XXIII. Облачные девы и жены 22 глава

Облачные девы являлись мужественными воительницами, так как самая гроза, напор туч, удары молний и грохот грома в поэтических сказаниях древности изо­бражались битвою воздушных духов. Из среды этих дев — вещие богини судеб пре­рывали нить человеческой жизни и увлекали души в царство усопших. Смерть и парки стоят в тесном родстве; но нигде так не очевидно владычество Смерти, нигде не предстает она в таком грозном могуществе, как в кровавой войне, и нигде так яр­ко не выступала идея рока, поражающего одних и щадящего других, как в шуме битвы. Древненемецкое urlac (urlouc) означает не только fatum, но и bellum. Смерть, как мы видели (стр. 26—28), рисовалась воображению наших предков неистовым, кровожадным и вооруженным в ратные доспехи воином. Отсюда родилось верова­ние в мифических дев, сопутствующих богу весенних гроз и вихрей, принимаю-

 

¹ D. Myth., 829—831, 1052-4, 1078; Germ. Mythen, 306—8, 572—4;-Этн. Сб., VI, 140.

² Germ. Myth., 653.

 

 

щих участие в человеческих битвах и собирающих души убитых героев. Девы эти, родственные богиням судьбы, в германской мифологии носят имя валькирий. Как существа стихийные, облачные, валькирии летают по воздуху над сушею и моря­ми, ездят верхом на летучих конях по небесным пространствам, причем кони их трусят с своих грив росу на леса и долы и дают земле плодородие, т. е. они ездят на облаках и тучах, бурный полет которых заставил фантазию сравнивать их с быст­роногими конями. Одной из валькирий присвоено имя Mist (туман), и «облако» на­зывалось ее конем — Mistar marr (der Mist ross, буквально: туманный конь). Где не­сутся валькирии, там ломит опустошительная буря, змеятся и ударяют молнии. Это — девы воинственные; скан. valr, англос. väl, др.-в.-нем. wal — вся масса сражен­ных в бою, падших на поле чести; англос. välcyrie (välcyrge, välcyrre = valkyria, др.-в.-нем. walachuria — избирающая: кому пасть в битве)¹ в старинных переводах служит для обозначения богини войны (Bellona) и фурий (Erinnys, Alecto, Tisiphone); сканд. valmeyjar (= valkyrjur) — schlachtmädchen и норвеж. valdöger — schutzgeist. Валькирии изображаются прекрасными всадницами, в шлемах, со щитами, копьями и меча­ми в руках, и потому называются skialdmeyjar, hialmmeyjar², в древнейших песнях им присвоены собственные имена, указывающие на бранные доспехи: Grîmhildr (helmjungfrau), Brynhildr (die panzergekleidete), Geirdrîful (speere werfend), Geirörul (die lanzennährende), Geirskögul (die mit dem speer hervorragende), Randgrîdh (wut der schilde) и др. Валькирии состоят в распоряжениях Одина, вождя неистового воинст­ва и «отца побед», который в руках своих держит жребии войны, и как ему да­вались имена Oski, Wunsc, так валькириям присвоялось название ôskmeyjar = wynschmädchen, что указывает в них не только спутниц этого бога, но и дев судьбы (см. ниже о значении слова «wunsch»). Сродство их с норнами свиде­тельствуется многими тождественными чертами. Как норны обитают под сению мировой ясени, у небесного источника Урды, где плавают два лебедя, от которых произошла известная человеку порода этих птиц; так валькирии живут в небесном лесу Myrkvidhr, купаются в озерах, носят лебединые сорочки (schwanhemden) и тем самым сближаются с водными женами (âpas). Как норна Urdhr устремляется на поле сражения черною птицею, так валькирии перелетают воздушные области ле­бедями. Подобно норнам, они предвещают будущее, прядут и приготовляют ткани; так, Völundarquidha упоминает о трех валькириях, которые, сидя на берегу моря, пряли лен, и одна из них носила имя белой лебеди — Svanhvît. С их красною, крова­вою тканью связывалась судьба сражения. По свидетельству саги XI века, когда ткали валькирии, то кишки человечьи заменяли для них основу и уток, меч служил челноком, а стрела — бèрдом. Как скоро раздастся на земле военный клич, Один посылает своих бранных дев, — и они, сопровождаемые орлами и воронами, поспе­шают на место битвы на своих облачных конях, смешиваются с толпами сражаю­щихся и выбирают (auswählen) тех, которые должны последовать за ними в валгал­лу (valhöll) — в сообщество богов, т. е. быть убитыми. Орлы, вороны и волки любят питаться трупами и потому считались необходимыми спутниками ратующего Одина и смертоносных дев; орлы и вороны назывались птицами валькирий, а вол­ки — собаками норн (grauhunde der nôrnen). Там, в небесном чертоге, валькирии обязаны были подносить богам и блаженным героям (einherien) рог с медом (= не­ктаром); о норне Urdhr известно сказание, что она сторожила вдохновительный Odhrörir — напиток, тождественный по значению с живою водою Urdharbrunnen'a.

 

¹ Скан. kiosa (нем. kiesen) — избирать жертву, kür (др.-в.-нем. chur) — electio.

² Schild und helm-mädchen.

 

 

Во главе валькирий, как бы старшая между ними, стояла богиня Фрея, которая (по­добно Одину) принимала к себе души падших витязей, называлась Valfreyja и на пиру асов исполняла обязанность кравчего; лебедь был ее птицею. В руках вальки­рий и военный успех, и поражение; они приносят с собою божественный приговор: на чью сторону должна склониться победа; в них самих замечается неодолимая страсть к битвам. Предания говорят о девяти, тринадцати и дважды девяти вальки­риях (из них девять — в белом одеянии, а девять в черном), которые скачут на ко­нях, блистая шлемами, копьями и щитами. Особенно замечательна между ними Skuld — имя, связующее валькирий с норнами, ибо так называлась и младшая нор­на; эта последняя разрывала жизненную нить и потому более своих сестер соответ­ствовала девам, забирающим души убитых воинов. Своим любимым героям валь­кирии помогали побеждать в бою и в случае опасности закрывали их щитами. Ту же роль, как мы знаем (стр. 87—89), играют в битвах сербские вилы, с которыми предания соединяют все разнообразные черты, усвоенные эльфам, норнам и валь­кириям. Поэтический образ воинственной девы не чужд был и народам античного мира. Я. Гримм проводит любопытную параллель между представлениями герман­ской и греческой мифологий: идисы (idisî) соответствуют нимфам (νύμφαι), нор­ны — мойрам (μοίραι), валькирии — керам (χήρες). Керы — страшные спутницы убийственного Ареса; они являются на поле сражения в красных, омоченных кровью одеждах, схватывают и увлекают убитых. Всякому, кто должен умереть на­сильственною смертию, уже при самом рождении назначается своя кера, и она не­пременно настигает его в роковую минуту. Ахиллесу определены были два рода смерти — две керы, между которыми он должен был выбрать по собственному же­ланию (сравни выше, стр. 180, с преданием о двух фильгиях — добром и злом). Наиболее употребительный эпитет, даваемый кере, есть черная — μέλαινα ¹. У Гезиода мрачные, белозубые керы носятся над толпами сражающихся, запускают в ра­неных свои острые когти и с жадностью высасывают из них горячую кровь; рав­ным образом те же когти и ту же жажду крови он приписывает и мойрам². О южно­русских мавках рассказывают, что они, захватывая молодых парней, защекочивают их насмерть и питаются их кровью³. Между собственными именами валькирий из­вестны еще: Hildr и Gunr (Gudhr), означающий pugna, proelium, что указывает на олицетворение понятий битвы, войны — точно так же, как у греков были олицетво­рены Έρις (распря, вражда), которую Зевс посылал возбуждать усобицы между людьми Ένυω, Νίχη, у римлян Bellona, Victoria и у славян Обида, дева с лебеди­ными крыльями (см. выше стр. 97—100). Итак, облачные жены и девы, под влия­нием различных мифических сближений, принимают вещий и воинственный ха­рактер, делаются участницами божественного суда, мало-помалу, с забвением древнейших основ предания, освобождаются от почвы естественной религии (ре­лигии природы) и переходят в абстрактные представления то трехсоставного вре­мени (прошлого, настоящего и будущего), то кровавой войны и ее отдельных эпи­зодов. Вместе с этим, при посредстве полного антропоморфизма, они усваивают себе черты чисто человеческие: в народе возникают сказания, по свидетельству ко­торых девы эти рождаются от земных матерей, вступают в связи с прославленны­ми героями, чувствуют боль от нанесенных ран и падают бездыханными в пылу

 

¹ Илиада, IX, 411; XVI, 687; XVIII, 535—540. Маннгардт производит слово χήρ от krit — резать, ру­бить.

² D. Myth., 306, 388-398, 406, 607, 989; Germ. Mythen, 543, 557-567; Beiträge zur D. Myth., II, 203-210; Griech. Myth., 1, 656.

³ Семеньск., 124.

 

 

ожесточенной битвы. Здесь-то должно искать и объяснения старинной басни об амазонках¹.

Из приведенных данных очевидно, что с верою в Род и рожаниц соединялась идея судьбы, предопределения. Случайности, опутывающие человека, не могли не поражать его фантазии — тем более что в первобытном своем состоянии он всецело отдавался матери-природе и все, что ни случалось с ним, объяснял влиянием до­брых или враждебных сил, действующих на него извне, а не из собственной воли, не из своих личных расчетов, побуждений и ошибок. По его мнению, жизнь со все­ми ее радостями и бедами уже наперед определялась при самом рождении младен­ца. На такую связь Рода и рожаниц с судьбою указывает нам и народная поговорка: «так ему (или мне) на роду написано!» — поговорка, мифическое значение которой вполне подтверждается хорутанским преданием о книге Рожденник, где записаны грядущие события в жизни каждого человека². По словам сербской сказки, при рождении одной девочки присутствовали три предвещателя (замена рожаниц) и «нешто у руцы као кнњ игу држи»³. Наши простолюдины верят, что ангел у всякого на роду (т. е. в минуту рождения) пишет его судьбу⁴, а болгары говорят: «тжй му би­ло написано на небе-то!» — выражение, тождественное по смыслу с сейчас приве­денною русскою поговоркою⁵. Новогреческое поверье утверждает, что Моровая де­ва, начиная свое губительное шествие, вычитывает из длинного свитка имена обре­ченных ей в жертву (стр. 59—60). В Нормандии рассказывают, что высший надзор за этой страною принадлежит феям, что они каждый вечер сходятся вместе и сооб­щают собранные ими сведения своей царице, что эта последняя держит в руках книгу живота, в которой обозначены имена всех жителей, и что, смотря по достав­ленным ей сведениям, она ставит при всяком имени белую или черную отметку⁶.

У славян сохранилось множество пословиц и поговорок, намекающих на старо­давнее верование в судьбу, идея которой (как мы видели) неразрывно связывается с рождением, браком и смертию человека: родись ни хорош, ни пригож, родись сча­стлив (белор. не родзися красный, а родзися щасный; малор. не родись богатий та вродливий, а родись при доли та щасливий; не родись гарний, а родись щасливий); не накормить коня сухопарова, не наделить дитя бессчастное; счастливый — к обе­ду, а роковой — под обух; счастливый скачет, а бессчастный плачет; кому щастя, то­му й певень несецця, а коли (счастья) не ведецця, то й курка не несецця; счастли­вый — что калач в меду (к нему все пристает, все на прибыль); кому счастье слу­жит, тот ни о чем не тужит; таланный и в море сыщет, без счастья и по грибы в лес не ходи; коли нету талану, так не пришить к сарафану; всем бы молодец, да нет та­лану на роду; мой талан пошел по горам (или по рукам, т. е. нет счастья); мое сча­стье разбежалось по сучкам, по веточкам; такова наша доля — на то, знать, мы и ро­дились; таков наш рок (от реку, как fatum от fari, т. е. приговор судьбы)⁷, что вила­ми в бок! На кого рок (или Бог — замена весьма знаменательная), на того и добрые

 

¹ Народный эпос весьма часто выводит богатырских жен, действующих мечом и стрелами и пора­жающих вражеские рати и страшных змеев. — Н. Р. Ск., I, 14; Сказки Сахарова, 57; Кирша Дан., 95; 99, 125—131; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852, 81—86; 1854, 257—9; Семеньск., 36; О состоянии женщины в России, Шульгина, 67—68.

² Срезневск., 8.

³ Србский летопис 1862, 1, 152—3.

⁴ Рус. в св. послов., II, 125—7.

⁵ Каравелов, 140.

⁶ Beiträge zur D. Myth., II, 348—9.

⁷ Описан, слав. рукоп. моск. синодал. библиотеки, II, отдел, II, 150: «звездного ради нарока» = ради неотразимого влияния звезд, ради судьбы.

 

 

люди; никто от своего року не уйдет; чему быть, того не миновать; так рок судил; знать, так уж суждено! видно, такая судьба! От судьбы не уйдешь; бойся — не бойся, а от части своей не уйдешь; злая напасть — и то часть; судьбу на паршивом поро­сенке не объедешь; беду (или суженого) и на кривых оглоблях не объедешь (малор. що написано на роду, то й конем не объjидеш); судьба придет — ноги сведет, руки назад свяжет¹, сравни нем. «das ist mir bescheert», «was bescheert ist — entlauft nicht»². Слово судьба (серб. усуд, сућењ — «тако ти je усуд усудио!»³) одного корня с глаго­лом судить и, следовательно, означает то, что присуждено = предопределено челове­ку высшим божественным судом. По народному русскому выражению: «Бог — судья!», Он «виноватого сыщет»⁴ и «кого Бог судить, чоловик не розгудить»⁵, серб. «да Бог не усуди!»⁶, «ako bilo od Boga sudjeno». Кто избегает опасности или наказа­ния, тому говорят: «счастлив твой Бог!» В Вологодской губ. уцелело сложное рече­ние судйбоги, употребляемое в смысле жалобы или клятвы⁷. Чешское предание о княжне Любуше и двух вещих девах (по свидетельству летописцев — ее сестрах), которые заведовали судом, мечом-карателем неправды и святочудною водою, об­личающею людскую кривду, в основе своем есть предание о трех девах судьбы (судицах)⁸. В старинных памятниках слово суд прямо употребляется в значении судь­бы; например, в Слове о полку сказано: «ни хытру, ни горазду, ни птице горазду су­да божия (= судьбы или смерти) не минути»; «Бориса же Вячеславича слава на суд (на смерть) приведе». В послании Мономаха к Олегу Святославичу встречаем подо­бное же выражение: «суд от Бога ему пришел». Здесь смерть рассматривается как определение Судьбы, которая в руках своих содержит все благое и гибельное и при­говоров которой невозможно отклонить ни умом, ни хитростью⁹. Выше было ука­зано, что конец жизни человеческой определялся судицами. Об умерших насильст­венною или случайною смертию говорят: «так ему на роду написано» или «рок го­ловы ищет». В следующей поговорке слову «рок» придается значение смерти: «бой­ся — не бойся, а року не миновать!» По глубокому убеждению народа, запечатлен­ному в его пословицах: «без року смерти не бывает; кому быть повешену, тот не утонет; кому за тыном окоченеть, того до поры обухом не пришибешь; кому сужде­но опиться, тот обуха не боится; кому быть на виселице, того и грозой не убьет; ко­му скоромным куском подавиться — хоть век постись, комаром подавится! Ловит волк роковую овечку; обреченная скотинка уж не животинка» (непременно околеет или достанется хищному зверю)¹⁰; у сербов: нема смрти без сућена дана», «када мени сућен данак доће!»¹¹ Дочь Соловья-разбойника, желая убить Илью Муромца,

 

¹ Пословицы и притчи Снегирева, 278, 387, 451; Послов. Даля, 27—28, 32, 42—43, 94; Поли. собр. пословиц (СПБ., 1822), 173, 288; Собрание 4291 древ. рус. пословиц, 9, 128, 131, 198; Номис, 35—36, 171; Эти. Сб., 1, 35; Приб. к Изв. Ак. Н., 1, 58; II, 231, Абев., 305.

² D. Myth., 822.

³ Срп. pjeчник, 791.

⁴ Рус. в св. послов., III, 5.

⁵ Номис, 171.

⁶ Срп. рjчник, 791.

⁷ Послов. Даля, 45; Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Буслаев., 47.

⁸ От снкр. корня diç — dicâmi — indico, ostendo, лат. dico, in-dico, ju-dex, греч. δείχνυμι — zeige, δίχη — recht; снкр. dishtam (вместо diktam) означает судьбу, fatum. — Курциус, 105. Я. Гримм слово schaaren — учреждать, распоряжать ставит в связь с scheere — ножницы, которыми вооружена пар­ка. — О поэзии в праве, в Сыне Отеч. и Сев. Архиве 1831, т. XXIII, 45. Сравни выражения: разрешить (развязать, рассечь) узсл. разрешить или распутать дело.

⁹ Рус. Дост., III, 74, 202; П. С. Р. Л., I, 106.

¹⁰ Рус. в св. посл., II, 31, 125, 127; Послов. Даля, 27, 46.

¹¹ Срп. рjечник, 724.

 

 

ринула на него тяжелую подворотню, да «Илье то не к суду пришло» — и он остался невредим. В древнерусской повести о борьбе Живота с Смертию эта последняя го­ворит человеку: «в чем тя застану, в том и сужду»¹. Брак, по народному выраже­нию, — божий суд². В свадебных песнях и причитаниях фраза: «идти ко суду божию» употребляется в смысле: «идти под венец»³; согласно с этим, жених и невеста называются у нас сужеными, у сербов — сућеник и сућеница⁴. Обращаясь к брату невесты, песня возглашает от имени жениха:

 

Ах, шурин мой, шурин ласковый!

Ты отдай мой дар, мое суженое,

Мое суженое, мое ряженое (т. е. невесту)⁵.

 

В малороссийской песне читаем:

 

Ой йде Маруся (невеста) на посад,

Зострича je Господь сам

И з' долею щасливою,

И з' доброю годиною⁶.

 

Пословицы утверждают: «смерть да жена Богом суждена»; «судьба придет и ру­ки⁷ свяжет», т. е. наложит на избранную чету супружеские узы, видимым, символи­ческим знамением которых доныне служит полотенце, связующее, по требованию обряда, руки новобрачных (см. гл. XXIX). Супружеский союз, со всеми его удачны­ми и неудачными последствиями, не зависит от произвола и расчетов человека, а уже наперед определяется божественною волею: «кому на ком жениться, тот в того и родится», «всякая невеста для своего жениха родится». Приговоры судьбы в этом отношении так же неотвратимы, как и самая смерть, предназначенная человеку: «суженого конем не объедешь»⁸, «сужено-ряжено не объедешь в кузове»⁹. Соплетение, связыванье брачных уз народный эпос приписывает существам мифическим, божественным. Приводим малорусскую сказку, записанную около Збруча и Смотрича¹⁰: «посилав пан козака з' лыстом и ему выпала дорога через лис, и вин як jиxaв тым лисом, то надыбав святого Мыколая, що вин вязав лыка — jедно добре, а друге кепське. Але святый Мыколай показався ему в постати¹¹ старого дида. Де той козак, прьjихавши близько св. Мыколая, и дывытьця на тое и повидае: що то вы, дидуню, отто робыте; А св. Мыколай видзывае ся до него: а щожь? ты бачыш добре, що я роблю? лыка вяжу — Та я, дидуню, бачу, що вы лыка вяжете; ино не знаю: на що? — Ото-так, козаче! тии лыка, котории я вяжу до купы, то вони свидчать людьськую долю! — А чого вы вяжете jедно лыко добре, а другие кепське? — Бо так треба; бо и люды таки на свити: есть добрии и недобрии, то треба их так винчаты, щоб бы­ли злы з'добрыми, а добры зо злыми. — А то для чого? — Для того, бо як бы сье

 

¹ Рус. Вест. 1856, XIV, ст. Бусл., 316.

² Доп. к обл. сл., 316.

³ Рус. прост. праздн., IV, 170; Сахаров. — свадебные песни.

⁴ Срп. рjечник, 724. В сербских песнях встречаем следующие выражения: «da mi hoce Mićo sudjen biti», «moj sudjenik», «zete nesudjeni». — Книжевник 1866, св. II, 249.

⁵ Сахаров., 1, 137.

⁶ Метлинск., 144.

⁷ Bap. по рукам.

⁸ Или: суженого не обойдешь и на коне не объедешь. Название «суженый-ряженый» объясняется тавтологической формулой: судить-рядить.

⁹ Послов. Даля, 27, 380, 841; Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 86.

¹⁰ Из материалов журнала «Основа».

¹¹ В образе.

 

 

звинчалы сами злы, то воны бы не моглы в свити житы, а як бы сье повинчалы до­бры, обое робучии, то воны-б з'велыкого добра забулы Бога». То же предание ветре­чаем в рассказе о свадьбе богатыря Святогора. Повстречав Микулу Селяниновича, Святогор спросил его: «ты скажи-поведай, как мне узнать судьбину божию?» — А вот поезжай к горам; у тех гор под великим деревом стоит кузница, и ты войди туда | и спроси кузнеца про свою судьбину. Ехал Святогор целые три дня, доехал до куз­ницы и видит — куёт кузнец два тонких волоса. «Что ты куешь?» — спрашивает бо­гатырь. — Кую судьбину: кому на ком жениться. Спросил Святогор о своей невесте и услышал в ответ, что невеста его в поморском царстве — тридцать лет лежит во гноище, тело у ней словно кора еловая. Не захотелось богатырю жениться на такой хворой и некрасивой жене, поехал в поморское царство, поднял свой острый меч, ударил девицу в грудь — и поскакал своею дорогою. От того удара спала с девицы кора, и очнулась она красавицей невиданной и неслыханной. В урочный час посва­тался за нее Святогор-богатырь и женился. Как легли они опочив держать, увидал Святогор у своей новобрачной рубец на груди, расспросил и на самом деле спознал, что от судьбы не уйдешь¹. Вещий кузнец, кующий судьбы человеческие, есть бог-громовник (см. 1, 235—6); мастерская его устроена в горах, т. е. грозовых тучах. Об­рядовая свадебная песня призывает его скрепить союз молодой четы: «подь на свадьбу, боженька! скуй нам свадьбу крепко, твердо, долговечно, вековечно»². В ма­лорусской сказке бог-громовник заменен уже Николаем-угодником, и на этого святого возлагается обязанность связывать до купы жизненные нити (веревки, лы­ки) тем, которые в свое время должны соединиться супружескою связью. Народная фантазия заставляет мифического кузнеца сковывать воедино два тонких волоса; эти волосы — не что иное, как две нити, выпряденные парками для жениха и неве­сты³. Оба понятия: нить и волос отождествляются как в языке, так и в поверьях; по­этому и в сказаниях о судьбе им придано одинаковое значение. По свидетельству сербской приповедки⁴, дева, светлая как самое солнце, сидя над озером, вышивала солнечными лучами по основе, сделанной из юнацких волос (т. е. по облачной тка­ни); сама же она имела в голове червленый как кровь волос, напоминающий крас­но-огненные кудри громовника. Когда взяли и разделили этот волос надвое, то на­шли, что в нем было записано много славных деяний, совершившихся от начала света. Итак, устраниться от своей суженой — невозможно; наоборот, сколько бы ни старался добрый молодец взять за себя девицу, не назначенную ему судьбою, хло­поты его будут напрасны. В малорусской песне сестра, убеждая брата не жениться, говорит ему:

 

Не бери jeи, брате! та дивчина без доли росла,

Без доли росла, в несчастью вродилася,

Она тоби, брате, дружиною не судилася⁵.

 

Несомненно, что и славяне, подобно другим индоевропейским племенам, при­знавали судьбу таинственным, всемогущим существом, с царственною над всем миром властию и с божественным характером. Они называли ее Судом божиим.

 

¹ Рыбник., I, 40—1; см. варианты в Записках о южн. Руси, I, 308—9, и в Пермск. Сб., II, 166.

² Торопец, соч. Семевского, 3.

³ Лужичане называют ведьм — kuzłarničje (Volkslieder der Wenden, II, 233); у чехов кузельник — колдун, чародей (Срезнев., 60); у нас козленица — кузница, кузлó — ковка (Обл. Сл., 95; Доп. обл. сл., 95) и кузнечный молот (Тверск. губ.).

⁴ Срп. припов., 31.

⁵ Ч. О. И. и Д. 1863, IV, 298.

 

 

Самое слово бог первоначально означало τυχη, fatum. В санскрите ему соответствует bhagas (от bhag — делить) — часть, доля, отломок, а потом счастие и высочайшее существо, имущее в своих руках всякие дары и разделяющее их между смертными; сравни часть, участь и счастие: «сидень сидит, а часть (fortuna) его растет»; обл. щаска означает и счастие, и участок; серб. честит — счастливый (с-чАстьн), обладаю­щий частью, злочест — malus = тот, кому досталась злая часть. От глагола делить (нем. theilen, гот. dailjan) образовалось слово доля, означающее не только pars (от­дел), но и судьбу (= то, что выпало человеку на часть, на долю, что досталось ему в у-дел; нем. theil, an-theil и ur-theil). По свидетельству пословиц: «Бог дасть долю и в чистим поли», «лежень лежить, а Бог для него долю держить»¹, «счастливому талан от Бога дан», серб. «Бог и срёћа дала». От него исходят и все блага, и все лишения, как это очевидно из производных: богатый (снкр. bhagavat, сравни: deus, divus и dives), богатырь (слово, доселе употребляемое в некоторых областях в смысле бога­ча) и у-богий (бедный, одержимый болезнею, слепой, калека), малор. не-бога (бед­няк, сирота, лит. nabagas), не-божчик (покойник, луж. nabogi), т. е. обделенный судьбою, лишенный даров счастия: довольства, здравия и долголетия; с-божие ана­логично с словом с-чАстие: в разных славянских наречиях оно означает или вооб­ще — имущество, достояние, богатство, или в частности — хлеб, главное богатство земледельца, а верхне-луж. zbozo — счастие². «Господь, говорят малорусы, николи не спить: у того щасте одбирае, а тому дае»³. Как для всех других представлений язычества источником служило обожание природы, так и мысль о судьбе в глубо­чайшей древности должна была связываться с естественными, стихийными явле­ниями. Отвлеченные понятия предполагают долгое развитие; по своей бестелесно­сти, отрешенности от тех самых предметов, свойствами и признаками которых оп­ределилось их значение, понятия эти не могли быть доступны грубым, младенче­ским племенам. Ученые исследования показали, что вещие девы = судицы принад­лежали к существам облачным, дожденосным. Судьба, следовательно, была не бо­лее как олицетворение всемогущих, то благотворных, то разрушительных, но всег­да неотвратимых сил природы. Слова, служившие для обозначения этого понятия, были вначале эпитетами или прозваниями верховного божества неба, бурных гроз, дождевых ливней и земного плодородия. В скандинавской мифологии это — Один, шествующий в облаках и бурях, бог, которому служили валькирии и от воли кото­рого зависели торжество и смерть сражающихся героев. Его всевидящее око = солн­це, вещие вороны Huginn и Myninn, напиток мудрости из колодца Мимира суть вы­ражения его всеведения; он знает и былое, и настоящее, и будущее, он наделяет лю­дей высочайшими дарами духа и плоти, он — владыка желаний и потому называет­ся Oski = Wunsch⁴, т. е. в руках его все счастие, какого только может пожелать смер­тный. Поэты XIII столетия изображали Wunsch, как живое, могучее и творческое существо; валькирии назывались óskameyjar = wunschmädchen, то же что славянские желкине, жельне жене; души блаженных героев, увлекаемые валькириями в жили­ще Одина, — óskasynir = wunschsöhne. Чудесному жезлу, с помощию которого Гер­мес мог усыплять живых и пробуждать мертвых, соответствуют wünschelruthe и schlafdorn германских преданий: это жезл, возжигающий пламя жизни в новорож-

 

¹ Вар. Лежухови Бог долю дае.

² О влиян. христ. на сл. яз., 122; Мат. сравн. слов., II, 547, 559; Дифенбах, II, 610; Обл. Сл., 126, 236; Номис, 25. По указанию г. Потебни часть (от снкр. чh'ид, чhинатти — scindere) и доля (от снкр. далати — колоться) означают нечто отрезанное, отколотое, кусок. — Труды моcк, Археолог. общ., в. II, 154.

³ Кулиш, I, 148.

⁴ Ockabyrr = óskis wind, wunschwind.

 

 

денном младенце и погашающий его в минуту смерти. Когда Один вонзил в Брунигильду schlafdorn, она тотчас же впала в непробудный сон; подобное же действие, по свидетельству сказки, производит веретено вещей пряхи (= норны). Наконец, wünschhütlein и wunschmantel (= hut и mantel des Wunsches, Wuotans) напоминают «счастливую сорочку», которая приготовляется девами судьбы¹. Один — творец и владыка мировой жизни; вместе с своими братьями Vili (der wollende) и Vé (weiher, heiliger) он вывел из предвечного хаоса небо и землю, даровал вселенной законы и устроил в ней физический и нравственный порядок; он создал первую чету лю­дей — мужа и жену и вдунул в них живые души; он — царь, управляющий и смерт­ными и богами, Allvater и Mjötudhr = измеритель, взвешиватель всего сущего, опре­делитель судеб². Выше указано, что длиною нити, выпряденной парками, определя­лась долгота человеческой жизни, что веревкою норн измерялось пространство владений, на которые должна распространиться власть новорожденного героя, и что девам судьбы присвоялось название mëten (стр. 171—2). По выражению рус­ской пословицы, «Бог не гуляет, а добро перемеряет»³ = одному дает, у другого оты­мает. Gautrekssaga повествует, что Один и Тор, подобно норнам, феям и рожани­цам, творили грядущие судьбы. В полночь разбудил Один своего приемыша Старкадра (Starkadhr) и на лодке переправился с ним на остров, где в тенистом лесу за­седало одиннадцать судей; двенадцатый стул был свободен, его занял Один — и предложил судьям изречь свои приговоры. Тогда начал гневный Top: «ich schaffe ihm (Старкадру), dass er weder sohn noch tochter haben und seinen stamm enden soil». Один продолжал: «ich schaffe ihm, dass er drei mannesalter leben soil». Top: «in jedem alter soil er ein nîdhîngsverk'⁴ thun». Один: «ich schaffe ihm — er soil die besten waffen und kleider haben». Top: «er soil weder land noch grund haben». Один: «ich gebe ihm, dass er viel geld und gut habe». Top: «ich lege ihm — in jedem kampf soil er schwere wunden empfangen». Один: «ich gebeihm die gabe der dichtkunst». Top: «was er dichtet, soil er nicht behalten können». Один: «das shaff ich ihm, dass er den edelsten und besten männern werth erscheine». Top: «dem volk soil er verhasst sein». Top играет в этой саге роль враждебной норны; каждый благой дар он старается умалить злым пожеланием⁵. Греки сочетали идею судьбы с громоносным Зевсом, в руках которого были весы, определяющие участь не только отдельных героев, но и целых народов: