Эйба происшествие крайне обеспокоило — не только своей жестокостью. Это означало, что стратегия конфедератов приносит плоды.
Как мы можем надеяться одержать победу в войне, если наши солдаты начали убивать друг друга? Как нам одолеть противника, если скоро наши воины будут слишком перепуганы, чтобы сражаться? На каждого вампира-союзника приходится десять вампиров, выступающих на стороне врага. Как мне с ними бороться?
Как это часто случалось с Эйбом, ответ пришел во сне. Запись от 21 июля 1862 г.:
Я снова был ребенком и сидел на перекладине знакомого забора. Стоял прохладный облачный день. По Старой камберлендской дороге шли путники. Я увидел повозку, набитую неграми. Там было множество женщин разного возраста. Их запястья сковывали кандалы, все рабыни сидели прямо на полу повозки. Им не дали ни охапки сена, чтобы смягчить дорогу, ни одеяла, чтобы укрыться от зимнего ветра. Возницы, разумеется, восседали на подушках спереди и кутались в теплую одежду. Я встретился взглядом с самой младшей девочкой, кажется, моей ровесницей. Ей было лет пять или шесть. Мы смотрели друг на друга всего мгновение. Я хотел отвернуться, не в силах выносить выражение скорби на ее лице, но не смог: я знал, куда ее везут. Наступила ночь. Вместе с маленькой негритянкой (не знаю, каким образом) я оказался в просторном амбаре, освещенном изнутри факелами и висячими масляными лампами. Из темноты я наблюдал, как рабов выстроили в ряд. Все негры неотрывно смотрели себе под ноги. Я видел, как за спиной у каждого раба встал вампир. Девочка смотрела мне в глаза. К ее шее приблизились клыки, а на плечи опустились когтистые лапы. «Справедливости…» — молила она, по-прежнему глядя на меня.
Клыки впились в ее плоть.
Девочка закричала, я тоже — и проснулся.
* * *
На следующее утро Эйб созвал министров.
«Джентльмены, — начал я, — мы много раз говорили об истинной природе этой войны и о наших истинных врагах. Мы вели споры — неизменно дружеские — о том, как наилучшим образом оказать сопротивление. Мы ужасались умению врагов вселять ужас в сердца наших людей. Рискну сказать, что даже мы сами испытали этот ужас. Так продолжаться не может. Джентльмены, пусть враг убоится нас.
Лишим его тех работников, которые обрабатывают земли живых союзников, тех, кто строит гарнизоны и перевозит порох. Оставим врага без тех несчастных, которых растят на убой, будто скот, а потом ввергают во тьму. Джентльмены, давайте же заморим мерзавцев голодом — объявим рабов Юга свободными людьми!»
Вокруг стола раздались одобрительные голоса. Даже Сэлмон Чейз, так и не поверивший в существование вампиров, признал гениальность мысли Линкольна: необходимо было поразить самое сердце Юга. Сьюард же, хоть и присоединился к всеобщему одобрению, скромно высказал совет.
[Он] сказал, что прокламацию стоит обнародовать сразу после победы, тогда никто не сможет сказать, что мы решились на этот шаг от безысходности.
«Что ж, — заключил я, — значит, нам нужна победа».
III
Семнадцатого сентября 1862 года войска Конфедерации и Союза встретились на реке Энтитем-крик неподалеку от города Шарпсберг, штат Мэриленд. Силы конфедератов возглавлял генерал Роберт Э. Ли, который до войны состоял в весьма теплых отношениях с президентом. Северян вел генерал Джордж Б. Макклелан, демократ, презиравший Линкольна всеми фибрами души. Эйб писал:
[Макклелан] считает меня буффоном. Он полагает, что не пристало мне командовать им, человеком превосходного воспитания и ума. Я бы не обращал внимания, если бы он выигрывал побольше сражений! Вместо этого он сидит в лагере и вообразил, что вся Потомакская армия — свора его телохранителей! Ему не хватает предусмотрительности: когда следует идти в атаку, он ждет; когда необходимо удержать позицию и сражаться — отступает. Такого я генералу простить не могу.
В среду, 17 сентября, в предрассветные часы армии Ли и Макклелана выжидали. Солдаты не подозревали, что им предстоит самый кровавый день в американской военной истории. С первыми лучами солнца с обеих сторон раздались артиллерийские залпы. Около часа противники обменивались снарядами. Зачастую запал должен был отсрочить взрыв, чтобы вражеских солдат осыпало раскаленной шрапнелью. Запись в дневнике солдата Союза Кристофа Нидерера[58](20-й Нью-йоркский пехотный полк, 6-й корпус) гласит:
Только я устроился поудобнее, как у меня над головой просвистел снаряд. Я чуть не оглох. Правой рукой я ощутил удар и увидел, что мундир запачкан чем-то белым. Я ощупал свою руку и возблагодарил Господа, что она осталась при мне. В этот самый момент я почувствовал, что лицо у меня в чем-то мокром. Это была кровь. Я поднял глаза и увидел, что солдату, сидевшему рядом (его звали Кесслер), снесло полголовы. Его мозги залепили лицо нашему соседу, Меркелю, так что он теперь почти ничего не видел. Такое могло произойти с любым из нас, так что никто особенно не испугался.
Когда умолкли пушки, солдатам Союза было приказано примкнуть штыки и выступать через поле к конфедератам, которые окопались в траншеях. Но среди высокой кукурузы затаилась артиллерийская батарея. Как только северяне подошли поближе, мятежники открыли огонь крупной картечью. Шарообразные пули сносили головы с плеч, отрывали наступающим руки и ноги. Лейтенант Себастьян Дункан-младший[59](13-й пехотный полк Нью-Джерси, 12-й корпус) свидетельствует в письме:
У нас над головами засвистели шальные пули и снаряды. Вокруг загремели взрывы. Наступление наших рядов перегородили тела мертвых и раненых. Прямо перед нами я увидел парня: ему оторвало ногу. Другой был изранен градом осколков и кричал от боли.
Когда атака захлебнулась, поле представляло собой пустошь, сплошь покрытую трупами и телами умирающих. Раненых бросили на произвол судьбы, а сверху все сыпались снаряды — они наносили все новые раны и крошили уже оторванные части тел. Сражение продолжалось всего два часа.
В тот день на Энтитем-крик шесть тысяч человек расстанутся с жизнью. Еще двадцать тысяч будут ранены, зачастую — смертельно.
Ли в конце концов придется отступить. Но генерал Джордж Б. Макклелан, задействовав в сражении всего две трети сил, которые имелись в его распоряжении, попросту наблюдал, как южане, хромая, отправились в Вирджинию для перегруппировки. Этот факт неизменно поражает военных историков. Если бы Макклелан решил преследовать конфедератов, он мог бы нанести сокрушительный удар всему Югу и вскоре положить войне конец.
Эйб был вне себя.
— Черт побери! — заорал он на Стэнтона, когда узнал, что генерал не стал преследовать отступающих врагов. — Он причинил мне больше горя, чем любой из конфедератов!
Линкольн немедленно выехал в ставку Макклелана, расположенную в Шарпсберге.
* * *
На знаменитой фотографии Авраам Линкольн и Джордж Б. Макклелан сидят друг напротив друга в генеральском шатре в Шарпсберге. Мужчины напряжены и, похоже, чувствуют себя несколько неловко. Известно, что Эйб как бы невзначай обронил:
— Если вам не нужна армия, я с удовольствием ее позаимствую.
Однако история не сохранила свидетельства о том, что произошло за несколько минут до того, как была сделана злополучная фотография.
Я поприветствовал [Макклелана], пожал руки его офицерам, а затем попросил оставить нас с генералом наедине. Я опустил завесу на входе в шатер, снял шляпу, положил ее на низенький столик, оправил сюртук и обернулся к Макклелану.
«Генерал, — обратился я к нему, — я должен задать вам вопрос».
«Пожалуйста», — разрешил он.
Я сгреб его за воротник и притянул к себе, настолько близко, что его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от моего носа.
«Покажите, а?»
«О чем вы, черт подери?»
Я притянул его еще ближе.
«Покажите клыки, генерал! Дайте-ка посмотреть!»
Макклелан силился вырваться, но его ноги не доставали до пола.
«Они же у вас наверняка есть. — Рукой я попытался открыть ему рот. — Разве смертный человек может желать продлить агонию войны? Давайте! Покажите ваши черные глаза! — Я яростно встряхнул его. — Давайте!»
«Я не… не понимаю…» — проговорил он наконец.
Генерал и впрямь растерялся. Я чувствовал его страх. Я отпустил его и устыдился, что вышел из себя.
«Да, — кивнул я. — Вижу, что не понимаете».
Я поправил сюртук и откинул завесу над входом.
«Идемте, — окликнул я генерала. — Пусть Гарднер[60]делает свою фотографию, и покончим с этим».
Через месяц президент освободил Макклелана от командования.
* * *
Эйб выехал из ставки в Шарпсберге и решил сам оценить последствия сражения. Увидев изуродованные, окоченевшие тела по берегам Энтитем-крик, президент не выдержал — слишком много боли накопилось в душе.
Я плакал, ведь каждый из этих мальчиков был Уилли. У любого из них остался отец, на которого, как и на меня, пало проклятие; и мать, которая рыдает, как и моя Мэри.
Эйб около часа просидел рядом с трупом одного из солдат. Президенту сказали, что снаряд разнес юноше голову.
Его затылок раскололся, большая часть кости и мозга отсутствовала, поэтому лицо мальчика покоилось на земле, словно опустевший мешок из-под зерна. Меня отталкивало это зрелище, но все же я не мог отвести глаз. Этот мальчик — безымянный мальчик — проснулся сентябрьским утром, еще не зная, что ему не суждено увидеть завтрашний рассвет. Он оделся, позавтракал. Храбро ринулся в бой. А потом погиб, и вся его жизнь обесценилась перед лицом единственной неудачи. Весь его опыт, прошлый и грядущий, окончился на незнакомом поле вдали от дома.
Я оплакиваю его родителей, братьев и сестер. Но по нему я не скорблю, ибо верю теперь в старую поговорку: «Лишь мертвые дождались конца войны».
IV
Сражение при Энтитем-крик обернулось чудовищными потерями, но тем не менее принесло Эйбу долгожданную победу. 22 сентября 1862 года Линкольн подписал первую прокламацию об освобождении рабов, согласно которой все рабы в мятежных штатах объявлялись «навеки свободными».
Реакция последовала незамедлительно. Аболиционисты считали, что президент прибег к полумере, освободив только рабов в южных штатах. Те, кто придерживались умеренных взглядов, опасались, что южане ответят на прокламацию еще более яростным сопротивлением. Некоторые из солдат-северян грозили поднять мятеж: они утверждали, что бьются за Союз, а не за «освобождение [негров]».
Эйбу не было до них дела.
Его волновал только отклик самих рабов. Судя по сообщениям, которые начали поступать в конце 1862 года, надежды Линкольна оправдались.
Сегодня я получил ошеломительное известие от наших союзников из Нью-Йорка. Сьюард пересказал мне историю недавнего восстания на плантации неподалеку от Виксберга, штат Миссисипи. Я уверен, что повествование ничуть не приукрашено, ведь новость поведал беглый негритянский мальчишка, который видел все собственными глазами.
«Счастливое известие об [освобождении] они получили утром, — рассказывал Сьюард. — Негры обрадовались и начали распевать восторженные песни. Однако хозяева веселья не одобрили и принялись охаживать негров плетьми. Одну девушку схватили и заковали в колодки. Обычно, если с рабом так поступали, больше он не возвращался к своим. Негры же, вместо того чтобы смириться с жестокостью, как они всегда делали раньше, собрались и все вместе окружили сарай для откорма скота, в который утащили девушку. Они ворвались внутрь, размахивая серпами и косами, и их глазам предстало такое зрелище, что даже храбрейшие из бывших рабов вскрикнули от страха. Двое белых с какими-то нечеловеческими глазами склонились над закованной девушкой и окровавленными ртами прильнули к ее обнаженной груди. Негритянка уже потеряла сознание. Ее кожу окрасила неестественная бледность. Негры вскинули оружие и бросились на негодяев, полагая их смертными. Но вампиры перемещались с такой скоростью, что нападавшие растерялись. Вампиры метались по сараю, с легкостью насекомых запрыгивая на стены, а вокруг них плясали лезвия. Первые из нападавших немедленно погибли: заостренные когти рвали горло, а руки наносили такие сокрушительные удары, что люди падали замертво. Вампиров задавили числом. Шестеро негров схватили каждого из них, выволокли из амбара, поставили к поилке для скота и обезглавили».
Земля полнилась слухами. Дни вампиров в Америке были сочтены.
* * *
Девятнадцатого января 1863 г. Эйб выступал перед пятнадцатью тысячами слушателей. Он достал из кармана листок, развернул его, откашлялся и заговорил:
— Восемьдесят семь лет тому назад наши отцы создали на этом континенте новую нацию, рожденную в свободе и преданную убеждению, что все люди созданы равными…
Президент приехал в Геттисберг, чтобы открыть мемориал, посвященный восьми тысячам солдат, отдавших жизни в трехдневном сражении за победу Союза. Пока Линкольн произносил речь, Уорд Хилл Леймон (его можно разглядеть рядом с Эйбом на одной из сохранившихся фотографий) озабоченно оглядывал толпу. Он держал руку на пистолете под сюртуком и пребывал в постоянном напряжении, ведь в тот день он один отвечал за безопасность президента.
Мы просидели на сцене три часа. Пережили три часа беспрестанного беспокойства. Я был уверен, что убийца попробует совершить покушение. Мне казалось, что на всех лицах написана ненависть к президенту. В каждом движении мне мерещилось посягательство на его жизнь.
Поначалу Эйб желал ехать в Геттисберг без охраны. Он опасался, что вооруженные люди придутся не ко двору на выступлении, призванном почтить память тех, кто отдал жизнь за свою страну. Леймону пришлось (полушутя) пригрозить организовать поломку президентского поезда. Только тогда Эйб согласился взять телохранителя с собой.
— …мы будем жить в убежденности, что они погибли не зря, что эта нация, с божьей помощью, возродится свободной и что власть людская, власть народа и для народа, не исчезнет с лица земли.
Эйб сложил листок и занял свое место под сдержанные аплодисменты. Он говорил всего две минуты. За столь короткое время Линкольн произнес величайшую речь девятнадцатого века, которая навеки останется в памяти американских граждан. И за то же время Уорд Хилл Леймон, самый преданный из охранников президента, принял решение, которое навеки изменит ход американской истории.
Волнение, пережитое в Геттисберге, оказалось слишком сильным. По пути в Вашингтон Леймон признался Линкольну, что, при всем уважении, он больше не сможет его охранять.
V
Вечером 8 ноября 1864 года Эйб в одиночестве шел сквозь ливень и ветер.
Я решил ждать результатов на телеграфе, точно так же, как в Спрингфилде четыре года назад. Если я проиграю, не хочу слушать слова утешения. Если выиграю, не хочу, чтобы меня поздравляли. У меня немало причин желать первого исхода и скорбеть о втором.
Ко дню выборов война унесла уже пятьсот тысяч жизней. Несмотря на невообразимые потери, желание поскорее окончить войну и неоднозначное отношение к освобождению рабов, Линкольн со своим новым вице-президентом, демократом Эндрю Джонсоном из Теннесси, одержали оглушительную победу над Джорджем Б. Макклеланом (тем самым Макклеланом, с которым Эйб схлестнулся при Энтитем-крик). Восемьдесят процентов военнослужащих из армии Союза проголосовали за переизбрание своего главнокомандующего. Цифра поразительная, особенно с учетом того, что Эйб баллотировался против их бывшего генерала. К тому же в последние годы армия существовала не в лучших условиях. Когда солдаты Союза, осадившие Ричмонд, столицу Конфедерации, узнали о результатах выборов, они шумно выразили свою радость. Горожане решили, что это Юг капитулировал.
Южане не без причины ждали поражения. Ричмонд уже несколько месяцев находился в окружении. Атланта (сердце южной промышленности) была захвачена. По всей Конфедерации десятки тысяч освобожденных рабов прорывались к северу, попутно уничтожая сельское хозяйство и вынуждая вампиров Юга рыскать в поисках легкой добычи. В результате «призраки», которых раньше так боялись войска Союза, перестали нападать на солдат. К тому времени, как Эйб 4 марта 1865 года во второй раз прошел инаугурацию, война уже почти завершилась.
«Не испытывая ни к кому злобы, с милосердием ко всем, с непоколебимой верой в правое дело, как Господь учит нас отделять правое от неправого, приложим же все усилия, чтобы окончить начатое: перевязать раны нации, позаботиться о тех, кто принял битву, и о вдовах их, и о сиротах. Сделаем же все, чтобы достичь мира и сохранить его — справедливым и долгим — среди нас самих и среди всех наций».
В шествии, которое последовало за речью президента, принял участие батальон чернокожих солдат.
Я смотрел, как они маршируют, и растрогался до слез. Солдаты отдавали честь, и в каждом лице мне чудился безымянный искатель справедливости. Мне виделась маленькая девочка, которая проезжала по Старой камберлендской дороге столько лет назад. Каждое лицо являло мне былые муки и обещание грядущего.
* * *
Армия генерала Роберта Э. Ли сдалась 9 апреля 1865 года. Гражданская война закончилась. На следующий день Эйб получил известие, написанное знакомым почерком.
Авраам,
прошу тебя позабыть вражду и прочитать мои поздравления.
С радостью сообщаю, что наши враги покидают страну. Некоторые возвращаются в Европу, некоторые едут в Южную Америку и на Восток, где они вряд ли попадутся охотнику. Они заглянули в грядущее, Авраам, и увидели, что Америка навсегда останется страной живых. За четыре долгих года ты совершенно оправдал свое имя и стал «отцом народов». И, в полном соответствии с твоим именем, Господь потребовал от тебя немыслимых жертв. Но ты блестяще выдержал все испытания. Ты подарил благословенное будущее своим современникам и тем, кому еще предстоит жить на этой земле.
Она гордилась бы тобой.
Всегда твой,
Г.
В детстве Эйб поклялся «убить всех вампиров в Америке». Задача оказалась непосильной, но он старался как мог: выгнал самых отвратительных из них вон из Америки. Но один вампир не пожелал уехать. Он верил, что мечта о стране бессмертных созданий может претвориться в жизнь — если только Авраам Линкольн умрет.
Вампира звали Джон Уилкс Бут.
Глава 13