О нападении Гитлера на Советский Союз в Вашингтоне стало известно поздно вечером в субботу, 21 июня 1941 г. Шервуд, передавая реакцию Гопкинса на это радиосообщение, не скрывает, что оно исторгло у него вздох облегчения: «Гитлер повернул налево» (Sherwood R. E. Op. cit. Vol. 1. P. 369). Ключевая мысль: непосредственная угроза смертельного удара по Англии, этой передовой линии обороны Соединенных Штатов, отведена. Восточный фронт становится основным и главным театром военных действий. Находившийся тогда в постоянном контакте с Рузвельтом и Гсшкинсом представитель администрации ленд-лиза в Лондоне А. Гарриман испытал те же чувства. Надежда на спасение Англии возрождалась с каждым новым известием об ожесточенных боях на западной границе Советского Союза: под Брестом, Минском, Перемышлем и Ровно. «Для меня, - вспоминал он, - новость о гитлеровском повороте на Восток пришла как самое приятное облегчение, хотя мы еще не были в состоянии войны» (Цит. по: Исраэлян В. Л. Дипломатия в годы войны (1941-1945). М., 1985. С. 11).
Какую позицию следовало занять Соединенным Штатам? Этот вопрос из плоскости чистых предположений перемещался в плоскость реальной политики. Госдепартамент имел готовый ответ: стараться держаться в стороне, проявлять «сдержанность», не идти на уступки СССР, если он их предложит с целью улучшения советско-американских отношений, руководствоваться соображениями «целесообразности» (Коваль В. С. США во второй мировой войне. Киев., 1976. С. 148-149).
Но что такое «целесообразность» и как ее понимать? В правящем классе и правительстве США на этот счет не было единого мнения (История дипломатии. Т. IV. С. 188, 198). Дневники Оскара Кокса, ближайшего помощника и советника Гопкинса, показывают, что Гопкинс считал необходимым для правительства США без промедления объявить о своей поддержке борьбы советского народа и о распространении на Советский Союз закона о ленд-лизе. Задание подготовить специальный меморандум с изложением доводов в пользу этой позиции Кокс получил уже 22 июня 1941 г. (FDRL. О. Сох Papers. Box 145. Diaries and Related Material. June 22, 1941) Обычно точно улавливающий все оттенки мысли своего патрона, Кокс утром 23 июня передал ему все требуемые материалы. Пакет содержал три обширных меморандума, один из которых обосновывал законность оказания Советскому Союзу военной помощи в рамках программы ленд-лиза, другой призывал президента немедленно сделать «заявление в поддержку России» и, наконец, третий определял общие принципы, которыми следовало руководствоваться в связи с началом военных действий на Восточном фронте (Кокс озаглавил свои материалы «Три параграфа в связи с русской ситуацией») (Ibid. June 23, 1941).
|
|
Основная идея документа действительно укладывалась в рамки своеобразной триады. Первое. Россия всегда со времен «Майн кампф» являлась для Гитлера самым опасным врагом и одновременно важнейшим препятствием для осуществления его планов завоевания мирового господства. Второе. Сражаясь с Гитлером и изматывая агрессора, Россия делает не только недоступными для Германии ресурсы своей огромной территории, но и лишает ее «надежды на реализацию планов закабаления мира». Третье. «Практические соображения», которыми должны руководствоваться в сложившейся ситуации США, совершенно ясны: в интересах самих Соединенных Штатов («нравятся им или не нравятся различные аспекты внутренней и внешней политики России») оказывать ей всю возможную помощь (Ibidem).
|
|
И Гопкинс, и Кокс отлично сознавали, что их точка зрения на «русскую ситуацию» плохо или вообще не согласуется с позицией влиятельных финансово-промышленных кругов, связанных с германским капиталом, военных деятелей, многих ведущих политиков в конгрессе, да и в самой администрации. Многим в правящей верхушке общества поражение Советского Союза представлялось сверхжеланным. Сенаторы Тафт (республиканец) и Г. Трумэн (демократ) заявили, что победа «коммунистов» в войне с нацизмом для американского народа так же и даже более опасна, чем завоевание России Гитлером. Американский народ в своем подавляющем большинстве так не считал, о чем убедительно свидетельствовали опросы общественного мнения, но для сбитого с толку пророчествами о неизбежном и скором поражении Советов американца найти верную позицию в этом потоке обрушившихся на него противоречивых и тенденциозных сообщений, предположений и прогнозов было делом исключительно сложным. Выступление президента могло бы внести ясность и содействовать правильной ориентации американской общественности в принципиально новой ситуации. С идеей выступления Рузвельта на пресс-конференции с коротким заявлением о поддержке Советского Союза в войне против нацизма обратился в Белый дом и такой видный представитель финансово-промышленных кругов, как Герберт Своуп (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 305. H. B. Swope to Hopkins. June 23, 1941).
|
|
Однако первое официальное заявление от имени правительства США по поводу нападения Германии на СССР было сделано исполняющим обязанности госсекретаря С. Уэллесом, выступившим 23 июня. Назвав нападение Германии «вероломным», он заметил, что перед США стоит вопрос, будет ли сорван гитлеровский план завоевания мира. Уэллес подчеркнул, что «любая борьба против гитлеризма, любое сплочение сил, выступающих против гитлеризма, из какого бы источника эти силы ни исходили, ускорят неизбежное падение нынешних германских лидеров и тем самым будут способствовать нашей собственной обороне и безопасности». Уэллес ни слова не сказал об оказании поддержки Советскому Союзу. Президент выступил только 24 июня, но его заявление, столь же лаконичное, содержало фразу, явно заимствованную из меморандума Кокса: «...мы намерены оказать России всю помощь, какую только сможем» (Борисов A. Ю. СССР и США. Союзники в годы войны 1941-1945. М., 1983. С. 48). Рузвельт уклонился от ответа на вопрос, какие формы эта помощь могла принять, а также о возможности распространения ленд-лиза на Советский Союз.
В Белом доме обсуждался вопрос и о более полновесном выступлении президента в конгрессе. Текст речи был подготовлен, ее черновой вариант датирован 27 июня 1941 г. Характерно, что основной тезис документа выглядит как контраргумент против доводов -торонников поражения Советского Союза («Поражение России избавит нацистов от угрозы на Востоке и позволит им обрушиться со всей силой против Запада»), Затем в духе меморандума Кокса излагалась идея неотвратимости для США держать сторону Советского Союза. Быть или не быть на стороне Советской страны этой войне с фашизмом, говорилось в наброске речи, - это не вопрос, что предпочесть - выгоды нейтралитета или жертвы во имя общей победы. Речь идет о жизни и смерти американской нации, о существовании США как независимого государства. Центральная мысль была выражена в документе весьма образно и даже драматично. «Нападение нацистов на Россию, - говорилось в нем, - создает для нас одновременно и величайшую опасность и величайшую возможность. Мы должны воспользоваться этой возможностью, пока опасность не стала для нас роковой» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 305. "To the Congress of the United States of America. June 27, 1941"). Но тщательно подготовленная его помощниками речь так и не была произнесена Рузвельтом. Берне считает, что, находясь под впечатлением ежедневных докладов посла Штейнгардта («побольше жесткости и поменьше участия») и военных представителей США в Москве о безнадежности положения Красной Армии, президент психологически еще не был готов принять решение, к которому был подведен всем ходом событий.
Сильное впечатление на Рузвельта произвел врученный ему во второй половине дня 23 июня меморандум военного министра Г. Стимсона, представлявший собой довольно-таки детально скалькулированный высшими военными руководителями страны военно-стратегический баланс с включением в него новых слагаемых - вступление СССР в войну и ослабление давления Германии на Англию. Известный американский историк Г. Фейс, говоря о меморандуме Стимсона, в сущности обращает внимание лишь на прогноз в отношении того времени, которое понадобится Гитлеру, чтобы разбить Советский Союз («минимум один и максимум три месяца»). Но ведь чисто военные аспекты в меморандуме военного министра занимали весьма скромное место. Главное же его содержание (о чем как раз и «забывает» Г. Фейс) касалось политики или, точнее, геополитики США в свете новой, исключительно благоприятной, как отмечалось в документе, ситуации для США.
С редким единодушием военные руководители пришли к выводу, что давление Германии на всех самых опасных участках военных действий, и прежде всего в отношении Англии, ослабнет. Высказывалось убеждение, что Гитлер оставит планы вторжения на Британские острова. Стимсон и его коллеги в связи с этим считали, что США должны воспользоваться этой передышкой, чтобы укрепить везде и повсюду, где это возможно, американское военное присутствие. «Начав войну с Россией, Германия тем самым чрезвычайно облегчила наше положение и создала для нас возможность действовать незамедлительно с тем, чтобы устранить возникшие угрозы до того, как Германия выпутается из русского клубка». Стимсон заключал: «Для меня... действия Германии представляются почти как ниспосланное господом богом чудо. Этой последней демонстрацией нацистских амбиций и вероломства широко распахиваются двери для осуществления Вами руководства победоносной битвой за Северную Атлантику и защитой нашего полушария в Южной Атлантике; одновременно под Вашим руководством США в состоянии обеспечить успех любой программы действий в будущем» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection). И ни слова о помощи Советскому Союзу или взаимодействии с ним. Идея использования «передышки» для укрепления военно-стратегических позиций США не только не предусматривала сотрудничество с Советским Союзом, она целиком исходила из желательности взаимного истощения СССР и Германии в ходе пускай короткой, но кровопролитной схватки.
Рузвельт чувствовал, что такой подход имеет серьезные изъяны, несмотря на то что как будто бы и отвечает проводимой им политике неучастия в войне. И хотя советы военных, госдепартамента и посла Штейнгардта казались ему заслуживающими внимания, но интуиция политика и трагический опыт прошлого научили его прислушиваться к тем, чьи оценки представлялись многим в вашингтонской элите чересчур «просоветскими». Не без ведома президента Г. Гопкинс встречается в начале июля с Джозефом Дэвисом, который 7 июля подготовил для Белого дома по его поручению специальный меморандум с анализом всех «за» и «против» в отношении военного, экономического и дипломатического сотрудничества СССР и США в войне с гитлеровской Германией. То, что предложено было Дэвисом, по всем главным пунктам расходилось с рекомендациями военного ведомства и госдепартамента (Ibid. Joseph E. Davies to Hopkins. July 8, 1941).
Общий вывод Дэвиса был абсолютно однозначен. Первое: у США нет иной альтернативы, помимо установления такого сотрудничества. Второе: Советский Союз и его армия, несмотря на неудачи первых дней войны, располагают всеми возможностями преодолеть вызванные вероломным нападением трудности и нанести военное поражение вермахту.
По-видимому, во время беседы Гопкинса с Дэвисом 7 июля в Белом доме и родилась идея о поездке Гопкинса в Москву с целью ознакомления на месте с положением на советско-германском фронте и установления личных контактов с советскими руководителями. Вопросы, связанные с вступлением СССР в войну, обсуждались также во время длительной беседы Рузвельта с Гопкинсом 11 июля. Назавтра стало известно, что Гопкинс снова летит в Лондон, и одновременно было опубликовано ответное послание Рузвельта на приветствие М. И. Калинина по случаю Дня независимости. Телеграмма президента была составлена в таком тоне, который не оставлял сомнений, в каком ключе шло обсуждение советско-американских отношений с Гопкинсом. Американский народ, говорилось в ней, «связан с русским народом крепкими узами исторической дружбы, поэтому вполне естественно, что он следит с сочувствием и восхищением за мужественной борьбой, которую ведет в настоящее время русский народ в целях самообороны» (Правда. 1941. 12 июля).
Пребывание Гопкинса в Лондоне было насыщено событиями. Встречи с Черчиллем, высшими чинами английского генералитета, советским послом И. М. Майским, выступления по радио. В начале 20-х чисел стало известно о готовности Советского правительства принять Гопкинса (Майский И. М. Воспоминания советского посла. М., 1965. С. 162). 25 июля он шлет длинную телеграмму Рузвельту с просьбой разрешить ему поездку в Москву. Согласие президента было получено незамедлительно. Перед отлетом Гопкинс успел произнести по лондонскому радио речь, первый вариант которой, по его собственным словам, очень походил на объявление войны Германии. Орудуя пером, Гопкинс смягчил отдельные места, но сказал о решимости президента США разбить Гитлера и оказать «всякую возможную помощь России, и притом немедленно» (Правда. 1941. 29 июня). Архивные данные показывают, что Гопкинс располагал данными специальных опросов, свидетельствовавших, что в США последовательно растут настроения в пользу оказания помощи Советскому Союзу.
29 июля 1941 г. Гопкинс совершил свой вошедший в историю дипломатии двадцатичасовой перелет над Арктикой из Инвергордона в Архангельск. Разведывательный» самолет английских ВВС «Каталина» не отличался комфортностью, и Гопкинсу пришлось проделать все путешествие в неотапливаемой кабине стрелка-радиста в хвосте самолета. К счастью, все, что от него потребовалось, - это вести наблюдение за воздухом, но испытание холодом было самым жестоким. Теплая встреча в Архангельске позволила насквозь промерзшему и полубольному личному представителю президента США, как он официально именовался, найти силы для следующего, четырехчасового перелета в Москву.
Первая же беседа с послом Штейнгардтом подтвердила, как мало тот знал о реальной ситуации. После короткого отдыха Гопкинс потребовал устроить ему автомобильную поездку по улицам Москвы. Первое, что бросилось в глаза, - спокойствие и размеренность ритма жизни. Атмосфера в Лондоне была куда более «прифронтовой», хотя немцы не угрожали прямым образом столице Англии. Все то, что видел Гопкинс, совсем не гармонировало с почти паническим настроением Штейнгардта и его коллег. В тот же день вечером Гопкинс был принят в Кремле И. В. Сталиным.
Встречи с главой Советского правительства 30 и 31 июля произвели большое впечатление на личного представителя президента США, и не только потому, что Гопкинс вопреки предположениям получил совершенно откровенную, точную и исчерпывающую информацию о положении на фронте, о сильных и слабых сторонах вермахта, о причинах временных неудач Красной Армии, о стратегических планах Советского командования и проблемах материально-технического снабжения армии. Больше всего Гопкинса поразила твердость и убежденность, с которой Сталин говорил о стабилизации фронта в ближайшие два-три месяца. Уходя из Кремля 31 июля после четырехчасовой беседы, Гопкинс знал, что ни Москва, ни Ленинград не будут сданы противнику, хотя цену за это придется уплатить высокую (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 306. Memorandum "Conference held on 31st July between Mr. Stalin, Mr. Hopkins and the Interpreter at the Kremlin in Moscow - 6.30 p m to 9.30 p.m. First Draft").
Русские выстоят - это бесспорно. Но значит ли это, что США могут ограничить свой вклад в борьбу с фашизмом поставками военных материалов, производство которых еще только предстояло наладить, сохраняя к тому же статус невоюющей, нейтральной державы? На этот законный вопрос, заданный ему в Москве, Гопкинс смог ответить лишь в рамках полученной им инструкции: «вступление США в войну зависит главным образом от самого Гитлера» (FRUS, 1941. Vol. I. Wash., 1958. P. 814), т. е. от решения фашистского диктатора, воевать Германии с США или нет. По-видимому, сознавая неубедительность и двусмысленность этой позиции своего правительства, Гопкинс в день отъезда сказал журналистам, что по поручению Рузвельта он заявил советским руководителям следующее: «Тот, кто сражается против Гитлера, является правой стороной в этом конфликте... США намерены оказать помощь этой стороне» (Цит. по.: Бережков В. М. Становление антигитлеровской коалиции // Новая и новейшая история. 1973. № 1. С. 96).
Р. Шервуд назвал миссию Гопкинса «поворотным пунктом» в советско-американских отношениях, имея в«виду главным образом расчеты Вашингтона, связанные с оценкой боеспособности Советской Армии. Разумеется, значение переговоров Гопкинса шире и масштабнее. Советская запись беседы И. В. Сталина и Г. Гопкинса 30 июля 1941 г. показывает то особое значение, которое в Белом доме и в Кремле придавали совпадению взглядов по поводу положения в мире и той угрозы мировой цивилизации, которую представлял собой германский фашизм как явление антисоциальное и враждебное мировому сообществу (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945: Документы и материалы: В 2 т. Т. 1. М., 1984. С. 80-82). США все еще оставались вне войны, и Советскому правительству важно было убедиться, как далеко они готовы будут пойти в противодействии державам «оси». Для советского руководства в сложившейся ситуации важным было получить доказательства возможности создания единого фронта СССР, США и Англии в борьбе с общим врагом. После краха загубленных мюнхенцами надежд на организацию системы коллективной безопасности встреча личного представителя президента США и руководителей Советского правительства пробуждала уверенность в достижимости сплочения антифашистских сил.
Возвратившись в Лондон тем же небезопасным путем, Гопкинс затем оказался в весьма затруднительном положении. Встреча Рузвельта и Черчилля 9 - 12 августа в бухте Арджентейя у берегов Ньюфаундленда, в ходе которой в присутствии высших военных чинов обеих стран Гопкинс доложил об итогах своей миссии в Москву, еще раз показала, что ни США, ни Англия не готовы реально оказать поддержку сражающимся в трудных условиях советским армиям. Рузвельт еще раз высказался против немедленного вступления США в войну, несмотря на настойчивые просьбы Черчилля. При обсуждении дальневосточного вопроса ничего не было сказано и о позиции обеих стран в случае нападения Японии на Советский Союз. Вместе с тем одним из важных положительных результатов встречи в Арджентейе явилось подписание так называемой Атлантической хартии - англо-американской декларации о целях в войне и о принципах послевоенного устройства мира. Рузвельт и Черчилль заявили также о своей готовности оказывать СССР помощь поставкой необходимых ему материалов. Рузвельт, получив отчеты Гопкинса из Москвы, был полон решимости выполнить эти обязательства. Незадолго до отъезда в Арджентейю он устроил сорокаминутную выволочку военному министру Стимсону за волокиту с поставками в СССР.
Уверенность в силе сопротивления русских крепла, хотя это имело и неоднозначные последствия. Гопкинс, например, был несколько даже обескуражен той нежелательной, с его точки зрения, побочной реакцией, вызванной пересмотром оценки возможностей Советского Союза выстоять и сокрушить агрессора, 5 сентября он писал послу США в Лондоне Джону Вайнанту: «Общественное мнение здесь (в США. - В. М.) обескураживает меня. То, что происходит в России, кажется, убедило всех, что Россия взялась самостоятельно нести все бремя войны, а поэтому от нас не требуется особой помощи. Такого рода настроения дают себя знать повсюду, и лишь президент считает, что настало подходящее время оказать нажим на Гитлера» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 306. Hopkins to John G. Winant. September 5, 1941. У себя на столе Гопкинс нашел меморандум заместителя государственного секретаря А. Бирла-младшего, полный критики в отношении «сентиментальных» деятелей, которые сочувственно отзывались о борьбе советского народа, предупреждений о возможных «переменах» в позиции Москвы, нелепых ссылок на историю, якобы говорящую о «ненадежности» СССР как союзника, и т. д. Бирл резко возражал против самой идеи военно-технического сотрудничества СССР и США в войне против Германии (Ibid. Box 305. A. A. Berle. Jr. Memorandum for Hopkins. July 30, 1941)).
Атмосфера в столице США, куда Гопкинс вернулся после месяца отсутствия, действительно способна была навеять грустные размышления. Жизнь здесь шла своим давно заведенным порядком. А между тем на огромной территории России разворачивались сражения, от которых зависело будущее цивилизации. Пылали города, гибли солдаты, женщины, старики и дети, отдавая свою жизнь за право будущих поколений и народов разных стран самим решать свою судьбу. Ощущение внутренней стесненности от сознания несоразмерности усилий, которые прилагали народы и правительства обеих стран в борьбе с общим врагом, сквозило в письме Гопкинса Председателю Совета Министров СССР от 12 сентября 1941 г. «Мне нет необходимости, - писал в нем Гопкинс, - объяснять Вам, какое глубокое впечатление оказало на меня мужественное сопротивление, которое оказывают пехотинцы, моряки и летчики Вашей страны, отражая агрессию против нее. Я уверен, что мы добьемся полной и окончательной победы над Гитлером и его аморальным воинством... Я очень жалею, что состояние моего здоровья сейчас таково, что я не смог бы приехать к Вам. Но я надеюсь побывать в Советском Союзе еще раз после войны...» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 306. Hopkins to J. Stalin. September 12, 1941)
Несмотря на краткость своего пребывания в Советском Союзе, Гопкинс вынес неколебимое впечатление о высоком моральном духе и воинской доблести Советских Вооруженных Сил. Джозеф Дэвис, обстоятельно обсудивший с Гопкинсом 8 сентября 1941 г. итоги его визита в Москву, сделал следующую запись:
«Гопкинс считает, что сила Красной Армии явно недооценивается. Когда я его спросил почему, он ответил, что виной тому информация военных атташе западных стран в Москве, которые много лет подряд не принимали всерьез Красную Армию. Возможно, единственным исключением были донесения Феймонвилла. Это в свою очередь приводило к тому, что Советское правительство не доверяло военным атташе западных стран. Советы относились к ним с подозрением. Когда Русские говорили о своем 40- или 60-тонном танке как о Достижении, эти представители всячески принижали его, а в своих донесениях начисто отрицали то, что говорилось русскими. Красная Армия очень невысоко котировалась во всех столицах Европы. В Москве, сказал Гопкинс, война особо не чувствуется. Все идет своим чередом, если только не считать того, что повсюду работают женщины. Огромное количество грузовиков с медикаментами и другими материалами бесконечной вереницей движется из Москвы на фронт, каждую ночь, в строгом порядке. На Гопкинса произвел большое впечатление высокий уровень планирования и управления, который обеспечил эту широкую деятельность...» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box П. Journal. September 8, 1941)
Гопкинс не дал согласия на публикацию его московских впечатлений и письменно просил Дэвиса воздержаться от публикации записи беседы с ним (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 1937. Hopkins to Joseph E. Davies. October 30, 1941). Но свое мнение в отношении предвзятости представителей военного ведомства США в оценке боеспособности Красной Армии он высказал с согласия президента Стимсону. Поводом послужило очередное донесение военного атташе США в Москве Итона, сообщавшего в разгар сражений под Москвой о скором ее падении. В короткой служебной записке военному министру Гопкинс писал:
«Я получил копию донесения нашего военного атташе в Москве от 10 октября 1941 г. Я полагаю, что к этому донесению следует отнестись с большой осторожностью. Когда я был в Москве, Итон, не стесняясь, критически высказывался в адрес русских и предсказывал тогда, десять или двенадцать недель назад, что Москва может пасть в любой момент. У меня создалось впечатление, что он не объективен и что, если военное министерство примет на веру его точку зрения, в этом случае оно может оказаться дезинформированным» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 305. Hopkins to H. Stimson. October 14, 1941).
Поездки в Англию, Москву, участие в конференции в Арджентейе потребовали от Гопкинса напряжения всех его физических сил. Был момент, когда врачи полагали, что он не дотянет до возвращения в Вашингтон. Большую часть дня он проводил в постели, не расставаясь, однако, с телефонной трубкой, пером и бумагой. Стремясь сохранить работоспособность своего главного советника, Рузвельт освободил его в сентябре 1941 г. от формальной ответственности за выполнение программы ленд-лиза. Вынужденным был и отказ от руководства смешанной англо-американской миссией в Москву для обсуждения вопросов военно-экономического сотрудничества. Американскую часть возглавил по совету Гопкинса А. Гарриман. Предполагалось, что сам Гопкинс сосредоточится на вопросах военного производства. Ни Рузвельт, ни Гопкинс тогда еще не сознавали в достаточной мере, какое огромное значение приобретут в последующие годы войны проблемы межсоюзнических отношений.
Битва под Москвой, разрушившая миф о непобедимости вермахта, утвердила Гопкинса в убеждении, что главная война с гитлеризмом ведется на полях России. Он отвергал опасную близорукость военных деятелей своей страны и Англии, старательно уклонявшихся от разработки и проведения серьезных операций, способных отвлечь большие силы вермахта с Восточного фронта. Внутренне он соглашался с доводами, которые слышал в Москве: во-первых, скорейшее открытие второго фронта необходимо и возможно; во-вторых, в военном отношении способность гитлеровского командования вести наступательные действия на Западе ничтожно мала; в-третьих, фактор повсюду развивающегося движения сопротивления во много раз увеличивает шансы на успех большой десантной операции со стороны Англии при поддержке США на территории западноевропейских стран (FDRL. Papers of Harry Hopkins. Sherwood Collection. Box 306. Memorandum prepared by Harry L. Hopkins. "Case Stated in Writing on October 19th, 1941"). «После своего возвращения из России, - писал Гопкинс в меморандуме для самого себя, - где-то в середине октября 1941 г. я поставил вопрос об открытии второго фронта с целью оказать помощь России» (Ibidem).
Но Гопкинс считал, что даже если второй фронт и будет создан, то и в этом случае он будет играть второстепенную роль, останется второстепенным театром военных действий. Реалистическая точка зрения на сложившуюся ситуацию, отмечал он в заметках в конце октября 1941 г., состоит в том, что главные события мировой войны разворачиваются на советско-германском фронте. Здесь, а не в Северной Африке решается вопрос о победителе в этой войне. С другой стороны, жизнь подсказывает, что концепции, рассчитанные на затягивание войны, не учитывают действие различных военных, политических и моральных факторов в глобальном масштабе, способных превратить сегодняшнюю выгодную ситуацию для США в нечто прямо противоположное завтра. Ставка на затягивание войны неверна и рискованна. Тесное сотрудничество с русскими - экономическое, дипломатическое и военное - непременное условие достижения победы. (Ключ к скорой победе над нацизмом, - писал Гопкинс, - в противоположность медленному удушению Германии - в сотрудничестве с Россией. Такая скорая победа демократических держав принесет миру неисчислимые выгоды» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 306. Note).
30 октября 1941 г., когда стало ясно, что блицкриг провалился, Рузвельт сообщил в Москву о решении правительства США предоставить Советскому Союзу беспроцентный заем на сумму до 1 млрд долл. 7 ноября 1941 г. временный поверенный в делах СССР в США А. А. Громыко вручил Рузвельту ответное послание И. В. Сталина, в котором тот благодарил президента за «исключительно серьезную поддержку» и присоединился к пожеланию установить «личный, непосредственный контакт» в целях обсуждения вопросов, вызывающих взаимный интерес (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С, 135). Встреча носила дружественный и теплый характер. «...Помощь Советскому Союзу, - сказал президент, расставаясь, - считаем своей важнейшей задачей» (Там же. С. 139).
Точку зрения Рузвельта и Гопкинса разделяли многие видные деятели как в самой администрации, так и вне ее. Даже такие представители «старой гвардии» консервативных политиков, как Стимсон, Хэлл, Лонг, усваивали новый подход к реалиям обстановки. 16 декабря 1941 г. Лонг сделал запись в своем дневнике: «Если сообщения из России правдивы, то тогда мы являемся свидетелями крупнейшей военной катастрофы в истории, что исключительно важно для нас» (LC. B. Long Papers. Box 5. Diaries. December 16, 1941). Это было сказано в связи с поражением вермахта под Москвой. Через четыре месяца Лонг сделал еще одну запись: «Россия в одиночку по-настоящему сражается в Европе в интересах всех союзников» (Ibid. April 28, 1942).
Настроения в США менялись. Неформальной данью уважения советскому народу, оказывающему «мужественное и решительное сопротивление» захватчикам, было приветствие Ф. Рузвельта М. И. Калинину 9 ноября 1941 г. (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 139)В свою очередь, получив возможность в связи с 24-й годовщиной Октябрьской революции обратиться с личным посланием к советскому народу, Гопкинс сделал это в еще более сильной и непосредственной форме. Он писал: «Сегодня празднование годовщины вашей революции означает решимость мужественного народа отдать жизни и достояние для защиты Родины и вашего образа жизни. Вместе с вами в борьбе против нацизма участвуют народы различной расовой принадлежности, исповедующие различные религии и придерживающиеся различных политических систем. Но мы все едины в стремлении отразить жестокий удар агрессоров. Мы все едины в твердом намерении оказать всю возможную вам помощь. Мы все едины в признании нашего невосполнимого долга перед русским народом, ведущим с почти нечеловеческой стойкостью борьбу с врагом. Моим глубоким убеждением является то, что ваша борьба в защиту Родины войдет в историю эпической страницей человеческого мужества и бесстрашия» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 305. "To the Russian People").