— И ты позволишь, чтобы из-за какой-то девчонки-преступницы, которую ты называешь приемной дочерью, замучили твоего любимого муженька? — спросил Петтибву отец-настоятель Маркворт.
Вид у Петтибвы Чиличанк был самый плачевный. Под глазами чернели круги. Она похолодела. Еще бы, ведь за многие дни бывшая трактирщица не проспала и нескольких часов, особенно с тех пор, как в пути умер ее Греди. Петтибва многие годы была полной, но двигалась с изяществом, а при ходьбе слегка пританцовывала. Все это изменилось. Сейчас, сломленная и истерзанная, она страдала от ночных кошмаров и от своих тюремщиков, которые по жестокости превосходили любые сны.
— Вначале мы отрежем ему нос, — продолжал Маркворт, — и смотри, до каких пор.
Палец настоятеля прочертил по лицу линию.
— Сама понимаешь, каким жутким сделается его лицо. Не сомневаюсь, что после этого бедняга Грейвис станет отверженным.
— Вы творите зверства и еще называете себя «божьим человеком»? Почему? — закричала Петтибва.
Она знала, что этот старик не лжет; он непременно исполнит свои угрозы. Всего лишь несколько минут назад он побывал в застенке у Грейвиса. Их двоих, а также Смотрителя держали в самом дальнем углу южной части монастырского подземелья. Прежде здесь располагались склады, но помещения срочно переделали под тюрьму. Первым Маркворт наведался к Грейвису, и сквозь глинобитные стены до Петтибвы долетали душераздирающие крики ее мужа.
Теперь несчастная женщина стонала и постоянно осеняла себя знаком еловой ветки — символом Абеликанского ордена.
Маркворт оставался бесстрастным и неумолимым. Вдруг он подался вперед, и его хитрое, злобное лицо почти вплотную придвинулось к лицу Петтибвы.
— Ты спрашиваешь почему? — прорычал он. — Из-за твоей дочки, дура! Из-за того, что твоя дражайшая Джилл, действуя заодно с опасным еретиком Эвелином, могла погубить весь мир!
— Джилли — честная девушка! — крикнула ему в ответ Петтибва. — Она никогда не сделала…
— Сделала! — перебил ее Маркворт и продолжал, с завыванием произнося каждое слово: — Она украла самоцветы. Жаль, конечно, Грейвиса, но я сделаю все необходимое, чтобы вернуть их. Тогда пусть Петтибва полюбуется на своего безносого муженька и будет помнить, что своим упрямством покалечила его, как прежде своим же упрямством погубила собственного сына!
— Это вы убили его! — закричала Петтибва, и из ее глаз хлынули слезы. — Вы убили моего сына!
Лицо Маркворта по-прежнему оставалось холодным и непроницаемо каменным, и от этого бывшая трактирщица словно примерзла к месту, пойманная взглядом отца-настоятеля.
— Уверяю тебя, — ровно и суховато произнес Маркворт, — что вскоре твой муж, а за ним и ты позавидуете вашему Греди.
Женщина застонала и повалилась назад. Она непременно упала бы, если бы ее не подхватил брат Фрэнсис.
— Что вам надо от бедной Петтибвы? — заплакала она. — Я скажу! Я все скажу!
По лицу отца-настоятеля пробежала злорадная улыбка. И все же ему очень хотелось лишить носа этого дуралея Грейвиса.
Санта-Мир-Абель словно загородился от внешнего мира внушительной охраной. Каждый участок стены стерегли молодые монахи с арбалетами. Им помогали братья постарше, готовые обрушить на врага мощь графитов или рубинов. Тем не менее магистру Джоджонаху, которого все знали и многие любили, удалось без труда проникнуть в монастырь.
Весть о возвращении магистра опережала его самого, и потому неудивительно, что в главном зале, едва Джоджонах успел туда войти, его встретил раздосадованный брат Фрэнсис. В зале хватало и других монахов, которым не терпелось узнать о причине возвращения Джоджонаха.
— Отец-настоятель еще будет говорить с вами об этом, — сухо бросил Фрэнсис, отводя взгляд.
Слова его предназначались не столько магистру, сколько собравшимся монахам и должны были показать, что именно Фрэнсис, а отнюдь не Джоджонах пользуется благосклонностью Маркворта.
— Ты, кажется, позабыл об уважении к тем, кто старше тебя, — ответил магистр Джоджонах, не отступая ни на шаг.
Фрэнсис усмехнулся и приготовился что-то сказать, но Джоджонах не дал ему и рта раскрыть.
— Должен предупредить тебя, брат Фрэнсис, — сурово произнес он. — Во-первых, я болен, а во-вторых — достаточно попутешествовал и немало лет прожил на свете. Я знаю: ты корчишь из себя приемного сына Маркворта. Но если ты и дальше будешь так относиться к тем, кто занимает более высокую ступень, нежели ты, и кто по своим познаниям и просто по возрасту заслуживает твоего уважения, я заставлю тебя отвечать перед Коллегией Аббатов. Возможно, отец-настоятель попытается защитить тебя, но в конце концов узнает такое, что придет в полное замешательство и обрушит на тебя весь свой гнев.
В зале установилась мертвая тишина. Магистр Джоджонах прошел мимо оцепеневшего брата Фрэнсиса и вышел. До покоев Маркворта он мог дойти и сам, без сопровождения.
Брат Фрэнсис молчаливо озирался по сторонам, ловя на себе взгляды монахов, в которых вдруг появились насмешка и презрение. В ответ Фрэнсис угрожающе сверкал глазами, однако на этот раз магистр Джоджонах вышел явным победителем. Фрэнсис поспешно удалился, чувствуя, как молодые монахи смотрят ему в спину.
Магистр Джоджонах негромко постучал и, не став дожидаться ответа отца-настоятеля, с шумом открыл дверь и направился прямо к столу, за которым восседал Маркворт.
Старик отодвинул в сторону листы пергамента и откинулся в кресле, вопросительно глядя на магистра.
— Я посылал вас по важному делу, — заявил отец-настоятель. — Ваше возвращение свидетельствует лишь о том, что миссию в Урсале вы не выполнили.
— Я не добрался до Урсала, — признался магистр Джоджонах, — поскольку в пути меня одолела болезнь.
— По вашему виду не сказал бы, что вы больны, — не слишком-то дружелюбным тоном заметил Маркворт.
— На пути я повстречал человека, везшего известие о трагедии, которая случилась в Палмарисе.
Произнося эти слова, Джоджонах не отрывал глаз от Маркворта: вдруг отец-настоятель, сам того не желая, выдаст своим поведением, что гибель настоятеля Добриниона не является для него неожиданностью.
Увы, старик был слишком умен и хитер.
— Не такая уж это и трагедия, — ответил Маркворт. — Все решилось с бароном полюбовно, и племянник вернулся к нему.
Магистр Джоджонах понимающе усмехнулся.
— Я говорю не об этом, а об убийстве настоятеля Добриниона.
У Маркворта округлились глаза, и он подался вперед.
— Добриниона? — повторил он.
— Значит, эта весть еще не достигла стен Санта-Мир-Абель, — заключил Джоджонах, прекрасно понимая, что Маркворт его обманывает. — Хорошо, что я вернулся.
В комнату ворвался брат Фрэнсис.
— Да, отец-настоятель, — продолжал Джоджонах, не обращая внимания на Фрэнсиса. — Поври. Трудно сказать, сколько их было. Им удалось пробраться в Сент-Прешес и убить настоятеля Добриниона.
За спиной Джоджонаха сопел брат Фрэнсис, и магистру показалось, что новость явилась полной неожиданностью для ретивого брата.
— Едва услышав об этом, я поспешил вернуться в Сан-та-Мир-Абель, — сказал Джоджонах. — Не хватало только, чтобы нас застали врасплох. Судя по всему, наши враги наметили себе жертвы, и если одной из них был настоятель Добринион, несложно догадаться, что отец-настоятель Абеликанского ордена…
— Хватит, — перебил его Маркворт, обхватывая руками голову.
Старик понял, что сейчас произошло. Джоджонах — далеко не дурак и на ложь Маркворта ответил собственной, безусловно оправдав самовольное возвращение в Санта-Мир-Абель.
— Да, хорошо, что вы вернулись, — произнес наконец отец-настоятель, поднимая глаза на Джоджонаха. — Столь безвременная кончина настоятеля Добриниона — это, конечно же, трагедия. Но здесь для вас дел нет, так что снова готовьтесь в путь.
— Здоровье не позволяет мне отправиться в Урсал, — возразил Джоджонах.
Маркворт недоверчиво взглянул на него.
— К тому же вряд ли разумно ехать туда теперь, после гибели главного радетеля за канонизацию брата Аллабарнета. Без поддержки Добриниона это дело рискует растянуться на годы.
— Если я прикажу вам отправиться в Сент-Хонс, значит, вы туда поедете, — ответил Маркворт, едва сдерживая раздражение, первые признаки которого уже появились на его лице.
Однако магистр Джоджонах не собирался сдаваться.
— Разумеется, отец-настоятель, — ответил он. — И если в уставе Абеликанского ордена вы найдете статьи, оправдывающие ваше решение послать больного магистра за тридевять земель, я охотно поеду. Но сейчас надобность в поездке отпала, и вам нечем ее оправдать. Скажите спасибо, что мне удалось вовремя вернуться и предупредить вас об угрозе, исходящей от поври.
Самодовольно улыбаясь, Джоджонах резко обернулся и встретился глазами с братом Фрэнсисом.
— Посторонись-ка, брат, — угрожающе произнес он.
Фрэнсис глядел мимо него, прямо на отца-настоятеля.
— Этот молодой монах стремительно движется к опасной черте, за которой его ждет разбирательство в Коллегии Аббатов, — спокойно сказал Джоджонах.
Маркворт незаметно для магистра подал Фрэнсису знак отойти. После того как Джоджонах ушел, отец-настоятель велел взбешенному брату закрыть дверь.
— Вам следовало бы немедленно снова отправить его в путь, — тут же выпалил брат Фрэнсис.
— Ради твоего спокойствия? — язвительно спросил Маркворт. — Я ведь являюсь в Абеликанском ордене не своевольным диктатором, а управителем, которого назначили и который обязан действовать в пределах допустимого. Я не могу взять и приказать магистру отправиться в путь, особенно если этот магистр болен.
— Но однажды вы уже сделали это, — не сдавался осмелевший Фрэнсис.
— Тому было оправдание, — объяснил Маркворт, поднимаясь и выходя из-за стола. — Тогда канонизация представлялась вполне осуществимой. Однако магистр Джоджонах справедливо подметил, что главным радетелем являлся настоятель Добринион.
— Так это правда, что настоятеля Добриниона убили?
Маркворт поморщился.
— Похоже, что так, — ответил он. — А потому магистр Джоджонах был прав, вернувшись в Санта-Мир-Абель, и прав в своем нежелании отправляться в новое путешествие.
— По виду магистра не скажешь, что он слишком уж болен, — заметил брат Фрэнсис.
Маркворт почти не слушал сетования молодого брата. События разворачивались не совсем так, как он рассчитывал. Он надеялся, что Джоджонах доберется до Урсала раньше, чем известие о гибели Добриниона достигнет ушей магистра. Тогда можно было бы направить послание настоятелю Джеховиту и попросить его использовать магистра по своему усмотрению. Скажем, дать ему какое-нибудь временное задание, которое, по разумению Маркворта, грузный магистр выполнял бы до самой своей смерти. Впрочем, изменившиеся обстоятельства тоже не грозили ему особыми неприятностями. Конечно, Джоджонах был для него занозой в теле, которая с каждым днем саднила все сильнее. Зато здесь, по крайней мере, он сможет следить за магистром.
Выходило, что особых причин для беспокойства нет. Юсеф и Данделион исполнили часть порученного им. В Палмарисе это было их самым опасным заданием. По словам того же Джоджонаха, в убийстве был повинен поври. Итак, один опасный враг перестал существовать, а другой не имел доказательств причастности Маркворта. Сейчас оставалось лишь вернуть украденные камни, и тогда ничто больше не будет угрожать положению отца-настоятеля. Затем он доберется и до Джоджонаха и, если понадобится, раздавит магистра.
— Я попытаюсь войти в контакт с Карающими Братьями, — объявил брат Фрэнсис. — Надо узнать, как обстоят у них дела.
— Нет! — вдруг резко ответил Маркворт. — Тот, у кого находятся похищенные камни, может перехватить ваш разговор.
Маркворт солгал, чтобы как-то успокоить удивленного Фрэнсиса. На самом деле он собирался сам воспользоваться камнем для общения с Юсефом и Данделионом. Отец-настоятель не хотел, чтобы кто-либо еще, включая и Фрэнсиса, входил в контакт с Карающими Братьями. Вдруг кто-то случайно узнает правду об их деяниях в Палмарисе!
— Ты должен постоянно следить за магистром Джоджонахом и знать, о чем он ведет разговоры, — велел брату Фрэнсису Маркворт. — То же относится и к твоему одногодке Браумину Херду. Я хочу знать, с кем они ведут беседы в часы досуга. Мне нужен полный список.
Брат Фрэнсис не сразу ответил утвердительным кивком на слова своего наставника. Он вдруг осознал, что вокруг происходит много такого, о чем он почти ничего не знает. Но одновременно Фрэнсис (а это было неотъемлемой чертой его характера) увидел новую возможность произвести впечатление на отца-настоятеля, новую возможность продвинуться. И это придало ему уверенности в успехе порученного дела.
Итак, Коннору Билдебороху удалось уйти. Он словно сквозь землю провалился. Возможно, прячется где-нибудь на городском дне. А может, отправился на север. Брат Юсеф опасался, что это известие огорчит отца-настоятеля, но тот отнесся к исчезновению племянника барона достаточно спокойно.
Отправляйтесь за камнями — такое телепатическое распоряжение получил брат Юсеф от Маркворта. Отец-настоятель передал ему четкий образ женщины, известной под именами Джилл, Джилли, Пони и Бродячей Киски. Петтибва хорошо помогла им в то утро. Забудьте про племянника барона.
Получив от Юсефа подтверждение, утомленный отец-настоятель тут же разорвал контакт, позволив духу вернуться в тело.
Но Маркворта не покидало странное ощущение…
Он чувствовал, что здесь присутствует еще некто. Старый монах испугался, подумав, что, солгав Фрэнсису насчет подопечной Эвелина, способной распознать магию камня, он был не так уж далек от истины.
Однако Маркворт достаточно быстро успокоился, почувствовав, что «некто» — всего-навсего часть его собственного подсознания. Монахи традиционно пользовались магическими камнями для достижения глубочайших состояний сосредоточения и внутреннего видения. Правда, сейчас об этом как-то стали забывать. Маркворту показалось, что он непроизвольно вернулся к старой традиции.
Отец-настоятель решил воспользоваться этим, рассчитывая прояснить собственные потаенные чувства и, возможно, достичь столь необходимых ему мгновений истины.
Перед его мысленным взором появился магистр Джоджонах и более молодой монах по имени Браумин Херд. Они готовили заговор против отца-настоятеля. Это ничуть не удивило Маркворта; разве случайно он приказал брату Фрэнсису следить за ними?
Потом возникла новая картина: магистр Джоджонах, сжимая в руке камни, идет к двери… к его, Маркворта, двери. И теперь у него в руке… графит.
Джоджонах ударом ноги распахнул дверь и высвободил чудовищный заряд энергии, направив его прямо на сидевшего в кресле Маркворта. Отец-настоятель увидел вспышку, ощутил, как его обожгло, затем ударило. Бешено заколотилось сердце в теле, из которого стала вытекать жизнь…
Маркворту понадобилось некоторое время, чтобы отделить плод воображения от реальности и осознать, что перед ним была лишь мысленная картина, а не действительное событие. Но до этой всщышки просветления он никогда не представлял, насколько опасен Джоджонах и сколь коварны сподвижники грузного магистра!
Ничего, он будет следить за ними самым пристальным образом и, если потребуется, пойдет на самые жестокие и решительные действия.
Но они станут сильнее, — твердил ему внутренний голос. Когда закончится война со всеми этими тварями, о малоизвестных пока событиях на Аиде начнут вначале перешептываться, а потом заговорят открыто, и тогда стараниями Джоджонаха Эвелин Десбрис может превратиться в героя. Подобное было для Маркворта просто невыносимо. Нет, нужно действовать быстро против самой памяти об этом воре и убийце Эвелине. Нужно нарисовать черный и отталкивающий портрет этого еретика, вступившего в сговор с демоном-драконом. И тогда пусть шепчутся — но теперь уже о междоусобице на Аиде, благополучно уничтожившей обоих злодеев.
Да, он должен до конца развенчать Эвелина, чтобы этот еретик занял свое истинное место и в людских умах, и в анналах истории церкви.
Маркворт разом вышел из транса и только сейчас обнаружил, с какой силой его пальцы сжимают камень — высохшая кожа на костяшках даже побелела от напряжения.
Отец-настоятель улыбнулся, подумав, что поступил мудро, войдя в состояние предельной сосредоточенности, затем убрал камень в потайной ящик стола. Ему стало намного лучше, и его совсем уже не заботил внезапно исчезнувший Коннор. Сейчас этот человек не в состоянии причинить ему никакого вреда. Добринион — вот тот действительно представлял для него в Палмарисе угрозу, но о настоятеле «позаботились» Карающие Братья. Истинная природа Джоджонаха и его приспешников теперь ему ясна. Когда Карающие Братья вернут похищенные камни, положение отца-настоятеля вновь станет прочным и надежным. И тогда он легко сможет справиться с любыми кознями Джоджонаха. И все же, решил отец-настоятель, он не станет терять времени и вскоре нанесет по магистру упреждающий удар. Он переговорит с Джеховитом, своим давнишним другом, который предан делу сохранения ордена не менее его самого. А там, думал Маркворт, через посредничество настоятеля Сент-Хонс он сможет рассчитывать на помощь короля.
Бестесбулзибар, дух демона-дракона, находившийся на другом конце прерванного контакта, был вполне доволен. Сейчас этот так называемый предводитель рода человеческого находился у него в когтях и принимал все мысли и представления Бестесбулзибара за свои собственные.
Демон до сих пор переживал поражение на Аиде и утрату своего телесного облика. Он пока не решил, как и каким образом восстановить этот облик. Возможность управлять, словно марионеткой, отцом-настоятелем Абеликанской церкви, всегда являвшейся злейшим врагом демона, стала для Бестесбулзибара весьма приятным развлечением, которое позволяло забыть о поражении.
Точнее, почти забыть.
— Зачем мы пришли сюда? — спросил брат Браумин, беспокойно оглядываясь на колеблющиеся тени, порожденные неровным светом факела.
Со всех сторон их окружали ряды полок, забитых пыльными древними фолиантами. Сверху давил массивный низкий потолок.
— Здесь я рассчитываю найти ответы, — спокойно ответил магистр Джоджонах, совершенно равнодушный к огромным скалам, нависшим у них над головой.
Оба монаха стояли в подземном хранилище рукописей — старейшей части монастыря. Она находилась ниже всех более поздних этажей, почти на уровне вод залива Всех Святых. В давние времена отсюда существовал выход прямо на скалистый берег — туннель, соединяющийся с коридором и подъемными дверями, возле которых магистр Де'Уннеро отражал нападение поври. Потом монастырь стал расти вверх, появились новые этажи, и туннель заделали наглухо.
— Теперь, когда настоятель Добринион мертв, а канонизация, в лучшем случае, отложена, у отца-настоятеля нет оснований отсылать меня из Санта-Мир-Абель, — объяснил Джоджонах. — Но он конечно же придумает для меня какое-нибудь занятие, чтобы у меня было как можно меньше свободного времени, а брат Фрэнсис или кто-нибудь еще будет непременно таскаться за мной по пятам.
— Но брат Фрэнсис не так-то скоро здесь появится, — предположил брат Браумин.
— Еще как скоро, — возразил магистр Джоджонах. — Ведь он совсем недавно уже бывал здесь. В этом хранилище старины Фрэнсис нашел карты и описания, которыми мы пользовались в нашем путешествии к Аиде. И некоторые карты, друг мой, были вычерчены самим братом Аллабарнетом из Сент-Прешес.
Брат Браумин вскинул голову, не совсем понимая, как это связано с их нынешним приходом в хранилище.
— Я возьму на себя роль главного радетеля в приготовлениях к канонизации брата Аллабарнета, — пояснил магистр Джоджонах. — Так у меня появится возможность освободиться от вмешательства отца-настоятеля. Уж можешь быть уверен: он собирается загрузить меня работой настолько, чтобы ни на какие, образно говоря, шалости времени у меня не оставалось. Когда я во всеуслышание объявлю, что берусь продолжать дело канонизации Аллабарнета, отец-настоятель не захочет осложнять отношения с Сент-Прешес и будет вынужден предоставить мне время для занятий. Ему даже придется освободить меня от повседневных обязанностей.
— Чтобы вы проводили целые дни в этой духоте? — недоверчиво спросил брат Браумин.
Ну что можно здесь найти? Едва они сюда пришли, Браумину захотелось сразу же покинуть это место и выбежать на яркий дневной свет или хотя бы подняться в верхние, более светлые и приятные помещения монастыря. По представлениям Браумина, хранилище рукописей напоминало склеп. Впрочем, здесь действительно располагался склеп — совсем рядом, в нескольких соседних помещениях! Хуже того, в дальнем углу хранилища находился шкаф с древнейшими рукописями по колдовству и демонической магии, запрещенные церковью. Эти рукописи специально сохранялись для того, чтобы лучше распознавать действия врагов. Все остальные экземпляры безжалостно сожгли. Браумин сожалел, что и эти манускрипты не попали в огонь; от одного их наличия у него по спине ползли мурашки, и он ощущал, как рядом витает холодное, словно лед, зло.
— Здесь мне и место, — проговорил Джоджонах.
Изумленный Браумин развел руками.
— Да что вы собираетесь здесь искать? — спросил он, инстинктивно оглядываясь на шкаф с дьявольскими писаниями.
— Честно сказать, не знаю, — ответил Джоджонах.
Он заметил испуганный взгляд брата Браумина, но не придал ему значения, ибо демонические рукописи в намерения магистра не входили. Завладев вниманием собрата, Джоджонах подошел к ближайшей полке и с почтением приподнял внушительный фолиант, чей переплет был едва скреплен толстой веревкой.
— Вот здесь, в истории церкви, я найду ответы, — добавил магистр.
— Ответы?
— Я посмотрю на историю так же, как Эвелин, — попробовал объяснить Джоджонах. — Воззрения и принципы, какие я наблюдаю сегодня среди, казалось бы, святых людей, разительно отличаются от воззрений и взглядов основателей нашего ордена. Кто пошел бы сейчас за Марквортом, если бы не традиции, которым более тысячи лет? Кто стал бы придерживаться учений нынешних отцов Абеликанского ордена, если бы вдруг духовно прозрел и увидел в них просто людей, безуспешно пытающихся уничтожить высший порядок, установленный Богом?
— Смело сказано, магистр, — тихо заметил брат Браумин.
— Возможно, настало время, когда кто-то должен произнести эти смелые слова, — ответил Джоджонах. — Столь же смелые, как деяния Эвелина.
— Деяния брата Эвелина навлекли на него обвинения в воровстве и убийстве, — напомнил молодой монах.
— Но мы-то знаем, что это ложь, — быстро возразил магистр.
Он вновь поглядел на старинный фолиант и смахнул пыль с истрепанного переплета.
— И я верю, они тоже посчитали бы это ложью. Я говорю об основателях ордена — тех мужчинах и женщинах, которым впервые воссиял Божий свет. Непременно посчитали бы.
Джоджонах умолк, а брат Браумин долго обдумывал услышанное. Он понимал, что место Джоджонаха — действительно здесь. Однако, допуская возможность самых ужасающих результатов поисков, он не мог не спросить:
— А если ваши поиски обнаружат, что церковь всегда была такой, какая есть сейчас?
При этих словах брат Браумин заметил, как ссутулились широкие плечи его наставника.
— Тогда придется признать, что я напрасно прожил жизнь, — сказал Джоджонах. — И в заблуждении своем следовал не священным, а мирским законам.
— Подобные слова обычно произносили еретики, — предостерег брат Браумин.
Магистр повернулся и остановил на нем свой пристальный взгляд, полный неистовой решимости. Браумин никогда бы не подумал, что этот грузный и обычно веселый человек способен так глядеть.
— Нам остается лишь надеяться, что еретики ошибались, — мрачно проговорил он.
Магистр вновь повернулся к фолиантам, а Браумин молчал, словно желая, чтобы услышанное улеглось в его сознании. Дальнейшие расспросы будут ни к чему: магистр избрал путь, откуда нет возврата. И этот путь приведет его либо к озарению и подтверждению собственных воззрений, либо к отчаянию.
— С тех пор как мы вернулись из Сент-Прешес, брат Делман задает много вопросов, — сказал Браумин, пытаясь направить разговор в другое русло.
Наконец-то лицо Джоджонаха осветилось улыбкой.
— Он спрашивает о действиях отца-настоятеля по отношению к нашим пленникам, считая эти действия недопустимыми и несовместимыми с нашими принципами, — продолжал брат Браумин.
— Пленниками? — перебил его Джоджонах. — Маркворт привез их сюда?
— Семью Чиличанк и кентавра. Но мы не знаем, где они содержатся.
Магистр Джоджонах умолк. Этого следовало ожидать. Просто весть об убийстве Добриниона заставила его почти забыть о несчастных пленниках.
— И в Сент-Прешес не воспротивились насильственному увозу палмарисских граждан? — спросил он.
— По слухам, настоятеля Добриниона это буквально взбесило, — ответил Браумин. — Говорят, у Маркворта возникла стычка с солдатами барона Билдебороха, явившимися освобождать его племянника. Этот племянник был якобы женат на женщине, которая сопровождала брата Эвелина. Многие считают, что Добринион состоял с бароном Билдеборохом в заговоре против отца-настоятеля.
Джоджонах беспомощно усмехнулся. Разумеется, слухи эти были вовсе не беспочвенны, и сейчас он был еще более уверен, что никакой поври не убивал настоятеля Добриниона. Магистр едва не сказал об этом брату Браумину, но благоразумно удержался. Подобные вещи могли бы сломать безупречного или толкнуть на безрассудные поступки.
— Говоришь, брат Делман внимательно относится к происходящему? — спросил Джоджонах.
— Он задавал множество вопросов, — повторил брат Браумин. — Некоторые граничили с открытой критикой отца-настоятеля. И, разумеется, мы все озабочены, что двое братьев не вернулись в Санта-Мир-Абель. Не секрет, что они пользовались огромной благосклонностью отца-настоятеля, и их поведение всегда обсуждалось молодыми монахами.
— Нам надо зорко следить за ищейками Маркворта, — серьезно сказал Джоджонах. — Не доверяйте ни Юсефу, ни Данделиону. А теперь возвращайся к своим обязанностям. Со мной будешь видеться только в самых крайних случаях, когда узнаешь что-нибудь предельно важное и безотлагательное. Появится возможность — я сам тебя найду. Мне будет интересно узнать об успехах брата Делмана. Попроси брата Виссенти, пусть подружится с ним. Виссенти достаточно далек от меня, и его беседы с братом Делманом будут незаметны для отца-настоятеля. И прошу тебя, брат Браумин, разузнай о пленниках: где их содержат и как с ними обращаются.
Брат Браумин поклонился и уже готовился уйти, как магистр остановил его.
— И не забывай, друг мой, — предостерег Джоджонах, — что брат Фрэнсис и иные, не столь заметные ищейки Маркворта всегда где-то поблизости.
Браумин ушел. Магистр Джоджонах остался один в окружении старинных фолиантов Абеликанского ордена — книг и пергаментных свитков. Многих из них столетиями не касалась ничья рука. У Джоджонаха было такое ощущение, словно души его собратьев по церкви до сих пор витают в темных помещениях склепа. Магистр остался наедине с историей, наедине с тем, чему он посвятил жизнь и принимал как божественное водительство.
Он молился о том, чтобы эта история не обманула его чаяний.
ГЛАВА 22
ДЖИЛЛИ
— Джилли, — как можно нежнее и ласковее повторил Коннор.
На лице Пони были написаны удивление и ужас. Такое выражение бывает у ребенка, когда он сталкивается с чем-то немыслимым и страшным.
Элбрайн, не спускавший с любимой глаз, однажды уже видел ее лицо таким, но лишь однажды. Тогда их первый поцелуй на холме близ Дундалиса был прерван звуками погибающего города.
Увидев, что Пони потеряла равновесие и вот-вот упадет с коня, Элбрайн подхватил ее. Но ее замешательство продолжалось недолго. Пони отбросила прочь нахлынувшие чувства и вновь обрела ту внутреннюю решимость, которая многие годы помогала ей проходить через превратности жизни.
— Джилсепони, — поправила она Коннора. — Меня зовут Джилсепони, Джилсепони Альт.
Она бросила взгляд на Элбрайна, черпая силу в его неизменной любви.
— Точнее, Джилсепони Виндон, — добавила она.
— А когда-то — Джилсепони Билдеборох, — тихо сказал Коннор.
— Этого не было, — поспешно и с неожиданной для себя резкостью возразила Пони. — Ты уничтожил это сочетание, провозгласив перед законом и перед Богом, что подобного никогда не было. Или благородному Коннору теперь вдруг понадобилось заявить права на то, от чего он в свое время поспешил избавиться?
Элбрайн снова дотронулся до нее, пытаясь успокоить.
Слова Пони больно обожгли Коннора, но он принял их как нечто заслуженное.
— Я был молод и глуп, — ответил он. — Наша брачная ночь… твое поведение… все это оскорбило меня, Джилли… Джилсепони, — быстро поправился Коннор, увидев гримасу на ее лице. — Я…
Пони махнула рукой, требуя, чтобы он замолчал, потом взглянула на Элбрайна. Насколько же мучителен для него этот разговор, только сейчас сообразила она. Зачем ему страдать от воспоминаний о ее несостоявшейся брачной ночи с другим человеком?
Однако Элбрайн оставался спокойным, и в его светлых глазах не было ничего, кроме симпатии к женщине, которую он так горячо любил. Он не позволил, чтобы в них вспыхнули огоньки гнева и ревности, ибо это было бы оскорбительным для Пони.
— Вам есть о чем поговорить, — сказал он. — А мне надо следить за караваном.
Он вновь дотронулся до Пони, но на этот раз мягко, почти игриво, желая показать, что уверен в их любви. Затем, чтобы разрядить напряжение, он столь же игриво подмигнул ей и отошел.
Пони с нежностью следила, как он удаляется. Оглянувшись и убедившись, что поблизости нет чужих любопытных глаз и ушей, она пустила Дара шагом. Коннор поехал рядом.
— Поверь, я ничего не затевал против тебя, — попытался объяснить Коннор, когда они остались одни. — Я не намеревался причинить тебе зло.
— Я отказываюсь говорить о той ночи, — твердо и бесповоротно сказала она.
Пони прекрасно знала, что Коннор намеревался причинить ей зло, и знала причину: гордость, уязвленная ее отказом в интимной близости.
— И ты можешь с такой легкостью выбросить из памяти все? — спросил Коннор.
— Иначе мне пришлось бы без конца возвращаться к тому, что не нуждается в объяснениях и способно принести лишь боль, — ответила Пони. — Будущее важнее прошлого.
— Ты отказываешься от прошлого. Хорошо. Но позволь мне рассчитывать на прощение, — сказал Коннор.
Пони пристально посмотрела на него, заглянув в серые глаза молодого аристократа. Она конечно же помнила все, что предшествовало той жуткой брачной ночи. До этого они были близкими друзьями.
— Ты помнишь, когда мы впервые встретились? — спросил Коннор, уловив ее мысли. — Помнишь, когда я бросился в тот закоулок, чтобы спасти тебя, и меня окружила целая шайка каких-то подонков?
Пони через силу улыбнулась. Да, были и хорошие воспоминания, причем немало, но конец все равно оставался тяжким и мучительным.
— Но это не было любовью, Коннор, — честно призналась она.
Племянник барона посмотрел на Пони так, словно она огрела его мокрым полотенцем.
— Я не знала, что такое любовь, пока вновь не встретилась с Элбрайном, — добавила Пони.
— Но мы же были близки, — возразил Коннор.
— Мы были друзьями, — ответила Пони. — И я буду ценить нашу дружбу, продолжавшуюся до тех пор, пока мы не попытались превратить ее в нечто большее. Обещаю тебе.
— Значит, мы ио-прежнему можем оставаться друзьями, — заключил Коннор.
— Нет.
Ответ прозвучал раньше, чем Пони подумала о своих словах.
— Ты дружил с другим человеком — с неуверенной девчонкой, не знавшей, откуда она пришла и куда идти дальше. Я давно уже стала другой. Джилли больше нет, как, по правде говоря, нет и Джилсепони. Есть Пони, спутница, возлюбленная и жена Элбрайна Виндона. Мое сердце принадлежит ему и только ему.
— И в этом сердце не найдется места для твоего друга Коннора? — осторожно спросил молодой аристократ.
Пони вновь улыбнулась, но теперь уже спокойнее.
— Ты ведь даже не знаешь меня, — ответила она.
— Знаю, — возразил Коннор. — Даже когда ты была, как ты только что сказала, неуверенной девчонкой, в тебе и тогда был огонь. При всей твоей растерянности и незащищенности, в твоих прекрасных глазах ощущалась сила, какая встречается лишь у немногих.
Пони понимала, что сейчас испытывает Коннор. Их отношения оборвались на горькой ноте, и это заслоняло прекрасные месяцы, проведенные вместе. И теперь его простые слова несли ощущение завершенности и успокоения.
— Зачем ты оказался здесь? — спросила она.
— Я далеко не впервые в этих краях, — ответил Коннор с оттенком бравады, чувствуя, как его голос обретает прежнюю уверенность. — Воевал с гоблинами, с поври. Могу похвастаться: даже уложил нескольких великанов!
— Зачем ты сюда приехал? — не отставала проницательная женщина.
Она прочла по лицу, что их встреча — отнюдь не такая неожиданность для Коннора, как для нее самой. Странно, если учесть, что они давно потеряли друг друга из виду.
— Ты что-то знал обо мне, да?
— Догадывался, — признался Коннор. — До меня доходили слухи, что в здешних краях кто-то сражается с врагами, применяя магию, и что ты имеешь отношение к магическим самоцветам.
Пони не знала, что сказать.
— Позови своего… мужа, — попросил Коннор. — Ты сказала, что готова забыть о прошлом и обратиться к будущему. Действительно, у меня была причина отправиться сюда, Джилл… Пони. И не только ради того, чтобы вновь тебя увидеть, хотя и для этого я бы мог проехать Хонсе-Бир вдоль и поперек.
Услышав последние слова, Пони удивилась: почему же Коннор не сделал этого за все годы, что она находилась в армии? Ладно, незачем теперь ворошить прошлое и бередить старые раны.
Вскоре появился Элбрайн. Дальнейший разговор происходил под деревом, в листве которого удобно устроился Джуравиль.
— Ты помнишь настоятеля Добриниона Калисласа? — начал Коннор.
До этого он долго и беспокойно расхаживал взад-вперед, не зная с чего начать.
— Конечно, — кивнула Пони. — Это настоятель монастыря Сент-Прешес.
— Бывший, — коротко ответил Коннор. — Его убили несколько дней назад, ночью, в собственной спальне.
Молодой аристократ умолк, наблюдая за тем, какое впечатление произвели на собравшихся его слова. Похоже, что новость не особо встревожила этих людей. Неудивительно, ведь они ничего не знали о Добринионе и о его щедром сердце, а также о его далеко не полюбовных отношениях с церковью.
— Утверждают, что это сделали поври, — продолжал Коннор.
— Воистину мрачные наступили времена, если какая-то тварь сумела проникнуть в здание, которое должно было бы являться самым неприступным во всем городе, — заметил Элбрайн.
— Я думаю, что настоятель был убит церковью, которой служил, — пристально глядя на Элбрайна, напрямую заявил Коннор.
Теперь уже Элбрайн подался вперед, удивленный такими словами.
— В Палмарисе останавливались монахи из Санта-Мир-Абель, — пояснил молодой аристократ. — Более двух десятков, во главе с самим отцом-настоятелем. По слухам, отец-настоятель встречал в Палмарисе монашеский караван, вернувшийся издалека, чуть ли не из Барбакана.
Собравшиеся внимательно слушали Коннора.
— Помните, Роджер рассказывал про какой-то караван, пронесшийся мимо Кертинеллы и Ландсдауна? — подсказала Пони.
— Они ищут тебя, — без обиняков сказал Коннор, указав на Пони. — И все из-за самоцветов, которые, как утверждают церковники, были украдены из Санта-Мир-Абель.
У Пони округлились глаза. Некоторое время она бормотала какие-то бессвязные слова, затем повернулась к Элбрайну, ища у него поддержки.
— Именно этого мы и боялись, — признался Элбрайн. — Потому мы и хотели переправить беженцев в Палмарис, где им ничего не угрожало бы. Нам с Пони нельзя оставаться с ними — риск слишком велик. Поэтому мы лишь доведем их до безопа