Резолюция оппозиции по вопросу о советско-финляндской войне представляет собою документ, под которым могли бы, с маленькими оговорками, подписаться бордигисты, Верекен, Снефлит, Феннер-Броквей, Марсо Пивер и им подобные, но ни в каком случае не большевики-ленинцы. Исходя исключительно из качеств советской бюрократии и из факта "вторжения", резолюция лишена какого бы то ни было социального содержания. Она ставит Финляндию и СССР на одну доску и одинаково "осуждает и отвергает оба правительства и обе армии". Почувствовав, однако, что тут что-то неладно, резолюция неожиданно, без всякой связи с текстом, прибавляет: "при применении (!) этой перспективы, сторонники Четвертого Интернационала будут, разумеется, (поистине великолепно это "разумеется"!) принимать во внимание (!) конкретные обстоятельства - военную ситуацию, настроение масс, а так же (!) разницу экономических отношений в Финляндии и России. Тут что ни слово, то перл. Под "конкретными" обстоятельствами наши любители "конкретного" понимают военное положение, настроение масс и - на третьем месте! - различие экономических режимов. Как именно эти три "конкретных" обстоятельства будут "приниматься во внимание", об этом в резолюции ни слова. Если оппозиция по отношению к данной войне одинаково отвергает "оба правительства и обе армии", то как же она будет "считаться" с разницей военного положения и социальных режимов? Решительно ничего нельзя понять!
Чтоб наказать сталинцев покрепче за их несомненные преступления, резолюция, вслед за мелкобуржуазными демократами всех оттенков, ни одним словом не упоминает о том, что Красная армия в Финляндии экспроприирует крупных земледельцев и вводит рабочий контроль, подготовляя экспроприацию капиталистов.
|
|
Завтра сталинцы будут душить финских рабочих. Но сегодня они дают - вынуждены дать огромный толчок классовой борьбе, в ее наиболее острой форме. Вожди оппозиции строят свою политику не на "конкретном" процессе, развертывающемся в Финляндии, а на демократических абстракциях и благородных чувствах.
Советско-финляндская война уже, видимо, начинает дополняться гражданской войной, в которой Красная армия оказывается - на данной стадии - в том же лагере, что и финляндские мелкие крестьяне и рабочие, тогда как финляндская армия пользуется поддержкой имущих классов, консервативной рабочей бюрократии и англосаксонских империалистов. Надежды, которые Красная армия пробуждает у финляндской бедноты, окажутся, при отсутствии международной революции, иллюзией; сотрудничество Красной армии с беднотой окажется временным; Кремль может скоро повернуть оружие против финляндских рабочих и крестьян. Все это мы знаем заранее, и все это мы говорим открыто, в форме предупреждения. Но все-таки в этой "конкретной" гражданской войне, которая развертывается на территории Финляндии, какое "конкретное" место должны занять "конкретные" сторонники Четвертого Интернационала? Если в Испании они боролись в республиканском лагере, не смотря на то, что сталинцы душили социалистическую революцию то в Финляндии они тем более должны участвовать в том лагере, где сталинцы оказываются вынуждены поддерживать экспроприацию капиталистов.
|
|
Дыры в своей позиции наши новаторы затыкают страшными словами. Политику СССР в Финляндии они называют "империалистской". Великое обогащение науки! Отныне империализмом будет называться внешняя политика финансового капитала, а заодно и политика истребления финансового капитала. Это должно значительно содействовать прояснению классового сознания рабочих! - Но ведь одновременно - воскликнет, скажем, слишком торопливый Стэнли - Кремль поддерживает политику финансового капитала в Германии! Это возражение основано на подмене одного вопроса другим, на растворении конкретного в абстрактном (обычная ошибка вульгарного мышления). Если Гитлер завтра окажется вынужден доставить оружие восставшим индусам, должны ли революционные немецкие рабочие воспротивиться этому конкретному действию стачкой или саботажем? Наоборот, они должны постараться, как можно скорее доставить оружие повстанцам. Надеемся, что это ясно и Стэнли. Но этот пример имеет чисто гипотетический характер. Он нам понадобился для того, чтобы показать, что даже фашистское правительство финансового капитала может оказаться в известных случаях вынуждено поддержать попутно национально-революционное движение (чтобы завтра попытаться задушить его). Поддержать пролетарскую революцию, скажем во Франции - на это Гитлер ни при каких условиях не пойдет. Что касается Кремля, то он оказывается сегодня вынужден - это уже не гипотетический, а реальный случай - вызывать социально-революционное движение в Финляндии (чтобы завтра попытаться политически задушить его). Покрывать данное социально-революционное движение апокалиптическим именем империализма, только потому что оно вызывается, искажается и, в то же время, подавляется Кремлем, значит выдавать себе самому свидетельство о теоретической и политической бедности.
|
|
Надо к тому же прибавить, что расширение понятия "империализма" не имеет и прелести новизны. Сейчас не только "демократия", но и буржуазия демократических стран называет советскую политику империалистской. Цель буржуазии ясна: смазать социальное противоречие между капиталистической экспансией и советской, скрыть от глаз проблему собственности и тем самым помочь действительному империализму. Какова цель Шахтмана и других? Они сами этого не знают. Их терминологическое новшество объективно ведет только к тому, что они отдаляются от марксистской терминологии Четвертого Интернационала и приближаются к терминологии "демократии". Это обстоятельство - увы! - лишний раз подтверждает крайнюю восприимчивость оппозиции к давлению общественного мнения мелкой буржуазии.
"ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ ВОПРОС".
Из рядов оппозиции раздаются все чаще голоса: "русский вопрос не имеет, собственно, решающего значения; главная задача это - изменить режим в партии". Под изменением режима надо понимать изменение руководства, или, еще точнее, устранение Кэннона и его ближайших сотрудников с руководящих постов. Эти откровенные голоса показывают, что стремление поднять борьбу против "фракции Кэннона" предшествовало той "конкретности событий", на которую Шахтман и другие ссылаются в объяснение перемены своей позиции. В то же время эти голоса напоминают целый ряд прежних оппозиционных группировок, которые поднимали борьбу по самым различным поводам, но, когда принципиальная почва начинала у них под ногами колебаться, переносили все свое внимание на так называемый "организационный вопрос": так обстояло дело с Молинье, Снефлитом, Верекеном, и многими другими. Как ни неприятны эти прецеденты, но обойти их нельзя!
Было бы, однако, неправильно думать, что перенесение внимания на "организационный вопрос" представляет простой маневр фракционной борьбы. Нет, самочувствие оппозиции действительно, хотя и смутно, говорит ей, что дело не столько в "русском вопросе", сколько вообще в подходе к политическим вопросам, в том числе и к методам строительства партии. И это, в известном смысле, верно.
На предшествующих страницах мы сами старались показать, что дело не только в русском вопросе, но во всем методе мышления оппозиции, который имеет свои социальные корни. Оппозиция находится во власти мелкобуржуазных настроений и тенденций. В этом суть дела.
Мы особенно ярко видели идеологическое влияние другого класса на примерах Бернама (прагматизм) и Шахтмана (эклектизм). Мы не брали других вождей, как, например, т. Эберна, потому что он, по общему правилу, не участвует в принципиальных спорах, ограничиваясь областью "организационного вопроса". Это не значит, однако, что Эберн не имеет значения. Наоборот, в известном смысле можно сказать, что Бернам и Шахтман выступают, как дилетанты оппозиции, тогда как Эберн - бесспорный специалист этого дела. Эберн, и только он, имеет свою традиционную группировку, выросшую из старой коммунистической партии и спаявшуюся в первый период самостоятельного существования "левой оппозиции". Все остальные, имеющие различные поводы для критики и недовольства, примыкают к этой группировке.
Всякая серьезная борьба фракций в партии есть всегда, в последнем счете, преломление борьбы классов. Фракция большинства с самого начала установила идейную зависимость оппозиции от мелкобуржуазной демократии. Наоборот, оппозиция, именно в силу своего мелкобуржуазного характера, даже не попыталась искать социальных корней противного лагеря.
Оппозиция открыла жестокую фракционную борьбу, которая парализует партию в крайне критический момент. Чтоб такая борьба была оправдана, а не беспощадно осуждена, нужно иметь для нее очень серьезные и глубокие основания. Для марксиста такие основания могут иметь только классовый характер. Прежде, чем начинать свою ожесточенную борьбу, вожди оппозиции обязаны были поставить перед собой вопрос: влияние какого не-пролетарского класса отражает большинство ЦК? Между тем о классовой оценке разногласий со стороны оппозиции нет и речи. Дело идет о "консерватизме", "ошибках", "плохих методах" и т. д. психологических, интеллектуальных, технических недочетах. Оппозиция не интересуется классовой природой противной фракции, как она не интересуется классовой природой СССР. Один этот факт достаточен, чтоб обнаружить мелкобуржуазный характер оппозиции, с окраской академического педантизма и журналистской впечатлительности.
Чтобы понять, давление каких именно классов или слоев находит свое отражение в борьбе фракций, надо проследить борьбу этих фракций исторически. Те члены оппозиции, которые утверждают, что нынешняя борьба не имеет "ничего общего" со старой фракционной борьбой, показывают лишний раз свое поверхностное отношение к жизни партии. Основное ядро оппозиции - то самое, которое три года тому назад группировалось вокруг Мости и Спектора. Основное ядро большинства - то самое, которое группировалось вокруг Кэннона. Из руководящих фигур только Шахтман и Бернам передвинулись из одного лагеря в другой. Но эти личные перемещения, как они ни значительны, не меняют общего характера двух группировок. На выяснении исторической преемственности фракционной борьбы я, однако, останавливаться не буду, отсылая читателя к прекрасной во всех отношениях статье Джо Гансена, "Организационные методы и политические принципы".
Если отвлечься от всего случайного, личного и эпизодического, если свести нынешнюю борьбу к основным политическим типам, то несомненно наиболее последовательный характер имеет борьба т. Эберна против т. Кэннона. Эберн представляет в этой борьбе мелкобуржуазную, по социальному составу, пропагандистскую группировку, объединенную старыми личными связями и имеющую почти семейный характер. Кэннон представляет формирующуюся пролетарскую партию. Историческая правота в этой борьбе - каковы бы ни были отдельные возможные ошибки, промахи и пр. - целиком на стороне Кэннона.
Когда представители оппозиции поднимают крики: "руководство обанкротилось", "прогноз не оправдался", "события застигли нас врасплох", "надо менять лозунги", - все это без малейшей попытки серьезно продумать вопрос, - то они выступают, по существу дела, как партийные пораженцы. Это печальное поведение объясняется раздражением и испугом старого пропагандистского кружка перед новыми задачами и новыми отношениями в партии. Сентиментализм личных связей не хочет уступить место чувству долга и дисциплины. Задача, стоящая перед партией, состоит в том, чтобы разбить старые кружковые связи и растворить лучшие элементы пропагандистского прошлого в пролетарской партии. Необходимо воспитать такой дух партийного патриотизма, чтобы никто не смел заявлять: "дело собственно не в русском вопросе, а в том, что мы чувствуем себя приятнее и уютнее под руководством Эберна, чем под руководством Кэннона". Я лично не вчера пришел к этому выводу. Мне приходилось десятки и сотни раз высказывать его в беседах с товарищами, составляющими группу Эберна, причем я неизменно подчеркивал мелкобуржуазный состав этой группы. Я настойчиво и многократно предлагал переводить из числа членов в число кандидатов тех мелкобуржуазных попутчиков, которые неспособны вербовать в партию рабочих. Частные письма, беседы и предупреждения, как показали дальнейшие события, не привели ни к чему: люди редко учатся на чужом опыте. Антагонизм двух слоев партии и двух периодов ее развития вышел наружу и принял характер ожесточенной фракционной борьбы. Не остается ничего другого, как ясно и отчетливо высказать свое мнение перед американской партией и всем Интернационалом. "Дружба - дружбой, а служба - службой", говорит русская пословица.
Здесь возможен такой вопрос: если оппозиция есть мелкобуржуазное течение, то не значит ли что дальнейшее единство партии невозможно? Ибо как примирить мелкобуржуазное течение с пролетарским? Ставить так вопрос, значит рассуждать односторонне, недиалектически, и потому - ложно. Оппозиция в этой дискуссии ярко обнаружила свои мелкобуржуазные черты. Но это не значит, что у оппозиции нет других черт. Большинство членов оппозиции глубоко предано делу пролетариата и способно учиться. Элементы, связанные сегодня с мелкобуржуазной средой могут завтра связаться с пролетариатом. Непоследовательные могут, под влиянием опыта, стать более последовательными. Когда партия пополнится тысячами рабочих, даже кое-какие профессиональные фракционеры могут перевоспитаться в духе пролетарской дисциплины. Надо дать им для этого время. Вот почему предложение т. Кэннона: очистить дискуссию от всяких угроз раскола, исключений и пр., было в высшей степени правильно и своевременно.
Остается, тем не менее, несомненным, что, если бы партия в целом свернула на путь оппозиции, она могла бы потерпеть полное крушение. Оппозиция, как таковая, не способна дать партии марксистское руководство. Большинство нынешнего Центрального Комитета гораздо последовательнее, серьезнее и глубже выражает пролетарские задачи партии, чем меньшинство. Именно поэтому у большинства и не может быть интереса довести борьбу до раскола: правильные идеи победят. Но и здоровые элементы оппозиции не могут желать раскола: опыт прошлого слишком ярко показал, что всякого рода импровизированные группы, которые откалывались от Четвертого Интернационала, обрекали себя тем самым на разложение и гибель. Вот почему можно без всяких опасений ждать будущего партийного съезда. Он отвергнет антимарксистские новшества оппозиции и обеспечит единство партии.
.