Особенности французского либерализма XIX века

Юридический факультет

Направление подготовки: 40.04.01. «Юриспруденция»

Профиль: «Административное право и административный процесс»

Кафедра «Теория и история государства и права»

Контрольная работа

по дисциплине «История политических и правовых учений»

Тема: Либеральные теории XIX века во Франции. Политическое учение А. де Токвиля

Выполнил:

студент I курса

группы ЗЮЮОм – 11

Палаткина Т.П.

Научный руководитель:

д.ю.н., проф. Киреева С.А.

Астрахань, 2018

План

Введение………………………………………………………..…………………...….3 1.Особенности французского либерализма XIX века…………………………..…4-9

2.Учение А. де Токвиля о демократии…………………………………………...10-15

2.1. Характерные черты демократии……………………………………………..10-11

2.2. Достоинства и недостатки демократии…………………………………...…11-13

2.3. Гарантии личной свободы, проблема равенства и свободы при демократии…………………………………………………………………….13-15

Заключение…………………………………………………………………………….16

Список литературы…………………………………………………………………....17

Введение

Само сочетание определений «классический» и «французский» в отношении либерализма на первый взгляд кажется не совсем корректным, поскольку традиционно в истории политической мысли определение «классический» относится скорее к английской ветви этого политического течения.

По мнению некоторых исследователей, развитие либеральной философии во Франции, начало которой положили идеи Просвещения, было прервано специфическим поворотом исторических событий в ходе Великой французской революции, в результате чего французские либералы являли собой лишь «малочисленное семейство, подозрительное и всеми презираемое». И хотя в политической жизни Франции либералы играли заметную роль действительно лишь в период Реставрации и в первое десятилетие Июльской монархии, в идейном отношении они тем не менее оставили богатое наследие. Либерализм на французской почве сумел стать значительной идейной силой, имеющей собственное лицо и специфическую окраску и сыгравшей свою роль в становлении западно-европейской политической философии. Цель контрольной работы — изучить особенности этой разновидности либеральной мысли, известной многим лишь по отдельным упоминаниям в общих курсах по истории политической философии.

Задача работы, проанализировать учения французских либералов включая Констана и Гизо, которые выступают с резкой критикой демократии и выказывают себя приверженцами такой формы правления, как конституционная монархия. И даже А. де Токвиль, чье творчество завершает период «классического либерализма», давший принципиально новое определение демократии не просто как формы политического правления, но и как специфической социальной связи, признавался в своем двойственном отношении к демократии, характерном для всех либералов начала века.

Особенности французского либерализма XIX века

Главной отличительной особенностью французского либерализма является то, что он был связан не с социально-экономическим развитием своей страны, как это имело место, например, в Англии, но со специфическим характером развития исторической реальности — в первую очередь с особенностями французской революции, которая ввела разрыв в ткань понимания исторического и политического, поставив принципиальный вопрос о смысле демократического идеала. Поэтому основной темой французского либерализма выступает проблема соотношения демократии, воплощенной в идее народного суверенитета, и либерализма с его принципом свободы, проблема взаимоотношений между гражданским обществом и его политической властью.

Английская либеральная традиция более единообразна: ДЛокк, Д.Юм, АСмит, ДжСт.Милль при всех различиях своей ориентации создают единое концептуальное поле, сконцентрированное вокруг главного объекта — идеи правового государства. Ничего подобного нет во французской политической мысли: поколение либералов первой четверти девятнадцатого столетия прекрасно осознает, что не может следовать выводам Ж.-Ж. Руссо. Этот либерализм открыто принимает общество, созданное французской революцией, пытается сформировать его правление на основе рациональных принципов, которые бы вместе с тем отличались от принципов и теорий, во имя и от имени которых было разрушено старое общество. «Наше несчастье состоит в том, — писал Ламартин, — что мы родились в то проклятое время, когда все старое рушится и когда еще не существует ничего нового» [1]. Поэтому основная задача, стоящая перед либералами данного периода, носила одновременно теоретический и сугубо практический характер.

Она состояла в одновременном завершении политического процесса, начало которому положила революция, и тем самым в предотвращении разрыва между утверждением свободы и развитием демократии и в создании прочных основ представительного правления, формировании политических институтов, способных выступить гарантом политической свободы. То была задача выработки не только новых концептуальных средств для осмысления новой исторической реальности, но и новых перспектив политического действия, задача не просто разработки теории, но и перевода ее в практический план. Речь шла о сокращении дистанции между ученым и политиком, поэтому и основные работы либеральных теоретиков в этот период по своему характеру, форме и стилю резко контрастируют с формой политического трактата, характерного для развития политической теории в XVIII веке: они носят чисто ситуативный характер, сочетают в себе политическую рефлексию и накопленный опыт государственного управления. В каждой из этих работ автор выступает одновременно и как теоретик, и как историк, и как человек, непосредственно вовлеченный в политическое действие.

Именно таковы два из представленных в контрольной работе источника: книга «Принципы политики, пригодные для всякого правления» Б.Констана, написанная им в 1815 г. и содержащая анализ основных принципов представительного правления на примере анализа Хартии 1814 г., и книга Ф.Гизо «О средствах правления и оппозиции в современной Франции», относящаяся к 1821 г. Главный исходный момент у обоих мыслителей одинаков: революция создала новое общество, однако средства правления, традиционный государственный аппарат являются малопродуктивными. Как сделать управление обществом эффективным, сохранив при этом свободу и основные правовые гарантии граждан, — вот основной вопрос, на который ищут ответ оба мыслителя. Но ответы на этот вопрос они дают различные, хотя и не во всем противоположные друг другу.

Гизо рисует исторический фон своей эпохи: слабость вновь созданного правительства, власть отворачивается от завоеваний революции, хотя считает невозможной контрреволюцию; вокруг правительства все движется, социальное развитие продолжается, его направленность не изменилась. Он отмечает тот факт, что новое общество, вышедшее из недр революции, предстает обществом деперсонализированным: «Сила покинула индивидов, семьи; она покинула очаг, в котором некогда обитала; она распространилась во всем обществе в целом; она циркулирует в нем, едва заметная в каждом конкретном месте, но присутствующая повсеместно. Она связана с общественными интересами, идеями, чувствами, которыми никто конкретно не располагает, которые никто даже не способен охватить во всей полноте...»[2], — пишет он в своей работе «О смертной казни». Осуществление гражданских прав не зависит от качества гражданина, это качество приобретается и сохраняется лишь согласно конституционному закону.[3]

Кроме того, общество еще и усложнилось: на смену старому дуалистическому разделению общества (аристократия — народные массы) пришло общество, в котором «все существования тесно переплетены», в котором существует «общность условий», «паритет шансов», в котором наиболее сильные различия прошлого постепенно сглаживаются. Это — результат медленной работы цивилизации, считает Гизо, и это — главный факт, сделавший неэффективными прежние политические методы управления. Основную свою задачу он видит в определении искусства правления, адекватного современному обществу и способного взаимодействовать с массами.

Нынешнее правительство, считает Гизо, смешивает власть и командование. Оно воображает, будто существует вне или над обществом, и с этих позиций пытается определить свою политику по организации общества. Власть исходит из ложного, иллюзорного понимания своего воздействия на общество как умножения административного аппарата. Главное в ее глазах — добиться подчинения индивидов и групп тем указаниям, которые, по ее мнению, должны обеспечить единство всего общества.

Оппозиция же, как правило, думает лишь о защите свобод и отступает перед идеей осуществления реальной власти, так что и она также сводит отправление власти к одному лишь командованию и принуждению. Следовательно, формулирует Гизо свою задачу, нужно прояснить отношение между властью и обществом, понять процесс возникновения власти из недр общества, а также тот факт, что общество обретает свою форму и устойчивость только под воздействием власти. Здесь мысль Гизо уже переходит от анализа конкретной ситуации к осмыслению взаимосвязанности и взаимозависимости политического и социального, С одной стороны, говорит он, факты учат нас различать обе эти сферы; но с другой — это различие не влечет за собой разделения двух этих сфер, установления между ними непреодолимых преград, поэтому общество не достигает своего наиболее полного выражения, если испытывает дефицит власти, препятствующий самоидентификации элементов нового порядка. Подлинные средства правления Гизо определяет как «внутренние» в противовес старым политическим средствам, определяемым им как «внешние» по отношению к обществу.

Средства правления сосредоточены в самом обществе и не могут быть отделены от него. Человеческое общество нельзя уподобить полю, которое вспахивает его хозяин, оно живет собственной жизнью, оно само воспроизводит средства правления и охотно передает их тому, кто сумеет ими воспользоваться. Таким образом, по Гизо, вся работа цивилизации состояла в медленном и постепенном изменении отношений между социальной и политической сферами общества, между общественной и частной жизнью.

Власть не может более представлять собой полюс регулирования и организации, внешний по отношению к обществу, автономный инструмент по наведению порядка и урегулированию отношений. Политическое представляет собой отдельную от общества инстанцию только тогда, когда само общество оказывается органически и структурно разделенным. В современном же обществе, отмеченном равенством условий, власть, напротив, слита с социальным. Это общество структурируется динамичным переплетением мнений, страстей, интересов, и правление эффективно только в том случае, если оно взаимодействует со всеми этими элементами, управляющими поведением масс.

Социальный мир — мир жизни и разума. Поэтому и власть деятельна только тогда, когда черпает свои средства из социального движения: ее цель — не окружить себя и подчинить себе как можно больше социальных агентов, но оставить их на своих местах и лишь использовать их силу и их разум в своих целях.

Итак, Гизо утверждает взаимопроникновение социального и политического. Однако при этом он не стремится минимализировать воздействие управляющих государственных механизмов, как это делает тот же Констан; он выступает с критикой известной максимы Тюрго «laissez passer, laissez faire». Он убежден, что связь гражданского общества и государства не может быть сформулирована в традиционных терминах противопоставления активности и пассивности, субъекта и объекта. В связи с этим идея автономии политического, столь характерная для философской мысли XVII— XVIII веков, не находит места в концепции Гизо. Для него существует единое пространство, которое как бы раздваивается: политическое воплощается в социальном, а социальное — в политическом.

В связи с этим хотелось бы обратить особое внимание на используемое Гизо для определения власти, включенной в общество, понятие социальной власти («pouvoir social»), которое в полной мере будет позднее развито А. де Токвилем в его известной книге «Демократия в Америке». Уже здесь совершенно очевидно, какая дистанция отделяет концепцию Гизо, да и вообще всех либералов этого периода, от предшествующей философской традиции, хотя Гизо, в отличие от Констана, этого разрыва не подчеркивает и не акцентирует на нем внимание специально. Всей своей теорией соотношения общества и государства Гизо опровергает демократическую утопию общества, согласно которой совокупная общественная воля способна выражать и конструировать из себя совокупное бытие, сознательно строить общественную связь.[4]

Констан — и в этом его точка зрения сходится с утверждениями Гизо — предлагает отказаться от волюнтаристского мифа, в соответствии с которым общество может распасться, если не будет постоянно поддерживаться внешней по отношению к нему властью причиной (не важно, воплощена ли она в монархическом или в демократическом правлении). Власть не может выступать в качестве причины социального, она, напротив, является его следствием. Реальность нового зарождающегося общества принципиально иная, чем реальность общества старого порядка: оно обладает собственным существованием, не во всем подвластным политическому решению; более того, политическая власть существует только через социальное: ведь индивиды вступают в отношения друг с другом не благодаря законам, но, напротив, законы представляют собой выражение предсуществующих им отношений.[5]

Проанализировав, выше изложенное можно сделать вывод, что особенностью французского либерализма является его зарождение – в ходе революции, которая сводится к возникновению нового типа социальности, приводит к разделению собственно гражданской сферы и возникающей из ее недр политической инстанции.

Констан и Гизо идут разными путями — первый исходит из анализа только что свершившейся революции, второй — из реалий уже возникшего на ее основе нового общества, — но их выводы относительно соотношения гражданского общества и государства достаточно близки.

Эти выводы французских либералов означали существенный поворот в развитии политической мысли, разделяющий две эпохи, два типа постановки проблемы человека и общества. Происходит ярко выраженный разрыв с теорией общественного договора как основным концептуальным средством развития политической теории от Гоббса до Руссо.

Так же к особенностям либерализма во Франции можно отнести отношение прежней власти — часто соотносится с анархией, разрушением государственности, «бунтом черни», т.е. со всеми теми негативными явлениями, которыми, по мнению либералов, чревато неограниченно применение принципа народного суверенитета в государственном правлении.

Они неоднократно вспоминают в этой связи Монтескье, который предостерегал от смешения понятий «власть народа» и «свобода народа», настаивая на тесной связи «свободы» и «закона». Принцип суверенитета народа логически был связан, с одной стороны, с идеей представительства и с идеями парламентаризма — с другой. Но поскольку принцип суверенитета народа, идея республиканского, демократического правления в сознании французов несли на себе негативный отпечаток, связанный с особенностями протекания буржуазной революции, то во французской либеральной традиции упрочивается идея представительства вне всякой связи с идеей народного суверенитета и демократии.[6]