После сокрушительного поражения гитлеровского вермахта под Сталинградом и Курском и последовавшего вслед за тем освобождения 2/3 временно оккупированной территории СССР главные силы блока фашистских держав были подорваны, в ходе войны был достигнут коренной перелом. Параллельно с ударами Красной Армии англо-американские войска изгнали нацистов из Северной Африки, Сицилии, Сардинии, Корсики. В сентябре 1943 г. началась высадка союзников в Южной Италии. Правительство самого сильного союзника Германии капитулировало, а затем объявило войну Германии (13 октября 1943 г.). «Ось» Берлин - Рим перестала существовать, англо-американские войска медленно продвигались на Север.
Резкое изменение военно-стратегического положения к лучшему ставило перед странами антигитлеровской коалиции в чисто практическую плоскость вопрос о послевоенном урегулировании как в ближайшем будущем, так и в долгосрочной перспективе. Правительство США весьма оперативно отреагировало на эту новую ситуацию. «Завершение грандиозной русской победы в Сталинграде, - отмечал Р. Шервуд, - изменило всю картину войны и перспективы ближайшего будущего. Эта битва - по своей продолжительности и по ужасным потерям она сама может быть приравнена к большой войне - выдвигала Россию в положение великой державы, которого она давно заслуживала благодаря характеру ее народа и его численности. Рузвельт понял, что должен теперь заглянуть в более далекое будущее, чем военная кампания 1943 г., и заняться рассмотрением вопросов послевоенного мира» (Sherwood R. E. Op. cit. Vol. 2. P. 304). Поступая таким образом, президент и его ближайшие советники считали, что у них есть основания для оптимизма, несмотря на все опасности, которым подвергались планы (если воспользоваться словами самого Рузвельта) «тесного и прочного сотрудничества» США и СССР в интересах достижения «вместе с другими одинаково мыслящими странами» благородной цели - «справедливого и длительного мира» (Речь президента США при вручении верительных грамот послом СССР в США А. А. Громыко 4 октября 1943 г. (Известия. 1943. 6 окт.). Еще в начале февраля 1942 г. по инициативе Рузвельта в госдепартаменте был образован Совещательный комитет по вопросам послевоенной политики во главе с К. Хэллом и С. Уэллесом).
|
|
Переговоры по этим вопросам велись между союзниками по дипломатическим каналам с начала 1943 г. Взвешивая все плюсы и минусы присоединения к идее о назревшей перестройке международных отношений на основе сотрудничества стран с различными социальными системами, учета их законных интересов и достижения согласия по спорным вопросам мирным путем, Рузвельт счел необходимым предпринять зондаж позиций главных союзников по антигитлеровской коалиции (В этом плане немаловажное значение, по-видимому, придавалось поездке издателя газеты «Нью-Йорк тайме» А. Сульцбергера в СССР в июле 1943 г. В продолжительной беседе с В. М. Молотовым Сульцбергер прямо заявил о внутренних трудностях, с которыми сталкивалось правительство Рузвельта в осуществлении курса на сотрудничество с союзниками, и о той поддержке, которую оно рассчитывает получить у них, чтобы не дать взять верх противникам продолжения этого курса после войны (см.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945. Т. 1. 1941 - 1943. М., 1984. С. 346)). Если иметь в виду внутриполитическую ситуацию, то следует признать, что возможные негативные последствия таких шагов по многим признакам могли перевесить все остальное: преднамеренно раздуваемая консервативным крылом конгресса антирадикальная кампания и без того ставила администрацию в затруднительное положение (Polenberg R. War and Society. The United States, 1941-1945. Philadelphia; N.Y., 1972. P. 194, 195). Неудивительно, что некоторые советники президента были против открытого обсуждения вопроса о послевоенном сотрудничестве с СССР, считая его по крайней мере несвоевременным, хотя проведенные весной 1943 г. в условиях секретности опросы общественного мнения наталкивали на иной вывод. Значительное большинство американцев (62%) ответило положительно на вопрос о шансах на создание мира без войн после победы над врагом, а 63% ответило «да» на вопрос о том, следует ли США войти в международную организацию безопасности после войны (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President. 1941-1945. Box 137. Office of War Information. Bureau of Intelligence. Special Intelligence Report "Attitudes toward peace planning". March 6, 1943).
|
|
Желание сохранить и после войны добрососедские отношения с Советским Союзом, развивать традиции сотрудничества в рамках мирового сообщества со стороны большинства американцев было высказано довольно четко. Однако такой тонкий наблюдатель, как Феликс Франкфуртер, примерно в то же время признавал, что американская публика нуждается в серьезном и длительном воспитании, чтобы быть на уровне международных проблем, выдвигаемых быстро меняющейся обстановкой (Гопкинс также обращал внимание на необходимость систематически осуществлять в американском обществе «обучение миролюбию» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 137. Hopkins to Henry S. Curtis. March 24, 1943)). Он отмечал в своем дневнике, что неблагоприятным фактором в этом смысле становилась ведущаяся по всему фронту кампания дискредитации администрации со стороны республиканской оппозиции, преследующей свои эгоистические, узкопартийные цели в борьбе за преобладание в коридорах власти (LC. F. Frankfurter Papers. Box 2. Diary. January 16, February 26, 1943). Можно было бы добавить, что за всем этим стояли не только межпартийные раздоры, но и кое-что посерьезнее, а именно различные подходы к оценке целей и возможностей США в послевоенном мире. Все громче раздавались голоса в пользу мира только на американских условиях. И в конгрессе и в правительстве консолидировались силы, выступающие под флагом неограниченной экспансии США, мечтающие о превращении водного пространства целых океанов в сообщающиеся «американские озера» (История США. Т. 3. С. 424). Не обо всем можно было говорить вслух. Не случайно поэтому председатель сенатского комитета по иностранным делам конгресса США Том Коннелли информировал в мае 1943 г. Гопкинса, что слушания в сенатском подкомитете «различных ожидающих решения планов послевоенной политики США в мире» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 137. Tom Connally to Hopkins. May 5, 1943) будут проводиться в обстановке абсолютной тайны.
|
|
Впервые Рузвельт выступил со своим проектом декларации о создании международной организации и об ответственности четырех держав (США, Англии, СССР и Китая) за сохранение мира после окончания войны на Квебекской встрече с Черчиллем в августе 1943 г. Все предварительно проведенные расчеты убедили президента, что это был своевременный шаг с точки зрения прежде всего внутренних условий. В числе доводов, говорящих в пользу него, был и успех вышедшей весной книги У. Уилки «Неразделенный мир», содержавшей план международного сотрудничества после войны с целью сохранения мира, и стремление прогрессистского крыла демократов не упустить инициативу в борьбе за расширение электората путем выдвижения конструктивной программы строительства будущего мира, и желание президента вступить в новую избирательную кампанию, будучи вооруженным внешнеполитическими идеями, близкими и понятными большинству американцев.
Дискуссия по вопросам послевоенного мирного урегулирования и создания всеобъемлющей системы международной безопасности внутри узкого круга политических деятелей из непосредственного окружения Рузвельта разгоралась все шире, выявляя линии размежевания. В числе наиболее активных сторонников скорейшей выработки конструктивных решений по этим вопросам были Г. Гопкинс (считавший, что Рузвельт непростительно медлит), вице-президент Г. Уоллес и заместитель государственного секретаря С. Уэллес. Против обсуждения проблем послевоенного устройства выступал Хэлл, считавший, что оно свяжет руки США. Долгое время Рузвельт сохранял нейтралитет и внешнюю незаинтересованность. Тем, кто знал его очень близко, это предвещало переход к какому-то новому состоянию. К какому? Об этом можно было только догадываться. Ф. Франкфурте?, непременный участник всех этих обсуждений, не без досады сделал запись в своем дневнике: «По общему мнению, длительная болезнь сделала его (Рузвельта.- В. М.) более, чем обычно, скрытным и самонадеянным. Его общительность, когда он демонстрировал свою готовность иметь доверительные отношения почти с каждым, была только показной» (LC. F. Frankfurter Papers. Box 2. Diary. March 14, 1943).
Было бы, однако, недопустимым недооценивать или умалять преднамеренно создаваемые внутри Соединенных Штатов и все нараставшие трудности курсу на сотрудничество. Их негативное влияние выявилось задолго до того, как наступающие советские войска, нанося удары нарастающей силы по гитлеровцам, вышли к границам Польши, Румынии, Венгрии и Чехословакии. Еще в марте 1943 г. с речью, пронизанной враждебными настроениями к Советскому Союзу и к идее послевоенного сотрудничества с ним, выступил в Филадельфии У. Буллит. Президент в частной беседе с Джозефом Дэвисом назвал ее непозволительной по тону и неправильной по существу (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 12. Journal. March 14, 1943. Conference with the President). Эти выступления Буллита произвели неприятное впечатление и на определенную часть общественного мнения США. Признание отрицательного характера последствий таких несанкционированных действий вылилось в последовавший в конце сентября 1943 г. полный и окончательный разрыв Рузвельта с Буллитом (Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P. 421). Но через некоторое время, уступая давлению противников концепции послевоенного международного сотрудничества, Рузвельт в сентябре 1943 г. отправил в отставку заместителя государственного секретаря Самнера Уэллеса, старого друга и ветерана дипломатической службы. Последний, замечает Роберт Даллек, «был самым красноречивым среди членов правительства сторонником вильсонианской, или универсалистской, формулы обеспечения всеобщей безопасности в послевоенном мире» (Ibidem).
Резонанс от будоражащих часть американской публики алармистских выступлений на тему о «советской угрозе» был ощутимым благодаря комментариям недружественно настроенных по отношению к Советскому Союзу весьма многочисленных органов американской печати и радио, а также многих бывших «изоляционистов» в конгрессе, перевоплотившихся в самых ярых сторонников глобальной экспансии. «Пресса и радио, - сделал запись в своем дневнике Джозеф Дэвис 3 мая 1943 г., - продолжают сеять подозрения в отношении добропорядочности и искренности советских руководителей. Все это отрицательно скажется на наших общих военных усилиях, когда об этом станет известно в Советском Союзе, за тысячу миль отсюда» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 13. Diary. May 3, 1943). В прямую связь с этой кампанией следует поставить и участившиеся нападки на программу ленд-лиза со стороны враждебных ей сил, и «казус Стэндли», который вместе с очередным решением США и Англии отложить открытие второго фронта в Северной Франции, принятым на конференции в Касабланке (14 - 23 января 1943 г.), вызвал новые осложнения между Москвой и Вашингтоном (Сиполс В. Я. На пути к великой победе: Советская дипломатия в 1941 -1945гг. М., 1985. С. 177-180).
Миссия посла Джозефа Дэвиса в Москву в мае 1943 г., предпринятая по инициативе Рузвельта и во многих отношениях подготовившая первую встречу «большой тройки» в Тегеране, свидетельствовала, что президент в принципиальных вопросах союзнических отношений не был намерен капитулировать перед своим противником, толкавшим его на проведение жесткой линии в «русском вопросе», на отказ от совместного с Советским Союзом определения структуры послевоенного мира и механизма его сохранения на длительный период. Учет уроков прошлого придавал Рузвельту решимость и в тех случаях, когда его действия, он знал, не получат одобрения даже у кое-кого из его ближайшего окружения, а тем более в госдепартаменте. И вместе с тем решения конференции в Касабланке, Вашингтоне и Квебеке, принятые без консультации с советским руководством и вызвавшие трения в отношениях между союзниками, не могут рассматриваться изолированно от обработки американской публики, которую проводили противники советско-американского сотрудничества. При этом те, кто втайне мечтал о разрыве с Советским Союзом, а публично изо всех сил старался внушить мысль о «дистанцировании» от него в силу якобы экспансионистских намерений Москвы, Делали это изобретательно и неутомимо (Steele R. Franklin D. Roosevelt and His Foreign Policy Critics - Political Science Quarterly. Spring, 1979). В упомянутой выше беседе с В. М. Молотовым А. Сульцбергер 5 июля 1943 г. признал, что американское общественное мнение подвергается массированной обработке жаждущими реванша изоляционистами (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 346-347). Мишенью их нападок были и тесные американо-английские связи (Антианглийские выпады некоторых органов печати США в годы войны находили сочувственный отклик среди пацифистски настроенных групп, полагавших, что английская дипломатия ловко обманула США, втянув их в войну с Германией ради сохранения Британской империи (см.: NYPL. N. Thomas Papers. Box 27. Allan H. Gilbert to Thomas. March 23, 1944)), но главные стрелы были направлены против сотрудничества с Советским Союзом. Заигрывание с тенью «санитарного кордона» вокруг Советского Союза, которому охотно предавались херстовские газеты, рассуждая о послевоенной реконструкции Европы, смущало и беспокоило многих опытных американских дипломатов и политических деятелей, по-разному относящихся к Советскому Союзу, но сознающих опасность углубления трений между союзниками. На фоне принимаемых Вашингтоном и Лондоном без согласования с СССР решений о планах ведения войны и об отмене таких решений (в частности, о втором фронте) эти словесные наскоки легко могли создать в Москве впечатление ненадежности США как союзника и тем самым нанести непоправимый урон будущим отношениям между двумя странами, не говоря уже об их совместных военных усилиях.
Политический зондаж традиционным методом глубокого «прослушивания» общественных настроений давал весьма разноликую картину. Отвечая на поставленный советником президента Сэмом Розенманом вопрос о том, к кому прислушивается большинство американцев - к сторонникам углубления советско-американского военного сотрудничества или к их критикам, Джозеф Дэвис в своем письме от 29 июля 1943 г. высказался с большой долей определенности. Он писал: «Общественное мнение нашей страны... признает ту основополагающую истину, что сотрудничество с Россией (независимо от ее политического строя и религиозных убеждений) жизненно важно для нас как в Европе, так и на Тихом океане, идет ли речь о международной политике или просто о деловом партнерстве с целью поддержания будущего мира на земле, по крайней мере на какое-то время. Здравый смысл, присущий нашему народу, также подсказывает, что нельзя рассчитывать на сотрудничество с партнером, если позволяешь себе оскорбительные высказывания в его адрес...
Суть дела в том, что пестрая банда, куда входят те, кто всегда был против Рузвельта, а также крайние реакционеры и (что довольно-таки странно) некоторые леваки, столковавшись друг с другом после того, как опасность уменьшилась, вышли из своего укрытия, сплотились и обрели отвагу. И вся эта свора подняла дикий визг. Настали собачьи времена. Мы накануне острых политических боев.
Существует также настоящий сговор между органами печати, враждебно относящимися к президенту и составляющими почти 70% так называемой «газетной цепи»... Есть много признаков того, что действия этой прессы очень хорошо координируются и осуществляются по плану. Я не знаю, заметили ли Вы, что как раз перед последним выступлением президента по радио, вчера вечером, по крайней мере по одному каналу радиовещания, была запущена в эфир программа, содержащая яростную атаку на дело международного сотрудничества и прославляющая американский флаг...» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 13. J. Davies to S. Rosenman. June 29, 1943)
Заместитель государственного секретаря Брекенридж Лонг по своим убеждениям принадлежал к иному, нежели Дэвис, направлению внешнеполитического мышления. Неудивительно, что и всю проблему он рассматривал под несколько иным углом зрения. Но и его покоробила недальновидность Белого дома и госдепартамента, которая позволяла истолковывать мотивы поведения Вашингтона как нежелание видеть в СССР равного партнера по коалиции и вела к усилению напряженности прежде всего в советско-американских отношениях. Так, говоря о результатах конференции «Трайдент», Лонг оценивал их как непростительную уступку антисоветизму, роняющую достоинство американской дипломатии, а главное, чреватую опасными последствиями для самих США. Попытка «решать вопросы ведения войны без участия СССР и даже без уведомления его о принятых решениях», по мнению Лонга, представляла собой пример расчетливого подчинения стратегических целей тактическим соображениям, вызванным превходящими обстоятельствами. Он писал: «Я заявил совершенно откровенно и без церемонии (речь шла, как это явствует из дневника Б. Лонга, о беседе с К. Хэллом и С. Уэллесом 9 августа 1943 г. - В. М.), что Россия является самым важным элементом в рамках совместных военных усилий союзников в настоящее время. Если бы Россия вышла из войны, это привело бы к ужасным последствиям для нас в Европе и сделало бы бесконечно трудным достижение победы над Японией» (LC. B. Long Papers. Box 5. Diaries. August 9, 1943).
Все, что накопилось в межсоюзнических (и главным образом в советско-американских) отношениях в промежутке между визитом Дэвиса в Москву и Квебекской встречей, не вызывало восторга у Рузвельта. Репортеры, собравшиеся на первую после окончания Квебекской конференции встречу с президентом 21 августа 1943 г., сразу почувствовали это. Отвечая на вопрос о возможности трехсторонней встречи на высшем уровне, он в самой резкой форме обрушился на Дрю Пирсона, заявившего в одной из своих статей о том, что государственный секретарь США К. Хэлл «давно является противником Советского Союза». «Я не постесняюсь сказать, - говорил Рузвельт, - что все написанное им (Пирсоном. - В. М.) от начала до конца является ложью. Впрочем, здесь нет ничего нового, ибо этот человек - хронический лжец» (Burns J. M. Roosevelt: The Soldier of Freedom. P. 398). Никогда журналисты не видели президента таким разгневанным. Кстати, многим присутствовавшим на пресс-конференции показалось, что свои слова Рузвельт адресовал не только Пирсону, но и Хэллу.
Бесспорно, несмотря на всякого рода затруднения и даже кризисные ситуации, в Белом доме не хотели, чтобы у советского руководства сложилось впечатление, будто он идет на поводу у противников военного и послевоенного сотрудничества с Советским Союзом. Об этом Г. Гопкинс говорил А. А. Громыко 19 июля 1943 г. (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 351) Весьма убедительным свидетельством реалистического подхода Белого дома к проблеме советско-американских отношений может служить проявленное Рузвельтом понимание в вопросах, непосредственно затрагивающих безопасность СССР, и, в частности, в вопросе о восточной границе Польши. Трезвый расчет превозмог и внутренние колебания и сопротивление влиятельных сил, решительно несогласных с этим подходом. Американский историк Э. Марк пишет: «Хорошо известно, что Франклин Д. Рузвельт, проявив вначале нерешительность, к 1943 г. стал склоняться к тому, чтобы принять (чтобы восточная граница Польши была установлена по «линии Керзона». - В. М.), а затем на Тегеранской конференции (декабрь 1 - 7, 1943 г.) сказать Сталину, что польская восточная граница должна быть «передвинута на запад». Государственный департамент, однако (это является общепризнанным), оставался негибким в своем отношении к этому вопросу вплоть до конца 1944 г. Трудно сказать, что здесь сыграло свою роль - бюрократическая инерция, вильсонианский идеализм, антисоветские предрассудки или предположения, что обессиленный войной Советский Союз будет вынужден в конце войны отступить» (Mark E. American Policy toward Eastern Europe and the Origins of the Cold War, 1941-1946: An Alternative Interpretation // Journal of American History. Vol. 68. N 2. September 1981. P. 315).
Куда могли завести все учащающиеся наскоки на советско-американское сотрудничество? Этим вопросом все чаще задавался Рузвельт. Беспокоило это и ближе всего стоявшего к нему Гопкинса, который внушал своим сотрудникам, что во всех аспектах, связанных с отношениями СССР и США и обсуждаемых общественностью, правительственным чиновникам «не следует занимать оборонительную позицию. Мы должны проводить твердую и сильную линию... не дать перечеркнуть все сделанное» (FDRL. O. Cox Papers. Diaries and Related Material. Box 148. Cox to Hopkins. October 16, 1943).
Небезынтересно также отметить в связи с этим, что сменивший Стэндли на посту посла США в Советском Союзе А. Гарриман в ходе беседы с В. М. Молотовым 21 октября 1943 г. по случаю предстоящего вручения им своих верительных грамот Председателю Президиума Верховного Совета СССР счел необходимым проинформировать народного комиссара иностранных дел СССР о настроениях американской общественности в отношении союзнических обязательств, взятых на себя правительством США. Сказав, что его «твердая решимость вести совместно эту войну до конца как в Европе, так и на Тихом океане» одобряется подавляющим большинством американского народа, он вместе с тем отметил, что в стране имеются «небольшие группы», которые издают свои газеты и «утверждают, что Соединенные Штаты совершили ошибку, вступив в войну» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 388). Гарриман пояснил: «Эти люди все еще продолжают стоять на позиции «изоляционизма». Они всячески стараются создать недоразумения во взаимоотношениях между англичанами и американцами, а сейчас - посеять недовольство и между советским и американским народами» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945. Т. 1. С. 388 - 441. С этим заявлением Гарримана перекликалось и высказывание К. Хэлла о роли прессы в деле установления правильных, конструктивных отношений между союзниками. В беседе с послом СССР в США 20 ноября 1943 г. государственный секретарь США сказал, что «он считал бы большим достижением, если бы руководящие органы печати обеих стран не увлекались критикой противоположной стороны». Далее А. А. Громыко сообщал: «Хэлл при этом признал, что в США имеются «грязные» газеты, которые постоянно критикуют не только Советский Союз, но и правительство США за его дружественную политику в отношении СССР»).
В своих воспоминаниях Гарриман отмечает, что летние и осенние месяцы, 1943 г. были «низшей точкой» в истории советско-американских отношений в годы войны (Harriman W. A., Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin. 1941-1946. N.Y., 1975. P. 213, 218, 219). Однако Рузвельта и его ближайших советников отличало понимание необходимости добиваться перелома в этом процессе, желание не допустить дальнейшего снижения уровня в отношениях между двумя странами.
Обнадеживающий успех Московской и в особенности Тегеранской конференций не снял всех проблем по достижению консолидации внутренних сил в стране на общей внешнеполитической платформе сотрудничества главных держав антигитлеровской коалиции в интересах общей победы над нацистской Германией и милитаристской Японией и обеспечения прочного мира для грядущих поколений. Однако, как с удовлетворением отмечали сторонники такого понимания внешнеполитических приоритетов США, различные прорицатели «самораспада» антигитлеровской коалиции оказались посрамлены и отчасти даже оттеснены. Пресс-секретарь Белого дома Стив Эрли писал Гопкинсу после окончания Тегеранской конференции: «Известие о решениях Тегеранской конференции с энтузиазмом было воспринято всеми, за исключением изоляционистской прессы, а также «изоляционистов» в сенате и в палате представителей. Самое широкое освещение конференция получила в печати, при этом броские заголовки и энергичные выступления в редакционных статьях характеризуют ее как «конференцию победы». Фотографии глав трех правительств, четкие по изображению и хорошо выполненные, помещены на самых видных местах. Радиокомментаторы оценивают конференцию как выдающееся событие последних двух лет. Уолтер Липпман подчеркивает, что ведущим принципом, выдвинутым Московской и Тегеранской конференциями, является признание великими державами того факта, что только совместными действиями можно обеспечить мир на земле» (FDRL. Franklin D. Roosevelt Papers. Map Room. Box 17. Folder 4. S. Early to Hopkins. December 7, 1943).
И все же в целом, несмотря на просветы, по мнению Рузвельта, в стране складывалась сложная, противоречивая обстановка. Сам президент затруднялся дать четкий ответ на вопросы о прогнозах на будущее в плане расстановки политических сил. Моральный климат в стране и ситуация в конгрессе после победы республиканцев на промежуточных выборах осенью 1942 г. создавали много проблем. Одна из них была связана с появившимся у всех ощущением близости победы. Р. Даллек пишет: «Президент считал, что страна слишком оптимистично настроена в отношении скорого окончания войны и слишком охотно готова вновь возобновить партийно-политическую борьбу, которая может ослабить военные усилия и поставить под угрозу процесс мирного урегулирования» (Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P. 440). Проведенные по просьбе Белого дома секретные опросы общественного мнения действительно давали настораживающие результаты: заинтересованность в отношении внутренних проблем оттеснила на второй план военные усилия.
В свою очередь притупление общественного интереса к вопросам ведения войны за счет переключения на домашние дела было использовано антиправительственной оппозицией. Воспользовавшись неосведомленностью публики и культивируя имперские амбиции в противовес политическому реализму, представители оппозиции в прессе и конгрессе в первые месяцы 1944 г. сосредоточили свои нападки на существовавшие еще в самых общих чертах планы послевоенного мирного урегулирования и сотрудничества. Тема о расхождениях (мнимых и подлинных) между союзниками в отношении целей войны стала любимым коньком критиков Рузвельта, что не могло не беспокоить президента, поскольку уменьшало шансы на создание прочной структуры длительного мира после победы (Ibid. P. 441).
Усиление консервативных настроений в политической атмосфере США тревожило многих. Накануне нового, 1944 года Честер Боулс, глава Администрации по контролю над ценами и стойкий приверженец прогрессивных традиций «нового курса», с огорчением писал в частном письме о метаморфозе «ньюдиллеров», превращении их в дюжинных либералов умеренной разновидности и о появившихся у республиканцев реальных возможностях «вернуть эру Уильяма Маккинли» (NYPL. N. Thomas Papers. Box 26. Chester Bowles to Thomas. December 13, 1943). В другом письме (от 23 декабря 1943 г.) Сэмуэлю Розенману Честер Боулс еще более определенно высказался в том духе, что наметившийся дрейф вправо способен привести к развитию «агрессивного национализма», который может оказаться «еще более опасным для всеобщего мира, чем наш прошлый изоляционизм» (FDRL. S. Rosenman Papers. General Correspondence. Box 1. Chester Bowles to Rosenman. December 23, 1943). Гарольд Иксе в то же примерно время отмечал, что события в 1944 г. в силу увеличения внутренних противоречий и конфликтов легко могут выйти из-под контроля Белого дома и принять нежелательный оборот (LC. Harold L. Ickes Papers. Box 162. Ickes to Marguerite A. Le Hand. December 27, 1943). В публичных выступлениях Икеса настойчиво звучал призыв остерегаться ежедневных инъекций антисоветизма, впрыскиваемых общественному мнению консервативными органами печати (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945. Т. 1. С. 435).
Новый, 1944 год еще более осложнил внутреннюю обстановку. Канун его на итальянском фронте был ознаменован неудачей англо-американских войск южнее Рима, в районе Кассино. Возникавшая в связи с этим вероятность затягивания начала операции «Оверлорд», намеченной на май 1944 г., только усиливала контраст между событиями на фронте в Италии и на советско-германском фронте, где в результате широкомасштабного зимне-весеннего наступления 1943 - 1944 гг. советские войска освободили почти всю Украину, Крым, Молдавию, Ленинградскую и Калининскую области, значительную часть Белоруссии. Проблема ускорения окончания войны, волновавшая американцев и остро дебатировавшаяся в печати, предстала для администрации в весьма невыгодном свете. Способно ли правительство обеспечить эффективное руководство на заключительной стадии ведения коалиционной войны? Этот вопрос обретал особый смысл в преддверии приближающихся президентских выборов осенью 1944 г. Каждый день «топтания» под Кассино стоил демократам и лично Рузвельту поддержки все новых контингентов колеблющихся сторонников. «Психологический эффект Кассино, - писал бывший посол США в республиканской Испании историк Клод Бауэре 30 марта 1944 г., - очень неблагоприятен. Между нами, во всем этом есть что-то унизительное. В то время как русские освобождают всю Украину и выходят на границу с Румынией, мы все еще воюем под Кассино. Конечно, всегда найдутся какие-то объяснения военного характера, но простые люди не являются осведомленными в этих вещах и не склонны вдаваться в тонкости военной стратегии» (LC. В. Long Papers. Box 149. Claude Bowers to Long. March 30, 1944).
Оппозиция, чутко улавливающая изменения в настроениях общественности и рассчитывавшая сыграть на струнах этого недовольства свою собственную мелодию, развернула баталии за захват политических плацдармов. Согласно замыслу ее стратегов, эти тактические бои должны были предварять общее наступление на позиции сторонников Рузвельта в случае, если президент решится на выдвижение своей кандидатуры на пост главы государства в четвертый раз. Р. Шервуд, ссылаясь на свою беседу с Д. Эйзенхауэром о негативных последствиях этого «постыдного спектакля» на боеспособность армии, именовал действия антирузвельтовских сил как «политическое надувательство» (FDRL. S. Rosenman Papers. General Correspondence. Box 4. Robert Sherwood to Rosenman. March 5, 1944), исключительно опасное по своему характеру, даже граничащее с преступлением. Поскольку Шервуд писал из Англии, находясь вблизи будущего поля боя, на котором вскоре должна была разворачиваться операция «Оверлорд», постольку его восприятие разгоравшегося политического конфликта на родине было тесно увязано прежде всего с перспективой завершения подготовки к высадке в Нормандии и успешного продвижения в глубь континента. Б. Лонг из своего кабинета в госдепартаменте видел проблему в более широком внешнеполитическом аспекте. Уже сам факт, что 1944 год, писал он, является годом выборов, серьезно осложняет ведение внешнеполитических дел (LC. Laurence A. Steingardt Papers. Box 44. Breckinridge Long to Steingardt. March 24, 1944). К тому же, добавлял Б. Лонг, оппозиция впервые за долгое время получила достаточно серьезные шансы на успех, что придает ей силы. Итог: правительство стало мишенью для яростной бомбардировки «с самых разных направлений и со стороны различных сил» (Ibidem).
Что же стояло за всеми этими противоречивыми факторами внутриполитической ситуации в стране? Общеизвестно, что самые глубокие корни как внутренней, так и внешней политики любого государства определяются в конечном счете экономическими интересами, экономическим положением (можно сказать - изменением экономического положения) господствующих классов. Хотя, разумеется, не может быть прямой взаимосвязи между экономикой и политикой, нельзя подменять эту взаимосвязь упрощенной формулой «внешняя политика есть функция внутренней».
Говоря о том, что всякая политика (в том числе и внешняя) отражает экономику в обобщенном виде - данное положение легче всего проиллюстрировать именно на примере дипломатической истории США в годы войны,- прежде всего, вероятно, следует иметь в виду те количественные и качественные сдвиги, которые произошли в экономике Соединенных Штатов в военный период. В самом деле, скачок из состояния упадка и хаоса к динамическому, быстрому росту, к настоящему экономическому буму был столь стремительным, что опрокинул самые смелые предположения прорицателей нового «процветания» Америки из числа сторонников неограниченной экспансии американского капитала на внешних рынках, втайне мечтавших о восстановлении деловой активности в США на путях перевода экономики на военные рельсы (Одним из выразителей этих настроений был Джозеф Кеннеди, в 1938-1940 гг. посол США в Англии (Beschloss M. R. Kennedy and Roosevelt. The Uneasy Alliance. N.Y., 1980. P. 167)).
«Война омолодила американский капитализм» (Wittner L. S. Rebels against War. The American Peace Movement 1933-1983. Philadelphia, 1984. P. 111), - пишет в своей книге Лоуренс Уиттнер. Если иметь в виду темпы и масштабы экономического роста в годы войны, последовавшего за десятилетием глубочайшего кризиса, то с этим нельзя не согласиться. В 1940 г. валовой национальный продукт США исчислялся суммой в 90 млрд долл., к 1944 г. он достиг цифры в 200 млрд. В промышленности все отрасли работали с полной нагрузкой, фактически исчезла безработица, а между тем в 1940 г. армия безработных насчитывала 12 млн человек (См.: Сивачев Н. В. США: государство и рабочий класс. С. 259.).
Резко улучшилось положение в сельском хозяйстве, где впервые за многие годы возникла нехватка рабочих рук. За период с 1939 по 1945 г. цены на сельскохозяйственные продукты выросли на 131%, что повлекло за собой рост фермерских доходов с 5,3 млрд долл. в 1939 г. до 13,6 млрд в 1944 г. Резко снизилась фермерская задолженность - бич сельской Америки (Wilcox W. W. The Farmer in the Second World War. Ames (Iowa), 1947. P. 95-96, 249-251). В материальном смысле большинство других социальных слоев также оказались в выигрыше от экономического подъема («Во всем этом было только одно хорошее, - вспоминает один из персонажей книги Стадса Теркела «Хорошая война».- У многих моих подруг матери пошли работать на фабрики. Впервые в жизни они работали не дома и вдруг поняли, что способны на нечто большее, чем стоять у плиты. Помню, как одна из таких женщин пригласила меня на воскресный обед. За столом она и ее сестра горячо обсуждали как лучше всего затачивать резцы. Никогда в жизни я не слышала ничего подобного. Это было прекрасно» (Tarkel S. The Good War. An Oral History of World War Two. N.Y., 1984. P. 119). Некоторые ограничения в снабжении отдельными товарами или нормирование других компенсировались появившимся (впервые за многие предшествующие годы) у миллионов людей чувством уверенности в работе, а стало быть, и в завтрашнем дне. Война громыхала где-то далеко на полях России и на Тихом океане, здесь же, в Америке, жизнь быстро налаживалась после тяжелых испытаний «великой депрессии».
Историк Алан Невинс писал, что эта уверенность постепенно вырастала в новое экономическое мышление, опирающееся на стремительный рост экономики и представление о возможности сохранить его и в будущем (А Report on Wartime Life in the United States. Ed. by Jack Goodman. N.Y., P. 162). Кого-то мог поставить в тупик вопрос о средствах достижения этой цели, но только не ту часть американских деловых кругов, которая была тесно связана с военным производством. Ее ответ очень четко и предельно лаконично был сформулирован окрыленным перспективой нескончаемого процветания президентом корпорации «Дженерал электрик» Чарльзом Вильсоном, предложившим крепить союз бизнеса и военных кругов с целью поддержания на ходу «постоянной военной экономики» (Coffin T. The Passion of the Hawks: Militarism in Modern America. N.Y., 1964. P. 162). Это полностью совпадало с желанием военных кругов осуществлять полицейские функции в мире. Так, уже в 1943 г. заместитель военно-морского министра США Джеймс Форрестол призывал к усилению военной мощи с целью установления полного контроля над миром. «У нас теперь в руках сосредоточена огромная сила, - говорил он, - и мы должны непременно сохранить ее» (Sherry M. S. Preparing for the Next War. New Haven, 1977. P. 33).