Послание от переводчиков 20 глава




— Позвольте мне объяснить. Мой друг был отравлен веществом, которого давно нет в медицинском обороте. Но в архивах изобретателя этого яда мы нашли формулу противоядия, и экстракт американской тисмии должен входить в его состав. Об этом не знает ни один врач на земле.

— Простите, но это звучит как полная чушь.

— Я обещаю...

— Но даже если бы это было законно, — продолжил он, перебив ее, — я никогда бы не допустил уничтожения образца исчезнувшего растения — последнего в своем роде — для создания одной порции лекарства. В чем ценность обычной человеческой жизни перед лицом последнего существующего экземпляра вымершего растения?

— Вы... — Марго взглянула на его лицо, перекошенное явными признаками крайнего неодобрения. Она была поражена его фразой, которой он так обыденно выразил то, что научный образец ст о ит больше, чем человеческая жизнь. Она сделала вывод, что никогда не сможет понять этого человека.

Марго лихорадочно размышляла. Она посещала Хранилище гербария много лет назад и помнила, что фактически его вход был защищен только кодовым замком. Комбинации таких замков в целях безопасности менялись на регулярной основе. Она посмотрела на Йоргенсена. Он скрестил руки на груди и нахмурился, глядя на нее и ожидая, пока она закончит то, что начала говорить.

Он сказал, что его память стала не столь острой, как в былые дни. Эта деталь сейчас имела ключевое значение. Марго бегло осмотрела кабинет. Наверняка, он записал комбинацию от замка Хранилища гербария, чтобы не забыть ее. Но где он мог ее зафиксировать? В книге? На его столе? Она вспомнила старый фильм Хичкока «Марни», где бизнесмен держал шифр к своему сейфу в запертом ящике рабочего стола. Записанная комбинация могла находиться в тысяче мест даже здесь, в небольшом кабинете. Марго понадеялась, что есть шанс заставить его раскрыть свой тайник.

— Доктор Грин, вам еще что-то нужно?

Марго знала, что если она быстро что-нибудь не придумает, то никогда не попадет в это хранилище... и Пендергаст умрет. Ставки были слишком высоки.

Она пристально посмотрела на Йоргенсена.

— Где вы прячете комбинацию к Хранилищу?

По его лицу пробежала неуловимая гамма чувств, взгляд снова сконцентрировался на Марго.

— Какой оскорбительный вопрос! Знаете, я потратил на вас уже достаточно времени. Хорошего дня, доктор Грин.

Опешив от собственной наглости, Марго растерянно поднялась и вышла из кабинета. Но в тот краткий миг, когда Йоргенсен прикрикнул на нее, его глаза невольно посмотрели на точку, расположенную выше головы посетительницы. Повернувшись и собравшись уходить, Марго заметила, что на том месте, куда посмотрел старый ученый, висела небольшая ботаническая гравюра в рамке.

В женщине вновь загорелась надежда. Возможно, за этой картиной находился сейф, в котором Йоргенсен держал комбинацию? Но как выкурить этого проклятого старикашку из собственного кабинета? А даже если Марго это удастся, и она действительно обнаружит за этой картиной сейф, каким образом она сможет его открыть? Собственная самонадеянность поражала ее, но она продолжала размышлять, и мысли ее упирались в одно вполне конкретное препятствие: даже если ей удастся раздобыть шифр к сейфу, дальше дело будет стоять за походом в Хранилище. А Хранилище расположено глубоко в подвалах музея…

И все же Марго чувствовала, что обязана попробовать.

В коридоре она остановилась. Может, стоит сорвать пожарную сигнализацию? Но это спровоцирует эвакуацию всего крыла и, без сомнения, она попадет в неприятности.

Марго продолжала идти по коридору, минуя кабинеты и лаборатории. Сейчас все еще было время обеда, и эта часть музея относительно обезлюдела. В одной из опустевших лабораторий Марго заметила внутренний телефон. Посмотрев на него, она быстро нырнула внутрь. Она могла позвонить Йоргенсену, представившись чьим-то секретарем, и попросить его прийти на встречу. И все же… этот план казался провальным — Йоргенсен вовсе не был похож на того, кто любил публичность и часто выходил из своего кабинета на встречу с кем-либо. В основном приходили к нему. К тому же существует вероятность, что он знаком с большинством голосов секретарей тех людей, которые могли бы вызвать его на встречу.

Но ведь должен же быть способ как-то выманить его из кабинета! Или, быть может, стоит заставить его выйти с помощью злости? К примеру, вынудить его покинуть кабинет, чтобы обсудить некое возмущающее событие с коллегой? Или…

Она подняла трубку. Но вместо звонка Йоргенсену она позвонила в офис Фрисби. Маскируя свой голос, она холодно произнесла:

— Это кабинет кафедры ботаники. Могу я поговорить с доктором Фрисби? У нас возникла проблема.

Мгновением позже на том конце провода послышался запыхавшийся голос доктора Фрисби.

— Да, что случилось?

— Мы получили ваше уведомление о той женщине, докторе Грин, — с прежней отстраненностью произнесла Марго, сделав свой голос приглушенным и низким.

— И что с ней не так? Надеюсь, что она вас там не беспокоит?

— Вы знаете старого доктора Йоргенсена? Он хороший друг доктора Грин. Я боюсь, что он планирует ослушаться ваших указаний и дать ей доступ к коллекции. Он все утро ругался на ваш указ. Я упоминаю об этом только потому, что мы не хотим неприятностей, а вы знаете, как может быть трудно с доктором Йоргенсеном…

Фрисби бросил трубку. Марго осталась ждать в пустой лаборатории с полуоткрытой дверью. Через несколько минут она услышала чье-то недовольное бормотание, и вскоре разъяренный Йоргенсен прошествовал мимо, его лицо раскраснелось от генва, но выглядел он на редкость крепким для своего возраста. Без сомнения, он направился в офис Фрисби, чтобы поставить того на место.

Марго быстро миновала коридор и, к своему облегчению, обнаружила, что дверь его кабинета осталась настежь открытой — видимо, он даже не подумал, что следует запереть ее. Марго проникла внутрь, слегка прикрыла дверь и отодвинула от стены ботаническую гравюру.

Ничего. Сейфа не было — просто глухая стена.

Марго почувствовала себя раздавленной. Почему же он посмотрел в этом направлении? На стене больше ничего не было. Может быть, это был просто случайный взгляд, а она уцепилась за соломинку?

Отчаявшись, Марго уже собиралась опустить картину обратно, когда заметила кусок бумаги со списком чисел, приклеенный к задней части рамы. Все числа на нем были зачеркнуты, кроме последнего.

 

Алоизий Пендергаст лежал в постели, сохраняя неподвижность, насколько возможно. Каждое движение, даже малейшее, казалось агонией. Простой вдох достаточного количества воздуха для насыщения крови кислородом вонзал раскаленные добела иглы боли в мускулы и нервы его груди. Он чувствовал присутствие чего-то темного, ожидавшего у подножия его постели. Суккуб в любой момент был готов взобраться на него и задушить. Но всякий раз, когда Пендергаст пытался взглянуть на него, тот исчезал, только для того, чтобы вновь появиться, когда он отвернется.

Он попытался заставить боль уйти, погрузившись в обстановку своей спальни и пристально вглядевшись в картину на противоположной стене, в которой раньше он часто находил утешение. То была поздняя работа Тернера[149] «Шхуна у Бичи-Хед», на которой художник мастерски изобразил хлопья пены и яростный шторм, рвущий паруса корабля. Иногда Пендергаст мог затеряться на несколько часов в многочисленных прорисованных слоях света и тени. Но сейчас боль и отвратительная вонь гниющих лилий — насыщенная, приторно-сладкая, как смрад гниющей плоти — сделали подобный психический побег невозможным.

Все его привычные механизмы преодоления эмоциональной или физической травмы разносились проклятой болезнью в пух и прах. Ситуацию ухудшало то, что морфий уже перестал действовать, а вводить его повторно нельзя было еще целый час. Предстоял час чистейшей агонии, который не принесет ничего, кроме пейзажа боли, бесконечно раскинувшегося во все стороны.

Но даже на этой — самой тяжелой — стадии своей болезни Пендергаст знал, что недуг, поразивший его, имеет свои приливы и отливы. Если он сможет пережить этот нынешний натиск боли, то со временем пытка прекратится, сменившись временным облегчением. Тогда он сможет снова дышать, говорить, вставать с кровати и даже передвигаться. Но потом волна боли снова нахлынет, как она делала это постоянно, с каждым разом становясь все хуже и продолжительнее, чем раньше. С замиранием сердца Пендергаст чувствовал, что рано или поздно — уже в ближайшем будущем — возрастающая боль прекратит отступать, и тогда придет конец.

И вот к периферии его сознания подступил гребень волны боли: то была чернота, наползающая на края его поля зрения, своего рода затемнение по углам. Это служило сигналом, что в течение следующих нескольких минут он потеряет сознание. Вначале он приветствовал это освобождение. Но вскоре он узнал, что, по злой иронии судьбы, это забвение совсем не было свободой. Потому что тьма приносила не пустоту, а мир галлюцинаций, который оказывался в некотором роде еще хуже, чем боль.

Мгновением позже темнота схватила Пендергаста в свои крепкие руки, выдернув его из постели и из тускло освещенной комнаты, как отлив подхватывает обессилевшего пловца. Последовало короткое тошнотворное ощущение падения. И когда тьма растаяла, открылась сцена — как будто занавес, поднялся над подмостками.

Он стоял на неровном выступе застывшей лавы высоко на склоне действующего вулкана. Сгущались сумерки. Слева от него ребристые крылья вулкана спускались вниз к берегу — такому далекому, что он казался другим миром, где маленькая россыпь белых зданий сгрудилась на краю пены, а их вечерние огни пронзали полумрак. Непосредственно впереди и под ним зияла огромная пропасть — чудовищная рваная рана, ведущая в самое сердце вулкана. Пендергаст мог видеть, как живая лава бурлит подобно крови, светясь насыщенно-яростным красным светом в тени кратера, который поднимался чуть выше. Облака серы вихрились над пропастью, и черные крупицы золы, подгоняемые адским ветром, легко и быстро разносились по воздуху.

Пендергаст точно знал свое местонахождение: он стоял на гребне Бастименто, вулкана Стромболи, и смотрел на печально известную Сциара-дель-Фуоко — Огненную лавину. Однажды ему уже приходилось бывать на этом самом хребте — немногим более трех лет назад, когда стал свидетелем одной из самых шокирующих драм своей жизни.

Но сейчас это место выглядело иначе. Отвратительное и в лучшие времена, оно стало — воплотившись в театре воспаленных галлюцинаций Пендергаста — сущим кошмаром. Небо от горизонта до горизонта было окрашено не темно-фиолетовыми сумеречными красками, а тошнотворно зелеными оттенками тухлых яиц. Багровые всполохи оранжевых и голубых молний освещали небеса. Раздутые малиновые облака неслись перед мерцающим желтоватым солнцем, отвратительно яркий свет которого освещал весь этот гротескный пейзаж.

Оглядевшись, Пендергаст поразился, осознав, что находится в этом театре отвратительности не один. Не далее, чем в десяти футах от него стоял шезлонг, на котором сидел мужчина. Шезлонг возвышался на плавнике застаревшей лавы, надежно ответвлявшейся от гребня над дымящейся Сциара-дель-Фуоко. Мужчина был одет в простую рубашку и шорты-бемруды, на нем сидели темные очки и соломенная шляпа. Будто наслаждаясь одним из лучших курортов мира, он с блаженствующим видом потягивал из высокого стакана нечто, похожее на лимонад.

Пендергасту не нужно было подходить ближе, чтобы рассмотреть этого человека в профиль: нос с горбинкой, аккуратно подстриженная бородка, рыжие волосы. Это был его брат Диоген. Диоген, который исчез в этом самом месте в жуткой схватке, разыгравшейся между ним и Констанс Грин.

Пока Пендергаст рассматривал его, Диоген сделал длинный, медленный глоток лимонада. Он смотрел на яростное кипение Сциара-дель-Фуоко с безмятежным спокойствием туриста, смотрящего на Средиземное море с балкона хорошего отеля.

Ave, Frater [150] , — сказал он, не глядя на него.

Пендергаст не ответил.

— Я бы справился о твоем здоровье, но нынешние обстоятельства устраняют необходимость в данной капле лицемерия.

Пендергаст не в силах был ничего сказать, он мог лишь смотреть на этот материализованный призрак.

— Ты знаешь, — продолжал Диоген, — я нахожу ироничным — справедливо ироничным — твое нынешнее затруднительное положение. Даже ошеломляюще ироничным. После всего, что мы пережили, после того, как ты сумел обойти мои схемы, тебя все же погубит человек из линии Пендергастов. Твой собственный потомок. Твой сын. Думал ли ты о чем-то подобном, брат? Я бы познакомился с ним: у нас с Альбаном нашлось бы много общего. Я бы мог научить его многим вещам.

Пендергаст не отвечал. Не было смысла реагировать на этот лихорадочный бред.

Диоген сделал еще глоток лимонада.

— Но что делает иронию такой упоительно полной, так это то, что Альбан стал лишь вершителем твоей погибели. Твой настоящий убийца — наш собственный прапрапрадед Иезекииль. Поговорим о грехах отцов! Хотя, если разобраться, это ведь не эликсир Иезекииля убивает тебя — ты мучаешься из-за эликсира его косвенной жертвы. Этот Барбо молодец, теперь он получил возможность отомстить сполна, — Диоген помолчал. — Но все же Иезекииль, Альбан и я… прекраснейший семейный круг, ты не находишь?

Пендергаст сохранял молчание. Диоген же, до сих пор сидя к брату в пол-оборота, продолжал смотреть на необузданно бурлящую лаву у своих ног.

— Я думал, что ты будешь приветствовать этот шанс на искупление.

Пендергаст вынужден был, наконец, заговорить.

— Искупление? За что?

— И снова это твое ханжество! Это закоснелое чувство морали и ошибочное стремление поступать правильно в этом мире. Знаешь, что для меня так и осталось непостижимой тайной? То, как тебя не мучает осознание того, что мы жили в достатке всю жизнь благодаря состоянию, нажитому Иезекиилем.

— Ты говоришь о том, что случилось сто двадцать пять лет назад.

— Неужели течение лет принесло что-нибудь, что уменьшило страдания его жертв? Сколько времени потребуется, чтобы отмыть кровь со всех этих денег?

— Это ложный тонкий, хитрый ход. Иезекииль нажился бессовестно, но мы стали невинными наследниками этого богатства. Деньги взаимозаменяемы. Мы не виноваты.

Диоген усмехнулся — едва слышно за ревом вулкана — а затем покачал головой.

— Как иронично, что я, Диоген, стал твоей совестью.

Обессилившее от мучений сознание Пендергаста само стало пробиваться сквозь галлюцинации. Он покачнулся на гребне лавы, но смог устоять.

— Я... — начал он, — я... не... не несу за это ответственность. И я не буду спорить с галлюцинацией.

— Галлюцинацией? — и вот, наконец, Диоген повернулся к своему брату. Правая сторона его лица — та, которой он был обращен к Пендергасту — выглядела, как обычно, цельной, хорошо сложенной, какой она всегда и была. Но левая сторона сильно обгорела, рубцы стягивали и покрывали кожу уродливым узором от подбородка до корней волос. Кожа левой половины лица была похожа на древесную кору, скуловая кость и глазница без глаза были обнажены и белели. — Просто продолжай убеждать себе в этом, frater, — прокричал он сквозь рев вулкана.

И так же медленно, как он повернулся к Пендергасту, Диоген снова отвернулся от него, скрывая ужасное зрелище. Его взор вновь обратился на Сциара-дель-Фуоко. И как только он это сделал, сцена кошмара начала колебаться, растворяться, и исчезать, возвращая Пендергаста в его собственную спальню, освещенную приглушенным светом, а свежие волны боли нахлынули на него с новой силой.

 

Глубоко под спальней Пендергаста Констанс, тяжело дыша, стояла в одной из последних подвальных комнат. Черная нейлоновая сумка была перекинута через плечо, а узоры паутины свисали с ее платья.

Она добралась до конца кабинета доктора Ленга. Было уже полтретьего дня. Констанс потратила несколько часов, пытаясь собрать необходимые компоненты для противоядия. Опустив нейлоновую сумку, она еще раз сверилась со списком, хотя прекрасно знала, что именно до сих пор так и не нашла. Хлороформ и масло полыни.

Констанс отыскала большую бутыль хлороформа, но она оказалась плохо запечатанной, и за все эти годы химикат испарился. К собственному удивлению, никаких следов масла полыни она также не обнаружила. Хлороформ был доступен хотя бы по рецепту, пусть будет и совсем непросто уговорить доктора Стоуна выписать его. Но масло полыни — в той концентрации, которая требовалась для создания противоядия из позапрошлого столетия — могло стать большой проблемой, так как в нужной пропорции оно более не использовалось в травяных препаратах из-за своей токсичности. Констанс понимала, что если ей так и не удастся найти нужный ингредиент здесь, внизу, то ей крупно не повезет. Но она верила, что масло просто обязано находиться в одной из коллекций Ленга. Его просто не могло не быть, ведь в патентованных лекарствах того времени оно значилось обычным ингредиентом.

И все же пока поиски не увенчались успехом.

Констанс вернулась назад через все комнаты, проскользнув под арками. Она не осмотрела еще только несколько разрушенных кладовых и именно на них сейчас возлагала последние надежды. За эти месяцы они с Проктором провели много часов, разбирая учиненный здесь беспорядок, сгребая в мусор груды битого стекла и осторожно отмывая пролитые химикаты.

А что если бутылки масла полыни были среди тех — разбитых или выброшенных?

Она остановилась в дверях одной из комнат, которые они еще не восстановили. Всюду валялись опрокинутые стеллажи, а миллионы осколков битого стекла подмигивали и блестели на полу, усеянном различными цветными пятнами химических веществ и липкими высохшими лужами. Мерзкий запах плесени висел в воздухе, ядовитыми миазмами распространяясь по помещению.

Однако разбито было не все: многие бутылки лежали на полу нетронутыми, а некоторые шкафы все еще находились в вертикальном или только слегка наклоненном положении, заполненные баночками всевозможных цветов — каждая с этикеткой, надписанной изящным почерком Еноха Ленга.

Констанс начала с осмотра неразбитых бутылок в уцелевших шкафах. Бутылки звенели под ее пальцами, когда она перебирала их, глаза пробегали по одному латинскому названию за другим. Это была бесконечная вереница химикатов.

Констанс думала, что скоро сойдет с ума от поисков. Систему сортировки доктор Ленг держал только в своей голове, и после его смерти она так и не смогла ее расшифровать. Констанс подозревала, что система эта могла и вовсе не существовать: Ленг вполне обладал способностью запомнить целую библиотеку химикатов, он обладал идеальной фотографической памятью.

Закончив с одним шкафом, она приступила к следующему, а затем еще к одному. Одна бутылка упала и разбилась, и Констанс яростно отбросила осколки в сторону. В воздух поднялось неумолимое зловоние. Поморщившись, Констанс продолжила продвигаться по шкафам, сортируя химикаты все быстрее и быстрее. В спешке она уронила еще несколько бутылок.

Констанс нервно сверилась с часами. Время переползло за три пополудни…

Зашипев от раздражения, она переместилась к нетронутым бутылкам, валяющимся на полу — тем, что не разбились при падении. Наклоняясь и слыша под ногами хруст битого стекла, она продолжала поиск: поднимая бутылку, читала этикетку и отбрасывала ее в сторону. Здесь лежало множество масел: календулы, огуречника, примулы, коровяка, корня чемерицы... но не полыни. С внезапным разочарованием она набросилась на одну из полок, которую уже обыскала, и смела все бутылки на пол. Те разбились с резким звоном, и тут же действительно ужасающий смрад заполнил комнату.

Констанс отошла в сторону, тут же пожалев о кратковременной потере хладнокровия. Сделав несколько глубоких вдохов, она снова овладела собой и начала обыскивать последний шкаф, уже потеряв надежду найти нужный ингредиент.

И вдруг она нашла ее. Большая бутылка с надписью «МАСЛО ПОЛЫНИ» стояла прямо у нее перед глазами.

Схватив бутылку, Констанс положила ее в сумку и продолжила поиск хлороформа. Через несколько бутылок ей снова улыбнулась удача: в глубине шкафа стоял небольшой, хорошо запечатанный флакон с нужным химикатом. Она положила его в сумку, подняла ее и направилась в сторону лестнице, ведущей к лифту.

Констанс сочла этот неожиданный проблеск удачи знаком, и преисполнилась искренней радости и надежды.

Как только она добралась до библиотеки, и книжные полки, скользя, встали на место, появилась миссис Траск и протянула ей телефон.

— Это лейтенант д’Агоста, — сказала она.

— Скажите ему, что меня нет.

С выражением неодобрения миссис Траск продолжала настаивать, протягивая телефон.

— Он очень настойчив.

Констанс нехотя взяла трубку и приложила неимоверные усилия, чтобы показаться радушной.

— Да, лейтенант?

— Я хочу, чтобы вы и Марго явились сюда. Живо.

— Боюсь, в настоящий момент мы очень заняты, — ответила Констанс.

— У меня появилась важная информация. Есть несколько очень, очень плохих людей замешанных в этом. Вас и Марго собираются убить. Я хочу помочь.

— Вы не сможете помочь нам, — отрезала Констанс.

— Почему?

— Потому что... — она замолчала.

— Потому что вы планируете незаконное дерьмо?

Ответа не последовало.

— Констанс, немедленно тащите ко мне свою задницу! Или, да поможет мне Бог, я приду к вам с отрядом и доставлю вас сюда собственноручно.

 

— Давайте повторим еще раз, — попросил д’Агоста. День уже клонился к вечеру, а Марго и Констанс все еще сидели в офисе лейтенанта. — Вы говорите, что нашли лекарство от того, чем отравили Пендергаста?

— Противоядие, — подсказала Констанс. — Разработанное Иезекиилем Пендергастом, чтобы нейтрализовать эффект своего же эликсира.

— Однако вы не уверены.

— Не до конца, — ответила Марго. — Но мы должны попробовать.

Д'Агоста откинулся на спинку кресла. Все это казалось сущим безумием.

— И у вас есть все компоненты?

— Все, кроме двух, — сказала Марго. — Это растения, и мы знаем, где их найти.

— И где же?

Обе промолчали. Д'Агоста пристально взглянул на Марго.

— Дайте угадаю: вы собираетесь ограбить музей.

Опять тишина. Лицо Марго побледнело и напряглось, но в ее глазах сиял решительный блеск. Д'Агоста провел рукой по своей лысеющей макушке и пристально посмотрел на двух дерзких женщин, сидящих через стол от него.

— Послушайте. Я уже не первый день работаю в полиции. Я не идиот и я знаю, что вы планируете что-то незаконное. Но, честно говоря, сейчас мне на это плевать. Пендергаст — мой друг. Что меня действительно волнует, так это то, чтобы вы успешно заполучили эти растения. И не были убиты в процессе этого. Вы понимаете?

Марго, наконец, кивнула. Д'Агоста повернулся к Констанс.

— А вы?

— И я понимаю, — ответила она, но в выражении ее лица сквозило ощутимое несогласие. — Вы сказали, что у вас имеются сведения исключительной важности. Поведаете их нам?

— Если я прав, то этот Барбо намного опаснее, чем кто-либо мог вообразить. Вам понадобится подкрепление. Позвольте мне помочь вам достать эти растения, где бы они ни находились.

Снова тишина. Наконец, Констанс поднялась.

— Как вы собираетесь нам помочь? Вы ведь сами отметили незаконность сего мероприятия.

— Констанс права, — согласилась с ней Марго. — Вы можете хотя бы вообразить грядущие бюрократические формальности? А ведь у нас совершенно нет на них времени. Пендергаст наш друг — ваш друг — и он умирает. Нужно действовать быстро.

Д'Агоста почувствовал, что теряет самообладание.

— Я прекрасно осознаю все это, поэтому и готов переступить черту. Послушайте, черт возьми, если вы не позволите мне помочь, я собираюсь запереть вас обеих в камере. Прямо сейчас. Для вашей же собственной безопасности.

— Если вы сделаете это, Алоизий непременно умрет, — заметила Констанс с деланной холодностью.

Д'Агоста шумно выдохнул.

— Я не позволю вам двоим бегать повсюду, играя в полицейских. Барбо и его люди были на шаг впереди нас все это время. Как вы думаете, я буду себя чувствовать с тремя смертями на сердце вместо одной? Потому что он вполне может попытаться остановить вас.

— Я надеюсь, что он именно так и поступит, — отрезала Констанс. — А теперь я боюсь, что мы должны идти.

— Клянусь Богом, я запру вас в камере!

— Нет, — тихо и почти угрожающе произнесла Констанс, — вы этого не сделаете.

Д'Агоста поднялся.

— Оставайтесь здесь. Никуда не уходите.

Он покинул свой кабинет, закрыв за собой дверь, и подошел к сержанту Джозефу, занимающему удаленный рабочий стол.

— Сержант? Видите этих двоих в моем кабинете? Когда они уйдут, я хочу, чтобы за ними установили наблюдение. Слежка двадцать четыре часа семь дней в неделю, пока я не дам дальнейших распоряжений.

Джозеф обернулся на офис д’Агосты. Лейтенант проследил за его взглядом. Через стеклянные двери он увидел, как Констанс и Марго разговаривают между собой.

— Да, сэр, — ответил Джозеф и вытащил официальный бланк. — Теперь, могу я узнать их имена?

Д'Агоста подумал и махнул рукой.

— Забудьте, что я сказал. У меня есть другая идея.

— Конечно, сэр.

Д'Агоста открыл дверь своего кабинета, вошел и пристально посмотрел на обеих женщин.

— Если вы планируете отправиться в музей, чтобы украсть несколько растений, вам нужно беспокоиться не об охранниках, а о людях Барбо. Вы это понимаете?

Женщины утвердительно закивали.

— Убирайтесь отсюда.

Они ушли.

Д'Агоста смотрел на пустой дверной проем, и его переполняла бессильная злоба. Черт побери, он никогда не встречал в своей жизни более невероятных женщин, чем эти двое! Но существует только один хороший способ обезопасить их или хотя бы уменьшить их шансы пересечься с Барбо: выписать ордер на арест этого человека, привести его на допрос и держать его задницу в участке до тех пор, пока Констанс и Марго буду делать то, что должны. Однако чтобы заполучить ордер, потребуется обработать все доказательства, которые у него есть, объединить их и подать окружному прокурору.

Он повернулся к своему компьютеру и начал яростно печатать.

 

***

 

Офисы полицейского управления погрузились в молчание. В участке это было типичное предвечернее затишье: большинство офицеров находились на заданиях, но должны были вскоре вернуться, чтобы зарегистрировать преступников или написать рапорты. Прошла минута, затем вторая. А после во внешнем коридоре послышались мягкие шаги.

Спустя мгновение появился сержант Слейд. Он вышел из кабинета, из которого, если встать с определенного ракурса, открывался прекрасный вид на офис д’Агосты.

Сержант прошел мимо двери лейтенанта и остановился у следующей за ней — двери в пустую комнату, в которой лейтенант и другие офицеры полицейского управления хранили сопутствующую документацию по расследованиям.

Слейд, как бы невзначай, осмотрелся вокруг. Рядом никого не было. Повернув ручку, он открыл дверь пустого кабинета, вошел внутрь и запер ее за собой. Свет был выключен, и включать его сержант не стал.

Убедившись, что остался незамеченным, он направился в сторону стены, общей с кабинетом д’Агосты, из-за которой звуки разговоров доносились практически без потери громкости. Стена была заставлена кучей коробок, и Слейд опустился на колени, чтобы осторожно отодвинуть их в сторону. Приложив пальцы к стене, он ощупывал ее несколько мгновений, пока не нашел то, что искал: крошечный микрофон, встроенный в гипсокартон, с прилагаемым к нему миниатюрным, голосовым активатором цифрового диктофона.

Поднявшись на ноги и закинув кусок лакричной ириски в рот, Слейд подключил наушник к устройству, затем вставил его в ухо и включил диктофон. Он прослушал запись за несколько минут, медленно кивая самому себе. Сначала он услышал тщетный спор д’Агосты с посетительницами, затем прозвучал скрип открывающейся двери, за которым последовал разговор двух женщин:

«— Где же именно в музее находится то растение?

— В Хранилище гербария. Я знаю, где оно расположено, и у меня есть код доступа к нему. А что у вас?

— Растение, которое нужно мне, находится в Водном зале Бруклинского Ботанического сада. Когда сад закроется, и на улице стемнеет, я спокойно найду его. Мы не смеем больше ждать».

Слейд улыбнулся. Он собирался получить за эти сведения хорошее вознаграждение.

Убрав прибор в карман, он аккуратно поставил ящики на место и направился к двери кабинета. Открыв ее, он еще раз убедился, что его не заметили, затем вышел и медленной походкой зашагал вдоль по коридору. Звуки разговоров из кабинета д’Агосты все еще продолжали звучать в его ушах.

 

Врата «Небесного кладбища» располагались на вершине утеса, слегка усеянного деревьями, с видом на Шрун-лейк. К востоку отсюда в зеленой дали лежал Форт Тикондерога, охранявший подходы к Гудзону. Далеко на севере возвышалась громада горы Марси, самой высокой горы в штате Нью-Йорк.

Джон Барбо задумчиво шагал по ухоженной траве, неспешно прокладывая себе путь между надгробиями. Земля то поднималась под ногами, то опускалась, медленно и грациозно изгибаясь. То тут, то там показывались извилистые усыпанные гравием тропки, виляющие в зарослях деревьев. Листья рассеивали лучи полуденного солнца и бросали пестрые тени на сонный пасторальный пейзаж.

Наконец, Барбо подошел к небольшому изысканному семейному участку, состоящему из двух мемориалов, окруженных невысоким железным забором. Он шагнул внутрь и подошел ближе: статуя ангела с прижатыми к груди руками и заплаканными глазами, словно в мольбе, смотрела в небо. В основании памятника было высечено имя: ФЕЛИСИТИ БАРБО. Никаких дат указано не было.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-19 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: