — смешение мертвецов с нечистою силою мрака, а во-вторых, — верования, что ночь есть обычная пора их странствований; вместе с этим и луна, как «царица ночи», окруженная частыми звездами (в которых предки наши видели души усопших), признана была за светило, озаряющее загробный мир. Греки считали Гекату (луну) богиней аида и давали ей эпитет подземной (χυονία). По русскому народному выражению, месяц есть солнце русалок и утопленников; выходя ночью из глубоких вод, они греют свои прозябнувшие члены при помощи его бледных лучей, дневное же светило слишком для них жарко1. Эльфы, никсы и русалки любят ночную тишину и безмолвие кладбищ и охотно танцуют при лунном свете; первых называют stille volk (сравни наше: покойники). В Томской губ. существует поверье, что на месяц не следует смотреть долго; не то — он утащит к себе, т. е. человека постигнет смерть2. По мнению чехов, если месяц светит на спящего, то сделает его лунатиком, т. е. бродячим в лунные ночи привидением, или увлечет его на тот свет; при лунном затмении кто-нибудь увлекается в загробный мир. Звезда, усмотренная около месяца, и на Руси (в Кольском уезде) и в Богемии принимается за предвестие чьей-либо смерти3: примета, указывающая на водворение новой души в том загробном царстве, где властвует Геката. Индусы были убеждены, что вместе с лучами месяца и звезд заглядывают в их окна блаженные предки. В пятнах луны народная фантазия видит тени святых или грешников, увлеченных этим светилом в свой таинственный мир. Древнескандинавское предание свидетельствует, что Mâni (месяц), приметив на земле двух детей (Bil и Hiuki), которые несли на шесте ведро воды, взял их к себе и что они-то и видны на месяце. Шведы до сих пор узнают в лунных пятнах две человеческие фигуры, несущие на палке большое ведро4. В Германии рассказывают, что в месяце виден вор, который на Светлое Воскресенье рубил в чужом лесу дрова и в наказание за это нечестивое дело попал на луну, где и доныне стоит с топором за спиною и с вязанкою хворосту в руках; в других местностях, вместо вора, усматривают там человека, который в воскресный день вязал веники или раскидывал навоз: в первом случае его представляют с веником, а в последнем — с лопатою. Сюда примешиваются и библейские сказания: в пятнах луны видят Каина с вязанкою терновника за плечами, которую он нес Богу, как самый худший дар от своего поля, или Исаака, обреченного на заклание и несущего беремя дров для собственного жертвенного костра5. По словам чехов, на месяце сидит святой Давид, играющий на гуслях, или человек с охапкою хворосту, украденного накануне Святок, или наконец вор, выходивший в лунную ночь похищать горох6. Русские поселяне думают, что на луне виден Каин, осужденный за убийство Авеля стоять там до скончания века и трястись над его неповинною кровью, или по другому рассказу: было некогда два брата; «старший брат на Велик день, коли ще добри люде на утрени стояли, пошов пидкинуть волам сина, та замисц сина проткнув вилами меньшого брата; так их Бог так и поставив укупци на мисяци — на вид усему хрищеному миру, щоб бачили, що и скотини грих jисти у такий великий праздник, поки пасок не посвятять». Рассказ этот варьируется и так: братья, отпра-
1 Шафарик в Часописи чешск. музея 1833, III, 271; Подснежник, альманах 1829 г., 92.
2 Эти. Сб., VI, 118.
3 Громанн, 31.
4 D. Myth., 679—680. Подобное же предание встречаем в Записках Вениаминова об алеутах и колошах (стр. 86): раз двое детей, идучи за водою с ведрами, отзывались с неуважением о луне; луна разгневалась, сошла долу и схватила их, отчего и видны на ней пятна.
5 D. Myth., 680—3; Die Götterwelt, 105.
6 Громанн, 28—29.
вившись за сеном, поссорились между собою, и один из них поднял другого на вилы1. Болгары в пятнах луны различают черты лица недавно скончавшегося на селе старика2. Вероятно, под влиянием указанного воззрения на луну, как на светило ' темных стран аида, посвященный ей день — понедельник (dies lunae, manendach, montag) стали считать тяжелым, несчастливым3, тогда как, наоборот, воскресенье — день, посвященный дневному светилу, признается легким и счастливым.
Кроме Одина, во главе неистового воинства носятся, по народным сказаниям, облачные богини Гольда и Берта (Berchta, Perahta): и та, и другая представляются окруженными душами нерожденных или усопших людей. Гора, внутри которой в ярко блистающей пещере обитает Гольда с своим воинством и малютками-душами, есть метафора грозового облака. Другое поэтическое представление ее жилища — колодец (источник, пруд или озеро = дождевая туча), под водами которого она владеет чудесным садом, усеянным роскошными цветами, преисполненным сочных и вкусных плодов. По свидетельству немецкой сказки, колодец Гольды ведет вверх — на небо, а не вниз; когда через этот колодец явилась к ней девица и Гольда заставила ее перетряхать свою постель, то вместо перьев посыпался на землю снег. Подводный сад есть вечноцветущий, пресветлый рай = весеннее голубое небо, лежащее за дождевыми источниками (Gimill, Lichtland, Engelland, сказочный Glasberg)4, страна, где растут облачные деревья, цветут розы зори и яркие цветы молний и зреют золотые, моложавые яблоки. У греков — это элизий (см. т. II, стр. 74), у индусов — блестящее небо Индры, в котором возвышался его царский змок (= валгалла) и цвел неувядаемый сад; там, под сению деревьев, пребывают души блаженных, питаясь живительной амритою; там сияет свет без конца, там неведомы ни зимы, ни печали, а живет вечная радость и счастие, и всякое желание находит немедленное удовлетворение. Вместо сада упоминается и одно большое, густолиственное дерево, под которым (по свидетельству Вед) восседает Yama с усопшими предками; царь блаженных, он отождествляется в гимнах с богом Агни или Индрою и есть прародитель человеческого рода (см. II, 239). Смертные не иначе достигают в райские селения Гольды, как через глубокий колодец; сюда принимает она души усопших и отсюда же посылает на землю младенческие души вновь нарождающимся детям. В этих мифических представлениях кроется основа верования, что души новорожденных приносятся из родников и колодцев. Почти в каждой деревне в Германии указывают kinderbrunnen, из которого являются в семьи маленькие братцы и сестрицы. Замечательны названия, даваемые этим источникам: Hollenteich, brunnen der Spillaholle (= Spindel-Holda5), Gütchenteich; во Фленсбурге думают, что младенцы, до появления своего на свет божий, плавают в колодцах как маленькие рыбки. В Ольденбурге и Фрисланде уверяют, что дети приносятся из прудов, болот и моря. Так как души представлялись птицами и бабочками, то естественно было возникнуть убеждению, что именно при посредстве птиц или бабочек прилетают они из небесных стран и вселяются в тела новорожденных, а покончив земную
1 Статис. описание Саратов, губ., I, 57; Ж. М. Н. П. 1851, X, 3; Маяк, XII, 21; Иллюстр. 1846, 345; Основа 1862, IX, 26 («Назар Стодоля»). Ипатьевская летопись, описывая лунное затмение 1161 года (П. С. Р. Л., II, 90), говорит: «идяше бо луна... и посреде ее яко два ратьная секущеся мечема, и одиному яко кровь идяше из главы, а другому бело акы млеко течаше».
2 Миладин., 525.
3 В понедельник не должно начинать дела и выезжать в дорогу. «Посей в понедельник, будешь бесхлебник!» — говорят крестьяне. — Рязан. Г. В. 1847, 48; D. Myth., 1092.
4 Engelland = England, Albion — страна альбов (эльфов), в позднейшем, подновленном смысле: ангелов; сравни предания об острове Буяне и рассказ о перевозе душ на остров Brittia (I, 575).
5 Gütchen, güetel = guoten, holden.
жизнь — на их же легких крыльях возносятся в свое прежнее отечество. Немцы считают приносителями младенческих душ: во-1-х, белого мотылька (miller-maler) и во-2-х, аиста, как птицу, поставленную в самую близкую связь с мифом о низведении с неба грозового пламени (1, 251). Своим длинным клювом аист достает из колодца малютку-душу и приносит ее в дом, где должен народиться младенец. По рассказам чехов, новорожденных младенцев приносят аист, ворона, сорока и коршун (luňak); если ворона летает возле окон, это принимается за предвестие, что в скором времени в доме будет беременная женщина; этой же птице приписывается и похищение маленьких детей. Вместо глагола «умереть» чехи употребляют выражение: «svět s divokými husami hlidati». На Руси утверждают, что душа убитого ребенка возносится на небо голубями. В немецкой мифологии обязанность сопровождать в валгаллу души убитых героев возлагается на лебединых дев — валькирий, и самый лебедь изображается в народных сказаниях — то как приноситель детей, то как проводник усопших на тот свет; так в одном старинном романе он влечет ладью с мертвым рыцарем. Сходно с этим поляки рассказывают о прекрасной деве-кане (коршуне), которая является по вечерам в сёла, приманивает детей лакомствами, одевает их облаком и увлекает с собою. Кроме птиц, роль душеприносителей исполняют у чехов лисица, а у немцев заяц = зооморфические олицетворения грозовых сил природы. Эльфы и кобольды нередко появляются в виде трехногих зайцев, с блестящими, огненными глазами. В Обергарце указывают Hasenteich, в водах которого сидят нерожденные дети; а в Швабии уверяют, что дети достаются из заячьих гнезд. Рядом с этими данными заяц принимается за воплощение духа, предвещающего смерть, и в народных причитаниях выступает как путеводитель в блаженное царство Engelland'a. Другие немецкие предания говорят о цветущих лугах и садах внутри горы, где играют и резвятся нерожденные души, питаясь медом из чашечек цветов и сплетая для себя прекрасные венки; оттуда, в минуту разрешения родильницы, выносит избранную душу повивальная бабушка (= богиня родов и судьбы — см. гл. XXV) и туда же возвращает ее, как скоро человека постигает смерть. В различных местностях Германии — на вопросы детей, откуда явились их новорожденные братцы и сестрицы? — принято отвечать, что они принесены из дупла старого дерева (kinderbaum), у корней которого бьет светлый ключ; если приложить там ухо к земле, то можно услышать радостные клики детей, обитающих в подземном мире. На Руси, в случае подобных же расспросов, говорят, что ребенка сняли с дерева, словно созревший на нем плод. В памятнике XVI века упоминается «frauw Hollen baum». Это дерево, служащее местопребыванием душ, есть Иггдразилль, а бьющий возле него источник — Urdharbrunnen. Об эльфах известно, что они живут не только в горах и подземельях, но и в стволах деревьев и выглядывают сквозь их дуплистые отверстия, т. е. зоркими молниями и солнечными лучами прорезывают мрак облачных лесов. В царстве подземных карликов есть большой прекрасный сад, где солнце сияет еще ярче, чем на этом свете, а деревья дают золотые цветы и золотые плоды; это — тот же небесный сад, что растет на Glasberg'e и состоит из золотых и серебряных деревьев. У одной женщины, говорит немецкая сказка, была дочь да падчерица: первая — злая, вторая — кроткая и услужливая. Раз падчерица, работая у колодца, уронила в него веретено; по приказу мачехи она бросилась за веретеном в колодец — и очутилась под водою на цветущем лугу, пришла к frau Holle и поступила к ней в услужение. Богиня поместила ее к золотопряхам (goldspinnerinnen), вместе с ними давала ей есть жареную свинину, поила пивом и медом, а когда отпускала от себя — вывела ее в золотые ворота (Goldtor) и оросила дождем, так что она воротилась домой вся озолоченная, блестящая. Вслед за тем и завистливая дочь мачехи спустилась на дно колодца, но за свой злобный нрав была помещена вместе с змеями и жабами, не пила там, не ела и не знала покоя ни днем, ни ночью; отпуская ее через смоляные ворота (Pechtor), Гольда вылила на нее котел смолы и серы, и мачехина дочь стала dreckiges mädchen. Основа сказки — та, что в загробное царство Гольды, лежащее за дождевыми источниками, являются две души, добрая и злая: первая водворяется в блаженной области света (рай = ясное, весеннее небо) и становится золотою = осиянною солнечным блеском, а последняя поступает в туманное жилище демонических змеев (Nebelwohnung = afl) и осуждается пребывать среди постоянной мглы и ненастья. Свинина — яства блаженных героев, обитающих в валгалле, а мед — их бессмертный напиток; золотые пряхи — вещие норны, девы судьбы. Варианты приведенной сказки вместо золотых ворот ставят прямо небо, а вместо смоляных ворот — ад или пекло; у доброй сестры (точно так же, как у самой богини Зори) падают изо рта куски золота, слезы катятся перлами, а под стопами ее вырастают свежие розы, т. е. блаженная душа вселяется в ту райскую обитель, откуда восходит Солнце, и сливается с его золотистыми лучами и розовыми красками дневного рассвета; слезы-перлы означают утреннюю росу. Напомним, что и Goldtor есть не более как поэтическая метафора солнечного восхода: это — те небесные врата, которые каждый день отворяет на восток богиня Зоря и в которые выезжает светозарная колесница Солнца. Напротив, у злой сестры падают изо рта змеи и жабы, т. е. град, снег и дождь (сравни гл. XXVI). Таким образом, и за гробом души удерживают присущий им характер: добрый или злой, и, смешиваясь с стихийными силами природы, заявляют себя то каксущества божественные, светлые, то как темные демоны. Позднее, под влиянием нравственных начал, это представление породило веру, что души усопших в царстве Гольды получают награду и наказание за свою земную жизнь. Вместе с тем и сама Гольда стала изображаться с двойственным характером: то как дружелюбная богиня, дарующая счастие и блаженство, то как злая, карающая ведьма (Смерть); она увлекает к себе живых людей, и преимущественно добычею ее становятся дети (= малютки-души). Позади колодца Гольды тени усопших ищут вечноцветущих лугов и вечнозеленого сада, но достигают туда только одни добродетельные. Этот небесный сад (= рай) преисполнен роскошными цветами и плодами даже в ту пору, когда на земле бывает всемертвящая, холодная зима. Народная сага рассказывает, как однажды зимою поехали крестьяне в лес за дровами и взяли с собой ребенка; покончив работу, они приметили, что дитя куда-то скрылось, и долго не могли найти его; наконец ребенок прибежал к ним, неся в руках цветы и ягоды, которые дала ему белая дева из своего чудесного сада, что стоял в полном цвету, несмотря на суровое время года. С той поры ребенок томился непрестанным желанием посетить белую деву и вскоре умер. Другая сага упоминает о матери, которая, отыскивая своего ребенка, вошла в пещеру, где блистал яркий свет и было множество детей; посреди их сидела прекрасная белая жена, она держала на коленах потерянного мальчика и, возвращая его матери, дала ему целую горсть вишен. Всегда зеленеющие и цветущие луга, по свидетельству Эдды, находятся возле Асгарда; в Швеции доныне рассказывают о зачарованных садах эльфов: сорок лет жизни, проведенной в этих садах, кажутся не более часа. Соответственно тому, у кельтов находим предание о «стране вечной юности», проживая в которой никто не стареет; эта страна (= царство блаженных) населена эльфическими духами и лежит под водою; там вечно сияет солнце, вечно зеленеют и цветут луга и деревья; оттуда приносятся весною растительные семена на землю и там сберегаются они во все продолжение зимы. Люди, которые попадали в страну юности и пребывали там многие годы, думают, что они насладились счастливою жизнию не более быстролётного мгновения; триста лет проходят там как единый день. При восходе солнца оттуда прилетают сильфы (= души) и пляшут на поверхности вод, которые остаются недвижимыми под их легкими ногами. Души некрещеных младенцев, по народному поверью, возвращаются к Гольде, а в полете неистового воинства ее сопровождают тени усопших — не только детей, но и взрослых. Норвежские и датские саги знают лесную или горную жену Hulla, Huldra, которая является иногда юною и прекрасною, а иногда старою и безобразною, с длинным хвостом, т. е. принимает демонический тип Смерти или злобной, враждебной всему живому ведьмы: она забирает и уносит некрещеных детей, и нередко выступает, как королева горных духов (= подземных эльфов), называемых Huldrefolk (исланд. Huldufôlk, Huldumenn). В Норвегии думают, что души людей, не совершивших настолько доброго, чтобы удостоиться рая, и настолько злого, чтобы попасть в ад, осуждены до конца мира носиться по воздуху, и во главе их едет Gurorysse или Reisarova (guro, gurri, сканд. gîfr — великанка), с длинным хвостом. С Гольдой родственна Perahta, кроткая царица карликов — königin der heimchen. В то время, когда люди начинают пахать землю сверху, она пашет ее своим плугом с исподу, т. е. занимается тою же благословенною работою в своем подземном царстве или, проще: с возвратом весны она бороздит громовым плугом облачные подземелья. Когда поселяне засевают поля, Перата рассыпает на землю лучшие семена, т. е. орошает землю семенем дождя и возвращает ей те плодоносные зерна, которые в течение зимы хранятся в садах рая. По ее приказу карлики (heimchen) увлажняют поля и нивы, при засухе, изводят из-под корней деревьев журчащие ключи и дают плодородие; они же куют под землею серебро и золото, и от жара их кузнечных горнов вырастают и зреют на земной поверхности роскошные золотистые колосья, т. е. урожай хлеба есть плод весенних гроз, в пламени которых древний человек усматривал ковку небесных металлов. С удалением цвергов (зимою или во время засух) хлеб не родится; но где только покажутся они, согреют землю подземным огнем и откроют ее водные жилы — там почва становится урожайною. Перате достаются дети, умершие без крещения; она шествует окруженная плачущими малютками и перевозит их с собою в ладье — в иной мир1. Некогда у молодой женщины умерло единственное дитя; глубокое горе овладело сердцем матери, каждую ночь она приходила на могилу и так горько плакала, что казалось — самые камни могли бы тронуться ее печалью. В ночь перед праздником Трех королей она увидела шествующую с детьми Перату; один ребенок был в мокрой сорочке и нёс в руках полную кружку воды; усталый, он не в силах был поспевать за прочими и невольно остановился у ограды, через которую направила свой путь Перата. Мать узнала в нем собственное детище, поспешила к нему на помощь, подняла и пересадила его на другую сторону. «Ах, как жарки материнские объятия! — воскликнул ребенок2, — но прошу тебя — не плачь так много: я должен собирать твои слезы в мою кружку, видишь — какая она полная и тяжелая, да и рубашка на мне вся смочена твоими слезами!»3 В южной России рассказывают о бедной матери, которая, схоронив своего любимого сына, долго убивалась по нем и неутешно плакала; в полночь увидала она толпу мертвецов, шедших с кладбища; между ними был и ее сын: мальчик нес полное ведро слез, наплаканных его матерью. «Синови, по мне-