В 60–80-х годах прошлого века в советской философии были популярны исследования сущности системного подхода в науке. Отчасти они были «заказными» под глобализацию в её нынешнем, откровенно социал-дарвинистском виде. (См. в [11].) Но они выявили также и спекулятивно-философский характер предлагавшихся тогда версий системного подхода.
Обычно такой подход представлялся как такой, который науке до этого не был присущ и который срочно, волевым порядком следует сформировать «с нуля». Особенно тогда «доставалось» классической физике и механике. Последние провозглашались рассадницами антисистемного духа науки перед лицом комплекса глобальных проблем человечества, которые объективно сплетаются в один гордиев узел.
В этой связи была поднята на щит общая теория систем. Идея восходит ко «всеобщей теории организации (тектологии)» А. А. Богданова и к версии «общей теории систем» Л. фон Берталанфи. В дальнейшем были представлены несколько версий абстрактно-математических «общих теорий систем». Они представлялись адекватными всему многообразию системных объектов независимо от их конкретной (физической, химической, биологической, социальной) специфики. По прямому подобию теоретической кибернетики 40–60-х годов – абстрактно-математической теории систем определённого класса (информационно-управленческих).
Но разница между двумя версиями теории сложных многоуровневых систем была принципиальная. Кибернетика 40–60-х годов с её ключевыми авторами Н. Винером и К. Шенноном отнюдь не была создана «на чистой площадке» под осознанную острую общественную потребность глобального масштаба. Она стимулировалась чётко определёнными («локальными») практическими инженерными проблемами типа автоматического управления скорострельным зенитным огнём (у Винера) или оптимального кодирования информации, передаваемой по каналам связи в условиях помех (у Хартли и Шеннона). Она имела длительную предысторию наработки понятий и методов математического исследования сравнительно простых нелинейных систем (с обратными связями) в юной радиоэлектронике 10–20-х годов. Её математический аппарат в статистической теории информации Шеннона был преемственно связан с расчётно-математическим аппаратом, разработанным для кинетической теории газов во второй половине 19-го века. И само понятие «информация» у Шеннона определялось как производное от понятия «энтропия» в кинетической теории. И её продуктивность, как и полагается в теоретической науке, была куплена ценой большой жертвы – отвлечением от качественной стороны информации и сосредоточением только на её количествах. В общем, открытия теоретической кибернетики осуществлялись в общеметодологическом ключе теоретической науки, а не философской концепции. Отсюда и её практическая продуктивность в лице информационных технологий, которые по сей день базируются на её принципах. Хотя им теперь разрабатываются конструктивные альтернативы. Под которые современная прикладная квантовая физика вещества готовит посттранзисторные аппаратные основы. В частности, наноэлектронные, сверхпроводниковые для квантовых компьютеров обозримого будущего и др.
Идея системного подхода как чего-то ранее науке не ве́домого и подлежащего формированию «с нуля» в те же 70-е годы была рядом советских исследователей воспринята критически. В частности, было мнение В. С. Тюхтина о том, что эффективная математизация знаний сама по себе обеспечивает им системный подход к своим объектам. И. С. Алексеевым было показано, что и классической механике системный подход отнюдь не чужд. Наконец, было широко популярно мнение, что сама логико-выводная системность любой зрелой научной теории всегда была и есть её системный подход в широком, гносеологическом смысле.
Я в начале 70-х годов нашёл свой опытный (историко-научный) аргумент против упрощённого понимания системного подхода в науке как чего-то ранее ей неведомого. Его представляет феномен голографии, изобретённой в 1920–1962 годах независимо друг от друга М. Вольфке, Д. Габором и Ю. Н. Денисюком. (Последним – в полной версии интерференционно-дифракционной голографии. В 70-х годах была изобретена и поляризационная голография.) С одной стороны, в научно-теоретическом обеспечении – ничего сверх волновой (физической) оптики 19-го века в понятийном и математическом оформлении, опять же, сугубо классической электродинамики Фарадея – Максвелла. С другой стороны, совершенно независимо от предыстории и истории теоретической кибернетики 40–60-х годов (и, тем более, системных исследований 60–80-х годов) –феноменальная эффективность голограмм как самоорганизующихся кибернетических систем с ассоциативной переработкой информации. Последнее было экспериментально открыто как нечто «Богом данное» после того, как в 60-х годах под голографию была подведена наиболее ей адекватная лазерная техническая база. Вскоре под влиянием голографической теории было опытно открыто, что сходным образом хранит и перерабатывает информацию мозг. Голограммоподобным образом обрабатывает информацию сетчатка глаз.
И вообще, в информационно-управленческих процессах голографического типа «физика» и «кибернетика» слиты в единое органическое целое. В настоящее время голографические модели органичного единства «физики» и «кибернетики» эвристически эффективно используются в поисках синтеза Единой теории элементарных частиц и квантовой космологии. И они же позволяют веско предположить, что в природе господствуют информационно-управленческие процессы именно такого типа. А все чудеса современных информационных технологий на их фоне представляются как первая и потому исторически «наивная» версия. Начиная с антропоморфного принципа сканирующего кодирования информации – творчески «срисованного» с человеческого чтения текстов. И кончая тактовыми частотами работы современных электронных компьютеров – дани их историческим предтечам, чисто машинно-механическим вычислительным автоматам 19-го века. У которых, как и положено у классических машин, всё было «привязано к колесу».
В 70-х годах началось бурное развитие синергетики – научного направления, изучающего процессы самоорганизации сложных систем уже в неразрывном единстве с физической, химической, биологической и социальной «конкретиками», от которых абстрагировалась теоретическая кибернетика 40–60-х годов. И здесь классическая наука сполна показала, что она не только не чужда системного подхода, но и предлагает его новые формы, которые принесли поразительные открытия. Теоретическая наука, в отличие от интеллектуально «раскованной» (а порой и методологически «отвязанной»!) философии, на деле консервативна в существенно большей степени, нежели новационна. Её новации, как правило, вырастают из её классики и преемственно с ней связаны. В случае синергетики – с теорией дифференциальных уравнений как основного математического аппарата классической физики. Её ведущим математическим методом является теория динамических систем, под которыми понимаются сами дифференциальные уравнения. Но они при этом исследуются системно, целостно – во всей совокупности всех своих возможных решений. Во-первых, такой подход «автоматически» является системным. Во-вторых, в сугубо классической физике он позволил открыть поступательное самоусложнение нелинейных систем неживой природы, которые открыты в термодинамическом смысле, то есть непрерывно обмениваются с внешней средой энергией, веществом (химические реакции) и информацией. В-третьих, в сугубо классической же механике он позволил открыть феномен динамического хаоса – точно непредсказуемые движения даже простейших механических систем, динамика которых управляется непосредственно законами динамики Галилея – Ньютона. На этом пути теоретико-вероятностное описание таких систем органически сращивается с геометрией фракталов – с новейшей и наиболее радикальной неевклидовой геометрией.
До синтетического слияния воедино двух противоположных аспектов синергетики в какую-то общую теорию и сейчас неопределённо далеко. Но эта кратко освещённая история «системного движения» 20-го века представляется методологически поучительной. Эффективно математизированные теории сложных объектов не могут быть созданы волевыми усилиями под «социальный заказ». Пусть даже под такой, от которого зависит физическое выживание человечества, как в случае гордиева узла его глобальных проблем. Абстрактно-математический подход здесь не помощник. Новые формы того же системного подхода по факту истории науки появились даже наперекор дерзким проектам «общей теории систем». И сугубо не там, где предполагали их философствовавшие авторы.
Я бесконечно далёк от того, чтобы только негативно оценивать результаты системных исследований 60–80-х годов. Ничего радикально нового для практики они не представили. В мировой экономике продолжает царить хаос больших и малых корпоративных и классовых интересов. («Экономических эгоизмов» – по терминологии поздней «перестройки».) Продолжает царить буржуазно-дефективный критерий экономической прибыльности производства товаров. Сугубо-сугубо в ущерб глобальной экологии материального производства человечества, которая уже на грани разрешения глобальных проблем глобальными катастрофами. По-прежнему нет и полунамёка на какую-то системную рациональную мировую политику в области научно-технического прогресса. Всё здесь на практике не только, как в 60–80-х годах, но и много-много хуже. Вместе с этим, это «системное движение» в философии позволило осознать действительно предельно общие качества многоуровнево-иерархичных систем любой конкретной природы. А это, в свою очередь, позволило перевести эволюционную теорию познания с невразумительного языка диалектики Гегеля и классического марксизма на язык современного научного мировоззрения. Такая программа в советской философии была заявлена ещё в 60-х годах (В. С. Тюхтин, В. И. Свидерский, Б. Я. Пахомов, И. Д. Панцхава и др.) В моей версии систематического представления эволюционной гносеологии как полноценно-научной теории она принята к систематическому исполнению [5, особенно с. 38–80].