Я оставляю вас, зная: огонь свободы будет пылать в ваших сердцах, пока не исчезнет всякое сомнение в том, что все люди созданы свободными и равными.
Линкольн, речь в Чикаго, штат Иллинойс
10 июля 1858 г.
I
Двенадцатого апреля 1865 года через лужайку возле Белого дома двигался незнакомец — прямо к колоннам Южного портика, где в ясные весенние дни на балконе третьего этажа частенько появлялся сам президент. Мужчина шел быстро, в руках он нес небольшой кожаный портфель. Закон об учреждении Секретной службы лежал в ту среду на столе у Линкольна. Там он останется до самой его смерти.
Без трех минут четыре незнакомец вошел в Белый дом и представился одному из дворецких:
— Меня зовут Джошуа Спид. Я хотел бы видеть президента.
Жизнь, проведенная в боях, не пощадила Эйба. После смерти Уилли Линкольн все больше слабел. Он сделался мрачным, потерял уверенность. Морщины на лице казались все глубже, а под глазами набрякли мешки, из-за чего президент всегда выглядел изможденным. Мэри пребывала в депрессии, а в редкие периоды оживления употребляла свою нервную энергию на перестановку мебели или сеансы «связи» с любимыми сыновьями, Эдди и Уилли. Эйб ограничил общение с женой обменом дежурными любезностями. Между 3 и 5 апреля, по пути в павшую столицу Конфедерации, Ричмонд, президент записал на полях в дневнике такое стихотворение:
Мне опять,
как встарь, близка
подруга давняя,
тоска.
Авраам хотел развеяться, с кем-нибудь поговорить, а потому пригласил старого друга и бывшего охотника на вампиров провести вечер в Белом доме. Когда доложили о приезде Спида, президент прервал совещание и поспешно прошел в гостиную. После гибели Линкольна Джошуа вспоминал о той встрече в письме к соратнику, Уильяму Сьюарду:
Президент положил правую руку мне на плечо, я обернулся, и мы замерли. Полагаю, на моем лице он прочел удивление и скорбь. Я смотрел на него и видел слабость, которой прежде за ним не водилось. Плечистого великана, способного разрубить вампира пополам, больше не было. Я не видел радости в его глазах, не видел уверенности. Передо мной стоял согбенный, сухопарый, болезненно бледный джентльмен. Линкольн выглядел лет на двадцать старше, чем ему полагалось.
«Дорогой мой Спид!» — воскликнул он и заключил меня в объятия.
Охотники отужинали вдвоем. Мэри пожаловалась на головную боль и легла в постель. После трапезы они ушли в кабинет Эйба, где просидели до утра, посмеиваясь и вспоминая былые дни так запросто, будто снова оказались в спрингфилдской комнатушке над магазином. Друзья говорили об охоте, о войне, о вампирах, улепетывающих из страны. Кроме того, они беседовали о повседневных мелочах: о семье, о работе, о чуде фотографии.
Все было так, как я мечтал. Мои беды остались где-то далеко, сердце успокоилось, и я вновь ощутил себя самим собой, пусть даже всего на несколько часов.
В какой-то момент, уже за полночь, Эйб, рассмешив Спида бесчисленными шутками, рассказал ему про сон. Про кошмар, который возвращался уже несколько ночей подряд. Авраам даже записал его в дневнике, чтобы не забыть:
Вокруг стояла мертвая тишина. Потом я услышал сдавленные всхлипы, как будто плакала целая толпа. Я встал с постели и направился вниз. Там раздавались те же всхлипы, но скорбящих не было видно. Я блуждал из комнаты в комнату: вокруг не было ни души, но повсюду меня встречал безутешный плач. Я растерялся и встревожился. Что это означает? Я шел все дальше, пока наконец не добрался до Восточного зала. Там меня поджидало нечто чудовищное и неожиданное. Передо мной возвышался катафалк, на котором покоилось тело в погребальных одеждах. Вокруг стояли часовые. В зале собралась целая толпа: одни со скорбью смотрели на покойника (лицо у него было закрыто), другие рыдали.
«Кто скончался в Белом доме?» — спросил я у одного из солдат.
«Президент, — ответил он. — Его убили».
Толпа горестно взвыла. Я проснулся.
Больше той ночью уснуть мне не удалось.
II
Джон Уилкс Бут ненавидел солнце. Свет раздражал его кожу, слепил глаза. На солнце круглые, розовощекие лица хвастливых северян делались невыносимыми. Солдаты проходили по улице, болтали о победах Союза, праздновали окончание «мятежа». Вы понятия не имеете, за что шла война. Двадцатишестилетний молодой человек всегда любил тьму, даже до того, как сделался ее слугой. Театр с самого начала был его домом. Плетеная тесьма, бархатные занавеси. Мягкий свет газовых ламп. Театр стал центром его жизни, и именно в театр Бут зашел перед полуднем, чтобы забрать свою корреспонденцию. Он ждал восхищенных писем от поклонников, быть может, от тех, кому посчастливилось увидеть, как он блистал в Нью-Йорке в роли Марка Антония или как на этих самых подмостках играл свою недавнюю роль — Пескару в «Отступнике».
Дверь за кулисами, как и все двери в зрительный зал, была распахнута, и в помещение проникал дневной свет, но в театре Форда все равно стоял полумрак. Балконы первого и второго яруса утопали во тьме. Бут шел по сцене, и эхо его шагов отдавалось в гулкой пустоте. Для него не существовало более родного и привычного места. Бут нередко проводил дневные часы в полутемном театре: дремал на рабочих мостках, читал при свечах на верхнем ярусе или репетировал перед безлюдным залом. Пустой театр похож на обещание. Кажется, так говорят? Пустой театр похож на невыполненное обещание. Пройдет несколько часов, и зал наполнится светом и шумом. Смехом и аплодисментами. Разодетой публикой в цветастых нарядах. Сегодня обещание исполнится. А потом, когда опустят занавес и погасят огни, снова наступит тьма. В этом и заключалась красота. В этом был театр.
Бут заметил, как двое рабочих что-то делают справа от сцены, футах в десяти над его головой. Они снимали перегородку между двумя маленькими ложами, чтобы из них получилась одна большая, наверняка для какой-нибудь важной особы. Одного из рабочих Бут узнал: это был Эдмунд Спенглер, краснолицый мужчина с мозолистыми руками. В театре частенько нанимали его.
— Кто же твои почетные гости, Спенглер? — поинтересовался актер.
— Президент, первая леди и генерал Грант с супругой.
Не говоря ни слова, Бут спешно покинул театр. Корреспонденцию он так и не забрал.
* * *
Необходимо было связаться с друзьями, продумать план, подготовить оружие… Как мало времени. Как мало времени, какая потрясающая возможность! Бут направился прямиком к пансиону Мэри Суррат.
Мэри, простоватая, полная темноволосая вдова, приходилась Буту бывшей любовницей (к тому же она была ярой сторонницей южан). Они познакомились много лет назад, когда актеру случилось зайти в таверну в Мэриленде, которую держала семья Суррат. Мэри была на четырнадцать лет старше, но влюбилась в юношу без памяти. У них завязался роман. После смерти мужа Мэри продала таверну, переехала в Вашингтон и открыла небольшой пансион на Эйч-стрит. Бут нередко ее навещал, впрочем, в последние годы он несколько охладел к плотским радостям. Мэри все еще любила его, так что когда любовник попросил Суррат съездить в ее бывшую таверну и передать нынешнему владельцу, Джону Ллойду, «чтоб готовил оружие», она ни минуты не колебалась. За несколько недель до описываемых событий Бут припрятал у Ллойда целый огнестрельный арсенал: он хотел похитить Линкольна и обменять его на пленных конфедератов. Теперь Бут собирался задействовать свой оружейный склад в плане попроще.
Любовь Мэри приведет ее к гибели. Через три месяца ее повесят за то, что она передала послание Бута.
Пока женщина выполняла роковое поручение, Бут навестил Льюиса Пауэлла и Джорджа Атцеродта. Они должны были помогать ему в несостоявшемся похищении, а теперь придутся весьма кстати в новой, дерзкой авантюре, которую актер пока обдумывал. Атцеродт — пожилой, побитый жизнью немецкий иммигрант. Он занимался починкой колясок и был давним знакомцем Бута. Пауэлл, по-мальчишески обаятельный (ему не исполнилось еще и двадцати двух), — бывший солдат мятежников, член Секретной службы Конфедерации и друг семьи Суррат. Они договорились встретиться в семь часов вечера. Бут ничего не объясняя.
Велел только приходить вовремя и собраться с духом.
III
Эйб пребывал в прекрасном расположении духа.
«Все утро из кабинета доносился смех, — годы спустя написал Николэй. — Поначалу я не разобрал, что за звук, поскольку совсем отвык от жизнерадостности президента». Хью Маккуллох, министр финансов, вспоминал: «Ни разу не видел мистера Линкольна таким веселым». Эйб радовался встрече с друзьями-охотниками, а также телеграммам, которые, что ни час, приходили из военного министерства. Пятью днями ранее Ли сдался Улиссу Гранту под городком Аппоматокс в штате Вирджиния. Война наконец закончилась. Джефферсон Дэвис со своим правительством ударился в бега.
Линкольны желали лично поздравить Гранта с блестящей победой над Робертом Э. Ли и пригласили его с супругой вечером на театральное представление. В театре Форда поставили новую комедию. Президент с женой остро нуждались в паре часов беззаботного смеха. Генерал поблагодарил за приглашение, но вынужден был ответить отказом: они с Джулией должны были сесть на поезд из Вашингтона. Поднялась суматоха, принялись искать других гостей. Все знакомые немедленно (и вежливо) отказались по той или иной причине. Говорят, что Мэри тогда заметила: «Можно подумать, мы их тащим на казнь».
Эйб не переживал. Никакие отказы, вежливые или не очень, не могли омрачить ту чудесную пятницу.
Я чувствую себя необычно бодро. [Спикер палаты представителей Шайлер] Колфакс, с которым мы с утра обсуждали послевоенное восстановление, после получасовой беседы даже осведомился, не хлебнул ли я с утра скотча вместо кофе. Сегодня испортить мне настроение не смогли ни министры, ни [вице-президент Эндрю] Джонсон (хотя они приложили к этому все усилия). Все же я не рискую говорить о своем настроении вслух, ведь Мэри наверняка сочтет подобную нескромность за дурное предзнаменование. Она давно, как и сам я, разучилась доверять тихим и спокойным минутам. Но деревья сегодня в цвету — и я не могу этого не отметить.
Последняя запись в дневнике Эйба датирована 14 апреля 1865 года.
Днем, когда с государственными делами было покончено, президент решил выехать с женой на прогулку. Мэри не разделяла энтузиазма мужа, однако и сама сегодня пребывала в неплохом настроении. Она даже попросила Авраама «сделать кружок по двору». Когда президент остановился у Северного портика, однорукий солдат из армии Союза (он поджидал Линкольна весь день) выкрикнул:
— Я бы отдал и вторую руку за рукопожатие Авраама Линкольна!
Эйб подошел к молодому человеку и протянул руку:
— Пожалуйста! И это не будет тебе ничего стоить.
IV
Ровно в семь Бут явился в комнату, которую снимал Льюис Пауэлл. Вместе с ним пришел невысокий, беспокойный аптекарь по имени Дэвид Герольд, двадцати двух лет от роду. Их с Бутом познакомила Мэри Суррат. Атцеродт уже был на месте. Бут не терял времени.
Через несколько часов эти четверо собирались поставить Союз на колени.
Ровно в десять часов Льюис Пауэлл должен был убить государственного секретаря Уильяма Сьюарда, который после падения из коляски был прикован к постели. Беспокойному аптекарю предстояло проводить Пауэлла до места (тот плохо ориентировался в Вашингтоне). После смерти секретаря сообщники должны были скакать через мост Нэви-Ярд прямиком в Мэриленд, где Бут позже к ним присоединится. Тем временем Атцеродт застрелит вице-президента Эндрю Джонсона в его собственной комнате к Кирквуд-хаус, а потом, как и остальные, направится в Мэриленд. Бут, в свою очередь, намеревался вернуться в театр Форда. Там он хотел одним выстрелом из дерринджера убить президента, а потом заколоть генерала Гранта.
Союз останется без лидеров, и тогда Джефферсону Дэвису и его правительству хватит времени оправиться от поражения. Генералы Конфедерации, такие как Джозеф Э. Джонсон, Меривезер Томпсон и Стенд Уэйти, чьи солдаты доблестно сражались с янки, успеют перевооружиться (ведь война еще не окончена). Из Мэриленда Бут рассчитывал отправиться с тремя товарищами на юг, полагаясь по пути на доброту окрестных жителей, которые, без сомнения, предоставят беглецам кров и пропитание. Как только разлетится слух об их деяниях, от Техаса до обеих Каролин зазвучат радостные голоса. Ход истории переменится. Их восславят, как героев, а Джона Уилкса Бута станут именовать «спасителем Юга».
Атцеродт возразил, что он соглашался участвовать в похищении, а не в убийстве. Бут разразился вдохновенной речью. Записи не осталось, известно только, что он говорил жарко и убедительно. Возможно, даже цитировал Шекспира. Речь он, конечно, отрепетировал заранее. Какие бы слова ни выбрал Бут, они оказали нужное воздействие. Атцеродт неохотно согласился. Чего испуганный немец не знал — чего не знал никто из сообщников, даже в те минуты, когда они преодолевали тринадцать ступенек к собственной смерти, — так это того, почему молодой актер на самом деле ненавидел Линкольна.
* * *
Его нельзя было понять. Джона Уилкса Бута прозвали «самым красивым мужчиной в Америке». Он собирал полные залы в театрах по всей стране. Женщины толкались в давке, лишь бы взглянуть на него. Бут родился в знаменитой актерской семье и впервые вышел на сцену еще подростком. В отличие от старших братьев, Эдвина и Джуниуса, выбравших классические амплуа, Джон следовал своим инстинктам: он метался по сцене и орал во все горло. «Любое слово, даже самое невинное, в его устах звучит яростным криком, — писали в „Бруклин дэйли игл“, — однако его игра совершенно захватывает зрителей. Этот джентльмен одарен благословением небес».
По слухам, как-то после «Макбета» в театре Ричмонда Бут увел шестерых юных дам к себе в пансион и три дня оттуда не выходил. Он был богат. Известен. Занимался любимым делом. Джон Уилкс Бут мог бы считать себя счастливейшим среди живущих.
Но живущим он не был.
Жизнь — ускользающая тень, фигляр,
Который час кривляется на сцене
И навсегда смолкает; это — повесть,
Рассказанная дураком, где много
И шума и страстей, но смысла нет.[61]
Когда Джонни Буту было тринадцать, он заплатил старой цыганке, чтобы она ему погадала. Мальчик всегда был неравнодушен к предсказаниям, особенно тем, что касались его собственной судьбы. По большей части в этом можно винить его эксцентричную мать. «В ночь, когда ты родился, — рассказывала она, — я попросила Господа дать знак, что ожидает моего сына. Он ответил».
Всю жизнь Мэри Энн Бут божилась, что языки огня вдруг сорвались из очага и сложились в слово «СТРАНА». Бессчетные часы Джонни размышлял, что бы это могло означать. Он знал: его ожидает особая участь. Он чувствовал.
— Плохая судьба! — Цыганка отшатнулась. — Горести… Беды… Куда ни глянь.
Бут ждал пророчества о грядущем величии, а получил роковое предупреждение.
— Ты умрешь молодым, — продолжала цыганка, — но сначала заведешь много врагов.
Джонни возразил: она ошиблась! Точно ошиблась! Цыганка качала головой. Судьбы не избежать.
Джона Уилкса Бута ждал дурной конец.
Через семь лет сбылась первая часть зловещего предсказания.
* * *
Из шести дам, что пошли с Бутом в ричмондский пансион тем вечером, до утра осталась только одна. Остальных актер выставил за дверь еще до рассвета: прически их пребывали в беспорядке, а одежду девушки держали в руках. Когда алкогольный туман рассеялся, Бут обнаружил, что они не представляют из себя ничего особенного: такие же глупенькие, болтливые, беспринципные девицы, какие льнули к нему после спектаклей в любом городе. Он уже взял все, в чем нуждался. Больше они ему не нужны.
Но та, что осталась в его постели, оказалась совершенно иной. Невысокая, темноволосая, белокожая красотка лет двадцати держалась со спокойным достоинством зрелой женщины. В ней чувствовалась какая-то хитринка, и хоть говорила она нечасто, когда все же открывала рот, неизменно изрекала что-либо мудрое. Они занимались любовью несколько часов подряд. Ни с одной женщиной — ни с Мэри Суррат, ни с бесчисленными поклонницами — Бут больше не испытывал такого. Девушка влекла его так, как раньше притягивала только сцена.
Всякая женщина до нее была невыполненным обещанием.
В минуты отдыха Бут рассказывал о своем детстве и юности: он поведал о слове «СТРАНА» в языках пламени, о цыганке, о неизменном предчувствии, что он создан для чего-то большего, чем деньги или слава. Белокожая красавица приникла к его уху и шепнула, как можно достичь величия. Быть может, он ей поверил, возможно, просто пошел на поводу у молоденькой любовницы, но в ту, вторую, ночь Джон Бут по собственной воле испил ее кровь.
Следующие два дня он мучился от самой тяжкой, последней болезни в своей жизни. Простыни вымокли от пота, Буту мерещились чудовищные видения, его сотрясали столь сильные судороги, что ножки кровати стучали по полу.
Через три дня после последнего появления на публике Бут очнулся. Он поднялся с постели и вышел на середину комнаты. Белокожая девушка исчезла. Он никогда не узнает ее имени и больше ее не увидит. Что ж, не важно. Бут никогда не чувствовал себя лучше, никогда прежде не мыслил с такой ясностью.
Она сказала правду.
Бут мечтал о бессмертии с самого детства. Теперь мечта сбылась. Он всегда знал, что его ожидает особая участь. Так и есть! Он станет величайшим актером своего времени! Величайшим актером всех времен! Его имя прославится, как и не снилось Эдвину с Джуниусом. Он одарит своей игрой многие театры мира; увидит, как целые империи рассыпаются в прах; выучит наизусть все произведения Шекспира. Станет повелителем времени и пространства! Бут только улыбнулся, вспомнив слова цыганки. Старуха оказалась права. Он умер молодым, как она и предсказывала. А теперь будет жить вечно.
«Я вампир, — думал он. — Хвала Господу».
* * *
Впрочем, бессмертие разочаровало Бута. Как и многим вампирам, ему предстояло затвердить жестокий урок. У него не было учителя, который объяснил бы, что за странные голоса звучат у молодого вампира в голове, когда он смотрит на зрителей. Не было торговца, который предложил бы купить темные очки или хорошее средство, чтобы вывести кровь с рукава. Когда Бут впервые испытал голод, нахлынувший словно волна, он несколько часов проблуждал по темным улицам Ричмонда, следовал за пьянчужками по бесконечным извилистым переулкам, но так и не набрался храбрости напасть.
Когда голод сделался невыносимым и Бут почувствовал, что вот-вот соскользнет в бездну безумия, он решился добыть себе пропитание. Но не в Ричмонде. Через двадцать дней после того, как он стал бессмертным, Джон дождался заката, сел на лошадь и поскакал на плантацию в соседнем городке Чарльз-Сити. Гаррисон, состоятельный табачный фермер, недавно посмотрел «Гамлета» и пригласил Бута отужинать у него на следующей неделе. Актер как раз собирался его навестить.
Он привязал лошадь к дереву в саду ярдах в двадцати от жилищ рабов — десяти одинаковых кирпичных домиков. Дым не валил из труб. В окошках не было света. Бут подкрался к ближайшему дому (исключительно ради удобства) и заглянул в окно. Огонь не теплился, луна не взошла на небе, но вампир видел все так ясно, будто комната освещалась газовыми лампами, которые слепили его каждую ночь.
Внутри крепко спали около дюжины негров обоего пола и разного возраста. Некоторые расположились на кроватях, другие устроились на плетеных ковриках. Подле окна дремала маленькая девочка лет семи или восьми в старенькой ночной рубашке.
Через несколько минут Бут оказался в саду. Он всхлипывал, баюкая на руках безжизненное детское тельце. Кровь девочки струилась по его клыкам и стекала на подбородок. Вампир упал на колени и крепко прижал ребенка к груди.
Он сделался дьяволом.
Бут ощутил, как его клыки пронзают упругие мышцы на шее жертвы. Он снова припал к кровоточащей ране.
V
После череды вежливых отказов Линкольны наконец нашли знакомых, которые согласились сопровождать их в театр. Майор Генри Ратбоун и его невеста, Клара Харрис (дочь нью-йоркского сенатора Айры Харриса), сидели в президентской коляске напротив Эйба с Мэри. Они ехали сквозь легкий вечерний туман. Ветерок шевелил складки черного шелкового платья миссис Линкольн и обдувал шляпку того же цвета. Эйб, в шерстяном сюртуке и белых перчатках, совсем не мерз. Коляска подъехала к театру Форда около половины девятого. Спектакль, «Мой американский кузен», уже начинался. Эйб ненавидел опаздывать, поэтому извинился перед швейцаром и поприветствовал телохранителя, Джона Ф. Паркера.
Паркер, полицейский из Вашингтона, почему-то явился заступать на смену в Белый дом тремя часами ранее, не представив никакого объяснения. Уильям Г. Крук, охранник Линкольна в дневное время, рассердился и отослал сменщика в театр, приказав дожидаться президента там. В свое время станет известно, что Паркер был отъявленным пьяницей и не раз засыпал во время дежурства.
Сегодня вечером этот человек один нес ответственность за жизнь Авраама Линкольна.
Линкольнов и их гостей проводили по узкой лестнице наверх, в сдвоенную ложу. Слева поставили черное ореховое кресло-качалку для Линкольна. Рядом с ним должна была сидеть Мэри, а правее — Клара с майором. Только они заняли свои места, как представление прервали и объявили о прибытии президента. Эйб немного смутился, но все же встал. Оркестр сыграл президентский марш, а все зрители в тысячном зале поднялись и вежливо зааплодировали. Представление возобновилось. Джон Паркер занял свое место за дверью. Отсюда он мог увидеть любого, кто попробовал бы приблизиться к президентской ложе.
Джон Уилкс Бут прибыл в театр через час после четы Линкольнов и прошел за сцену. На него никто не обратил внимания. В театре Форда он был частым гостем, вольным приходить когда заблагорассудится, и нередко смотрел спектакли из-за кулис. Но сегодня Бута интересовал не спектакль. Он не собирался болтать с впечатлительными молоденькими актрисами. Бут прекрасно ориентировался в театре: он шел сквозь лабиринт коридоров, пока не добрался до лестницы, которая вела к ложам справа от сцены. Его удивило отсутствие часовых. Бут ожидал встретить по меньшей мере одного охранника и надеялся, что обладателя столь громкого имени пропустят к президенту. Великий актер пришел выразить свое уважение великому человеку. В карман сюртука Бут нарочно положил визитку.
Перед дверью он увидел лишь пустующий стул.
* * *
Джон Паркер не видел, что творится на сцене. Ему это не понравилось. Невероятно, но во время второго акта он попросту оставил свой пост и пошел искать другое место. К началу третьего акта Паркер и вовсе ушел из театра. Он собирался пропустить стаканчик в «Стар-салуне» по соседству. Теперь Бута отделяла от Линкольна лишь узкая лестница.
Наверху Мэри Линкольн взяла мужа за руку. Посмотрев на Клару Харрис (которая скромно сложила руки на коленях), миссис Линкольн прошептала Эйбу:
— Что мисс Харрис подумает о таких нежностях?
— Ничего она не подумает.
Большинство историков сходятся во мнении, что это были последние слова Линкольна.
Бут неслышно поднялся по лестнице и остановился у ложи. Он хотел дождаться реплики, за которой наверняка последует громкий смех.
Настолько громкий, что заглушит выстрел.
На сцене Гарри Хок произносил прочувствованный монолог. Бут выжидал и слушал, как голос Хока разносится по залу. Убийца тихо шагнул вперед, прицелился Линкольну в затылок и осторожно… осторожно взвел курок. Будь Эйб лет на десять моложе, он услышал бы щелчок и мог бы среагировать с той быстротой и силой, которые уже не раз спасали ему жизнь. Но он был немолод. И устал. Он чувствовал только руку Мэри в своей руке. Слышал только оглушительный голос Гарри Хока:
— Не умеешь вести себя в приличном обществе, а? Что ж, подружка, я тебя как облупленную знаю! Я тебя на чистую воду выведу, змея подколодная!
Зрители захохотали. Бут выстрелил.
Пуля вошла Эйбу в череп, и президент качнулся вперед в своем кресле. Он уже был без сознания. Крики Мэри слились с громоподобным смехом, а Бут тем временем выхватил охотничий нож и хотел броситься на следующую жертву. Но вместо генерала Гранта он столкнулся с молодым майором Ратбоуном, который вскочил со своего места и кинулся на убийцу. Актер вонзил нож молодому человеку повыше локтя и подскочил к перилам. Клара вторила крикам Мэри. Смех перешел в перешептывания, а люди повернулись на шум. Ратбоун здоровой рукой ухватил Бута за сюртук, но не удержал. Актер перепрыгнул через перила ложи, однако зацепился шпорой за флаг казначейства, который еще днем подвесил Эдмунд Спенглер. Бут неловко повалился на сцену. При падении он сломал левую ногу, и теперь она оказалась нелепо вывернута в колене.
Несмотря на травму, Бут, как истинный актер, решил покрасоваться. Он поднялся на ноги, повернулся к зрителям, которые к тому моменту испуганно зашевелились, и прокричал:
— Sic semper tyrannis!
Таков был девиз штата Вирджиния: «Так всегда будет с тиранами!» Засим Джон Уилкс Бут в последний раз сошел со сцены.
Как и речь, произнесенную перед сообщниками, эту фразу он, скорее всего, отрепетировал заранее.
VI
Примерно в это же время Льюис Пауэлл выбежал из дома госсекретаря, крича: «Все пропало! Пропало!» Правда, он еще не подозревал, что провалил свою миссию.
Герольд, беспокойный аптекарь, свою часть договоренности выполнил: привел Пауэлла к особняку Сьюарда. Теперь с безопасного расстояния он наблюдал, как в десять часов Пауэлл постучал в парадную дверь. Открыл дворецкий, и заговорщик произнес тщательно подготовленную реплику:
— Добрый вечер. Я принес лекарство для мистера Сьюарда. Мне необходимо вручить его лично.
Через минуту он уже оказался на втором этаже, всего в нескольких ярдах от своей цели. Но не успел Пауэлл проскользнуть в спальню, как к нему подошел Фредерик, сын Сьюарда.
— Какое у вас дело к моему отцу?
Пауэлл слово в слово повторил отрепетированное оправдание. Но Сьюард-младший почему-то ему не поверил. Что-то пошло не так. Молодой человек объяснил Пауэллу, что отец «спит» и лучше зайти к нему с утра.
У Льюиса Пауэлла не осталось выбора. Он выхватил револьвер, наставил его на Фредерика и спустил курок. Выстрел не грянул. Осечка.
Все пропало! Пропало!
Времени не было. Пауэлл ударил Фредерика пистолетом по голове. Молодой человек упал. Из ноздрей и ушей у него потекла кровь. Убийца ворвался в комнату своей жертвы и наткнулся на Фанни Сьюард, дочь госсекретаря. Она закричала. Не обращая внимания на девушку, Пауэлл выхватил нож и принялся вонзать его в лицо и шею больного — еще раз и еще, пока тот не упал на пол замертво.
По крайней мере, так полагал убийца. Из-за происшествия с коляской Сьюарду пришлось носить на шее стальную ортопедическую шину. На лице у старика остались глубокие порезы, но лезвие так и не затронуло гортань.
Пробегая мимо Фанни, Пауэлл несколько раз полоснул ее ножом по рукам. На лестнице убийца столкнулся с другим сыном Сьюарда, Августом, а также с сержантом Робинсоном, оставшимся на ночь в доме госсекретаря. Мужчины пытались остановить Пауэлла, но получили удары ножом, как и Эмерик Гансель, которому, к несчастью, случилось доставить телеграмму в тот самый момент, когда Пауэлл выбегал из дверей.
Как ни странно, все раненые впоследствии поправились.
Аптекаря на улице уже не было. Заслышав вопли Фанни Сьюард, он сбежал. Пауэлл плохо ориентировался в городе, но теперь ему предстояло самостоятельно отыскать дорогу. Он швырнул окровавленный нож в канаву, отвязал лошадь и галопом скрылся в ночи.
Покушение на Сьюарда окончилось неудачей, но Пауэлл мог бы утешаться тем, что он преуспел куда больше Джорджа Атцеродта. Немец разнервничался, выпил в баре неподалеку от дома вице-президента, а затем до рассвета бродил по вашингтонским улицам.
VII
Чарльз Лил, двадцати трех лет, помог другим солдатам перенести президента в пансион Петерсена, располагавшийся прямо через дорогу от театра Форда. Линкольна пришлось положить по диагонали, так как кровать оказалась слишком коротка. Лил, военный врач, случайно оказался среди зрителей. Он растолкал толпу, взбежал по узким ступенькам и ворвался в ложу, где Линкольн все еще сидел, поникнув в кресле. Молодой врач бросился к президенту, но не нашел пульса и не услышал дыхания. Тогда он ощупал голову раненого и прямо за левым ухом отыскал входное отверстие от пули. Когда Лил извлек из раны кровяной сгусток, Линкольн снова задышал.
Лил был молод, но отнюдь не наивен. Ему доводилось видеть похожие раны на поле боя. Исход был известен. Всего через несколько минут после покушения врач озвучил суровый и точный приговор:
— Рана смертельна. Он не выживет.
Мэри не смогла находиться в комнате с умирающим мужем. Всю ночь она проплакала в гостиной пансиона. Вскоре после полуночи прибыли Роберт с Тэдом. Они дежурили у постели отца, в точности так, как сам Эйб сидел у постели умирающей матери почти пятьдесят лет назад. К юношам присоединились Гидеон Уэллс и Эдвин Стэнтон. Через комнату тянулась бесконечная череда лучших врачей Вашингтона. Все они спешили на помощь, но ничего не могли поделать. Доктор Роберт Кинг Стоун, семейный врач Линкольнов, осмотрел президента и заключил, что случай «безнадежен». Оставалось только ждать.
К рассвету на улице у пансиона собралась толпа народа. Дыхание Линкольна все слабело. Сердце сбивалось с ритма. Кожа похолодела. Врачи отмечали, что при подобном ранении большинство людей скончались бы через два часа или даже раньше. Эйб продержался девять часов. Впрочем, Авраам Линкольн никогда не был обычным человеком. Он умел побеждать смерть.
Ребенок, что матерью был так любим,
И мать, что вовек пребывала бы с ним,
Отец, их хранивший могучей рукой, —
Все обретают свой вечный покой.[62]
Авраам Линкольн скончался в 7 часов 22 минуты утра в апрельские иды 1865 года.
Друзья у его постели склонили головы и прочитали молитву. Потом Эдвин Стэнтон произнес:
— Теперь он принадлежит вечности.
Засим он приступил к рассылке телеграмм: Джон Уилкс Бут был в бегах, и Стэнтон намеревался поймать убийцу.
VIII
Бут с Герольдом скрывались от армии Союза целых одиннадцать дней. Сначала заговорщики бежали в Мэриленд, затем — в Вирджинию. Они прятались в болотах, спали на сырой земле. Бут ожидал, что его встретят как героя. Как спасителя Юга! Вместо этого его вышвырнули на улицу.
— Ты слишком далеко зашел, — сказали ему южане. — Янки спалят фермы от Балтимора до Бирмингема, пока тебя не найдут.
Теперь сбывалась вторая часть предсказания цыганки. Бут нажил много врагов.
Двадцать шестого апреля бывший актер проснулся от знакомых криков.
Ах он, двуличный сукин сын…
Ричард Гаррет, в отличие от остальных соотечественников, заговорщиков не прогнал. Он дал им еды и пустил переночевать в теплый табачный амбар. Судя по голосам солдат Союза, которые слышались на улице, после этого хозяин фермы выдал Бута за вознаграждение.
Герольда нигде не было. Этот трус сам пошел и сдался. Не важно. В одиночку получится уйти быстрее. Наступила ночь, а ночью властвуют такие, как он. Пусть себе ждут, думал он. Пусть ждут: я им покажу, каков я на самом деле. Нога давно зажила, и хотя Бут ослабел от голода, людям с ним было не тягаться. По крайней мере, в темноте.
— Сдавайся, Бут! Последний раз предупреждаем!
Бут не двинулся с места. Солдаты не соврали: предупреждение действительно оказалось последним. Они попросту подожгли амбар и забросили на крышу факелы. Доски загорелись. Старый сухой амбар вспыхнул как спичка. От ослепительного пламени тени в углах сгустились еще сильнее. Бут надел темные очки. Сверху послышался треск. Клубы дыма обратились в серые пальцы и поползли к потолку. Бут стоял в самом центре сцены и по старой актерской привычке теребил подол сюртука. Он хотел предстать во всем великолепии. Пусть чертовы янки поймут, кто он такой, прежде чем…
Здесь кто-то есть… И он желает мне зла…
Бут повернулся кругом и приготовился к нападению. Неизвестный мог броситься с любой стороны, в любой момент. Бывший актер выпустил клыки. Глаза залила чернота. Он был готов ко всему…
Но ничего не происходило. Вокруг был только дым, огонь и тени.
Что за наваждение? Я ведь чувствовал его, пока…
— Просто ты слаб.
Бут обернулся на голос.
Из самого темного угла амбара шагнул Генри Стерджес.
— И ты слишком много думаешь.
Он хочет меня убить…
Почему-то Бут все отчетливо понимал. Наверное, потому что незнакомец хотел, чтобы он понял, — и заставил его понять.
— Хочешь убить меня из-за простого смертного?
Генри сделал шаг вперед, и Бут попятился.
— ИЗ-ЗА ПРОСТОГО СМЕРТНОГО?
Генри молчал. Время слов прошло. Он выпустил клыки. Глаза сделались черными.
Это последние мгновения моей жизни.
Бут невольно улыбнулся.
Цыганка оказалась права…
Джона Уилкса Бута ждал дурной конец.
Глава 14
Домой
У меня есть мечта, что в один прекрасный день нация поднимется и осознает истинный смысл нашего кредо: «Мы считаем самоочевидным, что все люди созданы равными».
Мартин Лютер Кинг 28 августа 1963 г.
I
Аврааму Линкольну снился сон.
Он наблюдал, как его добыча движется среди людей, как уверенно обходит их. Выбирает. Взирает на них. Словно бог. Смеется, наслаждается человеческой беспомощностью. «Нет, это ты, — думал Авраам, — ты сегодня беззащитен».
Еще секунда. Еще мгновение, и все начнется. Четкая последовательность отрепетированных движений. Представление, которое с каждым вечером разыгрывается все лучше. Идеально. Еще секунда — и стремительный рывок. Он заглянет в черные глаза и увидит, как жизнь навсегда оставит их. Все закончится. На сегодня.
Ему снова двадцать пять, и он силен. Он так силен. Все прошлые горести, все сомнения, смерти, разочарования — все предваряло этот миг. Прошлая жизнь стала огнем, закалившим его грудь. В этом его сила. В этом — она. В такие минуты ему на ум приходила молитва. Еще до криков. До брани и крови. Он недолюбливал молитвы, но эта была ему по душе:
Если мои враги быстры, сделай меня быстрым. Если они сильны, Господи, даруй мне силу, чтобы я мог сразить их. Ибо я всегда был на стороне праведных. На стороне справедливости. На стороне света.
Он много раз натачивал свой топор. Если ударить достаточно сильно, сам воздух истечет кровью. За долгие годы рукоять истерлась и привычно ложилась в огромные ладони. Каждая трещинка была знакома. Трудно определить, где заканчивается оружие и начинается рука. Невозможно понять, сколько…
Давай!
Он прыгнул с крыши сарая и обрушился на свою жертву. Создание вскинуло голову. Глаза его заливала чернота. Показались клыки — пустые, голодные. Охотник еще в прыжке со всей силы метнул топор. Рукоять отделилась от ладоней. Он приземлился и краешком глаза успел заметить лицо — перепутанное лицо беспомощного, ошарашенного человека. Человек еще не понял, что ему спасли жизнь. «Это не ради тебя, — подумал охотник. — Ради нее». Старый товарищ кувыркался в воздухе: дерево-металл-дерево-металл-дерево-металл… Он знал. С той самой минуты, как выпустил оружие, он знал, что лезвие найдет свою цель. Знал, какой раздастся звук, когда расколется череп ложного божка, когда улыбка его разделится надвое, мозг разлетится, оборвется вечная жизнь. Охотник знал, ведь в этом было его пре