Ни от жизни моей, ни от смерти моей
Мир богаче не стал и не станет бедней.
Задержусь ненадолго в обители этой
И уйду, ничего не узнавши о ней.
— Омар Хайям,
Художник Юлия Бекхова "Портрет с Мадонной Кранаха".
Смотри, красавица, — на матовом фарфоре
Румяный русский плод и южный виноград:
Как ярко яблоко на лиственном узоре!
Как влагой ягоды на солнышке сквозят!
Одна искусная рука соединяла,
Одно желание совокупило их;
Их розно солнышко и прежде озаряло, —
Но дорог красоте соединенья миг.
А. А. Фет
Ночь. Не слышно городского шума.
В небесах звезда - и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
И светла, прозрачна дума эта,
Будто милых взоров меткий взгляд;
Глубь души полна родного света,
И давнишней гостье опыт рад.
Тихо все, покойно, как и прежде;
Но рукой незримой снят покров
Темной грусти. Вере и надежде
Грудь раскрыла, может быть, любовь?
Что ж такое? Близкая утрата?
Или радость? - Нет, не объяснишь, -
Но оно так пламенно, так свято,
Что за жизнь Творца благодаришь.
Афанасий Фет
Афанасий Фет
Ее окно
Как здесь темно,
А там давно
Ее окно
Озарено…
Колонны в ряд
Между картин
Блестят, горят
Из-под гардин!
Вон, вон она
Наклонена!
Как хороша!
Едва дыша,
Любуюсь я…
Она моя,
Моя, моя!
Василий Тропинин. «Женщина в окне». 1841 г.
Мы с тобой не просим чуда:
Только истинное чудно;
Нет для духа больше худа,
Как увлечься безрассудно.
Нынче, завтра — круг волшебный
Будет нем и будет тесен;
Оглянись — и мир вседневный
Многоцветен и чудесен.
Время жизни скоротечно,
Но в одном пределе круга
Наши очи могут вечно
Пересказывать друг друга.
А. Фет
В небесах летают тучи,
На листах сверкают слёзы;
До росы шипки грустили,
А теперь смеются розы.
После грома воздух чище
И свежее дышат люди;
Под ресницей орошённой
Как-то легче жаркой груди.
На природе с каждой каплей
Зеленеет вся одежда,
В небе радуга сияет,
Для души горит надежда.
А. А. Фет, 1843
В руке с тамбурином, в глазах с упоеньем,
Ты гнешься и вьешься, плывешь и летишь…
Так чуткая травка под грезы Эола,
Под сонную арфу качается в тишь.
Так в теле, так в членах, объятых забвеньем,
Одно безусталое сердце стучит
В тот час, как при звездах недвижных, холодных
Одна яркой искрою к бездне летит.
А. А. Фет, 1842
К картине
Не говори, что счастлив я,
Что я хорош собой,
Что бог благословил меня
Прекрасною женой.
Не говори, что жизнь сулит
Мне счастье впереди,
Что крошка-сын наш тихо спит,
Прильнув к родной груди.
Напрасных слов не расточай, —
Ненужен мой ответ.
Взгляни в глаза и отвечай:
Что — счастлив я иль нет?
Скажи — ты видишь по глазам, —
По сердцу ль мне покой, —
Иль, может быть, я жизнь отдам
Померяться с судьбой?
Отдам, что было мне дано
Блаженства и тоски,
За взгляд, улыбку, — за одно
Пожатие руки.
Афанасий Фет
III
Друг мой, я сегодня болен,—
Знать, поветрие такое:
Право, я в себе не волен,
Не найдусь никак в покое.
Не ошибся я в надежде:
Ты умна и молчалива,
Ты всё та же, что и прежде, —
И добра и горделива.
На дворе у нас ненастье,
На дворе гулять опасно,—
Дай мне руку, дай на счастье!..
У тебя тепло и ясно…
Ах, давно ли у тебя я,
Так беспечно, так лениво,
Все на свете забывая,
Был покорен молчаливо?
А теперь — зачем в углу том,
За широкою гардиной,
Вон — вон тот, что смотрит плутом,
С чёрной мордою козлиной?
Не могу не ненавидеть,
Этих глаз в досадной роже!
Право, — скучно, грустно видеть
Каждый день одно и то же!
Понимаю эти ласки,
Взор печали беспредельной!..
Нет ли, друг мой, нет ли сказки
Нет ли песни колыбельной,
Чтобы песнию смягчалось
То, что в сказке растревожит,
Чтобы сердце хоть пугалось,
Коль любить оно не может?
А. А Фет
Эти думы, эти грезы
Эти думы, эти грезы —
Безначальное кольцо.
И текут ручьями слезы
На горячее лицо.
Сердце хочет, сердце просит,
Слезы льются в два ручья;
Далеко меня уносит,
А куда — не знаю я.
Не могу унять стремленье,
Я не в силах не желать:
Эти грезы — наслажденье!
Эти слезы — благодать!
Афанасий Фет
После раннего ненастья...
После раннего ненастья
Что за рост и цвет обильный!
Ты даешь мне столько счастья,
Что сносить лишь может сильный.
Ныне чувства стали редки,
Ты же мне милей свободы;
Но боюсь я той беседки,
Где у ног почиют воды.
Сердце чует, что недаром
Нынче счастие такое;
Я в воде горю пожаром,
А в глазах твоих - так вдвое.
А.А. Фет
Дерево раскрыло двери
Дерево раскрыло окна
Дерево покрыло ноги
Дерево раскрыло все.
В дерево я вхож как нож.
В дерево я влез как бес
В дерево я впился, въелся
В дерево я вперся, вполз
Дерево меня в себя
Приняв, обняв, мною жажду утолив
Бросило меня в залив.
Геннадий Гор, 1942
Отчего
Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно... потому что весело тебе.
Лермонтов
* * *
Я заздрю всім, у кого є слова.
Немає в мене слів. Розстріляні до слова.
Мовчання тяжко душу залива.
Ословленість - дурна і випадкова.
Я заздрю всім, у кого фарби є -
Жагучі коні з дикого мольберту.
До мене жодна фарба не встає,
Сховавши в сіре суть свою роздерту.
Я заздрю всім, до кого лине звук,-
Лічильник Гейгера пищить так потойбічне.
На кожній арфі чистить дзьоба крук
Й "Never more" кує мені стоїчно.
Я випалив до чорноти жури
Свою прокляту одчайдушну душу
І жестами, німий, возговорив...
Хай жестами. Але сказати мушу.
Іван Драч. Чорнобильська Мадонна
***
У меня из груди торчат
Оголённые провода
У меня есть одна мечта
Но не сбудется никогда
У меня есть чуть-чуть мозгов
Две руки две ноги и член
Так и держится берегов
Мой весёлый трусливый челн
Океан океан окно
Облака облака облом
Неужели оно оно
Жумагулов Ербол шалом
Переделать бы ай да ну
Что за бред а хотя ну да
Я хочу искупить вину
Но не сбудется никогда
С. Исаев, 2013
А снег летел – до покрасненья
костяшек, пальцев, крыльев носа, глаз.
ЕЩЁ ВСЕГО ОДНО ПРИКОСНОВЕНЬЕ.
В ПОСЛЕДНИЙ – РАЗ.
Как куст – в луче прожектора, осенний,
я чувствую разлуку – впереди.
ЕЩЁ ВСЕГО ОДНО СТИХОТВОРЕНЬЕ.
НЕ УХОДИ.
А кажется – нельзя ещё теснее,
а кажется, ещё прочней – нельзя…
ЕЩЁ ОДНО ТАКОЕ ПОТРЯСЕНЬЕ,
И ВСЁ – И БАЦ! – И БОЛЬШЕ НЕТ МЕНЯ.
Но – размыкая руки, – без сомненья,
я всё перенесу, но и запомню – всё.
…еще одно моё стихотворенье…
…ещё одно твоё прикосновенье…
…ещё одно – такое – потрясенье…
НУ, ВОТ И ВСЁ.
Дмитрий Воденников «Первый снег»
Я стою на мосту.
Я вдыхаю пронзающий воздух.
Как же сложно собрать мысли разом все воедино.
Ветер дует в лицо.
Для прогулок уже слишком поздно.
Достаю сигареты — выпускаю колечки дыма.
Опустивши глаза, мне становится жутко.
Так боюсь, что земли под ногами не станет.
А вот если шагну? Если это не шутка?
Не понятно совсем, кто по мне заскучает.
Столько слёз уже пролито даром, напрасно.
Столько в жизни ненужных людей я встречала.
Не разбавят мой мрак уже светлые краски.
Столько чувств безответных не тем отдавала.
Виктория Свиридова
Благовонная ночь, благодатная ночь,
Раздраженье недужной души!
Всё бы слушал тебя — и молчать мне невмочь
В говорящей так ясно тиши.
Широко раскидалась лазурная высь,
И огни золотые горят;
Эти звезды кругом точно все собрались,
Не мигая, смотреть в этот сад.
А уж месяц, что всплыл над зубцами аллей
И в лицо прямо смотрит, — он жгуч;
В недалекой тени непроглядных ветвей
И сверкает, и плещется ключ.
И меняется звуков отдельный удар;
Так ласкательно шепчут струи,
Словно робкие струны воркуют гитар,
Напевая призывы любви.
Словно всё и горит и звенит заодно,
Чтоб мечте невозможной помочь;
Словно, дрогнув слегка, распахнется окно
Поглядеть в серебристую ночь.
А. А. Фет
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берёт ее,—
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Анна Ахматова
Язык
Как-то мы целовались с одним поэтом
Потом я убрала губы и увидела
Как его круглый блестящий язык продолжает тянуться ко мне
Словно маленькая жирная рыбка
У меня начались рвотные порывы
И я поехала домой.
Эта странная ситуация стала стеной
Между Пасхой и днём рождения
Я занималась лингвистикой
И не знала другого способа уйти от реальности,
Язык которой мне не понятен.
Потому что
Когда мне говорят – у меня нет сил
Я достаю невидимый нож
Потому что
Когда я говорю, что у меня нет сил
Это значит, что я готова к смерти
Потому что
Когда мне говорят – я люблю тебя
Я начинаю прятать своё тело.
Потому что
Когда я говорю – я люблю тебя
Это значит… я люблю тебя
И совершенно не знаю что делать
С этой языковой пропастью
В детстве я ничего не знала о языке
Кроме того что нельзя его показывать
Меня избила банда девочки Виолетты
Когда я показала им язык за то что они опять назвали меня Сашкой-бражкой
Потому что мои родители торговали самогоном
Я пришла домой с разбитым лицом
И сказала маме
Что больше не буду ходить в магазин
Это было прекрасное время
Время когда формируется вкус
И завязывается язык
К примеру
Когда я чесала поросятам розовые спины
Я улыбалась
Я любила их
Они были в моём вкусе
А когда я ела их внутренности
То понимала что это пиздец
Но вкус был божественный
Жареная свиная кровь со сметаной
Вы пробовали?
Вообще слово вкус
Когда оно употребляется по отношению к живым
Это же дикость
Ты не в моём вкусе
Это значит
Я не готов пить твою кровь?
Я не знаю
Я совершенно запуталась
На самом деле
Лингвистика путает ещё больше
Я начинаю разбирать давно минувшие фразы
Но потом понимаю
Что в них нет того, что я ищу
Что те кто сказал эти фразы
Говорят на мёртвом языке
Который значит то
Что принято
Особого смысла нет
Его никогда не было
Потому что он не может быть рождён мёртвым сознанием
Я была влюблена в мужчину,
Который старше меня в два раза
Как-то он напился и сказал
Я старый. Я тебе надоем.
Тогда я поняла чем всё это закончится
И что он совершенно меня не понимает
Но я сказала
Мы говорим на одном языке
Этого достаточно.
Потом он меня предал.
Язык был не один.
Я просто хотела убедиться в этом
И спрятав надежду на лучшее в далёком сердце
Убедилась в худшем
О, человечество!
Тогда
Я решила научиться говорить о себе
Развязать язык
Стать предельно откровенной
Завладеть тем, чего я требую от других.
Но многих пугают истории про мою жуткую жизнь
Про то что я видела
про то чего никогда из меня не убрать
это жуткое тождество
я равно моя жизнь
я равно смерть
потому что
всё моё детство это похороны
вся моя юность это похороны
и молодость
и говорю я
исключительно
на языке смерти
но это живой язык
Я живая.
(цикл "Органы чувств" 2017)
Мужчина, засыпающий один... (1965)
Книга: Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы
Мужчина, засыпающий один,
ведет себя как женщина. А стол
ведет себя при этом как мужчина.
Лишь Муза нарушает карантин
и как бы устанавливает пол
присутствующих. В этом и причина
ее визитов в поздние часы
на снежные Суворовские дачи
в районе приполярной полосы.
Но это лишь призыв к самоотдаче.
Умеющий любить, умеет ждать
и призракам он воли не дает.
Он рано по утрам встает.
Он мог бы и попозже встать,
но это не по правилам. Встает
он с петухами. Призрак задает
от петуха, конечно, деру. Дать
его легко от петуха. И ждать
он начинает. Корму задает
кобыле. Отправляется достать
воды, чтобы телятам дать.
Дрова курочит. И, конечно, ждет.
Он мог бы и попозже встать.
Но это ему призрак не дает
разлеживаться. И петух дает
приказ ему от сна восстать.
Он из колодца воду достает.
Кто напоит, не захоти он встать.
И призрак исчезает. Но под стать
ему день ожиданья настает.
Он ждет, поскольку он умеет ждать.
Вернее, потому что он встает.
Так, видимо, приказывая встать,
знать о себе любовь ему дает.
Он ждет не потому, что должен встать
чтоб ждать, а потому, что он дает
любить всему, что в нем встает,
когда уж невозможно ждать.
Мужчина, засыпающий один,
умеет ждать. Да что и говорить.
Он пятерней исследует колтуны.
С летучей мышью, словно Аладдин,
бредет в гумно он, чтоб зерно закрыть.
Витийствует с пипеткою фортуны
из-за какой-то капли битый час.
Да мало ли занятий. Отродясь
не знал он скуки. В детстве иногда
подсчитывал он птичек на заборе.
Теперь он (о не бойся, не года) —
теперь шаги считает, пальцы рук,
монетки в рукавице, а вокруг
снежок кружится, склонный к Терпсихоре.
Вот так он ждет. Вот так он терпит. А?
Не слышу: кто-то слабо возражает?
Нет, Муз он отродясь не обижает.
Он просто шутит. Шутки не беда.
На шутки тоже требуется время.
Пока состришь, пока произнесешь,
пока дойдет. Да и в самой системе,
в системе звука часики найдешь.
Они беззвучны. Тем-то и хорош
звук речи для него. Лишь ветра вой
барьер одолевает звуковой.
Умеющий любить, он, бросив кнут,
умеет ждать, когда глаза моргнут,
и говорить на языке минут.
Вот так он говорит со сквозняком.
Умеющий любить на циферблат
с теченьем дней не только языком
становится похож, но, в аккурат
как под стеклом, глаза под козырьком.
По сути дела взгляд его живой
отверстие пружины часовой.
Заря рывком из грязноватых туч
к его глазам вытаскивает ключ.
И мозг, сжимаясь, гонит по лицу
гримасу боли — впрямь по образцу
секундной стрелки. Судя по глазам,
себя он останавливает сам,
старея не по дням, а по часам.
Влюбленность, ты похожа на пожар.
А ревность — на не знающего где
горит и равнодушного к воде
брандмейстера. И он, как Абеляр,
карабкается, собственно, в огонь.
Отважно не щадя своих погон,
в дыму и, так сказать, без озарений.
Но эта вертикальность устремлений,
о ревность, говорю тебе, увы,
сродни — и продолжение — любви,
когда вот так же, не щадя погон,
и с тем же равнодушием к судьбе
забрасываешь лютню на балкон,
чтоб Мурзиком взобраться по трубе.
Высокие деревья высоки
без посторонней помощи. Деревья
не станут с ним и сравнивать свой рост.
Зима, конечно, серебрит виски,
морозный кислород бушует в плевре,
скворешни отбиваются от звезд,
а он — от мыслей. Шевелится сук,
который оседлал он. Тот же звук
— скрипучий — издают ворота.
И застывает он вполоборота
к своей деревне, остальную часть
себя вверяет темноте и снегу,
невидимому лесу, бегу
дороги, предает во власть
Пространства. Обретают десны
способность переплюнуть сосны.
Ты, ревность, только выше этажом.
А пламя рвется за пределы крыши.
И это — нежность. И гораздо выше.
Ей только небо служит рубежом.
А выше страсть, что смотрит с высоты
бескрайней, на пылающее зданье.
Оно уже со временем на ты.
А выше только боль и ожиданье.
И дни — внизу, и ночи, и звезда.
Все смешано. И, видно, навсегда.
Под временем... Так мастер этикета,
умея ждать, он (бес его язви)
венчает иерархию любви
блестящей пирамидою Брегета.
Поет в хлеву по-зимнему петух.
И он сжимает веки все плотнее.
Когда-нибудь ему изменит слух
иль просто Дух окажется сильнее.
Он не услышит кукареку, нет,
и милый призрак не уйдет. Рассвет
наступит. Но на этот раз
он не захочет просыпаться. Глаз
не станет протирать. Вдвоем навеки,
они уж будут далеки от мест,
где вьется снег и замерзают реки.
Афанасий Фет
К красавцу
Природы баловень, как счастлив ты судьбой!
Всем нравятся твой рост, и гордый облик твой,
И кудри пышные, беспечностью завиты,
И бледное чело, и нежные ланиты,
Приподнятая грудь, жемчужный ряд зубов,
И огненный зрачок, и бархатная бровь;
А девы юные, украдкой от надзора,
Толкуют твой ответ и выраженье взора,
И после каждая, вздохнув наедине,
Промолвит: «Да, он мой - его отдайте мне!»
Как сон младенчества, как первые лобзанья
С отравой сладкою безумного желанья,
Ты полон прелести в их памяти живешь,
Улыбкам учишь их и к зеркалу зовешь;
Не для тебя ль они, при факеле Авроры,
Находят новый взгляд и новые уборы?
Когда же ложе их оденет темнота,
Алкают уст твоих, раскрывшись, их уста.
Феху
Список конченых жизней — не кажется очень длинным,
когда выпускник в июне тянет билет из рук:
химичка Ксенья Степанна, зоолог Ирина Васильна,
завуч Нелли Семеновна и Владимир Георгич, физрук.
А линия собственной жизни — она не в пример длиннее…
Грозу обещают к полудню, а он не надев штаны
бреется хмуро в ванной — и вдруг вглядывается и немеет
от крепкой своей мужской мальчишеской красоты.
…А в темном тяжелом зеркале — тополиное лето дышит,
пух пробирается в комнаты, в коридоре — сквозняк и мрак:
он прячет под белой майкой смуглеющие подмышки,
влезает в тугие джинсы, надевает льняной пиджак.
…. Но ничего нельзя удержать — ни зеленого на лиловом,
ни треугольный вырез футболки, ни сломанный край зонта:
мокрые с головы до пят — входят двое в зеленую комнату
(от дождя за окном зеленую, от жасминового куста).
Мокрой псиной, пылью и глиной пахнет в чужих квартирах,
лиловая туча нависла, в четыре вернется мать.
Они говорят друг другу: Мы две глубоководные рыбины.
И ложатся — как на экзамен — на родительскую кровать.
«Мы с тобой как две большие глубоководные рыбины, —
повторяет он в непонятной тоске. — А над нами стоит вода.»
И вот тут-то через двадцать минут и всплывает голубоглазая рыба Ирина Васильевна
и говорит: «Поздравляю тебя, Пантюхов. Это два».
__________
Самая большая глупость, которую способен ляпнуть поэт, —
это сказать, что он может всё сам написать.
Нет, он может дать только сгустки, где бродит сиреневый свет,
а всё прочее сделают — голоса.
Не какие-то там безымянные, а обычные: Коли и Миши,
очень даже конкретные, с документами и с паспортами…
Они приходят с войны — и заполняют книжки
слабым мужским мяуканьем, визгливыми голосами.
… Мы лежали с тобой однажды — в долгих сумерках на кровати,
и я не мог отвести взгляда от долго гаснущего окна,
(на тебе было белое платье, обыкновенное летнее платье):
и ты сказала: этот чертов закат сводит тебя с ума.
Но дело в том, что каждый имеет право — на свою особую личную рану,
о чем нас предупредили честно — лет пятьдесят назад:
— Я, выживший русский солдат, не лягу с немцем Иваном.
— Я мертвый немецкий солдат, но тоже не лягу с Иваном. —
Война поросла быльем: все умерли и лежат.
Жизнь проходит. Война проходит. Любовь проходит.
В Нью-Йорке вишни цветут, над Питером бродит гроза.
Но все, что осталось от нас (в том числе и от нас с тобою)
огромная медленно гаснущая оранжевая полоса.
Ты хотела до нас докричать свою красную кровную рану,
я пытался тебе рассказать о своей деревянной вине,
но никто не скажет нужного слова (как с тем дураком иваном,
а ведь он совсем надорвался на той войне).
… Так вот — я хочу сказать, когда мы смешаемся в прахе
(тесней, чем когда-то при жизни), спасибо тебе за всё:
за медленно меркнущий свет, за белое твое платье,
за летнее твое платье, за бессмертное платье твое.
Дмитрий Воденников
Мои глаза, из глубины долины
Любившие к горам и к небу льнуть,
Которыми с дней юности невинной
Я девушкам невольно ранил грудь,
Мои глаза степного бедуина, —
Вы прахом станете когда-нибудь.
И вы, о руки, ни на миг единый
Усталости не знавшие ничуть,
Вздымавшие стихов моих махины,
Вам тоже, тоже смерти не минуть.
Вы канете когда-нибудь в пучину,
Вы прахом станете когда-нибудь.
О ноги, вы, проделавшие длинный,
Извилистый, тернистый, трудны путь,
Вы, вброд переходившие стремнины,
Чтобы до высей снежных досягнуть,
Вы обратитесь в пыль, песок и глину, —
Вы прахом станете когда-нибудь.
Не надо унывать. Долой кручину!
Не в смерти дело, в превращенье суть!
Всему меняться в мире есть причина,
Растения осенью хотят уснуть.
Ты, плоть моя, не избежишь кончины,
Ты прахом стать должна когда-нибудь.
Но я не сгину. Я надгробье сдвину
В стремленье встать и ветви разогнуть.
Я персиком цветущим тень раскину
И буду воздух листьями тянуть.
Земля! По зову песни соловьиной
Я оживу, очнусь когда-нибудь.
Ашот Граши «Мои глаза, из глубины долины…»
Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чём разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снёс бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескоры суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Уильям Шекспир
Конец
Наяву ли всё? Время ли разгуливать?
Лучше вечно спать, спать, спать, спать
И не видеть снов.
Снова — улица. Снова — полог тюлевый,
Снова, что ни ночь — степь, стог, стон,
И теперь и впредь.
Листьям в августе, с астмой в каждом атоме,
Снится тишь и темь. Вдруг бег пса
Пробуждает сад.
Ждет — улягутся. Вдруг — гигант из затеми,
И другой. Шаги. «Тут есть болт».
Свист и зов: тубо!
Он буквально ведь обливал, обваливал
Нашим шагом шлях! Он и тын
Истязал тобой.
Осень. Изжелта-сизый бисер нижется.
Ах, как и тебе, прель, мне смерть
Как приелось жить!
О, не вовремя ночь кадит маневрами
Паровозов: в дождь каждый лист
Рвется в степь, как те.
Окна сцены мне делают. Бесцельно ведь!
Рвется с петель дверь, целовав
Лед ее локтей.
Познакомь меня с кем-нибудь из вскормленных,
Как они, страдой южных нив,
Пустырей и ржи.
Но с оскоминой, но с оцепененьем, с комьями
В горле, но с тоской стольких слов
Устаешь дружить!
Борис Пастернак
Вчерашнее
Черт,
сын его
или евонный брат,
расшутившийся сверх всяких мер,
раздул машину в миллиарды крат
и расставил по всей РСФСР.
С ночи становятся людей тени.
Тяжелая — подъемный мост! —
скрипит,
глотает дверь учреждений
извивающийся человечий хвост.
Дверь разгорожена.
Еще не узка им!
Через решетки канцелярских баррикад,
вырвав пропуск, идет пропускаемый.
Разлилась коридорами человечья река.
(Первый шип —
первый вой —
«С очереди сшиб!»
«Осади без трудовой!»)
— Ищите и обрящете, —
пойди и «рящь» ее! —
которая «входящая» и которая «исходящая»?!
Обрящут через час — другой.
На рупь бумаги — совсем мало! —
всовывают дрожащей рукой
в пасть входящего журнала.
Колесики завертелись.
От дамы к даме
пошла бумажка, украшаясь номерами.
От дам бумажка перекинулась к секретарше.
Шесть секретарш от младшей до старшей!
До старшей бумажка дошла в обед.
Старшая разошлась.
Потерялся след.
Звезды считать?
Сойдешь с ума!
Инстанций не считаю — плавай сама!
Бумажка плыла, шевелилась еле.
Лениво ворочались машины валы.
В карманы тыкалась,
совалась в портфели,
на полку ставилась,
клалась в столы.
Под грудой таких же
столами коллегий
ждала,
когда подымут ввысь ее,
и вновь
под сукном
в многомесячной неге
дремала в тридцать третьей комиссии.
Бумажное тело сначала толстело.
Потом прибавились клипсы — лапки.
Затем бумага выросла в «дело» —
пошла в огромной синей папке.
Зав ее исписал на славу,
от зава к замзаву вернулась вспять,
замзав подписал,
и обратно
к заву
вернулась на подпись бумага опять.
Без подписи места не сыщем под ней мы,
но вновь
механизм
бумагу волок,
с плеча рассыпая печати и клейма
на каждый
чистый еще
уголок.
И вот,
через какой-нибудь год,
отверз журнал исходящий рот.
И, скрипнув перьями,
выкинул вон
бумаги негодной — на миллион.
В. В. Маяковский «Бюрократиада»
Афанасий Фет
От огней, от толпы беспощадной... (1889)
От огней, от толпы беспощадной
Незаметно бежали мы прочь;
Лишь вдвоем мы в тени здесь прохладной,
Третья с нами лазурная ночь.
Сердце робкое бьется тревожно,
Жаждет счастье и дать и хранить;
От людей утаиться возможно,
Но от звезд ничего не сокрыть.
И безмолвна, кротка, серебриста,
Эта полночь за дымкой сквозной
Видит только что вечно и чисто,
Что навеяно ею самой.
Милая девушка, Вы для меня
Белого дня настоящий подарок!
Милая девушка, я бы обнял
Вас, но боюсь одиночества арок.
Так что давайте гулять по дворам,
Пряча дрожащие тёплые руки.
Так что давайте не требовать драм
И обходить откровенные люки.
Милая девушка, время придёт –
Я приглашу Вас на медленный танец.
Милая девушка, снег упадёт,
Чтобы в объятиях наших растаять.
Так что давайте пока подождём:
Осень – прекрасное время для дружбы.
Так что давайте гулять под дождём,
Переплывая на зонтиках лужи.
Милая девушка, я Вас люблю,
Но не признаюсь ни чем, кроме песни.
Милая девушка, я Вас молю:
Встретим две тысячи радостей вместе!
Так что давайте считать облака,
Не заводя философские речи.
Или давайте хотя бы слегка
Я обниму Вас, пожалуй, за плечи...
Семëн Исаев
Я бы тебя на руки взял,
Я бы тебя взял и унес,
Тихо смеясь на твои «нельзя»,
Вдыхая запах твоих волос.
И, не насытившись трепетом тел,
Стуком в груди нарушая тишь,
Всё просыпался бы и глядел,
Плача от радости, как ты спишь.
Я бы к тебе, как к ручью, приник,
Как в реку в тебя бы вгляделся я.
Я бы за двести лет не привык
К бездонной мысли, что ты моя.
Если бы не было разных «бы»,
О которые мы расшибаем лбы.
Герман Плисецкий
Фауст
(танцуя с молодою)
Я видел яблоню во сне.
На ветке полюбились мне
Два спелых яблока в соку.
Я влез за ними по суку.
Красавица
Вам Ева-мать внушила страсть
Рвать яблоки в садах и красть.
По эту сторону плетня
Есть яблоки и у меня.
Мефистофель
(танцуя со старухою)
Я видел любопытный сон.
Ствол дерева был расщеплен.
Такою складкой шла кора,
Что мне понравилась дыра.
Старуха
Любезник с конскою ногой,
Вы — волокита продувной.
Готовьте подходящий кол,
Чтоб залечить дуплистый ствол.
Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»
Фауст
Взгляни на край бугра.
Мефисто, видишь, там у края
Тень одинокая такая?
Она по воздуху скользит,
Земли ногой не задевая.
У девушки несчастный вид
И, как у Гретхен, облик кроткий,
А на ногах ее - колодки.
Мефистофель
Зачем смотреть на тот курган?
Ведь это призрак, истукан
Из тех видений и иллюзий,
Вблизи которых стынет кровь.
Пожалуйста, не прекословь.
Небось ты слышал о Медузе?
Фауст
Покойница, которой глаз
Рука родная не закрыла!
Да, это тело Гретхен милой,
Которая мне отдалась!
Мефистофель
Тут колдовской обычный трюк:
Все видят в ней своих подруг.
Фауст
Как ты бела, как ты бледна,
Моя краса, моя вина!
И красная черта на шейке,
Как будто бы по полотну
Отбили ниткой по линейке
Кайму, в секиры ширину.
Мефистофель
Ей голову срубил Персей.
Она снимается, как крышка.
Для обезглавленной ловчей
Брать иногда ее под мышку.
Зачем ты растравляешь боль?
Смотри, как шумно на поляне,
Как в Пратере во дни гулянья.
Театр приехал на гастроль.
Повеселить тебя позволь.
Что тут дают?
Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»
А там, в горах, седые великаны
Уже румянцем вспыхнули по краю.
Они встречают день завидно рано,
А к нам он приближается позднее.
Вот луч сбежал на горные поляны,
Вот он спустился ниже, пламенея;
Вот снизился еще одной ступенью,
Вот солнце показалось! Я не смею
Поднять глаза из страха ослепленья.
Так обстоит с желаньями. Недели
Мы день за днем горим от нетерпенья
И вдруг стоим, опешивши, у цели,
Несоразмерной с нашими мечтами.
Мы светоч жизни засветить хотела
Внезапно море пламени пред нами!
Что это? Жар любви? Жар неприязни?
Нас может уничтожить это пламя.
И вот мы опускаем взор с боязнью
К земле, туманной в девственном наряде,
Где краски смягчены разнообразней.
Нет, солнце, ты милей, когда ты — сзади.
Передо мной сверканье водопада.
Я восхищен, на это чудо глядя.
Вода шумит, скача через преграды,
Рождая гул и брызгов дождь ответный,
И яркой радуге окрестность рада,
Которая игрою семицветной
Изменчивость возводит в постоянство;
То выступая слабо, то заметно,
И обдает прохладою пространство.
В ней — паше зеркало. Смотри, как схожи
Душевный мир и радуги убранство!
Та радуга и жизнь — одно и то же.
Иоганн Вольфганг Гёте «Фауст»
Пресветлый дух, ты дал мне, дал мне все,
О чем просил я. Ты не понапрасну
Лицом к лицу явился мне в огне.
Ты отдал в пользованье мне природу,
Дал силу восхищаться ей. Мой глаз
Не гостя дружелюбный взгляд без страсти, -
Но я могу до самого нутра
Заглядывать в нее, как в сердце друга.
Ты предо мной проводишь череду
Живых существ и учишь видеть братьев
Во всем: в зверях, в кустарнике, в траве.
Когда ж бушует буря в темной чаще
И, рушась наземь, вековая ель
Ломает по пути стволы и сучья
И грохоту паденья вторит даль,
Подводишь ты меня к лесной пещере,
И там, в уединенной тишине,
Даешь мне внутрь себя взглянуть, как в книгу,
И тайны увидать и тьмы чудес.
Я вижу месяц, листья в каплях, сырость
На камне скал и на коре дерев,
И тени движущихся туч похожи
На чудищ первобытной старины.
Как ясно мне тогда, что совершенства
Мне не дано. В придачу к тяге ввысь,
Которая роднит меня с богами,
Дан низкий спутник мне. Я без него
Не обойдусь, наперекор бесстыдству,
С которым обращает он в ничто
Мой жребий и твое благословенье.
Он показал мне чудо красоты,
Зажег во мне и раздувает пламя,
И я то жажду встречи, то томлюсь
Тоскою по пропавшему желанью.
Среди несметных звезд полночи
Как эти две глядят мне в очи,
Не поглядит нигде звезда;
Но неизменна воля рока:
С заката той, а той с востока-
Им не сойтиться никогда
Сре<