Доктор Константинеску отступил от микрофона и снова прочистил горло.
— Мы... эм... мы собираемся приступить к внутреннему обследованию, агент Пендергаст.
Пендергаст остался неподвижен, за исключением, может быть, малейшего наклона головы. Он был очень бледен — Англер никогда не видел столь бледного человека. Чем больше он узнавал этого Пендергаста, тем меньше симпатизировал ему. Этот человек был явно из тех, кого современная молодежь называла фриками.
Англер снова обратил свое внимание на тело, лежавшее на каталке. Молодой человек был в отличной физической форме. Глядя на крепкую мускулатуру трупа и черты — изящные даже после смерти — он вспомнил некоторые описания Гектора и Ахиллеса, вспомнил, как они были изображены на черной глиняной посуде.
Мы собираемся приступить к внутреннему обследованию. Недолго этому телу оставалось сохранять свою прежнюю красоту.
После кивка Константинеску, помощник принес осциллирующую пилу[24] «Страйкер». Запустив ее, патологоанатом начал перемещать лезвие по черепу Альбана. Когда пила коснулась кости, послышался протяжный, ноющий звук, который Англер так ненавидел. Константинеску удалил верхнюю часть черепа. Что ж, это было необычно. В большинстве случаев мозг трупа удаляли последним — в основном все начиналось с Y-образного разреза. Возможно, дело в том, что смерть наступила от перелома шейных позвонков? Однако Англер чувствовал, что наиболее вероятной причиной нестандартного хода процедуры был еще один наблюдатель в комнате. Англер взглянул на Пендергаста. Специальный агент казался еще бледнее, чем обычно, а лицо его выглядело еще более непроницаемым.
Константинеску осмотрел мозг, осторожно удалил его, поместил на линейку и пробормотал еще несколько заключений в микрофон. Он взял образцы тканей, передал их помощнику, а затем, не глядя на специального агента, вдруг произнес:
|
|
— Агент Пендергаст... вы планируете хоронить его в открытом гробу?
На мгновение в прозекторской воцарилась тишина. Затем Пендергаст ответил:
— Гроба не будет, как и самих похорон. Когда работа с телом будет закончена, я сделаю все необходимые приготовления, чтобы его кремировали, — голос агента был холоден, как лезвие ножа, соскабливающее лед.
— Ясно, — Константинеску поместил мозг обратно в полость черепа, и замялся. — Прежде чем я продолжу, я должен задать вам вопрос. На рентгеновских снимках обнаружилось, что в желудке вашего... умершего содержится какой-то круглый предмет. При этом на теле нет никаких шрамов, которые бы указывали, к примеру, на старые огнестрельные ранения или хирургические процедуры. Известно ли вам о каких-либо имплантатах в теле... погибшего?
— Нет, — ответил Пендергаст.
— Хорошо, — Константинеску медленно кивнул. — Сейчас я сделаю Y-образный разрез.
Никто не произнес ни слова, и патологоанатом снова поднял осциллирующую пилу «Страйкер», и сделал первые надрезы на левом и правом плечах. Линии разреза встретились на грудине, откуда Константинеску разрезал грудину до лобка уже с помощью скальпеля. Ассистент вручил ему набор ножниц, и Константинеску отделил ими ребра и плоть, обнажив сердце и легкие.
Пендергаст за плечами Англера продолжал стоять неподвижно. По комнате начал распространяться знакомый запах, который оставался с Англером надолго, подобно вою осциллирующей пилы.
|
|
Один за другим Константинеску удалил сердце и легкие, осмотрел их, взвесил, взял образчики тканей, пробормотал свои наблюдения в микрофон и поместил органы в полиэтиленовые пакеты, в которых они должны были вернуться в тело по окончании работы — на финальной фазе вскрытия. Печень, почки и другие крупные органы подвергались той же процедуре. Затем патологоанатом обратил свое внимание на крупные артерии, разрезал их и бегло осмотрел. С внутренними органами он работал быстро, словно в противовес своей любви к длинным, затяжным комментариям и внешним описаниям.
Затем патологоанатом извлек желудок. После осмотра, взвешивания, фотографирования и забора образцов, Константинеску вооружился большим скальпелем. Эту часть Англер действительно ненавидел — осмотр содержимого желудка. Он немного отошел от каталки.
Патологоанатом навис над металлическим судном, в котором лежал желудок, работая над ним руками в перчатках, используя то скальпель, то длинные щипцы, которые ему подавал склонившийся близко к нему ассистент. Запах в прозекторской заметно ухудшился.
Внезапно раздался шум: что-то со звоном упало в стальное судно. Патологоанатом тихо ахнул. Он обратился к своему ассистенту, который передал ему новый пинцет. С его помощью Константинеску поднял со дна судна что-то округлое, переливающееся разными цветами. У этого предмета была странная форма. Это был синий камень — драгоценный камень.
Боковым зрением Константинеску заметил, что Пендергаст, наконец, отреагировал. Патологоанатом продолжал удерживать камень пинцетом, смотря на него и поворачивая из стороны в сторону.
|
|
— Так-так, — пробормотал он.
Он положил камень в пакет для улик и затем запечатал его. Как только доктор закончил со своей находкой, Англер заметил, что Пендергаст подошел ближе и внимательно присмотрелся к камню. В его отстраненном взгляде все еще нельзя было прочесть никаких эмоций, однако в них возник голод, нужда, которая почти оттолкнула Англера в сторону.
— Этот камень, — сказал Пендергаст. — Я должен его забрать.
Лейтенант не был уверен, что расслышал правильно.
— Забрать его? Этот камень — первая более-менее внятная улика, которую мы нашли.
— Именно. Вот, почему он мне необходим.
Англер нервно облизнул губы.
— Послушайте, агент Пендергаст. Я понимаю, тело, лежащее на этой каталке — ваш сын, и я понимаю, что вам нелегко. Но это официальное расследование, у нас есть правила определенных следственных процедур, которым мы должны подчиняться, а с такими незначительными уликами, как сейчас, вы должны знать, что это...
— У меня есть ресурсы, которые могут помочь. Мне нужен этот камень, я должен забрать его, — Пендергаст подошел ближе, направив взгляд на Англера. — Пожалуйста.
Англеру пришлось сознательно заставить себя не отступить перед напряженным взглядом Пендергаста. Что-то подсказывало ему, что секунду назад Пендергаст использовал слово, которое явно произносит довольно редко. Он помолчал мгновение, разрываясь между противоречивыми чувствами. Этот порыв убедил Англера лишь в одном — Пендергаст действительно хотел узнать, что произошло с его сыном. Ему вдруг стало жаль этого человека.
— Он должен быть зарегистрирован как улика, — ответил лейтенант. — Сфотографирован, полностью описан, каталогизирован, введен в базу данных. Вы можете пока выписать его из числа улик, но вы обязаны строго соблюдать протоколы и цепочки поставок. Камень должен быть возвращен в течение суток.
Пендергаст кивнул.
— Спасибо.
— Двадцать четыре часа, агент Пендергаст. И ни часом больше.
Но он обнаружил, что разговаривает со спиной агента. Пендергаст быстро направлялся к двери, а медицинский халат развевался позади него.
Отдел остеологии Нью-Йоркского Музея Естественной Истории являл собой бесконечный лабиринт комнат, спрятанный под широкими плоскими крышами, в который можно было попасть, лишь миновав массивные двойные двери в конце длинного коридора, идущего через офисные помещения на пятом этаже музея. Оттуда в отдел остеологии вел гигантский, медленно движущийся грузовой лифт, войдя в который д’Агоста обнаружил, что вынужден делить пространство с тушей обезьяны, растянувшейся на тележке. В этот момент он понял, почему отдел находится столь далеко от остальных помещений музея: здесь распространялась чудовищная вонь, которая может исходить — как бы сказал его отец — только от шлюхи во время отлива.
Грузовой лифт остановился, верхняя и нижняя двери открылись, и д’Агоста ступил в отдел остеологии, нетерпеливо потирая руки и осматриваясь. Его следующего свидетеля звали Моррис Фрисби, и он был председателем антропологического и остеологического факультетов. Д’Агоста не возлагал особых надежд на показания Фрисби: господин председатель только сегодня утром вернулся с конференции в Бостоне, поэтому во время смерти лаборанта его в музее не было. Однако юноша, который двигался сейчас навстречу д’Агосте, мог оказаться более полезным. Его звали Марк Сандовал, он работал лаборантом в отделе остеологии, который, как стало известно, недавно на неделю слег с летней простудой.
Сандовал закрыл за посетителем входные двери остеологического отдела. Он выглядел так, будто все еще болел: глаза были красными и припухшими, кожа лица — бледной, и он то и дело вытирал нос салфеткой. «По крайней мере», — подумал д’Агоста, — «этого парня не мучает эта жуткая вонь. Хотя, надо думать, он уже к ней привык».
— Я пришел на встречу с доктором Фрисби на десять минут раньше срока, — сказал д’Агоста. — Так что, может, пока позволите мне тут осмотреться? Я хочу увидеть, где именно работал Марсала.
— Ну-у, — Сандовал сглотнул и оглянулся через плечо.
— Какие-то проблемы? — осведомился д‘Агоста.
— Дело... — и снова взгляд через плечо. Голос молодого человека при этом зазвучал тише. — Дело в докторе Фрисби. Он не очень любит, когда... — не договорив, он умолк.
Д’Агоста сразу все понял. Без сомнения, Фрисби был типичным музейным бюрократом, ревностно охраняющим свою вотчину и смертельно не любящим публичность. Нетрудно было представить себе образ этого куратора: твидовый пиджак с тянущимся за ним запахом недокуренного табака в трубке, дрожащая от испуга бородка, неровно обработанная бритвой из-за спешки и волнения.
— Не переживайте, — успокоил д’Агоста молодого человека. — Я не назову профессору вашего имени.
Сандовал немного поколебался, но затем повел лейтенанта по коридору.
— Я так понимаю, Марсала с вами работал чаще и теснее, чем с остальными, — начал д’Агоста.
— Наверное, теснее он вряд ли бы с кем-то сработался, — молодой человек все еще выглядел напряженным.
— Он слыл не очень общительным, ведь так?
Сандовал пожал плечами.
— Я не хочу плохо говорить о мертвом.
Д’Агоста извлек свой блокнот.
— И все же расскажите мне о нем, что сможете.
Сандовал снова вытер салфеткой нос.
— Он был... ну, довольно жестким парнем, с ним трудно было поладить. А все дело крылось в, скажем так, затаенной обиде.
— Какого рода обиде?
— Ну, можно сказать, что он неудавшийся ученый.
Они прошли мимо чего-то, что показалось д’Агосте дверью в гигантский морозильник.
— Продолжайте.
— Он поступил в колледж, но не смог сдать органическую химию, а без нее ты, считай, труп, потому что, чтобы написать докторскую для Пи-эйч-Ди[25], требуется знание и органической химии, и биологии. После колледжа он устроился сюда лаборантом. Он отлично работал с костями, но без ученой степени продвинуться дальше по карьерной лестнице он не мог, и это сильно било по его гордости. Он не любил ученых, которые постоянно раздавали ему указания. Быстро раздражался, и всем приходилось излишне с ним церемониться. Даже мне — притом, что я был тем человеком, кого Виктор в наибольшей степени мог назвать здесь своим другом. Но это ничего не значило.
Сандовал провел лейтенанта через дверь, расположенную слева. Д’Агоста оказался в комнате, в которой располагалось множество огромных металлических чанов. Прямо над головой висел целый ряд гигантских вытяжек, активно всасывающих воздух. Помещение явно было оборудовано мощной вентиляционной системой, но даже это не помогало — вонь здесь стала еще сильнее.
— Это комната мацерации[26], — пояснил Сандовал.
— Комната чего?
— Мацерации, — Сандовал снова приложил салфетку к носу. — Как видите, основная работа здесь, в отделе остеологии, состоит в том, чтобы получить тела и отделить плоть от костей.
— Тела? В том числе и человеческие?
Сандовал усмехнулся.
— В былые времена и такое бывало. Иногда. Ну, знаете, некоторые ведь завещали свои тела медицинской науке. Теперь же нам поступают только тела животных. Более крупные экземпляры помещаются в эти чаны, наполненные теплой водой. Это не стерильный процесс. Если оставить образец в чане достаточно надолго, он размокает, разжижается, а когда вы его вытаскиваете, у вас остаются только кости, — Сандовал указал на ближайший чан, заполненный мутной жидкостью. — В данный момент здесь мацерируется горилла.
В это время в помещение вошел другой лаборант, кативший перед собой тележку с мертвой обезьяной.
— А это, — объяснил Сандовал, — снежная обезьяна из Зоопарка Центрального Парка. У нас с ними договор: все умершие там животные поступают в наш отдел.
Д’Агоста сглотнул подступивший к горлу ком. Запах сводил его с ума, и пряные жареные итальянские колбаски, которые он съел на завтрак, грозились вот-вот вырваться наружу.
— В этом и состояла основная работа Марсалы, — продолжил Сандовал. — Он контролировал процесс мацерации. А еще работал с жуками, само собой.
— С жуками?
— Сюда, — Сандовал вернулся в главный коридор, миновал еще несколько дверей, после чего привел лейтенанта в другую лабораторию. В отличие от комнаты мацерации, это помещение было заставлено небольшими стеклянными резервуарами, похожими на аквариумы. Д’Агоста подошел к одному из них, заглянул внутрь... и, громко выругавшись, отшатнулся прочь: внутри он увидел огромную мертвую крысу, над трупом которой копошились черные жуки, обгладывающие до костей плоть умершего зверька. Даже отсюда был слышен звук их жевания, и завтрак д’Агосты настойчиво подкатил к горлу.
— Жуки-кожееды, — объяснил Сандовал. — Плотоядные. Вот, каким образом мы отделяем плоть от костей мелких животных. Эти жуки оставляют скелеты аккуратно сочлененными.
— Сочлененными? — переспросил д’Агоста упавшим голосом.
— Ну, вы же, знаете, что кости ведь скрепляют вместе, монтируют их на металлических рамах, чтобы их можно было демонстрировать или изучать. Марсала заботился о жуках, наблюдал за принесенными образцами. Он же занимался и их обезжириванием.
Д’Агоста не стал расспрашивать подробнее, но Сандовал все равно объяснил:
— Как только от образца остаются только кости, скелет погружают в бензол. Хорошее вымачивание в бензоле делает его белым, растворяет все липиды, убирает запах.
Они вернулись в центральный коридор.
— Это и были его основные обязанности, — подытожил Сандовал. — Но, как я уже сказал вам, Марсала был гением по части скелетов. Поэтому его часто просили сочленить их.
— Понятно.
— Фактически, артикуляционная лаборатория была постоянным офисом Марсалы.
— Отведите меня туда, пожалуйста.
Снова утерев нос, Сандовал продолжил вести лейтенанта дальше по нескончаемому коридору.
— Здесь у нас находятся некоторые остеологические коллекции, — сказал он, указывая на дверь. — Коллекции костей, упорядоченные таксономически[27]. А теперь мы входим в зал антропологических коллекций.
— То есть?
— Захоронения, мумии и ‘обработанные скелеты’ — мертвые тела, собранные антропологами — на полях индейских сражений, например — и привезенные в музей. Многое из этого было утеряно. В последние годы мы были вынуждены множество экспонатов вернуть индейским племенам.
Д‘Агоста заглянул в открытую дверь и увидел множество выстроившихся рядами деревянных шкафов со стеклянными дверьми, за которыми располагалось множество выдвижных лотков, к каждому из коих был прикреплен ярлык.
Миновав еще около дюжины складских помещений, Сандовал привел д’Агосту в лабораторию, уставленную верстаками и столами со столешницами из стеатита[28]. Зловоние здесь стало заметно слабее. Скелеты разных животных крепились на металлических рамах и находились на разных этапах сборки. Несколько столов были придвинуты к дальней стене, и на них располагались компьютеры и различные инструменты.
— Это был стол Марсалы, — кивнул Сандовал.
— У него была девушка? — спросил д’Агоста.
— Этого я не знаю.
— А что он делал во время своих перерывов?
Сандовал пожал плечами.
— Он никогда не говорил об этом. Он вообще многого о себе не рассказывал. Знаю только, что эта лаборатория стала для него практически родным домом — он проводил тут множество часов. Мне показалось, что он вел не особенно активную жизнь за пределами музея.
— Вы говорили, что он был вспыльчивым парнем, с которым было трудно работать. Можете припомнить кого-то, кто мог особенно, скажем так, точить на него зуб?
— Ох, он все время вступал в какие-то перепалки.
— Какой-либо из этих случаев можно особо выделить?
Сандовал замялся. Д’Агоста ждал, держа блокнот в руке.
— Кое-что было, — наконец, выдавил Сандовал. — Около двух месяцев назад куратор маммалогии[29] явился с образцами редких, почти вымерших летучих мышей, которых он нашел в Гималаях. Марсала поместил их в лотки с жуками-кожеедами и... облажался. Он проверял их не так часто, как следовало, и оставил слишком надолго. Это было совсем не похоже на Марсалу — похоже, его голова в то время была занята чем-то другим. Дело в том, что, если не вытащить образцы из лотков вовремя, они могут пострадать. Голодные жуки съедают хрящевую ткань, кости распадаются, а потом жуки доедают и скелет. Ученый, которому принадлежала эта коллекция, он... немного чокнутый, впрочем, как и большинство здешних кураторов. Так вот, он был просто вне себя. Наговорил Марсале кучу ужасных вещей при всем персонале отдела остеологии. Марсала тогда реально взбесился, но он ничего не мог поделать, потому что действительно сам был виноват.
— Как звали того куратора?
— Брикстон. Ричард Брикстон.
Д’Агоста записал это имя.
— Вы сказали, что голова у Марсалы в то время была занята чем-то другим. Есть хоть какие-то идеи, что именно это могло быть?
Сандовал задумался.
— Ну, примерно в то же время он начал работать с приходящим ученым над какими-то сторонними исследованиями.
— Это можно считать необычным?
— Напротив, здесь такое часто практикуется, — Сандовал указал на дверь в комнату, находящуюся на противоположной стороне зала. — Различные ученые частенько наведываются сюда и изучают кости. Они постоянно приходят и уходят. Сюда съезжаются ученые со всего мира. Марсала, как правило, с ними не работал — как я уже говорил, у него был тяжелый характер и все такое. Можно сказать, это вообще был первый ученый, с которым он проработал почти год.
— Марсала рассказывал, какого рода исследованиями он занимался?
— Нет. Но в то время он казался очень довольным собой. Как будто у него появился весомый повод для гордости, или что-то вроде того.
— Вы помните имя того ученого?
Сандовал почесал затылок.
— По-моему, его звали Уолтон. Или Уолдрон... точно не помню. Но он должен был зарегистрироваться, чтобы получить пропуск. Фрисби ведет список, так что у него вы сможете узнать его точное имя.
Д’Агоста оглядел зал.
— Есть что-нибудь еще, что я должен знать о Марсале? Что-нибудь необычное, странное или из ряда вон выходящее?
— Нет, — Сандовал высморкался в салфетку.
— Его тело было найдено в алькове Брюхоногих моллюсков секции Морских Обитателей. Можете предположить, что он делал именно в той секции музея?
— Он никогда туда не ходил. Кости — и эта лаборатория — это все, что его заботило. Туда ему было даже не по пути...
Д’Агоста сделал очередную пометку.
— Будут еще вопросы? — спросил Сандовал. Д’Агоста взглянул на часы.
— Где я могу найти Фрисби?
— Я вас к нему отведу.
С этими словами Сандовал вывел лейтенанта прочь из лаборатории, вернулся обратно по коридору и направился в сторону самой дурно пахнущей комнаты отдела.
Доктор Финистер Паден отступил на шаг от рентгеновской дифракционной машины, над которой он склонялся секунду назад, и тут же натолкнуться на чью-то незнакомую фигуру в черной одежде. Он резко отпрянул, развернулся и обнаружил, что смотрит на высокого мужчину, одетого в мрачный эбеновый костюм. Незнакомец словно материализовался позади него — он подобрался так неслышно, как будто скользил по воздуху, пока доктор был поглощен своей работой.
— Что за чертовщина!? — яростно воскликнул Паден, его маленькая, хрупкая фигурка буквально вся сотрясалась от негодования. — Кто вас сюда впустил? Это мой кабинет!
Человек никак не отреагировал на это замечание, продолжая смотреть на доктора глазами цвета белого топаза. Черты его лица оказались столь аккуратно выточенными, что можно было подумать, над его внешностью поработал сам Микеланджело.
— Послушайте, вы кто такой? — спросил Паден, стараясь восстановить свое кураторское самообладание. — Я здесь занят важной работой и не могу сейчас принимать посетителей!
— Прошу прощения, — успокаивающе мягким голосом произнес мужчина, отступая на шаг назад.
— Что ж... и вы меня простите за резкий тон, — отозвался Паден, несколько успокоившись. — Но вы действительно не вовремя. И, кстати, где ваш значок посетителя?
Мужчина опустил руку в карман пиджака и извлек оттуда коричневый кожаный бумажник.
— Это не значок посетителя!
Бумажник распахнулся, и внутри сверкнули голубые и золотые краски.
— О, — выдохнул Паден, внимательно глядя на удостоверение. — ФБР? Господи Боже.
— Меня зовут Пендергаст, специальный агент А. К. Л. Пендергаст. Могу я присесть?
Паден сглотнул.
— Полагаю, что да...
С удивительной грацией мужчина опустился на единственный стул, находящийся в кабинете — за исключением кресла самого Падена — закинул ногу на ногу и, похоже, приготовился остаться здесь надолго.
— Дело в убийстве? — осторожно выдохнул Паден. — Потому что меня даже не было в музее, когда это произошло. Я ничего об этом не знаю, да и жертву никогда не встречал. Кроме того, у меня нет никакого интереса к брюхоногим. За двадцать лет своей работы здесь я ни разу не бывал в том алькове. Так что, если именно это вы хотели...
Его голос мгновенно прервался, когда агент медленно поднял свою тонкую руку.
— Я здесь не по поводу убийства. Не желаете ли присесть, доктор Паден? В конце концов, это ведь ваш кабинет.
Паден не спеша расположился за своим рабочим столом, затем нервно сложил и снова развел руки, задаваясь вопросом, почему охрана не уведомила его о посетителе и надо ли ему сейчас звонить адвокату, прежде чем отвечать на вопросы агента. Хотя, впрочем, у него не было адвоката.
— Я и в самом деле прошу простить меня за столь внезапное вторжение, доктор Паден. Но у меня есть небольшая проблема, для решения которой мне требуется ваша помощь — неофициально, разумеется.
— Сделаю все, что смогу.
Мужчина вытянул перед собой сжатую в кулак руку. Как заправский фокусник, он медленно раскрыл ладонь, на которой покоился синий камень. Паден окончательно успокоился, поняв, что его просят об идентификации. Он взял камень и осмотрел его.
— Бирюза, — заключил доктор, повертев предмет в руках. — Драгоценный камень, — он поднял с рабочего стола ювелирную лупу, зажал ее глазом и присмотрелся к камню более внимательно. — Похоже, это натуральный камень, не стабилизированная бирюза[30], не пропитанная[31], не смазанная маслом или воском. Прекрасный образец камня необычного цвета и композиции. Я бы даже сказал — самый необычный образец. По моим оценкам, он стоит весьма внушительных денег — возможно, больше тысячи долларов.
— Что делает его столь ценным?
— Его цвет. Б о льшая часть бирюзы — голубая, часто с зеленоватым оттенком. Но этот камень обладает необычно глубоким, темно-синим окрасом, почти в ультрафиолетовом спектре. Такие образцы, как этот, с несущей золотой матрицей, встречаются крайне редко, — он снял лупу и вернул камень агенту ФБР. — Надеюсь, я смог вам помочь.
— И в самом деле, вы мне помогли, — прозвучал мягкий ответ, — но я надеялся, что вы могли бы сказать мне, откуда именно он взялся.
Паден снова взял камень из рук Пендергаста и теперь изучал его чуть дольше.
— Что ж, этот образчик точно не иранский. Предполагаю, что он американский — если быть точным, с юго-запада. Поразительный глубокий лазурный цвет с золотой паутинкой. Я бы сказал, что, скорее всего, месторождение этого камня находится в штате Невада... альтернативными месторождениями могут быть Аризона или Колорадо.
— Доктор Паден, мне говорили, что вы — один из лучших экспертов мира по образцам бирюзы. И я уже вижу, что меня не обманули.
Паден склонил голову. Он никогда бы не подумал, что кто-то, представляющий правоохранительные органы, может оказаться столь осведомленным, вежливым и культурным, как этот человек.
— Но, видите ли, доктор Паден, мне нужно знать точное месторождение этого камня, — произнося эти слова, бледный агент ФБР смотрел на доктора очень проникновенным взглядом. Паден коснулся своей лысеющей головы.
— Что ж, эм... мистер Пендергаст, это существенно меняет дело.
— Поясните, пожалуйста.
— Если я не могу найти источник при первом визуальном исследовании — а в этом конкретном случае я этого сделать не могу — тогда потребуется протестировать образец. Видите ли, — Паден поднялся с места, приступив к своей любимой теме, — бирюза — это водный фосфат меди и алюминия, который образуется при просачивании воды через скалу со множеством пустот — обычно вулканического происхождения. Среди прочего вода несет в себе растворенные сульфиды меди и фосфора, которые и осаждаются в пустотах в виде бирюзы. Юго-западная бирюза почти всегда встречается в местах залежей медного сульфида и калиевых полевых шпатов[32], содержащих в себе порфиритовые[33] интрузивы[34]. В ней также может содержаться лимонит, пирит и другие оксиды железа, — доктор поднялся, быстро направившись на своих коротких ножках к массивному шкафу. Он наклонился и выдвинул ящик. — Здесь вы видите небольшую, но изысканную коллекцию бирюзы — все образчики из доисторических рудников. Мы используем эту коллекцию, чтобы помочь археологам определить источник доисторических бирюзовых артефактов. Подойдите, взгляните.
Паден поманил агента к себе, затем взял у него камень и быстро сравнил его с другими, находящимися в ящике.
— Я не вижу здесь ничего даже близко похожего на ваш образец, но бирюза может различаться по внешнему виду даже в пределах одной шахты. Это всего лишь небольшая выборка. Возьмите этот образчик из Лос-Серриллос, к югу от Санта-Фе. Этот редкий камень рожден на знаменитом доисторическом руднике, известном как гора Чалчикуитль. Как видите, он обладает оттенком слоновой кости с бледно-лимонной матрицей и имеет большую историческую ценность, несмотря на то, что этот образец не самого лучшего качества. А здесь у нас примеры доисторической бирюзы из Невады...
— Это ужасно интересно, — мягко заметил Пендергаст, прерывая поток слов доктора. — Вы упомянули о тестировании. Какое тестирование было бы необходимо провести?
Паден прочистил горло. Ему не раз говорили, что он склонен заговариваться.
— Мне нужно будет исследовать ваш камень — оттенок и матрицу — используя различные средства. Я начну с протон-индуцированного рентгеновского излучения, в котором камень в вакууме будет подвергнут облучению разогнанными протонами, после чего изучу эмиссию характеристического излучения. К счастью, здесь, в музее, у нас превосходная лаборатория минералогии. Хотите на нее взглянуть? — его глаза сияли, глядя на Пендергаста.
— Нет, благодарю вас, — ответил агент. — Но я искренне рад услышать, что вы готовы за это взяться.
— Ну, конечно! Это же моя работа. По большей части, для археологов, конечно, а не для ФБР, но я к вашим услугам, мистер Пендергаст.
— Я почти забыл упомянуть вам о своей маленькой проблеме.
— В чем она заключается?
— В том, что работа должна быть выполнена завтра к полудню.
— Что? Это невозможно! На это уйдут недели. По крайней мере, месяц!
Последовала долгая пауза.
— Но имеется ли физическая возможность завершить анализ к завтрашнему дню?
Паден почувствовал неприятное покалывание по поверхности всей кожи. Он не был уверен, что, если откажет этому человеку, он проявит такую же любезность, как в начале.
— Ну... — доктор прочистил горло, — я полагаю, что физически это возможно. Есть способ получить к указанному вами времени предварительные результаты, но это потребует непрерывной работы в течение следующих двадцати часов. И даже тогда у меня может ничего не выйти.
— Почему?
— Все будет зависеть от того, анализировал ли кто-то раньше подобный образец бирюзы и записан ли в базе ее химический маркер. Понимаете, я проделал множество анализов этого минерала для археологов. Это помогает им составлять карту торговых маршрутов и тому подобное. Но если ваш образчик рожден в более новой шахте, мы никогда не сможем его идентифицировать. Чем старше шахта, тем выше наши шансы на успех.
Последовало небольшое затишье.
— Могу ли я сердечно попросить вас, доктор Паден, выполнить эту задачу?
Паден снова пригладил редеющие волосы.
— Вы просите меня не спать в течение следующих двадцати часов, работая над вашим заданием?
— Да.
— У меня жена и дети, мистер Пендергаст! Сегодня воскресенье — обычно я даже не выхожу в этот день на работу. И я уже не молод...
Агент, казалось, уже смирился с отказом, но затем — неспешным движением — он опустил руку в карман пиджака и снова извлек оттуда что-то, сжав предмет в кулаке. Он раскрыл ладонь, и на ней оказался небольшой сверкающий рыжевато-коричневый камень весом примерно в один карат. Паден инстинктивно потянулся, чтобы взять его, снова поднес лупу к своему глазу и принялся изучать камень, поворачивая его то в одну, то в другую сторону.