Демарш в Гааге и свержение Кочжона

Глава четырнадцатая, в которой императора увольняют, Ан Чжун Гын убивает Ито Хиробуми, а Корею окончательно аннексируют

Что бы подумали Кобаякава, Като и Кониси, если бы жили они сейчас, взглянув на луну сегодня вечером?

Тэраути Масатакэ, сложено по случаю аннексии Кореи

Демарш в Гааге и свержение Кочжона

Даже после установления протектората и неудач его тайных эмиссаров Кочжон все еще лелеял надежду на помощь запада, считая одним из средств спасения установление над Кореей коллективного протектората заинтересованных держав[1]. Эта идея посещала Кочжона с 1906 г.[2], и в январе 1907 г. в газете Korea Daily News, издаваемой в Сеуле англичанином Бэтеллом, было опубликовано послание, в котором Кочжон обращался с открытой просьбой о помощи к правителям России, Америки, Франции, Германии: «…давление сильного соседа день ото дня увеличивается. Нас уже лишили права внешних сношений и наносят ущерб нашему суверенитету. Я и все мои подданные, возмущенные и встревоженные, апеллируем ко всему миру… Исходя из идеи добрых отношений и помощи слабому, я обращаюсь ко всем дружественным странам и искренне уповаю на их добродетель, которая может сохранить независимость нашей страны и распространить на меня и на всех моих подданных свои благодеяния»[3].

Пак Че Сун, возглавлявший правительство Кореи, немедленно объявил это заявление фальшивкой, и в правительственном вестнике было опубликовано опровержение. Однако редакция настаивала на достоверности информации и в подтверждение своих слов опубликовала фотографию императорской печати, которой было скреплено данное послание[4].

Прижатый к стене ван снова заявил, что сделал это по воле своего окружения, и хотя правительство открестилось и от этого заявления, под давлением японцев и Ильчинхве Пак Че Сун подал в отставку, и его сменил Ли Ван Ён.

В 1907 году Коджон вновь отправил в Вашингтон Халберта, чтобы добиться содействия США в восстановлении независимости Кореи. Безрезультатно.

Последней попыткой действий в дипломатическом направлении было отправление корейской делегации на международную конференцию в Гааге в 1907 г.[5] Согласно донесению генерального консула России в Сеуле Г.А. Плансона министру иностранных дел А. П. Извольскому от 12 июля 1907 г., в конце апреля его посетил представитель Кочжона по имени Юн Дэ Хон, который заявил о намерении ехать в Гаагу и просил оказать содействие. В письме к Николаю II Коджон писал: «В настоящее время… мое положение становится все более затруднительным и мне некуда апеллировать. К счастью, в настоящее время открылась международная мирная конференция»[6].

Плансон пытался отговорить Юна, используя следующие аргументы:

1. В программу конференции входят вопросы, не связанные с Кореей, а касающиеся общих вопросов ведения войны. Рассматривать там судьбу Кореи не имеет смысла.

2. Программа конференции уже выработана и одобрена и внесение в повестку дня новых тем неосуществимо в техническом отношении, даже с учетом того, что изначально программу формировала Россия.

3. Международному сообществу сейчас не до Кореи, - несвоевременное обсуждение этого вопроса может, наоборот, только ухудшить ее судьбу.

Юна убедили не ехать, но, как выяснилось, было несколько команд «ходоков», и непонятно, действовали ли они по собственной воле или по приказу императора. Еще одна такая группа добралась до Владивостока и пыталась добиваться от его военного губернатора разрешения на проезд в Гаагу. Им объяснили, что Россия не будет препятствовать их переезду, но привели похожие аргументы, так что и эта группа отказалась от своего намерения[7].

Однако была и третья группа, руководимая бывшим замминистра внутренних дел Ли Сан Солем и сопровождавшаяся Х. Хальбертом[8], направилась в Нидерланды через Петербург, но под давлением Японии и Англии корейскую делегацию признали неправомочной[9] и не допустили к участию в конференции. Корейских представителей не приняли ни министр иностранных дел Голландии, ни даже глава российской делегации, который был на конференции председателем[10]. Последнее было связано с директивой Извольского о том, что посланцы вана не могут считаться официальными представителями страны, и дипломатам следует воздерживаться от общения с ними. Данный факт можно трактовать и как определенные козни, и как буквальное выполнение требований протектората, в рамках которого сфера внешней политики находится под контролем не вана, а Японии. И потому претензии корейцев действительно нелегитимны.

Согласно иной версии, после того как посланцы прибыли в Гаагу и обратились к странам-участницам с просьбой вмешаться, руководство конференции решило запросить Сеул, действительно ли эти корейцы были посланы Кочжоном. Однако телеграмма императору, попала на стол к Ито Хиробуми, после разговора с которым Кочжон, по обычаю, заявил, что не имеет к этому отношения[11].

Послание, отправленное Кочжоном на мирную конференцию, демонстрирует как его политический инфантилизм, так и надежду на то, что Запад не может не помочь. Кочжон писал: «Поскольку независимость Кореи признается всеми государствами, с которыми она находится в дружественных отношениях, то я имею право отправлять делегации на все международные конференции, которые созываются с любой целью. Однако по условиям договора от 17 ноября 1905 г., который был вырван у меня силой, японцы при помощи угроз, нарушая все международные нормы, лишили меня права непосредственного общения с дружественными странами. Не признавая этот акт японцев, я назначил делегатов для того, чтобы поставить в известность державы об ущемлении прав моих японцами и об угрозе, которая нависла в настоящее время над моей страной, а также для того, чтобы восстановить непосредственные дипломатические отношения между моей страной и иностранными державами, на которые моя страна имеет право в силу своей независимости»[12]. Ван напоминал, что перед началом русско-японской войны Корея объявила о своем нейтралитете, но Япония «похитила ее дипломатические права, и теперь в стране царят произвол и насилие». Указывалось, что Япония «делает все, что ей угодно. Это противоречит гуманности и международным законам».

Естественно, что с точки зрения международного протокола такой текст выглядел несколько странно, тем более что тематика Гаагской конференции совсем не была связана с корейским вопросом.

Ван рассчитывал на то, что в рамках складывающейся системы международных отношений великие державы не бросят Корею на произвол судьбы. Однако страна Утренней свежести никого не волновала. Устами «Таймс» державы заявили, что конференция занята колоссальной работой и она не имеет времени рассматривать «исчерпанные вопросы»[13].Трибуну делегация получила только на собрании Международного пацифистского клуба, где было зачитано письмо Кочжона, обращенное к мировой общественности.

Посланцы Кочжона дали интервью журналистам: «Нас послал император не только на Гаагскую конференцию, но и ко всем правительствам Европы и Америки, чтобы протестовать против обращения с нами Японии, и в частности, чтобы объяснить, что Корея никогда не откажется от независимости и не согласится на японский протекторат»[14]. Но в целом миссия была провалена, и как писал впоследствии тот же Плансон, явление корейцев в Гаагу оказало японцам большую услугу, т. к. окончательно прояснило вопрос о том, как «цивилизованные державы» смотрят на закрепощение страны[15].

Зато мероприятие стало поводом для красивой легенды о том, что, не сумев привлечь внимание к бедственному положению своей страны, один из членов делегации Ли Чжун демонстративно покончил с собой чуть ли не прямо в зале заседаний. В действительности причиной его смерти была болезнь, но националистически настроенные историки (как на Севере, так и на Юге) делают его духовным наследником Мин Ён Хвана.

Так как на сей раз Кочжон уже не мог сказать, что он не при чем и его заставили, Ито решил, что «упорство императора в подобного рода интригах должно быть истолковано как враждебное отношение к японцам, которому должен быть положен предел»[16]. Явление корейской делегации на международной конференции могло свидетельствовать о том, что японцы до сих пор не контролировали корейского императора и внешние сношения Кореи, что выглядело своего рода потерей лица.

6 (19) июля 1907 г. под давлением как японцев, так и Ильчинхве, императора вынудили отречься от престола в пользу его сына Сунчжона, страдавшего легкой формой олигофрении. Формально это выглядело как решение кабинета министров, хотя Корея оставалась быть абсолютной монархией, и кабинет не был наделен полномочиями выражать недоверие императору. Тем не менее на третий день постоянных убеждений со всех сторон отречение было подписано.

Текст его достаточно интересен. Кочжон заявлял, что желание отречься у него возникло еще 10 лет назад, и что сейчас просто наступила такая возможность, и, делая такой шаг, он следует естественному ходу событий, а не подчиняется внешнему давлению. Что отречение принесет благополучие династии, и те, кто не понимает мотивов его поступка, являются невежественными подданными[17]. Интересно то, что «10 лет назад» - это как раз время, когда Корею настигла первая волна преобразований. Текст можно понимать так, что Кочжона действительно тяготила необходимость принимать критические решения в меняющейся стране и быть явной марионеткой в руках иностранцев[18].

Отречение Кочжона взволновало народ, несколько дней проходили демонстрации, было разрушено здание издательства газеты общества Ильчинхве, а несколько японцев подверглись нападениям со стороны населения, однако порядок был наведен быстро. В конце августа 1907 года состоялась официальная церемония коронации Сунчжона, прошедшая, можно сказать, «в рабочем порядке» по сравнению с многодневными празднествами прошлых лет. Ни Кочжон, ни российский посланник на ней не присутствовали. Вид Сунчжона производил «удручающее впечатление», - «бледный, болезненно одутловатый, с безжизненными испуганными глазами, он казался человеком больным и расслабленным»[19]. 35 лет он провел в «затворничестве» и имел смутное представление о жизни вне дворца.

Впрочем, экс-император еще на что-то рассчитывал. В 1908 г. была сделана безуспешная попытка организовать бегство Кочжона в Россию, но секретная телеграмма А.П. Извольского генконсулу в Сеуле А. Сомову от 11 ноября 1908 г. гласила: «Из Китая сообщают, что бывший корейский император подготавливает бегство в русские пределы. Едва ли это при установленном за ним надзоре возможно. Но если бы к вам обратились по означенному вопросу корейцы, то Вам надлежит, конечно, самым решительным образом отклонить всякие контакты к осуществлению такого плана, указывая на гибельные его последствия как лично для императора, так и для государства» [20].

В июне 1909 г. Кочжон направил еще одного гонца с просьбой о помощи, но полиция его перехватила. В декабре того же года два представителя Кореи снова пытались прорваться на Гаагскую мирную конференцию, а в мае 1910 г. Кочжон направил в Россию очередного тайного эмиссара. Полковник корейской армии Ли Гап (получил в Японии военное образование, был военным атташе при японской армии во время русско-японской войны, после протектората покинул прояпонскую партию) связался с российскими дипломатами в Шанхае и сообщил, что «император бесповоротно решил бежать» в Россию и от этого его удерживают только два обстоятельства: то, что у него нет средств для существования за границей, и то, что королева Ом решительно выступает против.

Ли Гап передал письмо для российского императора, в котором указывалось «…Я и народ мой живем надеждой, что настанет день, когда Вы освободите нас от ненавистного ига. Ныне приближается час полного поглощения Кореи. Японцы посредством подкупов побуждают немногих корейских изменников ходатайствовать о присоединении Кореи к Японии. Японцы, однако, до сих пор не решаются на этот шаг, так как опасаются всеобщего возмущения. Ныне распространился слух, что между Россией и Японией будет заключено соглашение, и что одним из условий явится согласие России на присоединение Кореи к Японии. Я не могу верить этому слуху и продолжаю думать, что ваше Величество не отказались от мысли быть защитником Кореи, и что из жалости к несчастному порабощенному народу Вы не согласитесь на полное уничтожение его»[21].

Увы… 4 июля 1910 г. между Россией и Японией было подписано русско-японское политическое соглашение, в котором Япония признавала сферой интересов России Маньчжурию и Монголию, а Россия обязалась не препятствовать дальнейшему укреплению и развитию «специальных интересов» Японии в ее сфере влияния. Японская дипломатия трактовала это как согласие России на аннексию Кореи [22].