О переводе
Оригинальное название: Jasmynby Alex Bell
Алекс Белл "Жасмин"
Серия: нет
Перевод: Виктория Салосина
Редактура: Светлана Егошина
Вычитка: Елена Брежнева
Количество глав: 27
ПЕРЕВЕДЕНО В РАМКАХ ПРОЕКТА HTTP://VK.COM/BOOKISH_ADDICTED
ДЛЯ БЕСПЛАТНОГО ДОМАШНЕГО ОЗНАКОМЛЕНИЯ.
РЕЛИЗ НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ.
Аннотация
Муж Жасмин умер. Очень неожиданно. От аневризмы.
И с этого самого мгновения все изменилось.
Когда не стало Лиама, мир для Жасмин, погрузившейся в свое горе, потерял цвет и вкус. Но даже сквозь пелену горя, она начинает замечать некие странности, происходящие вокруг. С уходом Лиама все не так, как должно бы быть. И Жасмин, в конце концов, решается заняться исследованием загадок, которые появились после смерти её мужа... и идя по их следу, она узнает все больше и больше о жизни Лиама.
Но эти тайны оказались куда серьезнее, чем изначально думала Жасмин, и они уводят её в неожиданном направлении - к сказкам с лебедями, замками и костями; в миф об убийстве, совершенном у озера, и о жестокой битве между братьями; в сказку о потерянном прошлом и украденной любви. Она с головой окунается в волшебство сказки.
Которая становится сказкой Жасмин.
Глава 1
Мертвые лебеди
После смерти Лиама начало происходить что-то странное. Чего я не могла объяснить и не понимала. Будто осознание того, как жить без него, не такая уж и сложная задача сама по себе.
Случай на похоронах был только началом, что иронично, ведь стоя там, я думала, что это конец. Я тогда подумала — это самое трудное, что мне придется пережить, прежде чем отдаться горю, скорби, а потом найти в себе силы как-то справиться со всем этим.
|
|
Когда время пришло, я так и не смога представить, что Лиам лежит в гробу. Сама мысль, что он лежит там, запертый внутри, казалась мне нелепой, и на какое-то мгновение я даже испугалась, что сорвусь и начну истерично хохотать. Смех уже поселился у меня в груди, но усилием воли я прогнала его прочь. Но как только желание смеяться пропало, меня вновь накрыла печаль. Это было так несправедливо. Меня не должно быть здесь. Меня не должно было быть здесь ещё очень-очень долго.
Впервые в жизни я жаждала старости. Вернее, я по ней томилась. Мне хотелось, чтобы между мной и этим мгновением чистой боли прошло как можно больше времени. Еще пока никто из моих родных не умирал. Я знала своих прабабушек и прадедушек с обеих сторон, но и те, и другие все еще здравствовали, так что я никогда не присутствовала на похоронах и видела их только по телевизору.
Я встретилась с родителями Лиама у церкви. Сначала я подумала, что Бен не пришел и меня охватил гнев. Где-то за десять месяцев до нашей свадьбы, Лиам поссорился со своим старшим братом, и с тех пор они не виделись. Они были полной противоположностью друг друга. Лиам был открытым, а Бен — замкнутым. Лиама все любили, и он любил компании, а Бен же предпочитал уединение и избегал большого скопления народа; Лиам любил поболтать, Бен же говорил всегда мало и по существу или предпочитал промолчать.
В начале недели его родители сообщили мне, что Бен за границей, по работе в Германии. И они не знают, приедет он на похороны или нет. Эти двое, конечно, последнее время были не в самых лучших отношениях, но меня тошнило от самой мысли, что Бен пропустит похороны своего единственного брата.
|
|
Но, потом я увидела его, стоящего чуть поодаль от родителей, и эмоции, нахлынувшие на меня, чуть отступили. Может быть, они были с Лиамом совершенно разными по характеру, но их внешнее сходство было поразительным. Всего каких-то два года разницы, но он обладал тем же ростом и телосложением, и такой же густой каштановой шевелюрой. Единственные различия между ними заключались в стрижке и цвете глаз. Бен стригся покороче, и цвет глаз у него был карим, а не зеленым, как у Лиама. Я не видела его десять месяцев и почти забыла, до чего же они похожи. У них даже повадки были схожими. При виде него у меня в горле застрял ком.
Бен же казался больше злым, чем опечаленным — челюсть крепко стиснута, а в глазах темнота и горечь. Тут он заметил меня и подошел.
— Здравствуй, Жасмин, — тихо вымолвил он, протягивая руку, чтобы пожать мою.
Едва не зарыдав, я, повинуясь порыву, бросилась ему на шею. Он был так сильно похож на Лиама, что мне захотелось прильнуть к нему и никогда не отпускать. Он чуть отпрянул, и я почувствовала, как он напрягся. Если бы он сейчас захотел оттолкнуть меня, то я бы еще сильнее стала за него цепляться. Я бы прилипла к нему, стараясь удержать свою прежнюю жизнь, потому что он, как никто другой, заставлял меня чувствовать себя ближе к собственному мужу. Ну а Бен, как разумный человек, неловко похлопал меня по спине, пока я не отпустила его, наконец, осознав, насколько глупо выгляжу, и что черный жакет теперь сидит на мне как попало.
Мы зашли в церковь и заняли свои места на передней лавке, зарезервированной для семьи и близких родственников. Будучи альбиносом, в черном я выглядела просто ужасно — мои белые волосы и кожа казались на траурном фоне еще белее, а бледно-голубые глаза совсем уж делали меня похожей на призрака. А мне ведь было всего двадцать семь лет.
|
|
Викарий спросил меня, хочу ли я во время службы выступить с прощальной речью, но сама мысль об этом приводила в ужас, и я прекрасно понимала, что не смогу этого сделать. Я хотела, но просто не могла. Наверняка, в порыве безумия, я бы сморозила какую-нибудь дурость или, того хуже, пошутила, поэтому я предложила, чтобы прозвучала любимая песня Лиама. Это было просто, я знала, что он очень любил «Мост над бурными водами»*. Но вместо того, чтобы поставить диск, я решила, что сама сыграю её на скрипке. Мне хотелось внести свой вклад. Пусть я не могу выступить с речью (и для не музыканта мелодия, конечно, будет звучать странновато), но мне нужен был повод, чтобы взять с собой свою скрипку. Мне почему-то казалось, что если скрипка будет со мной, то все пройдет легче.
В церкви мне удалось себя держать в руках ровно до первого гимна, а потом наступила полная безнадега.
Музыка всегда обладала свойством усиливать мои эмоции. Она делала меня еще счастливее, когда я была счастлива, но когда я грустила, она заставляла меня вовсе пасть духом. В течение всей службы я старалась унять дрожь и перестать, хотя бы на краткий миг, лить слезы. Я не могу играть в таком состоянии, а мне нужно сыграть во что бы то ни стало — иначе я всю оставшуюся жизнь буду сожалеть о своей слабости.
Моя любимая электроскрипка лежала на коленях, когда я уставилась на неё и неожиданно вспомнила, каким образом она оказалась у меня. Я давно хотела себе такую, но они очень дорого стоили. А потом, где-то в октябре, Лиам пошел и купил мне её. В качестве подарка на Рождество, но он был так взволнован этой покупкой, что не мог больше ждать и сразу же подарил. Меня, помнится, очень удивила его настойчивая просьба одним субботним вечером — сыграть на скрипке «Мост над бурными водами».
— Погоди, у меня тут самое интересное началось, — сказала я, отрывая глаза от романа, который читала на диване. — Давай чуть позже.
— Джез, сыграй сейчас, — настаивал Лиам, забирая книгу у меня из рук.
— Эй! — возмутилась я, приподнимаясь и пытаясь её вырвать у него из рук. Но Лиам уже держал её у себя над головой, и я никак не могла до неё дотянуться.
— Я твой жених, — сказал он с ухмылкой, — и я приказываю тебе играть мне. Сейчас же!
Я вздохнула и закатила глаза, вставая с дивана. Но, если честно, мне нравилось, что он получал удовольствие от моей музыки. Мне нравилось, что он гордился моим единственным талантом и просил меня играть для него.
— Ну ладно, — проворчала я, идя к скрипичному футляру, стоявшему у стены. — Но я сыграю только раз, а потом опять буду читать. Ты прервал меня на самом интересном месте.
Но вскоре я совсем забыла про книгу. Я опустилась на колени на ковер и расстегнула футляр, а когда открыла его, развернулась, чтобы схватить с кофейного столика нотный лист. Но, повернувшись обратно, тут же взвизгнула от удивления и отпрянула. На месте моей старой доброй, отливающей золотом в дневном свете, скрипки в красном бархате лежала скелетообразная скрипка, искрящаяся серебром и синевой.
Это была прекрасная новая электронная скрипка.
Я издала сдавленный возглас, олицетворяющий мой восторг.
— Это... это «Виолектра»! — выдохнула я.
— Нравится? — спросил Лиам, на какое-то мгновение придя в замешательство. — Ты же такую хотела?
Я недоверчиво уставилась на него.
— Шутишь? Нет, ты шутишь, что ли? Я собиралась потратить несколько сотен фунтов и купить «Yamaha Silent Violin». Я просто… Боже, я о такой и не мечтала! Ты уверен, что мы можем себе её позволить?
— Еще как, — сказал он, махнув рукой и по-мальчишески задорно улыбнувшись. — Это инвестиция. Таким образом, когда ты станешь прославленной скрипачкой, тебе от меня не отделаться...
— Жасмин, — раздался шепот мамы у меня под ухом. — Пора. Иди играй.
Её голос тут же вернул меня к происходящему. Я сжала и разжала кулаки, но руки по-прежнему дрожали.
— Ты вовсе не обязана, если не хочешь, — спохватившись, сказала она. — Это ерунда. Перед службой я дала священнику диск с песней. Он может поставить его.
Я помотала головой, изо всех сил стараясь не расплакаться, а потому не могла говорить. Я должна играть. Должна ему сыграть. Я поднялась со своего места и на ватных ногах, которые грозили в любую секунду подогнуться, прошла вперед. Хотя, по правде говоря, все это было фарсом. Я делала это не для Лиама. Не ради него. Лиам мертв, едва ли его волновало, что я делаю или не делаю. Я должна была это сделать ради себя, в попытке урвать толику успокоения. Я подключила скрипку к усилителю и положила её на плечо, прижав подбородком, надеясь, что привычное движение заставит меня расслабиться хотя бы чуть-чуть. Но стоило моим пальцем прижать струны и взглянуть на гриф, как я ясно услышала голос Лиама двухлетней давности, когда он впервые вручил мне её, а я просто таращилась на неё в футляре — это была любовь с первого взгляда:
— Так и будешь пялиться или что-нибудь сыграешь?
Казалось, его голос эхом прокатился по церкви, хоть и прозвучал только у меня голове. Я неотрывно смотрела на гроб и мужчину, лежащего в нем, такого близкого мне и уже такого далекого. Лиам был здесь, в деревянном ящике, а я боялась, что могу в любую секунду бросить свою скрипку и ринуться к гробу, сорвать крышку, вцепиться в него, да так и держать, пока кто-нибудь не расцепит мои пальцы, как какой-нибудь чокнутой.
Я сделала глубокий вдох и подняла смычок. Не счесть, сколько раз я играла на этом инструменте, но сегодня мои руки так дрожали, что я не смогла правильным образом надавить на струны, и звук получился слабее. Я попробовала еще раз, но на этот раз я перестаралась, и вышло еще хуже, совершенно не похоже на ту красивую мелодию, которую я обычно извлекала из скрипки. Будто сама «Виолектра» отказывалась играть похоронную мелодию, потому что это было бы слишком ужасно, слишком душераздирающе, слишком разрушительно... Я сделала очередной глубокий вдох, отчаянно пытаясь успокоиться, но почувствовала легкое головокружение.
А потом я заметила, как мама привстала со своего места, собираясь подойти и усадить меня на место. Думаю, именно это заставило меня собраться. Я подняла смычок, и на этот раз нота прозвучала ясно и чисто. Идеально. Я играла эту песню для Лиама прежде, и теперь (играя для него в последний раз) хотела сыграть её хорошо. Но я не смогла заставить себя не плакать. Слезы катились по щекам к подбородку, мешая мне хорошо держать скрипку.
Доиграв песню уже до середины, я заметила, что Бен встал и вышел из церкви. Я понимала, какие чувства его обуревали. Как бы и мне хотелось выйти отсюда. Казалось, музыка, созданная мной, вот-вот вырвет мне сердце. Но я продолжила играть, а когда все было кончено, слепая от слез, я все же сумела сесть на свое место, к семье.
К окончанию службы платок, зажатый в моей ладони, больше напоминал размокшую тряпку. Я обшарила все карманы в поисках чистого. Я помнила, что привезла из дома кучу платочков, но не нашла ни единого. А потом поняла, что мама протягивает мне носовой платок, и благодарно приняла его.
Гроб вынесли на улицу. Пора идти. И тут впервые, идя за гробом, я поняла, что гроб несут только мужчины-гробовщики. Это было неправильно.
Это было категорически неправильно. Они не знали Лиама, и им плевать, что он умер. Мне следовало попросить его отца и Бена, и его друзей... я не должна была позволять незнакомым людям его нести. Я знала, что гробовщики наверняка задавали мне вопрос о доверенных лицах, но я совершенно не помнила этого. Если честно, я мало что помнила из разговоров с ними. В какой-то момент все стало как в тумане, одним размытым пятном. Я перестала переживать и просто соглашалась со всем, что мне предлагали они или моя семья. Ведь в сущности, это уже было неважно.
Разве имело значение, какую древесину выбрать для гроба, или псалмы, кто понесет гроб, что за еду поставить на панихиде... все это казалось таким бессмысленным.
Но теперь даже смешно, до чего это стало важным. Я про себя извинилась перед Лиамом, что похороны проходят не так, как должно, а потом стиснула зубы, чтобы не разрыдаться в носовой платок. Еще до начала церемонии я была преисполнена решимости ни в коем случае не плакать, а вот теперь не могла перестать. Меня бесило, что посторонние люди видели мои слезы — я должна была приберечь свою печаль для более уединенного места. Я не хотела, чтобы они видели мою боль, мне не нужно было их сочувствие, оно только усиливало мое чувство утраты. Я понимала, как они смотрели на меня: Бедная вдовушка... она еще так молода... а муж ведь её тоже был совсем молод... слышали, что это аневризма. Трагедия, просто трагедия...
Какая классная трагедия — её можно смаковать за чашкой кофе, посплетничать о ней перед началом трудового дня, словно ничего не изменилось, словно не произошло ничего ужасного, ужасного, ужасно неправильного, и теперь ничего уже не будет как прежде...
Выйдя из церкви, я с удивлением обнаружила, что пока мы были внутри, небо потемнело: его затянуло угрюмыми тучами, и полил дождь. Над головой желтой вспышкой мелькнула молния, немного погодя прогремел глухой гром. Люди у меня за спиной засуетились, открывая зонтики. Я с собой зонта не прихватила и отпихнула предложенный моей мамой. Мне хотелось замерзнуть и намокнуть. Мне хотелось пропитаться водой и продрогнуть до костей. Я не буду чувствовать себя еще хуже, по крайней мере, мое состояние будет соответствовать настроению. Бен ждал нас у дверей, и на кладбище по мокрой траве он пошел вместе с нами.
Викарий что-то говорил, но я, как ни старалась, не смогла сосредоточиться на его словах. Мое внимание было сосредоточено на барабанной дроби капель дождя, когда они падали на крышку гроба, и лужицах, в которые они собирались на его гладкой поверхности. Все именно так. Сегодня я хороню Лиама. Боже, помоги мне, это не сон. Вот она я — стою здесь и безнадежно гадаю, оправлюсь ли когда-нибудь от этой мучительной боли. Дальше меня не ждет ничего хорошего, ничего.
Гроб только опустили в землю, как на него шлепнулось с неба что-то большое, черное и мокрое. Священник застыл на середине предложения, и все обескураженно зашептались, заглянув в могилу...
— О боже, — услышала я тихий мамин возглас рядом.
Оказалось, что с неба свалился мертвый лебедь, перья которого, все как одно, были черными, как у ворона, клюв красным, а глаза розовыми, как крышка гроба. Я задрала голову и, жмуря глаза от дождя, посмотрела в темное, затянутое тучами небо. Тут в небе появилось еще одно пятно, и слева от меня, совсем рядом, упало еще одно мертвое тело лебедя, длинная шея которого распласталась на влажной траве под неестественным углом. Кто-то взвизгнул и инстинктивно прикрыл голову руками. Я поймала себя на том, что слежу за тем, как с моих ресниц стекают капли и падают на землю.
Третий лебедь упал справа от меня. Церемония закончилась, люди начали разбегаться по своим машинам, чтобы ехать на панихиду, которая была организована в Ратуше. Я обнаружила, что на моих губах играет ухмылка маньяка. Это же все не по-настоящему. Это определенно был сон.
Слава Богу. Очередной раскат грома, громче предыдущего — словно над нами гладиаторская арена, представление на которой в самом разгаре.
— Думаю, нам следует зайти внутрь, — сказала мама, повышая голос, чтобы перекричать шум дождя.
— Когда же я наконец проснусь, — произнесла я тихонько. Я не собиралась говорить этого вслух, так получилась. Хотя вряд ли мама расслышала меня из-за дождя. — Я буду держаться за него изо всех сил. Я больше никогда не буду его принимать как должное.
— Пойдем, Жасмин, — сказал Бен, который вдруг появился рядом и взял меня за локоть.
Мои белые волосы промокли насквозь и прилипли к лицу. Не успела я вытереть глаза, как с неба свалилась еще парочка лебедей. Бен взял меня за предплечья и развернул лицом к себе. У него тоже не было зонта, и шапка темных волос прилипла к голове, по длинному носу стекал дождевой ручеек. И я хорошо разглядела это только потому, что он близко склонил голову, чтобы я могла расслышать сквозь дождь его слова:
— Не смотри на лебедей. Не смотри на них. Смотри только на меня.
Я непонимающе смотрела на него, и на долю секунды мне показалось, будто передо мной Лиам. У меня защемило сердце — до чего же они похожи. Когда я посмотрела в глаза Бену, то увидела мужчину, которого любила. Я чувствовала онемение — от холода, от горя, от шока — мне захотелось свернуться в клубок здесь, на мокрой траве, и больше никогда никуда не двигаться. Но Бен крепче сжал мои руки, лишая всякой надежды на капитуляцию. Он развернул меня и, будто лунатика, потянул за собой, подальше от гроба и черных лебедей, и кладбища, пропитавшегося водой... и Лиама, который теперь остался один в холодной мокрой земле.
Прим. переводчика: *«Мост над бурными водами» — «Bridge over Troubled Water», пятый и последний студийный альбом американского дуэта «Simon and Garfunkel», выпущенный в начале 1970 года.
Глава 2
Черный рыцарь
Несколько недель подряд мне снился день смерти Лиама. Но во снах его смерть всегда казалась ошибкой, розыгрышем, недоразумением... Лиам любил пошутить, поэтому какое-то мгновение я почти верила, что это неправда. Когда во сне медики высаживали меня у дома, я заходила внутрь, чтобы найти его там. Он смеялся и говорил, что ему даже в голову не приходило, будто я куплюсь на этот детский розыгрыш. Или бывало, что мне снился телефонный звонок. Звонили из больницы. Мне сообщали, что произошла ошибка, что Лиам жив, и я должна немедленно приехать к ним и забрать его. Как же я ненавидела эти сны.
Меня накрывало таким облегчением, радостью и счастьем, что я зарекалась еще когда-нибудь спорить с ним по какому бы то ни было поводу или ругаться. Я клялась, что больше ни за что не буду растрачивать попусту наши драгоценные моменты совместной жизни. Но потом я смутно осознавала, что сплю, и меня скручивало тошнотворное разочарование, которое почти уничтожало мою душу. А затем сны повторялись. Я опять будто просыпалась от звонка из больницы, и мне сообщали, что Лиам жив... И каждый раз мой разум отчаянно желал в это поверить, и каждый раз я спрашивала себя, сон ли это? Сплю ли я?
Когда на следующий день после похорон раздался настоящий телефонный звонок, я с трудом разлепила налитые кровью глаза и принялась шарить по тумбочке в его поисках. Нащупав, я судорожно схватила трубку, твердо уверенная, что это звонят из больницы. Я приподнялась на локтях, поднесла трубку к уху и прохрипела:
— Алло...
— О, я тебя не разбудила, дорогая? — поинтересовался мамин голос.
Я на мгновение закрыла глаза, сделала глубокий вдох и попыталась унять гнев, который совершенно несправедливо испытала по отношению к ней. Приняв её звонок за больничный.
— Да ничего, — выдавила я.
— Час дня уже, — укоризненно произнесла она.
— Разве?
— Хочешь, я приеду?
— Нет! — спешно сказала я. — Нет, слушай, мне сегодня хочется побыть одной. Прошу тебя.
— Ну, хорошо, — неохотно согласилась она. — Лебедей сожгли. Ты знала?
— Что?
— Вчера на похоронах с неба свалилось пять мертвых лебедей. Их всех сожгли. Ну, понимаешь, а вдруг они были заразными. Викарий сказал, что пытался дозвониться до тебя, но ты не брала трубку, потому он позвонил мне. Он считает, что их до смерти напугала гроза. Потому так случилось.
— А, ну хорошо, — промямлила я. — Мам, мне надо идти. Поговорим позже.
Только переживаний из-за мертвых лебедей мне не хватало. Я и без того едва пережила эти два долгих месяца.
Я внезапно осознала, что стало рано темнеть, и вечерами становилось все холоднее. На дворе стоял ноябрь. Осень почти закончилась, а я и не заметила.Лиам был мертв уже два месяца, а мне по-прежнему требовалось неимоверное количество усилий, чтобы стащить себя утром с кровати. Школа, в которой я преподавала по классу скрипки, позволила мне пропустить осенний семестр, но они не будут ждать моего возвращения до января, до которого, как оказалось, рукой подать. Мне непременно нужно было вернуться к работе. Пособие, выделенное из-за внезапной смерти Лиама, к тому времени должно было закончиться, да и, как все твердили, жизнь не стояла на месте.
Хотя моя, похоже, застыла. Я неустанно копалась в себе, вспоминая каждое недоброе слово или ехидное замечание, которые я когда-либо, не подумав, бросала Лиаму — а теперь горько сожалела о каждом. Мне оставалось только надеяться — он знал, что я говорила те слова от досады или злости. Я не имела в виду ничего такого на самом деле.
Как-то раз, после нашей очень жаркой ссоры (мы только обручились), Лиам пошел, купил мне цветы и предложил помириться. Но я была еще настолько зла, что не согласилась идти на мировую. Я швырнула этот букет лилий ему в лицо. И только я это сделала, как испытала к себе сильнейшее отвращение. Но это чувство только усилило мою злость. А когда Лиама тут же будто ветром сдуло из дому, я, вместо того, чтобы броситься вслед за ним, растоптала цветы. Я просто дала ему уйти и вела себя очень гадко, а теперь ничего уже не исправить.
Самым сложным для меня стали звонки друзей и семьи, а еще их визиты. С этим я справлялась хуже всего. Они, конечно, пытались помочь, что-то сделать для меня, оказать какую-нибудь услугу, но мне просто-напросто хотелось, чтобы меня оставили в покое, чего они, похоже, никак не хотели понимать и принимать. Они были преисполнены самых добрых намерений. Я знаю.
В следующем месяце, в декабре, я собиралась съездить на недельку в Калифорнию к Лоре — подруге, которая эмигрировала в Штаты в прошлом году. Мы с Лиамом купили билеты на самолет, чтобы слетать вместе. Когда она позвонила после похорон, я разрыдалась в трубку и сказала, что не смогу приехать, но она умоляла меня подождать и посмотреть, как я себя буду чувствовать к тому времени. Возвращать билеты было уже действительно слишком поздно, поэтому, чтобы её успокоить, я согласилась, хотя никуда лететь не собиралась. За все это время я всего один раз вышла из дома, за едой. Но даже это мне показалось пыткой. Нет, не вылазка сама по себе, а то, что пришлось возвращаться в пустой дом. Когда я была вне дома, мне поскорее хотелось вернуться обратно, но, когда я находилась дома, мне хотелось быть подальше отсюда. Я пребывала в ловушке постоянного беспокойства, и мое состояние не улучшалось, несмотря ни на что.
Ко мне являлись друзья и семья, пытавшиеся убедить меня выйти на прогулку, мотивируя тем, что плохо сидеть весь день в четырех стенах. Но я всегда отказывалась. Дом был моим убежищем. Я не хотела видеть никого из знакомых Лиама. Они могли попытаться заговорить о нем, ненароком потревожить старые воспоминания, они бы сыпали и сыпали соль на раны. Поэтому я порвала со всеми, с кем только могла. Я отключала сотовый и не подходила к окнам, а если кто-то звонил в дверь, то я не открывала. В конце концов, у визитера опускались руки и он, сдавшись, уходил.
К сожалению, с мамой такой номер не проходил, потому что у неё были собственные ключи. Прятаться от неё тоже смысла не было, от этого она становилась только напористее. Как-то раз, спустя два месяца наблюдений, как я прозябаю в океане жалости к себе, она пришла, чтобы прочесть мне лекцию о том, что я еще должна сделать.
— Сделать? — тупо переспросила я. — Что это значит? Я все уже сделала.
Я разобралась со всем, что было связано с похоронами, а после прошла через всю эту утомительную юридическую волокиту: сходила в банк и оформила у поверенного необходимые документы в связи со смертью мужа, чтобы закрепить за мной выплаты по ипотеке. Когда я получала свидетельство о смерти, меня разобрал идиотский смех. Это ведь такая дурость выдавать справку о... Я договорилась со школой, где преподаю, об отгулах. Я все сделала, чтобы ипотека ежемесячно выплачивалась вместе с кредитом на телевизор с большим экраном, который мы взяли себе в качестве рождественского подарка. И только после этого, я позволила себе заползти в свое логово, будто раненое животное, чтобы исцелить свои раны. Разве на этом не все? Что еще нужно сделать?
— Ты до сих пор ничего не сделала с домом, — терпеливо пояснила мама.
— Я выясняла про ипотеку... — начала было я, но мама прервала меня.
— Я не об этом. — Она на мгновение умолкла в нерешительности. — Здесь повсюду лежат его вещи: одежда, его исследования. Ты должна их прибрать. Может, его родители захотят что-нибудь забрать. Надо разобрать его кабинет. Тебе просто необходимо начать все заново...
— Прекрати! — сорвалась я, отчаянно желая не дать ей сказать больше не единого слова. Где-то в глубине души, я знала, что она права, но мне уже и так пришлось сделать слишком много, и я просто не могла себя заставить сделать еще больше. Одна только мысль об этом прошибала пот. Я будто оказывалась в ловушке: беспомощная, забывшая, как дышать. Я заставила себя собраться с мыслями.
Я понимала, что если мама поймет, в каком я нахожусь состоянии, то она будет проверять меня по десять раз на дню. Поэтому я объяснила, как можно спокойнее, что если займусь вещами Лиама, то для меня это будет означать, будто я теряю его снова и снова.
Но спустя несколько дней, я подумала, что, наверное, она была права. Поначалу, я находила успокоение в одежде Лиама. Я надевала его рубашки и чувствовала близость к нему. Но когда его запах выветрился, видеть их висящими в шкафу каждый день, как напоминание, что он никогда не вернется домой, стало просто невыносимо. И когда я осознала, что целыми днями хожу в пижаме, лишь бы не открывать шкаф и не видеть их, я решила стиснуть зубы и наконец-то убрать их оттуда. Для нас обоих шкаф был маловат, по крайней мере, теперь моя одежда не будет мяться, а мама на какое-то время отстанет от меня.
Приняв решение, я сложила его рубашки и убрала в одну из пустых коробок, стоявшую рядом. Но потом я потеряла свою решимость и ушла, неспособная довести это дело до конца. Я ушла в его кабинет и свернулась калачиком на его большом кресле за столом. Я сидела и рыдала, как последняя трусиха, сжимая в руке платок.
Я всегда любила эту комнату. Книжные полки здесь ломились от книг: по истории, мифам, легендам, суевериям, фольклору и сказкам. Даже календарь на стене сообщал, что на дворе сентябрь, словно все в комнате застыло во времени.
Всякий раз, когда Лиам был дома, он всегда работал здесь за своим ноутбуком. Пока мы были женаты, он несколько раз уезжал за границу по работе. Я очень скучала по нему, но, по крайней мере, знала, что он вернется. Как бы мне хотелось все вернуть...
На столе лежала книга. Она была открыта на странице, которую читал Лиам. Это был один из тех здоровенных древних фолиантов в кожаном переплете, иссохшая от времени бумага которого обладала характерным запахом. Книга была открыта на середине главы, в которой рассказывалось, как распознать дьявола, когда тот принимает облик животного.
Казалось, что любое черное животное могло быть связано с дьяволом — черные кошки, черные собаки, черные лебеди...
При упоминании черных лебедей меня передернуло от воспоминания, когда они попадали с неба на похоронах. До того случая, я даже не знала, что они существуют в природе. Дальше в книге говорилось, что в древние времена крестьяне убивали всех черных животных, опасаясь, что в них вселился слуга дьявола. От прочитанного мне стало не по себе, хотя я постаралась не принимать близко к сердцу все эти суеверия и вообще не думать об этом.
Я провела пальцем по странице, чтобы почувствовать близость к Лиаму. Он любил читать. И любил фольклор. Наверное, эти слова были последними из того, что он прочел. На самом деле, скорее всего так и было, именно их он читал, прежде чем встать и пойти за мной на работу... Я захлопнула книгу и отпихнула её. Пора мне уже свыкнуться с мыслью, что Лиам больше не будет сидеть в этом кресле и ждать моего возвращения домой. Его больше нет, и сколько слез ни прольешь — он не вернется.
Я взяла книгу и нашла её место на полке, рядом с книгой о волшебных существах, которую Лиам написал сам. Я сняла книгу с полки и полистала её в поисках упоминаний о черных лебедях. Но ничего не нашла, правда, мне попалась глава о волшебных лебедях. Я открыла её и начала читать.
Ну, разумеется, я прочла все книги, написанные Лиамом, но эта мне особенно нравилась за то, что в ней было полно красочных, причудливых иллюстраций русалок, йети и фей.
Я прочла главу о волшебных лебедях и еще раз ознакомилась с мифом, увековеченным в балете «Лебединое озеро»: днем — лебеди, а ночью — прекрасные девушки. Лиам также написал, что, как и русалки, царевны-лебеди обладали волшебными голосами, которыми могли зачаровать любого. В образе лебедя их песни были самыми сильными из всех существующих чар. Но в отличие от русалок и гарпий, которые пели, чтобы заманить моряков к их гибели на дно морское, лебеди пели, чтобы их могли найти возлюбленные, несмотря на расстояние между ними. Книга успокоила меня своей прекрасной интерпретацией мифа, лишенного чего бы то ни было зловещего и демонического.
На следующий день я опять попыталась разобрать шкаф. И на этот раз я заставила себя закончить начатое, хотя на это у меня ушел весь день, и было так же трудно, как и на похоронах. Я видела его в каждой вещи: в каждом джемпере, пиджаке и брюках... На одной из его рубашек осталось пятно от красного вина. Это я пролила вино на его рубашку на дне рождения друга, как раз перед самой его смертью. А вот его любимые счастливые, все изодранные джинсы, в которых он дважды прыгнул с парашютом, после того, как мы поженились. Он полюбил скорость и адреналин и собирался совершить затяжной прыжок с парашютом. Теперь такой нелепостью казались мои переживания по поводу его увлечения экстремальными видами спорта, и что он мог погибнуть из-за них.
Наконец, я добралась до вещей, которые мне вернули. Все, что было на нем в момент смерти. При виде футболки с пятнами от травы и джинсов мне стало плохо. Я сразу же вспомнила, как он рухнул на землю, хватаясь за меня. Мы были на озере неподалеку от дома, кормили уток и лебедей черствым хлебом. Вода в отблеске заходящего солнца поблескивала золотом, было очень тепло, хотя лето подходило к концу. Позади нас резвились дети, играли и лопали мороженое, а кто-то, как мы, кормил водоплавающую живность.
Не помню, о чем мы говорили с Лиамом, стоя там теплым летним вечером.
После я долго пыталась вспомнить наш разговор. Но у меня так и не получилось, его затмило все то, что произошло потом. Он весь день жаловался на головную боль и уже выпил несколько таблеток утром, а я не придала этому значения. У него случались мигрени, но ничего особенного. Они довольно быстро проходили.
Когда птицы доели весь хлеб, мы отряхнули руки и прогулочным шагом направились к скамейкам. Мы не прошли и половины пути, как Лиам остановился.
— В чем дело? — спросила я, тоже останавливаясь.
— Голова раскалывается, — ответил Лиам, потирая виски пальцами.
— Ну так выпей аспирин, — предложила я.
— Да я весь день только и делаю, что его пью, — ответил он. — Он не... помогает.
Я начала говорить что-то еще... не могу вспомнить, что именно. Даже тогда я не была по-настоящему обеспокоена.
В конце концов, это была всего лишь головная боль. Но потом он пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за мои плечи.
— Эй, ты в порядке? — резко спросила я, теперь по-настоящему всполошившись.
Никогда не забуду тот его взгляд. На его губах играла ироничная улыбка, знакомая мне улыбка, которая всегда согревала, несмотря на странное недоумение в его глазах. А затем он упал... на зеленую траву, увлекая меня за собой. Когда я достала сотовый, Лиам был уже без сознания.
Когда приехала скорая, он был еще жив, но до больницы довезти его не успели. Умер по дороге. Не было никаких томительных часов ожидания вестей из операционной. Врач объяснил мне, что всему виною аневризма. Разрыв сосуда в мозге. Я тупо пялилась на него в ожидании еще каких-нибудь пояснений. Не могло быть все так просто. Все произошло слишком быстро. Еще полчаса назад мы кормили с ним уток. Но в это уже верилось с трудом.
Должно быть, кто-то совершил ужасную ошибку...
— Не понимаю, как это могло случиться, — сказала я, смутно понимая, что мой голос прозвучал совершенно безжизненно. Доктор принялся сыпать причинами: повышенное артериальное давление, травмы головы или даже врожденная патология — им неизвестно наверняка, и порой просто что-то случается и все, без видимых причин...
В сумке был подробный список, и я прочла его, чтобы отвлечься: футболка, джинсы, кроссовки, часы, бумажник, рыцарь, обручальное кольцо, мелочь... Я нахмурилась и снова вернулась к списку. Рыцарь? Я выпотрошила сумку, отодвинула одежду и обувь и нашла четыре маленьких пакетика. В одном лежал бумажник Лиама, во втором два фунта мелочью, в третьем — часы, а в четвертом, не больше моего большого пальца, черный рыцарь. Через его шлем проходил большой ржавый гвоздь.
Я с удивлением глазела на маленькую фигурку. В списке утверждалось, что он был найден в пиджаке Лиама. Прежде я никогда не видела эту игрушку. Наверное, её потерял какой-нибудь ребенок, а Лиам подобрал и по какой-то странной причине, сунул себе в карман. Я отложила рыцаря в сторонку, к остальным вещам. А потом я убрала испачканную в траве одежду к остальной в коробке, радуясь тому, что наконец избавилась от неё. Никогда больше не хочу её видеть.
Во второй половине дня я решила отвезти все коробки к банку одежды. Тогда-то впервые мне почудилось, что за мной наблюдают. Когда я переносила коробки, то и дело оглядывалась, настолько навязчивым было ощущение, но за спиной никого не было, если не считать людей, которые ждали на остановке свой автобус и не обращали на меня никакого внимания. Потом я решила, что мне показалось, пожала плечами, уселась в машину и уехала домой.
Начиная с похорон Лиама, у меня иногда были странные, ирреальные сны, в которых присутствовали лебеди, и в ту ночь мне снилось, что я стояла на палубе большого, величественного, старого корабля. На палубе была только я. Меня окружала тишина. И пронизывал ледяной холод. Я напряженно вглядывалась вдаль, через океан, но было слишком темно. Я рассеянно подумала, что должен пойти снег. И не успела я об этом подумать, как с неба полетели черные перья. Они падали рядом со мной, задевая обнаженные руки, в океан, оставаясь плавать на воде, и устилали палубу черным ковром. Я завертелась на месте, воздев руки к небу, наслаждаясь шелковистым прикосновением перьев. Я будто находилось внутри огромного сюрреалистичного снежного шара.
Самым странным в этих снах было то, что мне они нравились. Я наслаждалась временем, проведенным в них. Я чувствовала... своего рода удовлетворение. На меня не давила печаль. Но стоило мне проснуться, как на меня тут же наваливалось чувство утраты... только не по Лиаму. Это было нечто другое.
Словно я что-то потеряла, но не знала, что именно...
Глава 3